Сам-то он лакал не так уж много – рублей на пять в день, но, покуда у него прорезались зубки и открывались глаза, в графе накладных расходов угрожающе росли цифры. На каждого еще полуслепого щенка накидывались чьи-то зарплаты, какой-то ремонт, чьи-то дрова и даже стоимость украшений питомника к Первому мая и к Седьмому ноября. Когда все это было подсчитано начфинами хозяйственных управлений и соответственно доложено по инстанциям, инстанции пришли к выводу, что разводить щенков нерентабельно.
Был установлен иной порядок.
Питомник стал закупать взрослых собак, в возрасте от года до двух.
Каждая такая собака закреплялась за одним проводником. Он работал с ней до конца ее служебной жизни, лет восемь-девять. Затем собаку выбраковывали, списывали и проводник получал другого пса. Сук в питомнике не держали, ибо два раза в год они были неработоспособны: им хотелось рожать.
Незадолго до скандального появления Мухтара у проводника Глазычева погибла собака. Он успел поработать с ней недолго – года полтора, – особой привязанности между ними не возникло, и теперь, увидев новую овчарку, Глазычев стал тотчас же присматриваться к ней.
Вскоре после ее покупки последовал приказ Билибина, соединивший их пса и человека – еще в то время, когда Мухтар ненавидел Глазычева всеми силами своей собачьей души.
Проводник не торопил собаку.
На первых порах ему было важно, чтобы Мухтар смирился с тем, что он, Глазычев, имеет право подолгу торчать у Мухтара на глазах.
Возясь подле клетки, Глазычев беседовал с собакой на разные темы, сущности которых она не усваивала, но к тихому и неторопливому голосу его, к запаху чисто мытого банным мылом тела она постепенно привыкала.
Два раза в день он просовывал в клетку кастрюлю с едой. На седьмые сутки, ослабев, Мухтар смирился и с этим. Он только не мог сперва есть при Глазычеве, а делал это тайком, когда никто не видел. Вероятно, ему казалось тогда, что он ворует еду, а это было менее позорно, нежели принимать пищу из враждебных рук.
К концу недели на него напала какая-то апатия: ему было все безразлично. Злобно встречать проводника он уже не мог, а радоваться его приходу было еще рано; пусть вертится сколько хочет поблизости, лишь бы только не прикасался к нему руками.
Через проволочную сетку Мухтар видел, как выводили собак, живущих по соседству, на тренировочную площадку.
Рядом с ним, за деревянной стеной, жил кобель Дон. Рослый матерый пожилой пес весил пятьдесят шесть кило; когда он чесал бок о стенку, она подрагивала. Характер у Дона был суровый, шуток он не любил, на жизнь смотрел мрачно. Проводник его, старший лейтенант Дуговец, воспитывал Дона исключительно на научной основе, и поэтому взаимоотношения у них были суховато-деловые. Дуговец строго спрашивал с Дона все, что требовалось по службе, Дон неукоснительно выполнял его распоряжения; на ежегодных осенних состязаниях они занимали первые места. Что же касается практической работы в угрозыске, то никаких особых талантов у Дона не было, и Глазычев даже считал, что Дон – старый халтурщик.
Вот с этим-то своим соседом на третий день жизни в питомнике и сцепился Мухтар.
Произошло это таким образом. Собак выгуливали поодиночке два раза в день, выпуская их для этого в маленький огороженный дворик, густо поросший лебедой. Минут двадцать собака бегала там, справляя все свои неотложные дела, затем ее уводили обратно в клетку и на смену выпускали другого пса.
Не заглянув предварительно в этот дворик, пуст ли он, Дуговец выпустил туда своего Дона. А там в это время, печально свесив голову, стоял Мухтар, безучастный к окружающему, – его грызла тоска.
Дон с ходу, не издав ни звука, как это умеют делать только очень злые и опытные собаки, налетел на него сбоку, свалил с ног и впился в загривок.



В первое мгновение Мухтар растерялся. Но, подмятый тяжелой собакой, полузадушенный, он вдруг ощутил такую ярость на все то, что проделывают с ним последние дни, такая ненависть пронзила каждый его мускул, что все тело его напряглось до последней возможности, он извернулся под врагом, перекатившись через спину, и вскочил на ноги.
Рыча – Мухтар еще не умел драться молча, – он кинулся на Дона, сшибить его не смог, но рванул всей пастью за ухо, пригнул его голову к земле и только потом опрокинул. Он был легче своего противника килограммов на пятнадцать, однако движения Мухтара были неуловимо быстрыми, клыки вонзались, как гвозди, рвали и снова вонзались.
