А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Здесь выложена электронная книга Нилушка автора по имени Горький Максим. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Горький Максим - Нилушка.

Размер архива с книгой Нилушка равняется 16.8 KB

Нилушка - Горький Максим => скачать бесплатную электронную книгу



Горький Максим
Нилушка
А.М.Горький
Нилушка
Деревянный город Буев, не однажды дотла выгоравший, тесно сжался на угорье, над рекой Оберихой; дома с разноцветными ставнями, приникнув друг ко другу, запутанно кружатся около церквей и строгих присутственных мест; улицы, расторгая их тёмные кучи, лениво расползлись во все стороны и откидывают от себя узкие, как рукава, переулки; переулки слепо натыкаются на заборы огородов, стены амбаров, и, когда смотришь на город сверху, с горы, кажется - кто-то помешал его палкой и всё в нём рассеял, насмех перепутал.
Только одна Большая Житная, тяжело поднимая от реки на гору каменные дома купцов, - в большинстве из немцев-колонистов, - режет, прямо и сурово, тесные груды деревянных построек, зелёные острова садов, отодвигает в сторону церкви и, проходя через Соборную площадь, тянется - всё так же неуклонно прямо - в неплодное поле, покрытое дёрном, к сосновому бору Михаил-Архангельского монастыря, - монастырь почти невидно скрыт за рыжею стеной старых сосен, подпирающих небо, и только в яркий, солнечный день сквозь тёмную зелень хвои приветно сияют золотые кресты - жёлто-огненные птицы всегда немого, сказочного леса.
Домов за десять перед тем, как выйти Житной в поле, от неё налево потянулись к оврагу и спустились в него маленькие, в одно и два окна, присевшие к земле кельи слободы Толмачихи, основанной дворовыми людями именитого помещика Толмачёва, который раскрепостил своих рабов за тринадцать лет до законной воли и за это был весьма горько обижен царём Николаем Павловичем, так что, с обиды, ушёл в монастырь, где десять годов молчал и помер в тихой неизвестности, потому что богомолам и странникам не показывали его, запрещено было вышней властью.
Как построились толмачи, приписавшись в мещане, полсотни лет тому назад, так и живут в девятнадцати хижинах и даже ни однажды не горели, хотя за это время город - исключая Житную - понемногу весь выгорел, - где в нём землю ни копай, всюду няйдёшь неистребимый уголь.
Стоит слобода - как сказано - на краю и по склону одного из рукавов глубокого ветвистого оврага, окнами к разинутому устью его; оно открывает вид на Мокрые луга за Оберихой и болотистый, еловый лес, куда опускается на ночь мутнокрасное солнце.
Овраг растопырился по всему полю, обходя город со стороны заката: он вычурно изгрыз суглинистую землю и каждою весной всё больше пожирает земли, сносит её в реку, заваливая течение Оберихи, отводит мутную воду всё дальше в луга - широкие луга становятся помаленьку болотом. Овраг зовут Великим, обрывистые бока его густо поросли тальником, ракитой и бурьяном, летом в нём прохладно, сыро, и тогда он служит уютным местом свидания влюблённых бедняков города и слободы, местом их пирушек и нередких смертных драк, а зажиточные горожане сваливают в него мусор, трупы издохших кошек, собак, лошадей.
По дну оврага бежит, сладко звеня, Жандармский ключ, славный во всём Буеве вкусом кристальной студёной воды, такой студёной, что от неё и в знойный летний день зубы ломит; слобожане-толмачи считают эту воду своей, целебной, гордятся ею, пьют только её и оттого живут долго, - некоторые уже и не могут сосчитать свои года. Мужчины слободы занимаются рыбной ловлей, охотой, птицеводством, воровством; кроме сапожника Горькова - чахоточного, худого, как скелет, и прозванного Чуланом, - в слободе нет ни одного ремесленника. Бабы - зимою шьют и чинят мешки на мельницу Зиммеля, щиплют паклю, летом - ходят в монастырский бор по грибы, по ягоды и в лес, за реку, по клюкву; есть две знаменитые гадалки, две - сводничают ловко и успешно. Город, конечно, всех мужчин-слобожан считает ворами, всех женщин и девиц - распутницами; город всячески старается стеснить, искоренить слободу, но всё-таки немножко боится толмачей: подожгут, обокрадут, а могут и убить; толмачи презирают горожан за их скопидомство, чёрствость, жадность и болезненно завидуют их крепкой, сытой жизни.
Слобода так бедна, что и нищие не заходят в неё, - разве только в пьяном виде.
Тощие собаки, питаясь неведомо чем, воровато бродят со двора на двор, поджав хвосты в репьях, вывесив бескровные языки; завидя человека, они стремительно бегут в овраг или покорно и раболепно ложатся на брюхо, ожидая неизбежной ругани, а то - пинка.
