— Нет, не думаю, — сказал Айзенберг, нервно прочистив горло. — Не думаю, что кто-то был под арестом в тот момент, когда полицейский обнаружил контрабанду. Принимая во внимание необычные обстоятельства и ночное время, он мог, как было в деле Гиске против Сэндерса, задержать и опросить водителя и пассажиров, и я не думаю, что приказ всем покинуть машину был ничем не обоснован. У полицейских возникло совершенно естественное подозрение, что там творится нечто странное. А когда обвиняемый стал шарить за сиденьем, то это могло быть истолковано как поступок, направленный на сокрытие улик.
Голос изменил Айзенбергу, и несколько курсантов, включая Роя, вскинули руки.
Харрис не замечал никого, кроме Роя.
— Продолжайте, Фелер, — сказал он.
— По-моему, полицейские не имели права приказывать им выйти из такси. И вообще, когда же их арестовали? Когда нашли наркотики? А что, если б те, покинув машину, попросту сбежали? Имели бы полицейские право их останавливать?
— Что скажет на это Айзенберг? — спросил Харрис, щелкнув потертой серебряной зажигалкой и прикуривая новую сигарету. — Могли полицейские запретить им бежать, прежде чем обнаружили контрабанду?
— Хм-м, пожалуй, да, — ответил Айзенберг, следя за Роем. Тот перебил его:
— Выходит, к тому времени они уже находились под арестом? Ведь они должны были находиться под арестом, если уж полицейские могли воспрепятствовать их побегу. А коли так, коли под арестом они уже находились, в чем же их преступление? На поиски марихуаны ушло никак не меньше нескольких секунд, и все это время они уже находились под арестом.
Желая показать Айзенбергу и Харрису, что он вскрыл ошибку без всякой задней мысли, Рой снисходительно улыбнулся.
— Загвоздка только в том, Фелер, что под арестом они не были, — сказал Айзенберг, впервые обратившись к Рою напрямик. — У нас есть полное право останавливать людей и допрашивать их. Каждый обязан назваться и объяснить, что он тут делает. Чтобы заставить его повиноваться, мы имеем право прибегнуть к любому средству. Несмотря на то, что не успели арестовать его за какое-либо преступление. А отпустим мы его, только когда он вразумительно ответит на наши вопросы. По-моему, так и надо понимать дело Гиске против Сэндерса. Тут то же самое: полиция останавливает подозреваемых, допрашивает и находит во время расследования марихуану. И вот тогда — и лишь тогда — их берут под арест.
По довольному виду Харриса Рой понял, что Айзенберг прав. Не в силах совладать с резкими нотками в голосе, он все же спросил:
— А как доказать, что марихуану под сиденье не подбросил кто-то другой?
— Моя вина. Нужно было предупредить вас. Таксист показал, что незадолго перед тем наводил на заднем сиденье порядок: вечером там рвало какого-то пассажира, — сказал сержант. — И после, покуда не появились женщина и обвиняемый, там никто не сидел.
— Это, конечно, меняет дело, — сказал Рой, взывая к Харрисовой уступчивости.
— Ну, я бы не придавал этому обстоятельству такого значения, — сказал Харрис. — Я лишь хотел, чтобы на примере данного дела вы выяснили, что предшествовало аресту. Айзенберг со своей задачей справился превосходно. Теперь всем все понятно, не так ли?
— Так точно, сэр, — ответил Рой, — но ведь дело могло обернуться совсем иначе, если бы таксист не показал, что чистил заднее сиденье тем же вечером. Очень важная деталь, сэр.
— Будь по-вашему, Фелер, — вздохнул сержант Харрис. — Отчасти вы были правы. Мне следовало упомянуть и эту деталь, Фелер.

Часть вторая
«АВГУСТ, 1960»
4. Chicano
Серж смахнул пыль с ботинок, кинул сапожную щетку в шкафчик и захлопнул металлическую дверцу. К перекличке он опоздал. Часы показывали две минуты пятого. Долбаное движение, подумал он. Неужели мне удастся терпеть целых двадцать лет и это уличное движение, и этот смог? Он был один в раздевалке и задержался у зеркала, оглядев себя во весь рост. Медные пуговицы и бляха на ремне нуждались в полировке. Синий шерстяной мундир так изворсился, что, казалось, оброс волосами. От мысли, что сегодня может случиться проверка, Серж грубо выругался.
