Там комсомольское собрание называется "хвостомольским", а слово "Бог", увы, написано с маленькой буквы ("Дай бог!"). А это же какая юность - оттепельная! Журнал "Юность" появился. Галка Галкина там в меру сил острила: "Мы теперь переписываемся: я пишу - он получает". И я в меру сил старалась острить в дневнике: "Юрку подкидывали в классе. Три раза подбросили, два раза поймали". А теперь как думать об этом? Я, что ли, участвовала?! Не помню... Но дрожь пробирает: не юмор, а юморок. Нет, не юморок, а именно юмор, но черный. Меня бы подбросили три раза, а два поймали... и все. Не писала бы сейчас эти строки... Если б не Онегин на стене, а иконы висели, демонизм так сильно не захватил бы меня тогда, но...
Но в бывшей церкви в селе Мостовая сделали клуб, и мы всей КАПЕЛЛОЙ туда частенько ходили - якобы с выступлением агитбригады. А просто стихи почитать хотелось где-то. Вадик под гитару пел "А у нас во дворе есть девчонка одна". Телевидения не было, народ с радостью нас слушал. Но почему-то я всегда помнила рассказ бабушки, как разоряли храм комсомольцы и одна девушка пустилась в пляс... с иконой. Так ее убило на месте!
Богородица в нашем доме появилась через год, когда Хрущева сняли. При Брежневе, слава Богу, уже можно было иметь иконы, но негласно считалось, что этот "пережиток прошлого" прощается только пенсионерам.
Разумеется, я была крещена в церкви сразу же после рождения. Но советская школа - советское сознание. Сцены в "Войне и мире", где Наташа говеет, мы пропускали как устаревшие. И в то же время - вдруг - меня задевало пушкинское: "Ты богоматерь, нет сомненья, Не та, которая красой Пленила только дух святой...". (Ишь, нашел Богоматерь.)
Рано у меня началась и ангелизация действительности. Анфиса Дмитриевна Малухина - уже ангел мой! Она стала нашей классной дамой в десятом. Вела историю. Аристократка. И в то же время быт-то в Сарсу какой: баня с одним отделением - день мужской, день женский, так что как минимум раз в месяц встречаемся в парилке. Анфиса Дмитриевна дает мне в руки свой веник:
- Нинок, ну-ка быстро перечисляй всех царей!
Перечисляю, конечно, а веником туда-сюда по спине любимой учительницы.
Из бани идем мимо киоска Союзпечати. Там на витрине открытки с натюрмортами (Хруцкого, кажется). "Зачем какие-то натюрморты еще?" - "Ну как же! Это ведь выбор тоже. Изобразил художник дичь - чьи вкусы он отражает? Правильно, знати. А если Петров-Водкин селедку на газете... ты понимаешь?" Я понимала.
Я тонула с открытыми глазами... До сих пор вижу это так ясно, словно пережила все секунду назад.
Пузыри воздуха вылетали из меня виноградными гроздьями: быстро-быстро. Я слышала и звуки - почти матерные: бль-бль-бль... Значит, была в полном сознании, но страх так сковал меня, что ничего, кроме что делать, как спастись, в голове не было.
И билось громко железное сердце воды: бух-бух-бух. Наверное, это мое сердце стучало, но тогда я этого не понимала. И вот последние пузырьки удалились... Но что это? Навстречу мне пошли другие пузырьки! Вскоре я узнала лицо Веры. Она нырнула, чтобы спасти меня. Ангел, ангел! Буквально я видела ее в виде крылатого существа, которое спускается ко мне сверху. Но все-таки я, видимо, была на грани безумия, потому что стала сильно хватать Веру за руки. Мы могли тогда обе остаться на дне. Но она не растерялась и укусила меня изо всех сил. Тут я и отпустила ее руки - за косу она вытащила меня из воды.
- Убийца! - кричала она, отплевываясь. - Зачем ты хватала меня за руки?
- Спасибо, - слабым голосом отвечала я, краем глаза наблюдая, как Вадик выливает воду из своей гитары (даже гитара чуть не утонула).
- Убийца, смотри, какие синяки остались у меня на запястьях!
- Спасибо...
Оказалось: плот перевернулся, и меня ударило бревном по голове. Но Вера спасла. Как мне в тот миг хотелось, чтоб меня звали Верой!
Ведь без нее я лежала б... осталась на дне, со мной утонуло бы все мое будущее: все мои дружбы, любови, семья, дети, книги и картины (это я сейчас так думаю).
Когда КАПЕЛЛА вела меня домой - под руки, я пробормотала что-то про сон не зря, мол, война приснилась, меня схватили фашисты и пытали.
