3. ИЗЛАГАЕТ ЛЕОНИД ШАДРИЧ

Как мы вылетели, не помню. Перед глазами был туман: очень странное ощущение – не сон, не обморок, а… полное отключение. Не знаю, сколько это продолжалось, по потом прошло. Я посмотрел на свои часы, они показывали двенадцать минут первого, то есть время вылета, а ведь мы летели уже довольно долго. Я приложил их к уху. Часы стояли.
Андрей насмешливо улыбнулся и сказал Виктору:
– Посмотри на этого лопуха.
На меня, значит. А Виктор сказал мне:
– Брось. В рейсе тиканья простых часов не услышишь. Наш путь займет время между тиком и таком. Хочешь узнать собственное время, посмотри на хроноскоп.
Я посмотрел, и напрасно, потому что хроноскоп, которым они так гордятся, – какой-то нелепый сундук с окошечками, показывающими не время, а некое Эйнштейново число, индекс Козюрина и гиперболический ареакосинус кого-то или чего-то. И все это вместе не то интегрируется, не то логарифмируется, я никогда не находил здесь особенной разницы.
А когда я попросил толком сказать, который час, Андрей начал мне толковать, что для жителей фотона, не имеющего массы покоя, времени не существует вообще. Так как я не житель фотона, то ничего не понял и попросил оставить меня в состоянии покоя.
Потом я вспомнил, что в грузовом отсеке лежит великая статуя. Ника Самофракийская! Я сказал, что хочу спуститься вниз и как следует ее осмотреть. Ведь не каждый день выпадает такой счастливый случай. Но Андрей язвительно заметил, что легче спуститься в преисподнюю, чем в грузовой отсек во время рейса. Будь я менее деликатен, я бы, конечно, нашел, что ответить на его вечные шуточки. Жена у него такая милая женщина, а сам он…
Впрочем, я отвлекся.
Виктор сказал, что если я очень хочу посмотреть на Нику, то он предоставит мне возможность. Он щелкнул какой-то кнопкой, и в полу засветился экран. Я увидел внутренность грузового отсека. Там лежал огромный куль, обернутый рогожами и обвязанный грязными веревками. Я попросил выключить экран.
Вот когда я пожалел, что ничего не взял с собой почитать. На полочке возле пульта хронодеклинатора лежали несколько математических журналов и какая-то книга. Я потянулся и взял ее. Это был Жюль Верн – седьмой том собрания сочинений, выпущенного довольно давно, в 1956 году. Я полистал книгу и положил обратно: не люблю я Жюля Верна.
В рубке было очень тихо. Только беспрерывно раздавался слабый звук, будто крем взбивают. А между тем мы стремительно неслись во времени. Хроноквантовые генераторы гнали невидимый поток квантов времени, трансформированного в энергию.
– Мы летим в Париж? – спросил я.
– Да, летим в Париж тысяча девятьсот одиннадцатого года, – сказал Андрей. – Кстати, Иван Яковлевич, почему вы избрали именно одиннадцатый год?
Рыжов или, как они его называют, Жан-Жак не ответил. Он сидел в кресле, закрыв глаза. Наверно, спал.
Мне вдруг пришла в голову интересная мысль.
– Ребята, вы просто хотите поставить Нику на ее место в Лувре?
– Да, – ответил Андрей. – Мы хотим и мы сделаем это.
– Понимаете, ребята, – продолжал я, – до сих пор ученые спорят, как выглядела голова Ники, что было у нее в правой руке и что в левой…
Они оба воззрились на меня.
– Дальше что? – сказал Андрей.
– И если мы немножко переменим маршрут и прилетим в Древнюю Грецию, в то время когда Ника еще стояла на Самофракии, то мы…
– Немножко переменим маршрут! Дело, Ленечка, не в пространстве, а во времени, – сказал Андрей. Тысяча девятьсот одиннадцатый год – это шестьсот тысяч часов назад. А твоя Древняя Греция… В каком веке, кстати, создали Нику?
– Точно неизвестно. Между 306 и 281 годами до нашей эры.
– Ну, это будет… – Он задумался.
– Примерно двадцать миллионов часов назад, – сказал Виктор. – Да, это мысль. Совместить нашу Нику с той… Вернее, с самой собой, первозданной…
Я горячо его поддержал, может, даже с излишней горячностью, потому что Виктор поморщился.
– Что у тебя на счетчике хронэргии? – спросил он у Андрея. – Вытянем двадцать миллионов?
– Попробуем. Уж больно интересно: доставить в Лувр целенькую Нику. Ну что, Виктор, поехали в Древнюю Грецию?
– Была не была, – отозвался тот.
Вдруг Жан-Жак открыл глаза.
