Я жизнь люблю больше, чем Свет Господень! Да, мне жаль отцовский лен, но себя жальче. Я дурно поступила, да, Барти? Недостойно благородного человека уступать неправой силе без борьбы. Но, Барти, разве я справилась бы с этой силой?! Вот ты – пошел бы ты против Святого Суда?
– Что было дальше? – резко спросил себастиец.
Мариана сникла:
– Дальше… я откупилась. Я переписала лен на отца Томаса. Не на монастырь, а на отца Томаса, понимаешь? А он поклялся Светом Господним, что забудет о моем существовании.
– То есть он вышвырнул тебя из дома без всяких средств к жизни?!
– Он оставил мне мою свободу.
– Свободу? Без крыши над головой, без денег, без… – Рыцарь осекся, поймав себя на том, что почти кричит. Заставил себя глубоко вздохнуть. – Почему ты молчала, Мариана? Почему ты просилась в отряд вместо того, чтобы просто рассказать нам всё? Как глупо, Мариана…
– Я подписала дарственную. Как положено по закону, при свидетелях… Что толку теперь рассказывать? Хоть вам, хоть самому королю? Даже король ходит под Господом. Даже король не станет спорить со Святым Судом.
На это Барти возразить не сумел. А девушка, вновь опустив голову, призналась:
– Да и стыдно мне. Отец за этот лен чуть не погиб, а я… Он так радовался всегда, что у нас есть дом и земля… и он может оставить мне что-то большее, чем родовое имя… и получается, я его предала.
Она больше не плакала, но… лучше бы слезы, подумал рыцарь, чем такая вот спокойная уверенность. Чем такие слова – таким голосом. Много же требуешь ты с себя, благородная Мариана. Куда больше, чем иные рыцари.
– Мариана… а та твоя тетка, что в Южной Миссии? Старший брат отца, еще кто-то?
– Ну кто я им, Барти? Бедная родственница… таким опять же в монастырь самая дорога. Мне некогда было особо раздумывать… Наверное, я и правда выбрала самое глупое из всего, что можно было, но я надеялась, что отряд меня защитит. Рыцари ведь не сдают своих, это все знают.
Не сдают, эхом подумал Барти… но ты, Мариана, не стала бы там своей. Мужа тебе надо хорошего: чтоб любил, защищал и берег. Так, как ты того заслуживаешь…
– А теперь, – лицо девушки просветлело, как бывает, когда вспоминается что-то радостное, – если я выполню поручение пресветлого, это будет деяние во славу Церкви. И никто уже не посмеет запрятать меня в монастырь, раз я сама не хочу. Вот только что потом…
Мариана вновь поникла; рыцарь осторожно приобнял ее за плечи.
– Потом, Мариана, я засвидетельствую исполнение твоей клятвы. И от тебя уже не отмахнутся так просто. Поверь, не обязательно быть рыцарем отряда, чтобы получить защиту Ордена. Все будет хорошо, Мариана… просто замечательно все будет, поверь мне.
– Благодарю вас, мой добрый сэр.
Девушка робко улыбнулась. И хотя улыбка вышла жалкой, рыцаря она порадовала: значит, тяжелый разговор позади. Ох, Мариана, глупенькая ты моя… что ж ты так себя загнала, что ж ты из всех возможных путей выбрала самый сложный? И почему ты не рассказала раньше?! Чего проще было бы в Южной Миссии пересказать твою историю королю… Пусть он и не пошел бы против Святого Суда, но взять тебя под свою защиту мог. Нашел бы место при дворе, скоро он женится, юной королеве нужны будут фрейлины…
Ладно, что толку жалеть. Ты выбрала, и я тебе помогу. Клянусь.