- Тебе одной, что ли, война снится? - устало спросила Вика. - Я тоже вчера видела ядерный гриб над клубом.
Вадик про карибский кризис начал: мол, после него все такие грибочки видят во сне. Страх войны мы коленом запихивали в подсознание (жить-то надо), но от подсознания до сознания доходили вести. И вот средь ночи люди просыпались и по кусочкам собирали каждый себя - разорванного в приснившемся бою...
Возможно, всему причиной крепкий чай, не знаю. От дурноты он помог, но не дал заснуть, и к утру была готова поэма о войне (приснившейся). На следующий день я побегу с нею к Вере, прочту и услышу:
- Нинка, дура, тебя каждый день будем ударять по голове бревном и в воду! Поэтом станешь. - И она так страстно поцеловала меня в ухо, что я на несколько секунд даже оглохла на него. - Дура, сейчас же отправляй это в "Юность"!
Сказано - сделано (и я мысленно уже видела свою фамилию на страницах журнала).
- Синяки! Мне теперь не обидно вас носить - поэта я спасла, - Вера всем показывала свои запястья - дело было на "Магнитке", перекрестке, где собирались старшеклассники.
Это у нас называлось "хохмить".
Как мне было не любить таких друзей! Но все-таки еще больше я любила свободу. И через неделю решила уехать из дома - навсегда. В самостоятельную жизнь. В Крым.
Крым перевернул меня, как лопата переворачивает ком земли. Хорошо помню тот КРЫМСКИЙ УЖАС. Ужас перед пустотой жизни ясно встал перед очами души моей, психеи. Что, значит - ТАК до самого конца? Под палящим солнцем с тяпкой на винограднике... И это все?
Пусть простят меня любители Крыма, но что' мне эти скалы и розы, если я видела только коричневые комья земли перед глазами! Море? Но я уже тонула, и водобоязнь осталась навсегда.
Косу пришлось отрезать - жара. Пот стекает по всем частям тела, если первые струйки щекочут кожу, то в конце смены последние - уже разъедают. Его запах мешает думать. Нужно или чаще мыться или глубже задумываться. Мыться во время перерыва негде, значит, глубже задумывайся, Нина! Есть свобода брать, а есть свобода давать. Когда же я людям послужу, если после смены обмылась в море, доползла до постели, и все. Даже читать нет сил. В библиотеку-то заходила каждый день, меняла книжки в надежде найти ту, которая сильнее усталости. Неужели нет в мире такой книги? Нет. Не нашлось... А ведь мои товарищи по тяпке - все замужние женщины, значит, успевают готовить, стирать. Какими жизненными молотами выковываются такие характеры? Бригадирша кричит:
- Горланова, опять задумалась - работай!
Все мы смерды тут... Уж и подумать минутку нельзя.
Мне в моем теле стало неудобно жить. То спину заломит, то зуб ночью начнет меня воспитывать. Но главное: беспрерывный кашель начал меня мучить. Ко мне подошла пожилая женщина из нашей бригады:
- Попробуй пить свекольный сок с медом - мы так спасали в Казани блокадных детей из Ленинграда.
Романтизм до первого ревматизма. Я смотрела на обесцвеченный ветром тополь - все листья на нем вывернулись на тыльную сторону - вот и моя жизнь так же обесцветилась.
В воскресный вечер пошла на танцы. Меня пригласил один юноша. Он был странный. Нет, скажем так: странноватый. Как бы в трансе. Но я не могла в танце распустить свое тело, как цветок. Руки от тяпки словно навсегда скрюченные...
Выходит, я рвалась к свободе, а получила пришибленность. Только и согревали меня мысли о поэме, посланной в "Юность", сладкие мечты. Если напечатают, напишу еще одну. А если не напечатают?
Прощай, сказала я своей тяпке. Нужно вернуться домой! Закончу школу и поступлю в политехнический. Меня же кровно интересовало электричество. Почему электроны бегут по проводнику и не кончаются? К тому же я не раз побеждала на районных олимпиадах по математике, даже ездила на областную - в Пермь, однако там не победила. Но поступить-то смогу, может быть? Буду жить в городе. Город казался таким одухотворенным. Я предполагала, будто его жители утро начинают чтением стихов Блока, а вечером идут в театр на "Три сестры"...