Первым вбежал во двор Глазычев.
– Дуговец! – позвал он тотчас же.
– Дон, ко мне! Дон, рядом! – заорал Дуговец, влетая во двор.
Дон, может, был бы и счастлив оказаться сейчас рядом со своим проводником, но старый Дон в данный момент извивался под Мухтаром, раздираемый в клочья.
– Будешь отвечать! – крикнул Дуговец Глазычеву. – Убери своего стервеца!
Глазычев сунулся было к клубящимся собакам, протянул руку, чтобы схватить Мухтара за ошейник, но, увидев бешеную окровавленную морду, отступил и быстро выбежал со двора.
Он мигом вернулся, волоча пожарный шланг. Тугая струя воды, как палкой, стукнула Мухтара сперва в бок, а затем начала стегать по всему телу.
Яростно обернувшись, он выпустил Дона и ударил струю лапой. Он хотел схватить эту палку зубами, но она забивалась в рот, слепила глаза, глушила его.
Ругаясь, Дуговец повел ковыляющего Дона к ветеринару. Мокрый, ошалевший Мухтар легко дал увести себя в клетку.
– Намаешься с этим псом, – сказал Дуговец Глазычеву. – Злобу у него надо снимать. Слушаться тебя не будет…
– Полюбит, так послушается, – беззаботно ответил Глазычев.
– Любви у собак не бывает. Есть рефлексы. Их и надо отрабатывать.
– Да ну тебя, – сказал Глазычев. – Скучно.
– Современному человеку наука не может быть скучна.
– По науке, Дуговец, мы с тобой состоим на семьдесят процентов из воды. Интересно это тебе?
– Разумеется.
– А мне нет.
Дуговец пожал плечами.
– Ну а собака тут при чем?
– При том, – сказал Глазычев. – Пока. Через год повстречаемся.
И проводник повез Мухтара в школу.
На первых порах учение давалось ему с трудом.
Он был упрям, горяч и любил делать только то, что ему нравилось.
Бывало так, что Глазычев часами мучился с ним, добиваясь безотказного выполнения какого-нибудь самого простого приема общего послушания, а Мухтар, словно издеваясь над ним, валял дурака.
И тут же с легкостью он проделывал то, чего не могли выполнить хорошо дисциплинированные собаки.
Хуже всего обстояло дело, когда за его работой наблюдало начальство. Он этого не выносил. Какой-то собачий бес вселялся тогда в Мухтара, превращая его в тупого, капризного и злобного пса. Школьные инструктора совсем было махнули на него рукой, Глазычев выслушал от начальства немало горьких слов, – но на выпускных испытаниях Мухтар внезапно получил высший балл за работу по следу.
След был проложен пять часов назад, по трудной местности, он шел и по булыжной дороге, и вдоль нее, через кустарники и овраги, выходил на асфальт, пересекался широкими тропками – и под тупыми, и под острыми углами; прокладчик зарыл на следу в землю одну свою рукавицу, вторую подвесил на дерево, а в конце своего пути, протяженностью в три километра, он спрятался между высокими поленницами дров.
– Пустой номер, – сказал начальник учебной части, когда дошла очередь до Мухтара. – Проскочит первый же угол…
Глазычев подвел собаку к дверям сарая, откуда начинался путь прокладчика, тихо сказал ей: «Нюхай, Мухтар!», затем, вложив в голос все свое беспокойство за судьбу испытаний, тревожно прошептал:
– След, Мухтар! След!..
И спустил его с поводка.
Собака сперва пошла медленно, принюхиваясь и чихая от пыли, которая набивалась в ноздри; погода стояла сухая, запах прокладчика быстро выгорал на солнце.
– Пустой номер, – повторил начальник учебной части. Он придвинул к себе оценочный лист собаки и горестно почмокал: четверки и тройки обильно усеяли страницу. Этот проклятый пес может крепко занизить общую картину выпускной группы.
Нервно зевнув, начальник учебной части прикрыл рот ладонью. Он всегда нервно зевал, когда ему хотелось опохмелиться, «поправиться», а для этого не представлялось ближайшей возможности. Нащупав в кармане кителя обгрызенный мускатный орешек, который он всегда носил с собой в качестве закуски, для отбития аромата алкоголя, начальник с тоской двинулся за удаляющейся собакой.
Мухтар шел все быстрее. Он держал нос у самой земли. Глазычев едва поспевал за ним.