Из каждой щели, каждого дома, сквозь радужные стёкла окон, с крыш, чиненных лубками, поросших бархатистым мохом, отовсюду, безнадёжно и мёртво, смотрит всё подавляющая русская нищета.
На дворах толмачей растут ольха, бузина и всякие сорные травы, обильный репейник высовывается на улицу сквозь щели заборов, хватая проходящих за ноги, за подолы, под заборами густо жмётся крапива, коварно обжигая малых ребят. Все дети - худенькие, голодные, все очень раздражительны, часто дерутся, подолгу плачут. Их немного, почти каждую весну в слободе бывает дифтерит; скарлатиной и корью болеют повально, как взрослые тифом.
Из всах звуков жизни в слободе чаще всего слышен плач и дикая ругань, но вообще в ней живётся тихо, уныло, и даже кошки весною мяукают негромко, подавленно.
Поёт, когда она выпивши, одна Фелицата, баба озорница, хитрая и сводня; поёт она каким-то особенно густым и словно шершавым голосом, с хрипотцой, с надрывом, закрыв глаза и далеко выгибая кадык.
Только бабы неугомонно суетливы, истерично шумны; целый день они, высоко подоткнув подолы, бегают вдоль улицы, выпрашивая друг у друга щепотку соли, мучки, ложку маслица; ругаются, ревут, бьют детей, тискают во рты маленьких иссосанные груди и снова - бегают, вертятся. орут, неустанно налаживая печальную жизнь. Все они истрёпаны и грязны, у них дряблые щёки и на костлявых лицах - беспокойные глаза воровок, а если женщина полна, значит - больная, глаза её тусклы и походка тяжела. Но почти все до сорока лет каждую зиму беременеют и весною выходят на солнце с огромными животами и синевою истощения вокруг глаз, это не мешает им работать с тем же няпряжением отчаяния, как работают они и порожние. Они - точно иголки и нитки: чья-то хлопотливая, упрямая рука хочет заштопать их силой гнилую ткань, а она всё расползается, рвётся.
Первым человеком в слободе считается мой квартирохозяин Антипа Вологонов, маленький старичок, торговец "случайными вещами" и закладчик.
Он страдает застарелым ревматизмом, ноги в коленях выворочены у него, пальцы на руках кривые, опухли, не гнутся; он всегда держит руки в рукавах; кажется, что они не нужны ему, вынимает он их редко, осторожно, как бв боясь сломать.
Никогда не сердится, не горячится.
- Этого мне нельзя, - говорит он, - у меня сердце распухло и может лопнуть!
Скуластое лицо его, изрытое какими-то тёмнокрасными шрамами, спокойно, как у киргиза, на подбородке висят прямые нити серых, рыжих и жёлтых волос, они почему-то влажны. Косоватые изменчивые глаза прищурены, от густых разноцветных бровей на глазницы падают тени, на висках, под редким волосом, бурно бьются синие жилы, и весь он вызывает впечатление чего-то пёстрого, неуловимого.
Ходит раздражающе медленно, чему очень способствует странного покроя им самим придуманная одежда - смесь рясы, сарафана и поддёвки, - полы её связывают ему ноги, тогда он, остановясь, дрягает ногами, поэтому полы оборваны, обиты.
- Торопиться некуда, - объясняет он, - к своему месту на погосте всегда во-время доспеешь!
Он говорит витиевато, очень любит церковные слова и всегда после них молчит немножко, как бы мысленно ставя за ними большую, тяжёлую, чёрную точку; говорит он со всеми и много, явно стараясь утвердить за собою ещё более крепко славу умного старика.
Хижина Вологонова, в три окна на улицу, разделена переборкой на две неровные комнаты; в большой, с русской печью, живёт сам он, в маленькой я. Сенями отделена клеть, где под тяжёлым, старинным замком на двери, обитой кусками железа и жести, Антипа хранит заклады соседей: самовары, иконы, зимнюю одежду. Большой фигурный ключ от этой кладовой он носит на ремне суконных брюк за спиною, и когда приходит полиция посмотреть, нет ли у него краденых вещей, он долго, больными руками, передвигает ключ со спины на живот, долго отвязывает его и солидно говорит околодочному или помощнику пристава:
- Никогда керминальных предметов я не держу. Ваши благородия, помнится мне, неоднократно удостоверялись в этой правде обидной...
Когда он садится, ключ стучит о спинку или сиденье стула, и Вологонов, с трудом загибая руку за спину, щупает, не отвязался ли ключ? Мне, сквозь переборку, слышен каждый вздох старика, понятно каждое движение его.
Вечерами, когда мутное солнце опускается за рекою в сердитую щетину елей и даль, открытая мохнатым устьем оврага, дымится лиловатым туманом, Вологонов садится у окна за стол, перед кургузым самоваром, с помятыми боками и злой, зелёной окисью вокруг решётки, крана, ручек.