Мою поэму в "Юности", конечно, не опубликовали. Я получила через полгода письмо из редакции: советовали читать Евтушенко и Вознесенского. Да... Савельева мне не пример, думала я, ее взяли с улицы на роль Наташи Ростовой, потому что она в самом деле - талант, а я - нет. И Золушка тут ни при чем, зря я возмечтала в принцессы литературные попасть! Золушке помогла волшебница (а я Музу назначила на роль такой волшебницы), но она лишь одела замарашку в прекрасный наряд, но та ПО-НАСТОЯЩЕМУ стала хорошей женой принцу. А я не являюсь настоящей поэтессой...
Зато в Крыму я усвоила вот что: свобода зависит от меня! Она не валяется где-то готовая - для меня. Ее нельзя найти или получить в подарок. Свободе нужно учиться. В политехнический, в политехнический! Но там надо чертить! Нет, это не мое... Может, на исторический? Меня кровно волновало, как это - на месте, где жили люди, ведут археологи раскопки, почему оно заросло землей, если люди все еще тут живут. Как под ними оказался слой прошлых веков? Но раскопки - это лопата, земля, а я уже с тяпкой поработала и поняла, что сил у меня маловато... Все-таки на филологический! А пока смиренно копаю картошку. Смирение тем и отличается от терпения, что терпишь вынужденно, а смиряешься осознанно. Твой личный выбор.
Нас в одиннадцатом классе разделили на два потока: девочек учили на краснодеревщиков, мальчиков - на электриков. Это называлось у нас: гроботесы и столбогрызы. Такое было причудливое тогда образование в школе. Я же никогда не могла сделать простую табуретку: одна нога всегда длиннее. Если подпилю, то она оказывается всех короче. И так выравниваю - выравниваю, пока табуретка не становится карликовой. Но утешало одно - на филфаке не делают никаких табуреток.
Снова солнца луч на свете!
Дома меня уже понимают - впервые мне разрешено читать по вечерам, в детской - при настольной лампе. От нее в дырки проходит свет и ложится на потолке в виде крыльев огромного ангела. Под этими крыльями лица спящих братьев кажутся таинственными, от них идет энергия, которая подзаряжает меня.
Бабушку Анну парализовало, и моя мамочка отогревает ее своим телом! Любит свекровь. Буквально каждую ночь ложится с нею в одну постель. И отогрела! Бабушка еще год ходила, многое делала по хозяйству. Посуду мне мыть вообще не давала в это время: "Иди, учи уроки - ты еще намоешься этой посуды, ох, намоешься".
Наступает шестьдесят пятый год. Все - атеисты. И вот я - комсомолка - даю обет (тайно от всех): если поступлю в университет, то поставлю в церкви СВЕЧУ!
Почувствовала, что своих силенок не хватит - прибегла к просьбе о помощи СВЫШЕ. И бешено занимаюсь: встаю в пять утра, конспектирую. Что? Все, что под руку попадет. Почему-то - "Письма без адреса" Плеханова... Вечером, после уроков, бегу еще в вечернюю школу. Там появился новый учитель литературы из Москвы:
- Анегин не кАварен, он честно говорит Татьяне, что будет плохим мужем...
Я хватала, глотала любые книги о писателях. Но Сарс, как Марс: нельзя достать ничего из новинок. Вдруг - о, счастье! - завуч наша Евгения Семеновна Сержантова сама предлагает заходить вечерами - на консультации. Она выписывала много журналов, хотела дать представление о новом. И все - совершенно бескорыстно! Низким грудным голосом диктовала:
- Аллен Роб-Грийе - антигуманист...
Мы засиживались допоздна. Я недосыпала. Но главное: поступить, прорваться к свободе!
Однако при всем страстном желании попасть на филфак я все-таки оказалась... ну совсем дитя! Устный экзамен принимал Соломон Юрьевич Адливанкин. Во-первых, он поразил меня тем, что спросил у нас разрешения снять пиджак. Я, конечно, читала, что бывают такие мужчины, но думала, что после революции... мне уже никогда не встретятся. К тому же Соломон Юрьевич внешне неизъяснимой красоты! Он спросил, по каким признакам я определила, что глаголы ШЕЛ и НЕС - прошедшего времени. Отвечают на вопрос ЧТО ДЕЛАЛ, да, а еще почему? Верно, суффикс Л в ШЕЛ, а в НЕС нет этого суффикса...
На этом месте я встала и пошла из аудитории!
- Вы куда?
- Так я ведь не знаю...
- А вы и не должны этого знать. НЕСЛ - удобно произносить? Вот Л и отпала. Я просто хотел сказать, что все эти интересные вещи вы узнаете из моего курса по истории языка. Ставлю "пятерку".