– Позвольте, – сказал он. – Вы забываете, что старший здесь я. Я не даю согласия на рейс за нашу эру. Мы поставим Нику на ее место в Лувре в девятьсот одиннадцатый год и возвратимся.
Я очень расстроился, услышав это, но не счел себя вправе возражать. Я только напомнил:
– Между прочим, «Джоконду» украли из Лувра как раз в одиннадцатом году.
– Причем тут «Джоконда»? – Жан-Жак пристально посмотрел на меня. – Что вы хотите сказать?
Я поправил очки. Я всегда поправляю очки, когда сильно смущаюсь. Не мог же я сказать ему, что подумал, что если он увез Нику, то… horribile dictu… страшно вымолвить (лат.)

то он мог и «Джоконду»… гм… похитить.
Я даже испугался этой нелепой мысли. А вот Андрей храбрый. Он сказал это вслух. Жан-Жак взвился в своем кресле, как Зевс-громовержец. И гром, конечно, грянул бы, но тут Виктор сказал:
– Что за чепуху несешь, Андрей. Если бы «Джоконду» сейчас увезли из одиннадцатого года, то в дошедших до нас газетах того времени об этом не было бы ни слова.
– Это еще надо проверить. Я не хотел вас обижать, – промямлил Андрей в сторону Жан-Жака. – Просто к слову пришлось.
– Вы дурно воспитаны, Калачев, – с холодным достоинством произнес Жан-Жак. – Я неоднократно указывал вам на вашу невыдержанность. И собака у вас под стать своему хозяину. Пшел, пшел! – Он ткнул Джимке в нос рифленой каучуковой подошвой, а Джимка, виляя хвостом, лез к нему, потому что «пшел» для него – «иди сюда». – И прошлый раз я не мог от нее отвязаться, и теперь.
– Прошлый раз? – спросил Андрей. – Так Джимка летал с вами в Париж?
– Да, летал. И очень некрасиво там вел себя.
– Вот как! – Андрей усмехнулся и покрутил головой.
Я не вмешивался в их разговор. Но было очень жаль, что Жан-Жак запретил нам лететь в Древнюю Грецию. Чтобы рассеяться, я снова принялся перелистывать Жюля Верна. Приключения капитана Сервадака на куске алжирской земли, унесенном кометой Галлией, всегда казались мне очень уж неправдоподобными. Я листал страницы, и надо сказать, мне невольно передавалась увлеченность профессора Пальмирена Розета. На одной из страниц я обратил внимание на сноску, в которой приводился сравнительный вес французских монет. «Золото: 100 франков весит 32,25 грамма» – эти слова были жирно подчеркнуты синим карандашом.
– Твоя книга? – спросил я у Андрея.
– Нет. Витькина.
– С чего ты взял? – сказал Виктор. – Это не моя книга.
– Как так? – Андрей удивился. – Она здесь целую неделю валяется, я думал, что ты принес.
Тут Жан-Жак сказал:
– Дайте сюда, это я забыл в прошлый раз.
Он протянул руку за книгой. Но Андрей опередил его и успел прочесть отчеркнутое место в сноске, и Виктор тоже прочел через его плечо.
– Это вы подчеркнули? – спросил Андрей, поднимаясь. – Французским золотишком интересуетесь?
У него был такой вид, словно он сейчас кинется на Жан-Жака и будет его душить. Вдруг Андрей сказал каким-то плачущим голосом:
– Иван Яковлевич, ну что это… Скажите, что все это неправда… Померещилось, приснилось…
Жан-Жак сунул руку в нагрудный карман, но не вытащил расчески, пригладил волосы ладонью.
– Вы что, с ума посходили? – спросил он. – Чего вы от меня хотите?
– Чего я хочу? – закричал Андрей сумасшедшим голосом. – Я хочу уважать своего руководителя! Я хочу, чтобы он не похищал музейные ценности за выкуп! Я хочу, чтобы он не позорил… не позорил звания ученого!
Он еще что-то неистово орал. Жан-Жак прикрыл глаза ладонью. А Виктор исподлобья смотрел на него, подперев нос большим пальцем.
Я не вмешивался. Только теперь до меня дошло: Рыжов похитил Нику Самофракийскую не с научной целью, а… Как это дико, непредставимо! Он намеревался возвратить статую за выкуп…
– А я-то, дурак, ломаю голову: для чего ему Ника понадобилась, – уже не кричал, а с горечью говорил Андрей, и вид у него был такой, словно ему зуб вырвали. – Профессорский оклад у человека, дом, машина, премии… Нет! Все мало… Золота ему не хватает для полноты счастья! Ах ты ж, господи…
– Сколько вы собирались запросить с Лувра? – сказал Виктор. Спокойненько так сказал, деловито.
Жан-Жак раздвинул пальцы и посмотрел на него.