3. Граф Готье Унгери, капитан службы безопасности Таргалы

Ханджарская знать всегда отличалась тягой к неумеренной роскоши, помпезности и показухе. Однако на взгляд таргальца молодой король в парадном гвардейском мундире выглядит куда торжественней, чем ханджарский посол, меняющий одежды перед каждой трапезой, а в посеребренных бронях королевских кирасиров намного больше вызова, чем в золотых галунах имперских сабельников. Богатство, хвастливо выставляемое напоказ, – или скромная готовность к бою.
Но самое поразительное, думал граф Унгери, самое невероятное и достойное восхищения – та грань, которой ухитряется держаться Луи. Почтительная вежливость – но не к посланцу императора, а всего лишь к равному по крови и старшему по возрасту. Молодой король Таргалы откровенно не замечал ни заносчивости императорского родича, ни его кичливой гордыни, – но, не замечая, не давая формального повода к обиде, умел ответить. Невнятный для далекого от политики человека язык жестов, взглядов, улыбок; язык холодной любезности, отметающей и откровенную снисходительность к бывшей заморской провинции, и завуалированные выпады, и откровенные провокации. Высокое искусство дипломатии.
Сам Готье старался рядом с Луи лишний раз не мелькать. Конечно, господин посол осведомлен, кого из окружения ценит молодой король и к кому охотней прислушивается; но одно дело знать, и совсем другое – наблюдать воочию. Хватит того, что старший Эймери постоянно при короле; пусть императорский родич в поисках влияния обхаживает первого министра, это может оказаться весьма занятным. А граф Унгери, оставаясь в тени, может спокойно заниматься делами тайными. Ханджары подождут; сейчас капитана таргальской службы безопасности куда больше занимали беглецы, подобранные Луи в Южной Миссии.
Не допустить встречи Анже и Сержа с отцом Ипполитом оказалось просто. Аббат если не вертелся рядом с королем и послом, то беседовал с ханджарскими светлыми отцами, коих ехало с посольством аж трое. Беглецы же держались королевской части обоза, где легко было затеряться среди слуг и сменившейся с дежурства стражи. Дальнейшую их судьбу граф Унгери определил для себя легко. Бывшему королевскому рыцарю – наблюдать за Филиппом. Упускать из виду нынешнего наследника короны никак нельзя: пусть сам он – тряпка тряпкой, тем больше соблазн посадить куклой на трон. Рядом с наследным герцогом то и дело мельтешат подозрительные типы, затевается непонятная, отдающая заговором возня. Правда, сам Филипп от интриг демонстративно отстраняется – из природной ли осторожности, трусости или недалекого ума, не суть важно. Но корону нахлобучить уж наверное не откажется, буде предложат и дорогу расчистят.
Капитан тайной службы не решил еще, сделать Сержа странствующим монахом, или безземельным рыцарем, ищущим покровителя, или простым наемником. Выбирать личину следовало вместе с Сержем, пока же Готье рассказывал ему все, что нужно бы знать соглядатаю тайной службы о королевском кузене. Его высочество почти безвылазно сидит в своей Дзельке, в столицу выбираться не любит, – более того, из столицы переманивает тех, кому не по душе равнодушный к роскоши и пренебрегающий увеселениями король. Двор Филиппа куда утонченней королевского, его высочество наследный герцог прикармливает менестрелей, еженедельно дает балы и славится как сочинитель недурных сонетов, умелый танцор и бойкий сердцеед. Герцогиня постельным похождениям мужа не препятствует, ибо сама занята тем же; законных детей у герцога пока нет, что, похоже, ничуть его не огорчает.
Отлавливать рядом с его высочеством шпионов и заговорщиков – одно удовольствие, усмехался граф. Слетаются на него, что мухи, больно уж приманка хороша. Серж кивал и заранее проникался неприязнью к будущему объекту слежки.
Анже тем временем изображал младшего королевского конюха – из тех, что обслуживали посольство. Граф Унгери не сразу согласился допустить бывшего послушника в конюшни: дар даром, а ну как сдуру схлопочет копытом? Но Анже на удивление точно чуял, как можно обращаться с норовистыми жеребцами, а как нельзя. Нужные слова, интонации, движения приходили сами, будто знал их когда-то, да подзабыл за ненадобностью. Когда, обиходив злого графского южака, Анже признался, что дело с конями имеет второй раз в жизни, Готье только хмыкнул и рукой махнул: мол, конюхом так конюхом.
Возиться с лошадьми парню нравилось настолько, что самая грязная и тяжелая работа не казалась ему зазорной. Другие конюхи быстро оценили безотказность новичка, и через неделю все уже привыкли, что он уходит из конюшни последним, а то и ночевать остается вместо назначенного старшим дежурного. У бывшего послушника чутье на верное поведение, отмечал граф Унгери. Ведь спроси, почему делает так, а не иначе, – не ответит. Он не задумывается, что сказать, как пойти и где остановиться, – он просто знает. Из парня толк выйдет; а что ему шпионские игры не нравятся, так это и к лучшему. Ради Таргалы и короля он себя переломит, а вот на других работать – побрезгует.
Весточки от короля передавал графу Унгери верный Бони. Посол глядел снисходительно, рассуждал пространно: пора, мол, снять с глаз шоры старых обид и недоразумений, настало время не о том думать, что разделяет, а о том, что может соединить. Однако о сватовстве пока не заговаривал. Еще бы: отец Ипполит уж наверное о Радиславе доложил, и никак не может императорский родич не понимать, насколько безнадежно его посольство. На то похоже, что выбирает лучший из запасных вариантов, – знать бы только, каких. Филипп женат, сестру его императору просить смысла нет: по женской линии ни в Таргале, ни в империи право на корону не передается. Скорей, попытается расторгнуть помолвку с Радой. Но как?
А ведь есть способ разузнать. Забавно устроены люди, думал граф Унгери: пока не было под рукой Анже с его даром, и в мысли не приходило жалеть. Работали себе, как любая разведка работает. А теперь так и зудит: раздобыть бы хоть одну вещицу из тех, что господин посол в руках вертел, обдумывая планы…

4. Анже, бывший послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене, ныне же – дознатчик службы безопасности Таргалы

В своей не такой уж долгой жизни Анже знал разное счастье. Были времена, когда счастьем становились ужин и ночь под крышей, или несколько дней спокойной жизни, оплаченных его даром, или возможность о даре позабыть и стать – как все. Счастлив он был в монастыре, занимаясь дознанием о Смутных временах: никогда прежде возможность заглянуть в чужую жизнь не казалась ему привлекательной, и никогда он не думал, что раскапывать правду под слоем вековых выдумок – так невероятно, захватывающе интересно. То счастье обернулось разочарованием, но оно было, и Анже не хотел вычеркнуть его из своей жизни. Не всякое знание стоит затраченных усилий, но некоторое – стоит любой цены.
Да, разное счастье знал Анже, но такого, как сейчас, – не знал и не ждал. Работа шпиона уже не смущала: по большому счету, это не слишком отличалось от некоторых поручений, за которые брался он в худшие дни. Зато – было нужно. По-настоящему нужно: не какому-нибудь ревнивому барону или жадному до чужих секретов цеховому старшине, а самому королю, Таргале: молодой король нешуточно радел о благе своей страны и тем напоминал бывшему послушнику принца Карела. Луи стоил своего великого предка, и такому королю Анже рад был служить. Даже службой опасной и непочетной. Да и что ему почет, он ведь не из благородных. Ему достаточно чувствовать себя нужным. Достаточно, что их с Сержем безумный побег оказался не напрасным. Что король знает о заговоре и возможная война не застигнет Таргалу врасплох.
Но самое главное – и самое невероятное! – совсем не относилось к службе королю. Главным было чудо. Свет мира, что вернулся к нему; то, чего не поймет и не оценит зрячий. Гномьи чары, объяснил ему Серж: подаренный ради саламандры огонь в крови растопил лед случайно подхваченного заклятия слепоты. Снова видеть – нет, Анже не успел забыть, каково это; но уверенность, с какой может действовать зрячий – забыл. И вспоминать ее оказалось тоже – счастьем.
А еще счастьем были кони.
Тонконогие красавцы-ханджарцы, нервные южаки короля и его свиты, могучие вороные кирасиров. Одно только огорчало: безумно хотелось попробовать себя в седле. Снова испытать ослепительный восторг единения с нечеловеческой силой и быстротой, сродство с ветром, стрелой, птицей. Раствориться в дроби копыт наяву, а не в чужой, подсмотренной жизни. Но забота младшего конюха – чистить да кормить-поить, а не верхом красоваться. И Анже выбрасывал из головы неподобающее и думал о деле.
А дело предстояло нешуточное. Добраться до сбруи и седел ханджарских коней Анже мог легко: они развешивались на ночь рядом с денниками. Но что он скажет, если его застанут с чужой уздечкой в руках и с пустыми глазами? Поэтому попадаться было нельзя; потому же нельзя было надеяться на достаточно большое число попыток. И Анже выжидал. Присматривался к послу и его свите, давал конюхам присмотреться к себе. Подолгу любовался вороным господина посла, исподволь приучая к себе злого жеребца. Вечно сонный Нико, конюх, которому досталось обихаживать посольского коня, охотно сваливал на других свою работу, и Анже пару раз уже подменял его. Граф Унгери не торопил своего шпиона, но через неделю пути Анже понял, что готов рискнуть. Остаться в конюшне на ночь труда не составило: Нико, назначенный дежурить, углядел новичка и, по своему обыкновению, приставил его к делу, а сам смылся.
Анже дождался середины ночи, когда стихли даже брехливые сторожевые псы. Подошел к деннику. От короткого «Помоги Господь» вспомнился вдруг пресветлый, благословляющий на дознание. Далеко же протянулась цепочка: от святого Карела к праву на корону для его потомка, от давних козней империи к интригам сегодняшним. Верно говорят гномы, что людская память коротка и не учатся люди на собственном прошлом. Кольнуло сожаление: так и не записали с братом библиотекарем историю принца Карела. Беглый послушник отогнал монастырские воспоминания и скользнул в денник, где дремал вороной господина посла. Снял с крюка изукрашенную золотистыми топазами и черными опалами уздечку, прикрыл глаза. Кончики пальцев скользили по холодным самоцветам, по золотому шитью. Южная Миссия и путь с королем не нужны. Но дома, в империи, говорил ли ты о своей миссии? Хоть самую малость…

5. Благородный Иртаджад иль-Хаббани, посол сиятельного императора

Копыта коней отбивали неторопливую дробь по мостовой предрассветного Ич-Тойвина. Южные окраины уже просыпались, но дорога от императорского дворца к северным воротам была пустынна. Ни лишних глаз, ни тем более лишних ушей.
– И все-таки лучше решить дело миром, – благородный Гирандж иль-Маруни, ныне первый министр, а в недавнем прошлом – министр внешних отношений, снова вернулся к вчерашнему разговору.
Благородный Иртаджад поморщился. Напомнил:
– Империя не настолько слаба, чтобы бояться войны.
– Но и не настолько сильна, чтобы искать ее, – возразил министр. – Наш флот сражается на островах, и мы не сможем обрушить на Таргалу всю свою мощь.
– Возможно, вся мощь и не потребуется, – тихо заметил церковник, трусивший рядом с послом на сером мерине. – Капитул Таргалы поддержит того, чьи права на корону не запятнаны кровью, а верность церкви не вызывает сомнений. Если Луи Таргальский не склонится пред волей Светлейшего Капитула, он будет отлучен и предан анафеме, и собственный народ проклянет его.
– И встретит великого императора как освободителя, – кивнул посол. – Впрочем, сиятельный владыка тоже надеется на мирное решение. Пусть Луи станет мужем Элайи, а там…
Некоторое время посол и его спутники молчали; но вот господин иль-Маруни вновь заговорил:
– Поддержка Капитула Таргалы – это хорошо. Но все же я осмелюсь порекомендовать благородному Иртаджаду одного своего старого друга. Если вам, господин иль-Хаббани, понадобится союзник в окружении короля – а я полагаю, он может понадобиться! – найдите возможность встретиться с графом Агри, министром внешних дел Таргалы. Передайте ему заверения в неизменном моем расположении – а также в том, что его письмо по-прежнему хранится в надежном месте.
– Какое письмо? – поинтересовался Иртаджад.
Министр усмехнулся, ответил туманно:
– Которое господин граф очень не хотел бы увидеть в руках короля Луи. Уверяю вас, благородный иль-Хаббани, этих слов хватит с лихвой.
– Я воспользуюсь вашей рекомендацией, благородный иль-Маруни, – в голосе императорского родича мелькнула нотка недовольства, но поклон был безукоризненно вежлив.
Кавалькада подъехала к городским воротам, и министр осадил коня.
– Благородный иль-Хаббани, да будет благополучным ваш путь и успешной миссия. Я буду ждать голубя, начиная со следующей луны.
– Благодарю. – Посол вежливо склонил голову. – Я сообщу: к свадьбе готовиться или к войне.

6. Луи, король Таргалы

– Значит, отлучить и предать анафеме? – Луи сжал кулаки. – Так они собираются помочь своему королю в войне? Хорошо же! Господом клянусь, я им эти планы припомню.
– Чего еще было ждать, – хмуро заметил Готье. – Не будь церковь неподсудна королю, мы бы живо их… А так – что сделаешь?
Король зло ухмыльнулся:
– Когда нечего терять, можно позволить себе многое.
1 2 3 4 5 6