Радость моя омрачена тем, что подруги не поступили. И я рыдала в два ручья у дяди Тимофея, друга моих родителей:
- Аристотель говорил, что дружба - это одна душа в двух телах, а я теряю сразу четыре пятых души: Веру, Соню, Любу и Вику.
- Да в Перми ты найдешь друзей еще лучше! - усмехнулся дядя Тимофей. - И ты это знаешь, поэтому не в три ручья слезы льешь, а в два...
Я смотрела на него с сожалением: значит, не представляет даже, что такое наша КАПЕЛЛА!
В Перми пошла в церковь - до самых бровей в платок закутана. Вдруг там кто-то снимает всех фотоаппаратом, вмонтированным в пуговицу? И тогда прощай свобода - могут исключить... Зачем, скажут, устремилась ты в самое нутро идеализма... Дверь в храме показалась тяжелой, как во сне. Лики святых строгие. "Не побрезгуйте!" - старушка свечу подала мне с поклоном. Как можно побрезговать, ведь благодаря помощи СВЫШЕ я поступила в университет!
Девчонки из Сарса писали: "Мы весь сентябрь стояли кверху воронкой" (то есть копали картошку). Выходит, я предала их, уехав в город? Но мы ведь тоже месяц были в колхозе - первокурсники.
Маленькая деталь: я надеялась, что через год они поступят, и наша КАПЕЛЛА воссоединится. Не воссоединилась. Вера вышла замуж за Вадика. Подруги поступили на заочное.
Важная деталь: они тоже выиграли! Где родился, там и пригодился. На родине легче сделать карьеру, и все ее сделали (в поселке человек с детства на виду, его деловые качества хорошо известны). Я потом видела, какие погреба у них в гаражах - полные варений-солений и меда! В то время как у меня в холодильнике обычно кастрюля с кашей плюс ключи от квартиры (засунутые туда по рассеянности - видимо, подсознательно хочется, чтоб в холодильнике было всего побольше). Пермь хорошо помнит, какие пустые магазины были в годы застоя!
Но и я выиграла, получив в городе больше свободного времени для чтения-размышления. А мои школьные друзья всегда имели уверенность в завтрашнем дне. Тем и удивительна жизнь, что почти всегда мы в выигрыше.
А дядя Тимофей оказался во многом прав! Новые мои друзья оказались не хуже КАПЕЛЛЫ. И еще свободнее! Леня Юзефович на практическом занятии (введение в литвед) читал Гумилева:
Но трусливых душ не было средь нас,
Мы стреляли в львов, целясь между глаз.
Ну, преподаватель сразу возражать: мол, это проповедь сверхчеловека, ницшеанство - целились между глаз!
- А вы сами - разве отдали бы себя голодному льву?
- Перейдем к следующему вопросу...
В аудитории шептались: Гумилев запрещен. А я ни Гумилева не знала, ни того, что он запрещен, а уж ответить про "голодных львов" и подавно бы не догадалась.
Толя Королев фонтанировал. О, я наслушалась от него таких вещей!
- Люблю Анрри Рруссо! А Пикассо - пррофессионалище. Репродукция имеет больше права на жизнь, потому что она оставляет место для фантазии.
- Толя... ведь без картины не было бы и репродукции, - робко возражаю.
- Это так, да. Но после появления картины они не на равных - рррепродукция важнее.
В общежитии я всем гадаю на картах. Не просто про дальнюю дорогу и разлучницу-злодейку, а с подробностями. "Вы познакомитесь, когда тебя укусит оса, и он убьет ее - осы ведь могут по несколько раз жалить... А поженитесь, когда ты покрасишь волосы хной. В ЗАГСе вы поссоритесь из-за того, что жених наелся чеснока". Откуда я брала такие детали, зачем? Видимо, это была проба пера. Очереди ко мне выстраивались, но еще большие очереди - к Фае Каиновой, она увлекалась хиромантией. И самые длинные очереди - к Тане Тихоновец, которая рассказывала свои чудесные двухсерийные сны.
Игорь Ивакин ввел меня в свой дом, и мы с его женой Шурой начали издавать "Домашнюю книгу о художниках" (Игорь скептически качал головой: "Книга о художниках. Для домашних хозяек"). Любимая наша с Шурой игра: куда бы мы ни шли, задавали вопросы. "Это облако чье?" - "Пикассо". - "Елочка откуда?" - "Из Шагала".
Соседка по комнате научила меня вязать: накид-лицевая, два накида-три лицевых... И так час за часом, а на выходе - кофта с четырьмя квадратами: два красных и два черных. Ни у кого нет такой. Это тоже была борьба за свободу. Нас хотели видеть не одетыми, а прикрытыми (белый верх, темный низ). А вот мы сами свяжем такое, что нас выделит...