– Ну, сколько? – повторил Виктор. – Десять тысяч?
– А чего ты спрашиваешь? – вскричал Андрей. – Вернемся домой, пусть общественный суд с него спросит.
Жан-Жак прокашлялся.
– Горшенин, – обратился он к Виктору, странно усмехаясь. – Вы человек рассудительный, вы поймете меня правильно. Видите ли, я оставил там письмо, в котором попросил значительную сумму…
– Сколько? – осведомился Виктор в третий раз.
– Сто тысяч. Сто тысяч золотыми десятифранковыми монетами. Э-э, тридцать два с четвертью кило золота… Колоссальное богатство, Горшенин. И если вам удастся образумить этого юного максималиста, то… я готов щедро, очень щедро…
– Конкретно, – сказал Виктор. – Сколько вы нам отвалите?
Я ничего не понимал. Андрей изумленно таращил глаза на Виктора.
– Ну, скажем, половину. – Жан-Жак почесал подбородок. – Пятьдесят тысяч франков…
– Наполеондорами?
– Называйте, как хотите. До первой мировой войны золотые монеты были еще в обращении, я проверил. Вы будете обеспечены на всю жизнь.
– Подходяще. Что ж, я согласен.
– Виктор! – взревел Андрей.
– Погоди. – Виктор, прищурясь, в упор разглядывал Жан-Жака. – Но с одним условием, Иван Яковлевич. Мы вас оставим там, в одиннадцатом году. А из тех шестнадцати с осьмушкой килограммов, которые вы нам дадите, мы отольем золотую плевательницу с вашим барельефом и установим ее у входа в институт – в назидание, так сказать.
– Позвольте! – У Жан-Жака глаза побелели от злости. – Это уже слишком!
– А грабить музеи – не слишком?
– Почему грабить? Мы возьмем с капа… с капиталистов! И кроме того, этих людей давно уже нет на свете…
– Не понимаю, почему вы упрямитесь, Иван Яковлевич? – спросил Виктор почти ласково. – Вам будет там хорошо. Купите себе это… цилиндр. Станете изобретать телевидение, пенициллин, нейлон – разбогатеете как не знаю кто. Политикой займетесь. В католики запишетесь. Чего доброго, в премьер-министры выбьетесь. А мы вас будем навещать. Не часто, конечно, но будем. Ну?
– Как вы смеете! – закричал Жан-Жак, его белое лицо и желтые волосы были мокры от пота. – Да если бы я хотел украсть, то просто съездил бы лет на сто назад и… м-м… экспроприировал ценности губернского казначейства в нашем же городе…
Я подумал, что это вполне логично. Действительно, губернское казначейство – куда проще. Да и к тому же Рыжов в роли гангстера…
– Слишком просто для вас! – орал Андрей. – Вы человек с размахом!
– Не имеете права! Я вас… Я хотел вас проверить!
В общем, поднялся такой шум, что я чуть не оглох. Они все трое дико кричали друг на друга. Виктор требовал, чтобы Жан-Жака высадили в одиннадцатом году. Андрей хотел привезти его обратно, чтобы предать общественному суду. А Жан-Жак, тоже разъяренный, обвинял их в хулиганстве.
Наконец они угомонились. Некоторое время в рубке было совсем тихо. Мне не хотелось вмешиваться в их дела, я только напомнил о своей просьбе: если можно, слетать ненадолго в Древнюю Грецию, на остров Самофракию. Жан-Жак махнул рукой и устало закрыл глаза.
Виктор принялся перестраивать путевую программу, а Андрей вытащил стопку карт, отыскал нужную и определил координаты Самофракии, или, по-современному, Самотраки.
– 40ь3О' северной широты, 25ь3О' восточной долготы, – сказал он. – Даю команду на рули.
Все-таки удивительная машина СВП-7! Время со скоростью двухсот миллионов часов в час неслось за бортом, огражденным защитной зоной нуль-времени. Я бы сказал, со скоростью мечты… И ведь никто со стороны не может увидеть машину. Вихрь, дерзкий взлет человеческого гения…
Не знаю почему, в памяти всплыли строки Луговского:
В небе древний клич уходящих стай, Проплывает путь, за верстой верста.
Сердце птичье томит даль безумная, Пелена морей многошумная…
Я не птица, но и я вдруг ощутил, как это удивительно верно: сердце томит даль безумная… Нет, не могу выразить даже приблизительно свое ощущение полета во времени…
– Ребята, – сказал я, – я преклоняюсь перед вами. Вы победили время. Помните древнейшего бога греческих мифов? Хронос – так его звали. Хронос – олицетворение времени. Ужасный, жестокий Хронос пожирал своих детей. Его сестра – жена Рея спасла Зевса, обманув Хроноса и подав ему вместо Зевса камень. А когда Зевс вырос, он восстал против Хроноса, заставил его извергнуть пожранных детей – новых богов и бросил его в Тартар. Время пожирало людей и события, но вы, ребята, победили его. Вы – новые боги, титаноборцы!