Дойдя до первого тупого угла, Мухтар покрутился на развилке, все более и более распаляясь против того человека, что оставил свой еле слышный след в пыли, свернул было с дороги на тропку, однако здесь запах совсем пропал, и Мухтар снова вернулся на булыжное шоссе.
От булыжника било в нос лошадьми, железом, резиной, кошкой, коровами, бензином, бензином, бензином, но сквозь всю эту вонь пробивался и раздражал Мухтара и гнал его вперед запах врага, которого ему велел найти Глазычев.
На шоссе попалась вторая развилка, третья, – Мухтар миновал их, не задерживаясь. Он уже бежал рысью, по-прежнему ведя нос над самой землей. Булыжник кончился, запах ушел в кусты, спустился в овраг, здесь он уже гремел вовсю. Он внезапно так усилился, этот запах, что Мухтару показалось, будто враг зарылся под палые листья в землю. Быстро покосившись на проводника – здесь ли он, Мухтар стал яростно разбрасывать передними лапами кучу мусора.
Дорывшись до закопанной рукавицы, он рванул ее зубами, но подоспевший Глазычев тотчас же отнял ее, велел сидеть и, ткнув рукавицу ему в нос, приказал: «Нюхай!»
Бока пса дрожали от возбуждения.
Подошли члены комиссии, один из них сказал:
– Собака работает заинтересованно.



Понюхав рукавицу, Мухтар ходко пошел дальше. Теперь уже он ни в чем не сомневался. Ему только хотелось поскорее выполнить приказ проводника и дождаться от него одобрения. Проводник все время бежал сзади; еще поотстав, за ним двигались какие-то люди, и от одного из них пахло тем же, что и от ларьков, стоящих на углу.
На бегу Мухтару нанесло ветром в нос вони, которой он сейчас нанюхался из рукавицы. Только теперь вонь шла не от земли, а откуда-то поверху.
Замедлив шаг, он почуял, что потоки ее низвергались справа, с дерева.
Он остановился под березой и, ничего не видя в ее листве, залаял на запах.
Глазычев снял с ветки вторую рукавицу.
– Молодец, – сказал он Мухтару. – Умница!
– Поощрять собаку надо уставными словами, – поправил проводника начальник учебной части. – Если каждый курсант начнет заниматься самодеятельностью…
Дальше Глазычев не расслышал: Мухтар понесся вперед и он побежал за ним.
Прокладчик в ватном тренировочном костюме сидел в дровах и докуривал папиросу, пуская дым себе за пазуху. Он задумался, высчитывая, сколько дней осталось до получки, когда прямо с поленницы Мухтар прыгнул на него, повалил на дрова и стал рвать на нем толстый комбинезон.
Подоспел Глазычев и за ошейник отодрал пса от прокладчика. Мухтар не совсем понимал, почему у него отнимают добычу, которую сперва так настойчиво приказывали выследить. Задыхаясь в крепких руках проводника, он хрипел, лаял и рвался к врагу.



Приблизились и члены комиссии. Начальник учебной части недовольным голосом произнес:
– Собака еще сырая. Она способна причинить покусы.
После долгих споров Мухтару выставили за следовую работу пятерку.
К вечеру испытания закончились. В оценочном листе был выведен средний балл – 4,6.
Мухтар вернулся из школы в питомник оформленным для милицейской службы. В чистенькой новой папке на него завели «личное дело». Оно было тоненькое, как у всякого начинающего работника.

3



Каждый день по две собаки дежурили круглосуточно в Управлении городской милиции. Их привозили на машине с Крестовского острова, из питомника, и уводили на задний двор Управления, где в каменном здании стояли две большие клетки. В ожидании происшествий псы скучали здесь, зевали, спали. Они не умели играть в «козла», как делали это их проводники в комнате отдыха, покуда не требовался выезд с собакой к месту происшествия.
График дежурств сложился у Мухтара так, что ему чаще всего приходилось дежурить вместе с Доном. Взаимная ненависть их со временем не ослабла. А может, они и чувствовали, что их проводники тоже недолюбливают друг друга.
Дуговец был постарше Глазычева. Ему оставалось несколько лет до выхода в отставку, и эти последние годы он остерегался на чем-нибудь оступиться. За тридцать лет службы Дуговец достиг звания старшего лейтенанта, скрывал свою досаду на это, сочиняя сложные теории, как его постоянно обносили чинами и наградами и как ему наплевать на все это, ибо самое важное – честно исполнять свой долг.