Сохранились "Стансы к Н. о губительности перемен" Юзефовича, они читаны на моем дне рождения, может, 1973 года, то есть через много лет, но в них все еще вспоминается та кофта.
Я жил два года средь агоний
любовей прежних.
Пел хвалу
песку,
что на мои погоны
летел с Хингана и Кулу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Но в бывшей церкви в селе Мостовая сделали клуб, и мы всей КАПЕЛЛОЙ туда частенько ходили - якобы с выступлением агитбригады. А просто стихи почитать хотелось где-то. Вадик под гитару пел "А у нас во дворе есть девчонка одна". Телевидения не было, народ с радостью нас слушал. Но почему-то я всегда помнила рассказ бабушки, как разоряли храм комсомольцы и одна девушка пустилась в пляс... с иконой. Так ее убило на месте!
Богородица в нашем доме появилась через год, когда Хрущева сняли. При Брежневе, слава Богу, уже можно было иметь иконы, но негласно считалось, что этот "пережиток прошлого" прощается только пенсионерам.
Разумеется, я была крещена в церкви сразу же после рождения. Но советская школа - советское сознание. Сцены в "Войне и мире", где Наташа говеет, мы пропускали как устаревшие. И в то же время - вдруг - меня задевало пушкинское: "Ты богоматерь, нет сомненья, Не та, которая красой Пленила только дух святой...". (Ишь, нашел Богоматерь.)
Рано у меня началась и ангелизация действительности. Анфиса Дмитриевна Малухина - уже ангел мой! Она стала нашей классной дамой в десятом. Вела историю. Аристократка. И в то же время быт-то в Сарсу какой: баня с одним отделением - день мужской, день женский, так что как минимум раз в месяц встречаемся в парилке. Анфиса Дмитриевна дает мне в руки свой веник:
- Нинок, ну-ка быстро перечисляй всех царей!
Перечисляю, конечно, а веником туда-сюда по спине любимой учительницы.
Из бани идем мимо киоска Союзпечати. Там на витрине открытки с натюрмортами (Хруцкого, кажется). "Зачем какие-то натюрморты еще?" - "Ну как же! Это ведь выбор тоже. Изобразил художник дичь - чьи вкусы он отражает? Правильно, знати. А если Петров-Водкин селедку на газете... ты понимаешь?" Я понимала.
Я тонула с открытыми глазами... До сих пор вижу это так ясно, словно пережила все секунду назад.
Пузыри воздуха вылетали из меня виноградными гроздьями: быстро-быстро. Я слышала и звуки - почти матерные: бль-бль-бль... Значит, была в полном сознании, но страх так сковал меня, что ничего, кроме что делать, как спастись, в голове не было.
И билось громко железное сердце воды: бух-бух-бух. Наверное, это мое сердце стучало, но тогда я этого не понимала. И вот последние пузырьки удалились... Но что это? Навстречу мне пошли другие пузырьки! Вскоре я узнала лицо Веры. Она нырнула, чтобы спасти меня. Ангел, ангел! Буквально я видела ее в виде крылатого существа, которое спускается ко мне сверху. Но все-таки я, видимо, была на грани безумия, потому что стала сильно хватать Веру за руки. Мы могли тогда обе остаться на дне. Но она не растерялась и укусила меня изо всех сил. Тут я и отпустила ее руки - за косу она вытащила меня из воды.
- Убийца! - кричала она, отплевываясь. - Зачем ты хватала меня за руки?
- Спасибо, - слабым голосом отвечала я, краем глаза наблюдая, как Вадик выливает воду из своей гитары (даже гитара чуть не утонула).
- Убийца, смотри, какие синяки остались у меня на запястьях!
- Спасибо...
Оказалось: плот перевернулся, и меня ударило бревном по голове. Но Вера спасла. Как мне в тот миг хотелось, чтоб меня звали Верой!
Ведь без нее я лежала б... осталась на дне, со мной утонуло бы все мое будущее: все мои дружбы, любови, семья, дети, книги и картины (это я сейчас так думаю).
Когда КАПЕЛЛА вела меня домой - под руки, я пробормотала что-то про сон не зря, мол, война приснилась, меня схватили фашисты и пытали.
- Тебе одной, что ли, война снится? - устало спросила Вика. - Я тоже вчера видела ядерный гриб над клубом.
Вадик про карибский кризис начал: мол, после него все такие грибочки видят во сне. Страх войны мы коленом запихивали в подсознание (жить-то надо), но от подсознания до сознания доходили вести. И вот средь ночи люди просыпались и по кусочкам собирали каждый себя - разорванного в приснившемся бою...