Я хотел им еще сказать, что Хроноса изображали с косой и серпом в руках и с ребенком в зубах, что римляне называли его Сатурном, но побоялся, как бы Андрей не поднял на смех мою восторженность. У него способность портить мне настроение.
Но Андрей ничего не ответил. Он и Виктор что-то делали у пульта – очевидно, мы приближались к цели.
– Замедляю, – сказал Виктор. – Андрюша, поднимись на три тысячи метров, уточнимся визуально.
Андрей тронул клавиатуру блока пространства. И вдруг – я чуть не вскрикнул от удивления и восторга – на внезапно вспыхнувшем экране возникла глубокая синь Эгейского моря. Слева показались ярко освещенные солнцем скалистые, изрезанные берега далекого острова.
– Вот твоя Самофракия, – сказал Андрей.
– Левее! – скомандовал Виктор. – Держи на этот мысок. Стоп! Дай увеличение.
Машина замерла во Времени-Пространстве над островом. Да, это была Самофракия! Я сразу узнал знакомые по картам очертания. Увидел каменистые склону горы Фенгари, поросшие темно-зеленым кустарником, и разбросанные тут и там стада коз и овец, и рыбачьи лодки у берега… Древняя Эллада, залитая серебристо-голубым светом, мирно лежала у нас под ногами… Можете представить, что творилось у меня в душе!
Мы начали медленно снижаться, чтобы осмотреть остров и разыскать Нику. Андрей тихонько разворачивал изображение на экране, и перед нами возник белый круглый храм; его верхний ярус состоял из множества колонн, увенчанных конической кровлей.
– Арсинойон! – воскликнул я, у меня дух перехватило от счастья.
– Выражайся точнее, Леня, – сказал Андрей. – Что это за кафетерий?
– Я же говорю – Арсинойон. Его построила в 281 году до нашей эры Арсиноя, дочь египетского правителя Птолемея Сотера. Она посвятила его великим богам. Здесь должно быть сорок четыре колонны…
– Верим, верим, не надо пересчитывать. Но где же Ника?
– Ники еще нет. Вернее, уже нет… Ну я расскажу, если хотите… После смерти Александра Македонского его военачальники – их называли диадохами – расхватали завоеванные земли. Птолемей Сотер захватил Египет, а Антигон Одноглазый со своим сыном Деметрием Полиоркетом сделался царем этих мест. Конечно, диадохи передрались друг с другом. Деметрий Полиоркет разгромил в морском сражении флот Птолемея – в память этой победы и воздвигли Нику. А позднее Полиоркет был разбит, разгромлен, и Самофракия попала в руки Птолемея. Тогда-то, вероятно, Нику и сбросили с пьедестала и построили Арсинойон…
Я рассказывал сбивчиво, торопливо, но ребята, кажется, слушали с интересом.
– Понятно, – сказал Андрей. – Раз стоит Арсинойон, значит, Ника сброшена. Виктор, двинь во времени помалу назад.
Щелчок включенного хроноквантового генератора, и время пошло назад. Экран затуманился.
– Потише, Виктор! Дай минимум. Ага, вот!
Над синим-синим морем, на высокой скале, обтесанной в виде крутого корабельного носа, высилась Ника Самофракийская – мраморная богиня Победы. Бурно устремленная вперед, навстречу ветру, она в одной руке, опущенной вниз, держала копье, а в другой – рог, поднесенный к запрокинутой назад голове. Богиня трубила победу! У нее было гордое, прекрасное лицо, и волосы, летящие на ветру…
Как она была хороша! И как на месте!
Мы слова не могли вымолвить – нас охватил восторг прикосновения к великому искусству.
Первым опомнился Андрей. Он оглянулся и ткнул Виктора в бок. Мы тоже оглянулись. Жан-Жак с интересом смотрел на экран.
– А что, если его – туда, к диадохам? – тихо сказал Виктор.
– То-то они обрадуются, – усмехнулся Андрей.
– Ребята, – сказал я, – очень вас прошу, еще немного назад. Надо поймать момент установки Ники. Заснять на пленку, скульптора повидать – ведь он неизвестен, знаем только, что принадлежал к школе Скопаса… Лично я думаю, что Нику изваял сам Скопас – этакая силища. экспрессия… И если мы ее заберем отсюда и переместим в пространстве и времени, Птолемей не сможет сбросить ее с пьедестала и разбить. Спасем Нику!
Жан-Жак усмехнулся и покрутил головой, а ребята снова наклонились к пульту.
– Постойте?
1 2 3 4 5 6