Он взял свой блокнот, стопку повесток в суд за дорожно-транспортные нарушения и книжечку со схемами городских улиц. В глубокий карман форменных брюк сунул блестящий новенький фонарик на пять батарей, схватил дубинку и, поскольку руки были заняты, нацепил ею фуражку на голову. Войдя в комнату для перекличек, он увидел, что остальные уже в сборе и оживленно о чем-то болтают, но за конторкой дежурного офицера все еще пусто. Когда Серж понял, что начальство задерживается похлеще его самого, ему полегчало. Он тут же принялся за дело и через пять минут почти успел избавиться от окатышей на форме — при помощи куска двухдюймового пластыря, который держал обычно для таких вот экстренных случаев в своем блокноте.
— Несколько чисток — и у тебя больше не будет этих забот, — сказал дежурный полицейский. Звали его Перкинс, в полиции он служил уже девятнадцать лет, но после серьезного сердечного приступа на время окончательной поправки ему поручали работу полегче.
— Угу, — кивнул Серж, стыдясь того, что новая, с иголочки, форма выдает его с головой, словно объявляя всему свету, что он только на прошлой неделе выпустился из академии. Вместе с парой других однокашников его распределили сюда, в Холленбек. Проще простого понять, по какому принципу их отбирали, подумал он. Двух его приятелей звали Чакон и Медина. В академии ему приходилось слышать, что большинство полицейских с испанскими фамилиями так и заканчивают свою службу в Холленбекском округе, но сам он надеялся избежать этой участи. Далеко не каждый догадывался, что Дуран — испанское имя. Нередко его принимали за немца, случалось — даже за ирландца, в особенности те, кто и представить себе не мог мексиканца со светлой кожей и веснушками, без малейшего испанского акцента и вполне благообразной наружности. Черных полицейских — тех совсем не обязательно направляют в негритянские кварталы; отчего же все чиканос без разбору должны прозябать в Холленбеке? Его брала досада. Понятно, есть нужда в испаноязычных сотрудниках, но ведь никто и не удосужился проверить, говорит Серж по-испански или нет! «Дуран — в Холленбек» — вот и весь разговор. Еще одна жертва сложившейся системы.
— Рамирес, — произнес лейтенант Джетро, усаживая свое длинное сутулое тело на стул перед конторкой и раскрывая книгу учета.
— Я.
— Андерсон.
— Я.
— Работаете на Четыре-А-Пять. Брэдбери.
— Я.
— Гонсалвес.
— Я.
— Четыре-А-Одиннадцать.
Сержа назвали в паре с Гэллоуэем, прежде им еще не доводилось дежурить вместе. По расписанию назавтра, в воскресенье, после шести рабочих дней, Серж был выходной, но это его отнюдь не радовало. Каждая ночь на службе являла собой новое приключение. Ничего, скоро он будет мечтать об отгулах, подумал Серж и усмехнулся. Слишком быстро ему все приедается. И тем не менее эта работа поинтересней большинства других. Он и впрямь не мог бы сказать, на что бы решился ее променять. Конечно, закончив университет, можно подыскать себе и кое-что получше. Тут он снова усмехнулся сам над собой. Он записался на два вечерних курса в колледже с укороченной программой обучения в восточном Лос-Анджелесе. Шесть зачетов. Всего сто восемнадцать долларов за поступление, а я сижу здесь и уже мечтаю о стопроцентном дипломе об окончании университета, подумал он.
— О'кей, теперь о происшествиях, — сказал лейтенант, завершив перекличку. Перкинс взял планшет со списком и отправился вниз в телетайпную, откуда все данные будут переданы в Центральную службу информации, так что начальство будет иметь полное представление о том, какие машины выйдут сегодня на линию в Холленбеке. Полицейские перевернули странички в своих блокнотах и приготовились записывать.
Внешне лейтенанта Джетро нельзя было принять за благодушного добряка: сухощав, изжелта-бледен, упрямая складка у губ, суровые, холодные как лед глаза. Однако Серж успел уже узнать, что из всех инспекторов дивизиона этого любили больше других. Джетро почитали за его порядочность и справедливость.
— На Бруклин-авеню двадцать девять двадцать два произошла кража, — монотонно зачитывал он. — В ресторане Большого Джи. Сегодня, в девять тридцать утра. Подозреваемый: мужчина, мексиканец, возраст двадцать три — двадцать пять, рост — пять футов пять-шесть дюймов, вес от ста шестидесяти до ста семидесяти фунтов, волосы черные, глаза карие, среднего телосложения, одет в темную рубашку и темные штаны, вооружен пистолетом, похитил восемьдесят пять долларов из кассового аппарата, бумажник и документы жертвы… Проклятье! Ну и дерьмовое же описание! — внезапно произнес лейтенант. — Об этом мы и говорили вчера с вами на пятиминутке. Ну какой толк от подобного описания?