Возможно, всему причиной крепкий чай, не знаю. От дурноты он помог, но не дал заснуть, и к утру была готова поэма о войне (приснившейся). На следующий день я побегу с нею к Вере, прочту и услышу:
- Нинка, дура, тебя каждый день будем ударять по голове бревном и в воду! Поэтом станешь. - И она так страстно поцеловала меня в ухо, что я на несколько секунд даже оглохла на него. - Дура, сейчас же отправляй это в "Юность"!
Сказано - сделано (и я мысленно уже видела свою фамилию на страницах журнала).
- Синяки! Мне теперь не обидно вас носить - поэта я спасла, - Вера всем показывала свои запястья - дело было на "Магнитке", перекрестке, где собирались старшеклассники.
Это у нас называлось "хохмить".
Как мне было не любить таких друзей! Но все-таки еще больше я любила свободу. И через неделю решила уехать из дома - навсегда. В самостоятельную жизнь. В Крым.
Крым перевернул меня, как лопата переворачивает ком земли. Хорошо помню тот КРЫМСКИЙ УЖАС. Ужас перед пустотой жизни ясно встал перед очами души моей, психеи. Что, значит - ТАК до самого конца? Под палящим солнцем с тяпкой на винограднике... И это все?
Пусть простят меня любители Крыма, но что' мне эти скалы и розы, если я видела только коричневые комья земли перед глазами! Море? Но я уже тонула, и водобоязнь осталась навсегда.
Косу пришлось отрезать - жара. Пот стекает по всем частям тела, если первые струйки щекочут кожу, то в конце смены последние - уже разъедают. Его запах мешает думать. Нужно или чаще мыться или глубже задумываться. Мыться во время перерыва негде, значит, глубже задумывайся, Нина! Есть свобода брать, а есть свобода давать. Когда же я людям послужу, если после смены обмылась в море, доползла до постели, и все. Даже читать нет сил. В библиотеку-то заходила каждый день, меняла книжки в надежде найти ту, которая сильнее усталости. Неужели нет в мире такой книги? Нет. Не нашлось... А ведь мои товарищи по тяпке - все замужние женщины, значит, успевают готовить, стирать. Какими жизненными молотами выковываются такие характеры? Бригадирша кричит:
- Горланова, опять задумалась - работай!
Все мы смерды тут... Уж и подумать минутку нельзя.
Мне в моем теле стало неудобно жить. То спину заломит, то зуб ночью начнет меня воспитывать. Но главное: беспрерывный кашель начал меня мучить. Ко мне подошла пожилая женщина из нашей бригады:
- Попробуй пить свекольный сок с медом - мы так спасали в Казани блокадных детей из Ленинграда.
Романтизм до первого ревматизма. Я смотрела на обесцвеченный ветром тополь - все листья на нем вывернулись на тыльную сторону - вот и моя жизнь так же обесцветилась.
В воскресный вечер пошла на танцы. Меня пригласил один юноша. Он был странный. Нет, скажем так: странноватый. Как бы в трансе. Но я не могла в танце распустить свое тело, как цветок. Руки от тяпки словно навсегда скрюченные...
Выходит, я рвалась к свободе, а получила пришибленность. Только и согревали меня мысли о поэме, посланной в "Юность", сладкие мечты. Если напечатают, напишу еще одну. А если не напечатают?
Прощай, сказала я своей тяпке. Нужно вернуться домой! Закончу школу и поступлю в политехнический. Меня же кровно интересовало электричество. Почему электроны бегут по проводнику и не кончаются? К тому же я не раз побеждала на районных олимпиадах по математике, даже ездила на областную - в Пермь, однако там не победила. Но поступить-то смогу, может быть? Буду жить в городе. Город казался таким одухотворенным. Я предполагала, будто его жители утро начинают чтением стихов Блока, а вечером идут в театр на "Три сестры"...
Мою поэму в "Юности", конечно, не опубликовали. Я получила через полгода письмо из редакции: советовали читать Евтушенко и Вознесенского. Да... Савельева мне не пример, думала я, ее взяли с улицы на роль Наташи Ростовой, потому что она в самом деле - талант, а я - нет. И Золушка тут ни при чем, зря я возмечтала в принцессы литературные попасть! Золушке помогла волшебница (а я Музу назначила на роль такой волшебницы), но она лишь одела замарашку в прекрасный наряд, но та ПО-НАСТОЯЩЕМУ стала хорошей женой принцу. А я не являюсь настоящей поэтессой...