Легкомыслие Глазычева раздражало его. Дуговец не доверял людям, которые любят слишком много шутить. Глазычеву же нравилось донимать его и «заводить» пустыми разговорами.
– Слушай, Степан Палыч, почему ты никогда не поешь? – спрашивал его Глазычев.
– То есть как не пою?
– Ну, я никогда не слышал, чтобы ты чего-нибудь напевал.
– Что ж, я псих, что ли, один буду петь?.. На демонстрации или в клубе – другое дело.
– А почему ж все люди сами для себя напевают?
– Кто это, интересно, все?
– Ну я, например…
– Дуракам закон не писан, – сердился Дуговец. – Ты много чего делаешь как не положено.
В первые месяцы работы с новой собакой Глазычеву не везло. Во время его дежурств ничего особенного не случалось, а если что-нибудь и происходило, то отправляли к месту происшествия Дуговца с Доном.
Как бы ни складывались у Дуговца обстоятельства, возвращаясь, он в подробностях рассказывал, что именно было предпринято им для раскрытия преступления. Операция лежала перед слушателями как на ладони: Дуговец чертил на листке план местности, помечал крестиками, где стоял вор, в какую сторону пошел, откуда Дон взял его след, и если при всем этом задержать преступника все-таки не удавалось, то невольно выходило, что преступник совершил какую-то непоправимую ошибку, из-за которой Дон не смог его найти.
Однажды, приехав с Мухтаром утром в Управление, Глазычев посадил его в клетку на заднем дворе и зашел к дежурному доложиться. В этот день дежурил тот самый капитан, который когда-то послал Глазычева на Финляндский вокзал за взбунтовавшейся собакой.
Перед столом дежурного сидела аккуратная маленькая старушка, с головой, повязанной двумя косынками – белой снизу и темной поверху. Она внимательно слушала капитана, поправляя все время свои косынки глянцевыми подагрическими пальцами и кивая головой.
Капитан объяснял, вероятно, уже долго и рассчитывал, что старушка сейчас подымется и уйдет. Но она не уходила.
Глазычев тотчас же понял, что дежурному до смерти не хочется принимать от старухи заявление и он старается во что бы то ни стало убедить ее не возбуждать дела.
Наклонившись через стол, он ласково спрашивал:
– Ведь сарай-то ваш был не закрыт? Так? Замка на дверях не было, так?
Старушка кивала.
– Вот видите! Как же можно, бабушка? И клетка с кроликами тоже была не на запоре, так?.. Сколько, говорите, у вас там штук сидело?
– Двое. Самец и самочка.
– Ну вот. А может, они взяли да ушли… Почем кролики-то?
– По пятнадцать брала, – ответила старуха.
– Значит, итого тридцать целковых. И вы хотите, чтобы мы расследовали такое малозначительное дело, посылали к вам проводника с собакой, когда и сам факт кражи не установлен.



– Давеча приносила им корм, – сказала старуха, – они сидели, а нынче утром нету.
– Так я же вам объясняю. Они, может, сами ушли. – Капитан через силу улыбнулся. – Погода хорошая, надоело им сидеть в клетке, видят, замка нет, взяли да пошли… Вот как, бабушка, – попробовал заключить он. – Никакого заявления подавать вам не надо, горе ваше небольшое, другой раз будете замыкать сарай.
Протянув ей листок с ее заявлением, он взялся за телефонную трубку.
Старуха держала свою бумагу на весу. Капитан уже разговаривал по телефону, а она все не уходила. Когда он положил наконец трубку на место, старуха спокойно сказала ему:
– Жаловаться на тебя буду.
Глазычев шепотом обратился к дежурному:
– Может, мне съездить к ней, товарищ капитан? С утра пораньше время тихое, я вам не понадоблюсь…
Дежурный раздраженно посмотрел на него.
– Вас, между прочим, Глазычев, не спрашивают. И не имейте привычки встревать в разговор.
Однако, взглянув боком на старуху и заметив, что она достала из-за пазухи свернутый конвертом носовой платок, развернула его и вынула оттуда чистый лист бумаги и авторучку, дежурный сказал ей:
– Нехорошо, бабушка, делаете, несознательно… Сейчас поедете с нашим работником и со служебно-розыскной собакой.
Бабушка снова согласно кивала головой.
В машине она без всякого страха, с любопытством рассматривала огромного Мухтара и даже хотела погладить его, очевидно задабривая собаку, чтобы она добросовестней искала украденных кроликов.
1 2 3 4 5 6 7