— Может, большего выведать о парне не удалось, лейтенант, — сказал Мильтон, толстяк, занимавший неизменно в комнате для перекличек крайнее место за крайним столом. Мильтон славился своим умением «доставать» начальство, а четыре полоски на его кителе не только означали двадцать лет выслуги, но и давали ему полное право вести мощный заградительный огонь сарказма по сержантскому составу. Но в отношении лейтенанта обычно он довольно сдержан, подумал Серж.
— Ерунда, Мильт, — ответил Джетро. — В этом году на бедолагу Гектора Лопеса нападали как минимум раз шесть. Мне постоянно попадается его имя в сообщениях об ограблениях, кражах или налетах на кассу. Став профессиональной жертвой, он научился прекрасно описывать преступников. Его описания можно назвать выдающимися, так что дело не в нем, а в полицейском — в данном случае дежурном полицейском, — который куда-то ужасно спешил и особо не старался заполучить приличное описание. Вот вам отличный пример ничего не стоящей бумажки, совершенно бесполезной для сыщиков. Каждый пятый болван на улице полностью отвечает перечисленным тут приметам.
Всего-то и нужно, что несколько лишних минут, и вы раздобудете добротнейшее описание, по которому уже ясно, за кем пускаться по следу, — продолжал Джетро. — Как были зачесаны волосы? Были ли усы? Очки? Татуировка? Не была ли странной походка? А какие у него зубы? Во что одет? Множество мелочей в одежде только кажутся мелочами. А как он говорил? Что-что? Сиплый голос? Чувствовался ли испанский акцент? А что его пистолет? В рапорте сказано: пистолет. Но что это, черт возьми, может нам дать? Мне абсолютно точно известно, что Лопесу не нужно объяснять разницу между автоматическим пистолетом и револьвером. Был он хромирован или сработан из вороненой стали? — Джетро с отвращением выронил листки бумаги в папку. — За прошлую ночь преступлений хоть отбавляй, но ни одно описание подозреваемых не стоит и их дерьма, а потому — увольте меня от бессмысленного чтения.
Он захлопнул папки, снова уселся на стул, стоявший на десятидюймовой платформе, и оглядел сверху вниз заступающих на ночное дежурство полицейских.
— Может, кто-то желает задать какой-нибудь вопрос, прежде чем мы приступим к осмотру? — спросил он.
При слове «осмотр» в комнате поднялся стон, а Серж торопливо потер носками ботинок о брючины, в очередной раз проклиная лос-анджелесскую кутерьму на улицах, из-за которой не смог вовремя прибыть в участок и надраить обувь до блеска.
Бесцветные глаза Джетро на мгновение весело вспыхнули.
— Если никто так и не придумал, о чем бы спросить, нам лучше сразу, не откладывая, заняться осмотром. Будем считать, что выкроили время для более тщательной проверки.
— Минутку, лейтенант, — сказал Мильтон, держа в мелких зубах влажный сигарный окурок. — Хотя бы лишнюю секунду дайте, и я найду о чем спросить.
— Что ж, Мильт, я не стану тебя винить в затяжке времени, — сказал Джетро. — Тем более что лоск на свои ботинки ты, как видно, наводил одуванчиками.
Послышались смешки, а Мильтон лучезарно улыбнулся и довольно запыхтел сигарой, не покидая своего места в углу последнего ряда. В первый же вечер он просветил Сержа насчет того, что этот ряд является собственностью los veteranos, а новобранцы располагаются поближе к двери и начальству. Поработать в паре с Мильтоном Серж пока что не успел и с нетерпением ждал, когда ему представится такая возможность. Пусть тот был шумным и чересчур любил повелевать, поговаривали, у него есть чему поучиться, если, конечно, он будет в настроении учить.
— Да, чтобы не забыть, — сказал Джетро, — кто сегодня работает на сорок третьей? Ты, Гэллоуэй?
Напарник Сержа утвердительно кивнул.
— А кто с тобой? Один из новичков? Дуран, не так ли? Перед выходом хорошенько изучите карты и отметки на них. Сегодня около полуночи на Бруклин-авеню ожидается работенки по горло. На этой неделе там трижды били витрины и дважды — на прошлой. Всякий раз примерно в один и тот же час; ребятки умеют неплохо поживиться.