Зато в Крыму я усвоила вот что: свобода зависит от меня! Она не валяется где-то готовая - для меня. Ее нельзя найти или получить в подарок. Свободе нужно учиться. В политехнический, в политехнический! Но там надо чертить! Нет, это не мое... Может, на исторический? Меня кровно волновало, как это - на месте, где жили люди, ведут археологи раскопки, почему оно заросло землей, если люди все еще тут живут. Как под ними оказался слой прошлых веков? Но раскопки - это лопата, земля, а я уже с тяпкой поработала и поняла, что сил у меня маловато... Все-таки на филологический! А пока смиренно копаю картошку. Смирение тем и отличается от терпения, что терпишь вынужденно, а смиряешься осознанно. Твой личный выбор.
Нас в одиннадцатом классе разделили на два потока: девочек учили на краснодеревщиков, мальчиков - на электриков. Это называлось у нас: гроботесы и столбогрызы. Такое было причудливое тогда образование в школе. Я же никогда не могла сделать простую табуретку: одна нога всегда длиннее. Если подпилю, то она оказывается всех короче. И так выравниваю - выравниваю, пока табуретка не становится карликовой. Но утешало одно - на филфаке не делают никаких табуреток.
Снова солнца луч на свете!
Дома меня уже понимают - впервые мне разрешено читать по вечерам, в детской - при настольной лампе. От нее в дырки проходит свет и ложится на потолке в виде крыльев огромного ангела. Под этими крыльями лица спящих братьев кажутся таинственными, от них идет энергия, которая подзаряжает меня.
Бабушку Анну парализовало, и моя мамочка отогревает ее своим телом! Любит свекровь. Буквально каждую ночь ложится с нею в одну постель. И отогрела! Бабушка еще год ходила, многое делала по хозяйству. Посуду мне мыть вообще не давала в это время: "Иди, учи уроки - ты еще намоешься этой посуды, ох, намоешься".
Наступает шестьдесят пятый год. Все - атеисты. И вот я - комсомолка - даю обет (тайно от всех): если поступлю в университет, то поставлю в церкви СВЕЧУ!
Почувствовала, что своих силенок не хватит - прибегла к просьбе о помощи СВЫШЕ. И бешено занимаюсь: встаю в пять утра, конспектирую. Что? Все, что под руку попадет. Почему-то - "Письма без адреса" Плеханова... Вечером, после уроков, бегу еще в вечернюю школу. Там появился новый учитель литературы из Москвы:
- Анегин не кАварен, он честно говорит Татьяне, что будет плохим мужем...
Я хватала, глотала любые книги о писателях. Но Сарс, как Марс: нельзя достать ничего из новинок. Вдруг - о, счастье! - завуч наша Евгения Семеновна Сержантова сама предлагает заходить вечерами - на консультации. Она выписывала много журналов, хотела дать представление о новом. И все - совершенно бескорыстно! Низким грудным голосом диктовала:
- Аллен Роб-Грийе - антигуманист...
Мы засиживались допоздна. Я недосыпала. Но главное: поступить, прорваться к свободе!
Однако при всем страстном желании попасть на филфак я все-таки оказалась... ну совсем дитя! Устный экзамен принимал Соломон Юрьевич Адливанкин. Во-первых, он поразил меня тем, что спросил у нас разрешения снять пиджак. Я, конечно, читала, что бывают такие мужчины, но думала, что после революции... мне уже никогда не встретятся. К тому же Соломон Юрьевич внешне неизъяснимой красоты! Он спросил, по каким признакам я определила, что глаголы ШЕЛ и НЕС - прошедшего времени. Отвечают на вопрос ЧТО ДЕЛАЛ, да, а еще почему? Верно, суффикс Л в ШЕЛ, а в НЕС нет этого суффикса...
На этом месте я встала и пошла из аудитории!
- Вы куда?
- Так я ведь не знаю...
- А вы и не должны этого знать. НЕСЛ - удобно произносить? Вот Л и отпала. Я просто хотел сказать, что все эти интересные вещи вы узнаете из моего курса по истории языка. Ставлю "пятерку".
Радость моя омрачена тем, что подруги не поступили. И я рыдала в два ручья у дяди Тимофея, друга моих родителей:
- Аристотель говорил, что дружба - это одна душа в двух телах, а я теряю сразу четыре пятых души: Веру, Соню, Любу и Вику.
- Да в Перми ты найдешь друзей еще лучше! - усмехнулся дядя Тимофей. - И ты это знаешь, поэтому не в три ручья слезы льешь, а в два...
Я смотрела на него с сожалением: значит, не представляет даже, что такое наша КАПЕЛЛА!