То и дело раздаются в тишине вечера властные вопросы, уверенно ожидающие точных ответов.
- Дарька, - куда?
- На клю-уч, по воду-у, - жалобно поёт тонкий голосок.
- А как сестра?
- Мучиится всё ищё...
- Ну, иди...
Старик легонько кашляет, очищая горло, и потом поёт дрожащим фальцетом:
Сладкою стрелою
Быв уязвлена,
Страстью огневою
Я воспалена...
Шипит и булькает самовар; на улице - тяжёлые шаги и мрачный голос говорит:
- Он думает, что ежели он городской, так непременно умный...
- Зазнаются очень люди...
- А я всем его мозгом сапога себе не помажу...
Прошли, и снова вьется фальцет-старика:
- "Нищих людей озлобление"... Минька, стой! Подь сюда, сахару дам. Что отец, - пьяный?
- Отрезвел, давеча капусты с квасом нахлебался.
- Чего делает?
- Сидит за столом, думает...
- Бил мать-то?
- Нет ещё.
- А она что?
- Спряталась...
- Ну, ступай, бегай...
Под окном неслышно является Фелицата, сорокалетняя женщина, с ястребиным взглядом холодно-весёлых глаз и плотно сложенными в незаметную улыбочку яркими губами красивого рта. Она тоже знаменита в слободе - сын её, Нилушка, - блаженный; знаменита она ещё знанием всяких обрядов и великим уменьем вопить по усопшим, по рекрутам. У неё перебито бедро, и ходит она, сильно припадая на левый бок.
Бабы говорят, что Фелицата носит в себе "барскую кровинку", вероятно, это внушено холодной ласковостью, с которой Фелицата относится ко всем людям. Но и кроме этого в ней есть что-то особенное. У неё узкие, с длинными пальцами, ладони, величавая посадка головы, и в голосе её всегда звучит нота металлическая, хотя и ржавая, тусклая. Говорит она обо всём - и о себе самой - грубо, откровенно и в то же время так просто, что хотя и тяжело слушать её речи, но назвать их грязными - не решаешься.
Однажды я слышал, как Вологонов упрекал её за то, что она не умеет жить.
- Потерпела бы немножко, ан, глядишь, и барыня! Госпожа своей жизни...
- Бывала я, друг, госпожой-то, - отвечала она, - это мною очень испытано! Животу моему такие ли орлы кланялись, бывалочка... уж и не знай, как я не ослепла от жару-полымя бесстыжих зёнок ихних! А уж оцелована - как есть вся! Баба в любой раз госпожой быть может, - всего и дела только рубаху сбросить, если господь телом одарил. Нет, друг, на своей воле лучше! Я себя по земле несу вроде ковша браги - пей, кому хочется, покуда есть чего пить...
- Ну, и бесстыже говоришь ты, - вздохнув, сказал Вологонов.
Она засмеялась.
- Глядите-ко, непорочный какой!
Антипа говорит с нею вполголоса, осторожно, она отвечает громко и немножко вызывающе:
- Заходи чайку попить, - приглашает он, высовываясь в окно.
- Не хочу. Ой, чево я про тебя узнала...
- Не зевай! Чего это?
- Да уж узнала-таки...
- Нечего про меня узнать...
- Всё дознала!
- Всё знает токмо един господь, создавый от сущих всяческая.
Они долго шепчутся, потом Фелицата исчезает так же неслышно, как явилась, а старик долго сидит, не двигаясь, и наконец вздыхает тяжко, ворчит:
- Охо-хо! Излия Змий яд во слухи Евины... Помилуй мя, боже, помилуй мя...
Но сердечного сокрушения не слышно в этих словах; мне всегда кажется, что старик любит их не за смысл, а только за то, что они особенные, - не обычные, слободские.
Иногда он стучит в переборку обмызганным аршином, в котором не более пятнадцати вершков, стучит и зовёт:
- Стоялец! Чайку испить компанейски, - не хочешь ли?
В первые дни знакомства он относился ко мне очень подозрительно, видимо считая меня полицейским сыщиком, потом стал смотреть в лицо моё с насмешливым любопытством. И всегда поучает:
- А читывал ты "Потерянный и развращённый рай"?
- Возвращённый.
Он отрицательно мотает разноцветной бородою:
- Рай был потерян Адамом, потому что развращён Евою, а возвратить его господь не мог, - кто достоин возвратиться в сени райские? Никто!
Спорить с ним - бесполезно: молча выслушав возражение, он никогда не пытается опровергнуть его, а просто ещё раз тем же тоном и буквалъно повторяет свои слова:
- Рай был потерян Адамом, потому что развращён Евою...