Серж взглянул на стены, испещренные точными схемами холленбекских улиц. Булавки, в зависимости от своего цвета, обозначали на каждой карте совершенные кражи со взломом и время, когда они произошли: утром, днем или в ночное дежурство. Специальные карты рассказывали о том, где имели место ограбления, или информировали об угонах машин и кражах в транспорте, указывая адреса этих преступлений.
— Ну а теперь займемся осмотром, — сказал лейтенант.
Это был первый для Сержа осмотр с момента окончания им академии. Хотел бы я знать, как умудрятся выстроиться в переполненной комнате четырнадцать человек, подумал он. Но тут же увидел, что шеренга растет у боковой стены, прямо перед картами. Те, кто повыше, устремились в сторону выхода, Серж тоже двинулся туда и пристроился вслед за Бресслером, единственным из полицейских, кто мог соперничать с ним в росте.
— Вот и ладно, только надо бы встать по стойке «смирно», — тихо произнес Джетро, обращаясь к что-то бурчащему себе под нос полицейскому в середине шеренги. — Сомкнись! Равнение направо! Равняйсь!
Прижав кисти рук к правому бедру, касаясь локтями правостоящего, полицейские небрежно сомкнули ряд, но Джетро и не подумал проверить правильность линии.
— Смирно! Равнение на середину!
Когда очередь дошла до него, Серж уставился на лейтенантскую маковку — так учили его шесть лет назад в морской пехоте. Тогда ему было восемнадцать, и он, вчерашний школьник, был убит горем оттого, что Корейская война закончилась раньше, чем он успел принять в ней участие и обзавестись несколькими фунтами медалей, которые на великолепной форме морского пехотинца смотрелись бы просто чудесно. Формы этой он так в свою собственность и не получил и так и не сподобился купить ее за наличные, быстро повзрослев, ошеломленный буднями учебки.
Остановившись перед темнокожим мексиканцем Рубеном Гонсалвесом, ветераном-весельчаком с десятилетним стажем службы в полиции, Джетро выждал паузу и произнес монотонным голосом, в котором не слышалось и намека на улыбку:
— С каждым днем ты делаешься все круглее, Рубен.
— Так точно, лейтенант, — отозвался Гонсалвес, но у Сержа не хватило отваги взглянуть в его сторону.
— Я вижу, ты опять обедал у Мануэля, — сказал Джетро, и краем глаза Серж заметил, что лейтенант коснулся галстука Гонсалвеса.
— Так точно, сэр, — ответил тот. — Те пятна, что над булавкой, — это от chile verde, а остальное — от menudo.
На сей раз Серж не выдержал и повернулся на целый сантиметр, но лица Джетро и Гонсалвеса были абсолютно бесстрастны.
— А ты что скажешь, Мильт? Когда сменишь масло на своем галстуке? — спросил Джетро, переходя к седовласому ветерану, вытянувшемуся так, что издали он мог показаться даже высоким, хотя стоявший рядом Дуран мысленно прикинул: пять футов десять дюймов, не больше.
— Сразу после осмотра, лейтенант, — ответил Мильтон, и Серж украдкой перевел взгляд на Джетро. Тот печально покачал головой и двинулся к концу шеренги.
— Ночная смена, шаг вперед… Отставить. — И Джетро зашаркал ногами к центру комнаты. — Как подумаю, что нужно осматривать вас с тылу, так заранее поджилки трясутся. Не удивлюсь, если из задних карманов у вас торчат бананы да журналы с голыми девчонками. Разой-дись!
Вот как это здесь бывает, только и всего, подумал Серж, собирая свое снаряжение и разыскивая глазами Гэллоуэя, с кем еще даже не был знаком. Его опасения, что в дивизионе будут те же порядки, что и в армии (он совсем не был уверен, что способен бесконечно выдерживать военную дисциплину), оказались напрасны. Так-то лучше. А такую дисциплину можно терпеть хоть целую вечность, подумал он.
К нему подошел Гэллоуэй и протянул руку:
— Дуран?
— Он самый, — ответил Серж, пожимая руку веснушчатому парню.
— А как тебя зовут твои приятели? — спросил Гэллоуэй, и Серж улыбнулся, узнав избитую фразу, используемую полицейскими для выяснения кличек преступников, говорящих, как правило, куда больше, чем сами имена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48