В Перми пошла в церковь - до самых бровей в платок закутана. Вдруг там кто-то снимает всех фотоаппаратом, вмонтированным в пуговицу? И тогда прощай свобода - могут исключить... Зачем, скажут, устремилась ты в самое нутро идеализма... Дверь в храме показалась тяжелой, как во сне. Лики святых строгие. "Не побрезгуйте!" - старушка свечу подала мне с поклоном. Как можно побрезговать, ведь благодаря помощи СВЫШЕ я поступила в университет!
Девчонки из Сарса писали: "Мы весь сентябрь стояли кверху воронкой" (то есть копали картошку). Выходит, я предала их, уехав в город? Но мы ведь тоже месяц были в колхозе - первокурсники.
Маленькая деталь: я надеялась, что через год они поступят, и наша КАПЕЛЛА воссоединится. Не воссоединилась. Вера вышла замуж за Вадика. Подруги поступили на заочное.
Важная деталь: они тоже выиграли! Где родился, там и пригодился. На родине легче сделать карьеру, и все ее сделали (в поселке человек с детства на виду, его деловые качества хорошо известны). Я потом видела, какие погреба у них в гаражах - полные варений-солений и меда! В то время как у меня в холодильнике обычно кастрюля с кашей плюс ключи от квартиры (засунутые туда по рассеянности - видимо, подсознательно хочется, чтоб в холодильнике было всего побольше). Пермь хорошо помнит, какие пустые магазины были в годы застоя!
Но и я выиграла, получив в городе больше свободного времени для чтения-размышления. А мои школьные друзья всегда имели уверенность в завтрашнем дне. Тем и удивительна жизнь, что почти всегда мы в выигрыше.
А дядя Тимофей оказался во многом прав! Новые мои друзья оказались не хуже КАПЕЛЛЫ. И еще свободнее! Леня Юзефович на практическом занятии (введение в литвед) читал Гумилева:
Но трусливых душ не было средь нас,
Мы стреляли в львов, целясь между глаз.
Ну, преподаватель сразу возражать: мол, это проповедь сверхчеловека, ницшеанство - целились между глаз!
- А вы сами - разве отдали бы себя голодному льву?
- Перейдем к следующему вопросу...
В аудитории шептались: Гумилев запрещен. А я ни Гумилева не знала, ни того, что он запрещен, а уж ответить про "голодных львов" и подавно бы не догадалась.
Толя Королев фонтанировал. О, я наслушалась от него таких вещей!
- Люблю Анрри Рруссо! А Пикассо - пррофессионалище. Репродукция имеет больше права на жизнь, потому что она оставляет место для фантазии.
- Толя... ведь без картины не было бы и репродукции, - робко возражаю.
- Это так, да. Но после появления картины они не на равных - рррепродукция важнее.
В общежитии я всем гадаю на картах. Не просто про дальнюю дорогу и разлучницу-злодейку, а с подробностями. "Вы познакомитесь, когда тебя укусит оса, и он убьет ее - осы ведь могут по несколько раз жалить... А поженитесь, когда ты покрасишь волосы хной. В ЗАГСе вы поссоритесь из-за того, что жених наелся чеснока". Откуда я брала такие детали, зачем? Видимо, это была проба пера. Очереди ко мне выстраивались, но еще большие очереди - к Фае Каиновой, она увлекалась хиромантией. И самые длинные очереди - к Тане Тихоновец, которая рассказывала свои чудесные двухсерийные сны.
Игорь Ивакин ввел меня в свой дом, и мы с его женой Шурой начали издавать "Домашнюю книгу о художниках" (Игорь скептически качал головой: "Книга о художниках. Для домашних хозяек"). Любимая наша с Шурой игра: куда бы мы ни шли, задавали вопросы. "Это облако чье?" - "Пикассо". - "Елочка откуда?" - "Из Шагала".
Соседка по комнате научила меня вязать: накид-лицевая, два накида-три лицевых... И так час за часом, а на выходе - кофта с четырьмя квадратами: два красных и два черных. Ни у кого нет такой. Это тоже была борьба за свободу. Нас хотели видеть не одетыми, а прикрытыми (белый верх, темный низ). А вот мы сами свяжем такое, что нас выделит...
Сохранились "Стансы к Н. о губительности перемен" Юзефовича, они читаны на моем дне рождения, может, 1973 года, то есть через много лет, но в них все еще вспоминается та кофта.
Я жил два года средь агоний
любовей прежних.
Пел хвалу
песку,
что на мои погоны
летел с Хингана и Кулу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13