Чаще всего он говорил мне о женщинах:
- Как ты есть молодой человек, то керминальный предмет этот стоит для тебя поперёк всего, ибо "род человечь порабощен мучительным грехолюбием", сиречь - Змием. Женщина - первая помеха всякому делу в жизни сей, как утверждается всеми историями; от неё же главное беспокойство, "ядом исполненна, Змий зубы в тебя вонзе", - Змий же суть плотское вожделение. Змием возбуждены, греки разрушали даже города целые: Трою, Картагену и Египет; из-за любовной страсти к сестре Александра Павловича Наполеон на Русь приходил. Мухамеданские нации - а также и жиды - понимают это издревле, они женщину держат в полном затмении, на заднем дворе. А у нас безобразная распущенность, под руку с бабами ходим, и даже дозволено им лекарихамм быть, зубы дёргают и прочее, тогда как следовало бы пускать их не дале повивальных бабок. Женщина должна служить для приплода, почему и дано ей зазорное имя: "неискусобрачная невесто".
Около печи, на грязной стене, оклеенной "обязательными постановлениями" и рыжими листами каких-то рукописей, толчётся, щёлкает маятник небольших часов; на одной гире привешен молоток и подкова, на другой - медный пест. Множество икон в углу. поблескивает серебро "аплике" и золочёные венчики над чёрными кружками лиц. Чело тяжёлой печи скучно смотрит в окно на зелёные сады Житной, за оврагом, там светло и красочно, а в конуре Вологонова стоит пыльный сумрак, запах сушёных грибов, листового табаку, конопляного масла.
Спокойно помешав истёртой ложечкой очень крепкий, перепаренный чай, он нюхает ложечку и говорит, вздохнув:
- Я всякую жизнь испытал, я всё знаю, меня надобно слушать со вниманием и все слушают, кто - живая душа, а о прочих сказано: "В дому Давидовом страшная совершаются: огонь бо там попаляя всяк срамной ум".
Слова его - точно кирпичи и холодно возводят всё выше вокруг меня тяжкие, тёмные стены каких-то странных, ненужных событий, непонятных драм.
- Полуконов, Митрий Ермолаев, бымший градским головой, отчего преждесрочно помер? От неподобающих затей: отправил старшего сына в Казань, якобы для науки, а тот на второе лето жидовочку кудрявую привёз с собой и говорит: "Жить без неё не могу, в ней вся душа моя и вся моя сила!" Вот оно! С того и началась разруха: Яшка - пить, жидовка - плакать, а Митрий ходит по городу сам не свой и приглашает всех: "Глядите, людие и братия, до чего я дожил!" И хоша оная жидовка, сделавши неправильно выкидыш, с того издохла, потеряв всю кровь, но - прежнее не взыграло: Яшка окончательно пропал - спился, а отец - "смерти преждесрочной жертва нощная". Разрушилась жизнь, а причина тому "терноносный еврейский сонм". Но однако и еврей своей судьбы человек, судьбу же палкой не погонишь, судьба наша ленивая, идёт она тихо, - тихо идёт, а перегнагь нельзя!
Глаза его всё время меняют цвет: то они мутносерые, усталые, то голубеют и печальны, чаще всего в них сверкают зелёные искры равнодушного злорадства.
- И Капустины, семья крепкая, разбилась в прах, в ничтожество. Всё хотели перемен, располагались по-новому, рояль завели. Только Валентин ещё на ногах, да и тот синий пьяница, хоша и доктор. Отёк весь, хрипит, глаза рачьи, страшные - выворотило, а сорока годов ещё не прожил! Так и Капустиных "мертвыми показа"!
Он говорит с непоколебимой уверенностью, что иначе не может, не могло быть, - бестолковые, нелепые явления жизни неизбежно законны.
- То же будет и Осьмухиным: не дружи с немцами, не заводи дела никчемного! Вона, - пивной завод строить измыслили. У нас тут всякая баба пиво может варить, народ-то наш не пьёт его, к вину привык. Народ у нас сразу хочет достичь желаемого: шкалик водки действительней пяти кружек пива ошеломит... У нас народ любит простоту во всём: родился человек слеп, а вдруг - прозрел! Это - перемена! Илья Муромской тридцать три года сиднем сидел, выждал время да - пошёл! А которые не умеют ожидать в окружении скромности...
За окнами по красному небу белыми лебедями плывут в даль облака;

Нилушка - Горький Максим => читать онлайн электронную книгу дальше


Было бы хорошо, чтобы книга Нилушка автора Горький Максим дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Нилушка у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Нилушка своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Горький Максим - Нилушка.
Если после завершения чтения книги Нилушка вы захотите почитать и другие книги Горький Максим, тогда зайдите на страницу писателя Горький Максим - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Нилушка, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Горький Максим, написавшего книгу Нилушка, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Нилушка; Горький Максим, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн