- Это был будний день. На берегу я встретил ее. Стояла такая жара, что можно было разговаривать откровенно. Все тормоза сдали. - Да, я забыл сказать, что она была гречанка. - Мы произносили слово "Атина". Она произносила, а я только пытался. - Атина, - говорил я. - Нет, нет! - Асина? - говорил я. - Нет? Нет?.. - О боже! - говорила она. - Осина. Слышала бы она! - Все плавилось от солнца. Небо было белое, а вода слепящая до черноты. - Мы пытались произнести слово "Афина" так, как его произносят греки. Не "ф", а среднее между "т" и "с". Имя богини было первое греческое слово, которое я хотел научиться произносить по-гречески. - Какого черта было смеяться. Она должна была гордиться тем, что изучают ее язык, эта чудачка. Господи, ну кто она такая? Были древние греки - они представляли интерес, древние греки, а не просто греки. Просто греки - это просто греки. Они представляют интерес ни больше и ни меньше других наций. Греки, подумаешь! Разве может она понять? - Когда я напивался - а это случалось редко, слишком много мне для этого надо было выпить, гораздо больше, чем обычно оказывалось в компаниях, куда меня заносил случай, а так вообще я вел трезвый образ жизни, не пил, - когда я напивался, достаточно мне было услышать греческое слово, чтобы я ушел и рыдал где-нибудь в темноте, в коридоре или на кухне. среди капель из крана и кастрюль, мерцающих в темноте от уличных фонарей. - Какой-то комок вдруг накатывал, поднимался от груди к горлу, и тогда я рыдал даже от такого дурацкого слова, как "канелюры". "Канелюры", - говорил я шепотом и рыдал, захлебываясь, отчаянно и по-мальчишески. "Канелюры", - говорил я, и снова беззвучно и некрасиво распяливал рот, и все старался двумя руками вытереть слезы, а они все бежали и бежали по щекам. - "Канелюры" - это такие бороздки, которые идут вверх по колонне. Вся колонна тогда состоит из натянутых мраморных складок, или пучка каменных струй. - Канелюры... Я такого слова не знаю, - сказала она. - Это, наверное, не греческое слово. - Молчала бы уж лучше. - Собственно, она и молчит и смеется, и у нее это неплохо получается. - Ну, ну, не задавайтесь. - говорю я. - Подумаешь, гречанка нашлась. - Почему нашлась? - спрашивает она. - Я не нашлась. - А я думаю о своих делишках. Личных. Весьма неудачных. - Чего вы смеетесь, клякса? - спросил я. - А знаете, какой мой любимый идеал? - спросила она в ответ и почесала ногу об ногу. - Ну вот, договорились до идеалов, - Какой? - спросил я. - Гаидэ. - Кто? - Не помните? Не помните?! Гаидэ не помните? - Чего вы расшумелись, какая Гаидэ? Из "Монте-Кристо", что ли? - А какая же? - Ну помню. - Она постепенно успокаивалась. - Я пойду домой, - сказала она. - Идите. - Я пойду домой, - сказала она, повысив голос. - Знаете что? - сказал я. - Ваш идеал Гаидэ? Ну и прелестно. У вас переживания по этой части? Прелестно. А у меня нет переживаний. Ну и привет. - Я знаю. - Что вы знаете? - Что у вас нет переживаний... - Много вы знаете, - сказал я. - Тоже мне Гаидэ. У каждой порядочной Гаидэ должен быть свой Монте-Кристо. красавец с седыми висками. А у вас есть? - Есть. - Ну да? Кто? - Вы... - сказала она и убежала. - Ну вот, договорились. - Обычно о таких вещах я догадывался раньше. - Но это и было раньше. У меня тогда было тонкое, одухотворенное лицо, и я делал вид, что не знаю, какое я произвожу впечатление, а я всегда знал, и поэтому, когда я спрашивал: "А я вам сильно нравлюсь?" - та с разбегу отвечала: "Да". Только, несмотря на одухотворенное лицо, художник я тогда был плохой. - Теперь у меня сладко заныло сердце. Я уже со всеми своими личными делишками отвык от этого ощущения. Да, здорово все-таки узнать вдруг, что ты произвел впечатление на такую кляксу. - Старался ли я произвести впечатление? Безусловно. Применял ли я хитрости? Применял. И подчеркнутая грубость и нотки горечи, на которые клюют невинные кляксы, то есть весь антураж, вся старая бутафория. - Нечестно? Как сказать. И да и нет. А честно вот что. - Где-то в душе, в самой глубине, жила боль, что ничего не может быть. На что можно рассчитывать? На почтенье? И все? Потом они обычно выходят замуж, и это остается у них светлым переживанием. Потом они говорят: "За мной ухаживал один художник". Я почти не встречал женщины, которая бы не могла сказать, что за ней ухаживал один художник. Я не хотел быть ничьим переживанием и меньше всего ее. Жирно будет считаться светлым переживанием ее юности. Жирно будет. У меня таких, как она, было сто штук. Вранье. Таких, как она, не было. - Дело не в юности ее. В ней было что-то от Греции. От той старой светлой Греции, которая заставляла меня рыдать, когда я пьяный, и твердо стоять на земле, когда я трезвый. - Я уехал. - Неделю я ломал себя, пытался задушить воспоминание, не смог. - Я совершал велосипедные прогулки, радиус которых все удлинялся, пока однажды я не обнаружил. что еду по тихой асфальтированной дорожке прямо к даче режиссера. - Я слез у калитки и заглянул внутрь. Дача была пуста. Только огромная собака вышла из конуры и посмотрела на меня внимательно. - Я пошел обратно на подгибающихся ногах и держась за велосипед - такое меня било волнение. - На шоссе я увидел летящую навстречу машину. Только когда она приблизилась, я понял, что едут она и старик. - Глаза ее расширились мне навстречу, как два цветка, и она все смотрела на меня. пока приближалась машина. - Старик сидел рядом с шофером. Я поклонился им и сделал вид. что прогуливаюсь в этих местах. Машина укатила. - Через двое суток в ночных известиях я услышал по радио, что умер великий режиссер. - Потом были похороны, и я сам вытаскивал гроб из серого автобуса с черной полосой, а потом стоял в почетном карауле. - Тихо играли скрипки, плакали люди, и его было еле видно среди цветов и лент. - Когда все кончилось, я остался один. Совсем один. Совсем. Этой девушки я больше не видел никогда и даже не знаю, кто она такая, так как ни о чем не расспросил ее, а теперь спрашивать было некого. - Через месяц, когда я оправился после потери, ко мне пришли мои приятели Гошка и Алеша, у которых тоже были свои неудачи, и Гошка сказал: - Судьба похожа на сумасшедшего - визжит, плачет, смеется, ухает, сопит, чавкает, - и ни одного приличного звука. - Что ты считаешь приличным звуком? - спросил Алеша. - Между прочим, не то, что ты думаешь, не музыку. - Я не думаю, - сказал Алеша. - А что? - Когда летним утром деревья стоят в росе, а вдалеке бьют молотом по наковальне. - Ух ты!.. - сказал Алеша. - А что? - Здорово... - Представляешь? - спросил меня Гошка. - Да, - сказал я. - Знаешь, какой звук? Когда хочется подхватить: - "Мы кузнецы, и дух наш молод, - сказал Гошка, - куем мы счастия ключи". - Да, - сказал я. - Надо работать. - А сейчас я случайно встретил ее в гостях. - Меня зовут Костей, - сказал я, когда мы удрали с вечеринки. - Господи,- сказала она. - А вы меня, конечно, не помните... - Конечно, я ее помнил. - Я пожал ее руку - очень вежливая мягкая рука. Потом мы поболтали о том, о сем, а потом я с ней попрощался и усадил ее в машину, и она уехала домой. А я вернулся на вечеринку. Я уселся в углу и стал тихо-тихо смотреть телевизор и все старался забыть ощущение, которое пронизало меня, и когда я пожимал эту тихую вежливую руку и на одном из нежных пальцев почувствовал гладкое кольцо. - Как вы думаете, зачем я рассказал эту печальную и обыденную историю о том, как человек не понял другого, не догадался, прошел мимо красоты, а потом удивляется, что ему не сладко, когда обнаруживает, что веселая птица-счастье окольцована чужим кольцом? - Нет. Не угадали. Я рассказал эту историю потому, что, когда я познакомился с ней, мне было тридцать два года, а ей шестнадцать. А сейчас не за горами конец двадцатого столетия. - Давайте поговорим о чем-нибудь таком. О звездах. например, или о дорогобужском сыре - как его есть, снимать ли серебряную фольгу перед тем, как резать, или совсем наоборот - оставлять ее? Или поговорим о том, как парочки целуются в подъездах. Только не стоять на месте. Двинемся, граждане, двинемся. - Все дело в том, что неизвестно, какое твое движение может решить проблему, поставленную жизнью. Ведь даже отсутствие движения это движение. Ничто не останавливается, пока ты сидишь и ждешь. Все движется вокруг и, проезжая мимо тебя, само возьмет да и привезет тебя к цели. Только вся беда в том, что оно привезет тебя совсем не туда, куда тебе надо. А кстати, что такое это "надо"? Ты-то сам знаешь, что тебе надо? - А ведь все-таки стремишься. - Короче говоря, все сводится к простому вопросу, и потому ответ на него непонятен: как запрограммировать судьбу? - Я сидел и смотрел телевизор, где показывали тошнотворно хорошую программу, и думал: зачем мне эта программа, если это чужая программа и в ней запрограммировано чужое представление об удовольствиях, не совпадающее с моим? - Я сидел и думал: на что я надеялся, когда увидел, как она опустила журнал и посмотрела на меня, какова моя собственная программа удовольствии, ежели мне не годится рекомендованная, и почему, собственно, меня так поразило это тысячепудовое кольцо у нее на пальце? - Какие чувства я испытал, когда обнаружил кольцо? Такие же, как и вы. Привычные. Я, конечно, не содрогнулся, обнаружив это кольцо, не застонал, не заскрежетал зубами и не упал без чувств. Просто, пожимая ей руку, я сказал: - Ну вот. - Она посмотрела на меня снизу вверх, потом вздохнула, а потом сказала: - Да... - А потом сказала: - Да, да... - А потом пожала плечами. - А потом я посадил ее в машину и погрузил туда же тысячепудовое золотое кольцо, и, прежде чем захлопнулась дверца, я успел швырнуть на заднее сиденье свои дурацкие надежды. Надежды на что? - А потом я иду обратно в гости, и так как я уже сыт по горло, то я стараюсь смотреть по телевизору тошнотворно прекрасную, совсем не подходящую мне программу и занимаюсь тем, что пытаюсь убить время. а оно себе течет и течет, и ему до нас столько же дела, сколько нам до марсиан. - Я выгляжу лет на сорок и чувствую себя соответственно, а жить мне полагается еще минимум столько же. Тысячу лет люди искали эликсир молодости, а он оказался под носом. Черт возьми, кто мог подумать, что основная причина преждевременного старения - это ложь, обыкновенная человеческая лживость. - Ложь как следствие хитрости, которая спасала человека от врагов, оказалась главным врагом, главной причиной старости. Первыми додумались до этого мы с Гошкой и Алешей, только нам никто не поверил тогда. А потом все подтвердилось. - То раздвоение личности, в котором жил человек, когда он всю жизнь говорил не то, что думал, то есть всю жизнь бил кувалдой по самым тонким и чувствительным своим нервным связям, бил по творчеству. по вдохновению, - это раздвоение личности оказалось причиной необратимого разрушения самой этой личности, сиречь - старостью. - Ну все перепробовали. И физику, и биологию, и химию, и биофизику, и биохимию - забыли только этику, которая и наукой-то не считалась. А оказалось, выход простой, как репа: не лги - проживешь дольше. Но вот это-то и оказалось труднее всего. - Обнаружилась странная вещь. По улицам ходили бывшие старцы, которых уже нельзя было отличить от молодых, потому что они научились говорить правду и тем отхлопотали себе двойной срок жизни. - И в этот момент обнаружилась еще одна странная вещь. Оказалось, что говорить правду окружающим гораздо легче, чем самому себе. Вот что обнаружилось, граждане. Вот что было ужасно. Оказалось, что благодаря предыдущему воспитанию накопилось такое количество общих мест и штампов мышления, что бедная человеческая единица, пытаясь сказать самому себе правду о собственных желаниях, не могла понять, чего она действительно хочет, а что ей только кажется, что она хочет или должна хотеть. Потому что без правды о своих желаниях нельзя было установить правду о форме своей личности, то есть о своем характере. То есть о той особенности своей, которая сможет расцвести неповторимым цветком и сделать счастливой самое личность и окружающих ее. - А выход опять был под носом, и мы с приятелями, видимо, знали о нем, но помалкивали по многим немаловажным причинам, не последняя из которых была та, что нормальные люди могли посчитать нас сумасшедшими. - "Любопытно только, что она и сейчас выглядит, как будто ей двадцать лет", - сидя у телевизора, думал я об ушедшей женщине. Видимо, она научилась не врать гораздо раньше меня. А что толку? Обыкновенная женщина. Какая там Древняя Греция! - Теперь внимание. Теперь сюжет этой обыденной истории начинает делать головокружительный поворот. - Только я подумал о том, как она молодо выглядит, и это, наверно, потому, что она научилась не врать раньше, чем я, и потому разрыв в возрасте. который так испугал меня когда-то в незапамятные времена, теперь еще увеличился и мы все отдаляемся друг от друга со скоростью непреодоленной лжи, - только я об этом подумал, как (внимание!) дикторша последних известий, улыбаясь, начинает читать по бумажке, которую кто-то ей положил на стол, что в районе Караганды опустился межпланетный корабль неземного происхождения. - А потом дикторша из телевидения перестает улыбаться и, запинаясь, читает второй раз то же самое сообщение, а потом экран выключают и появляется табличка - технические помехи, а потом экран снова вспыхивает и мужчина-диктор с некрасиво пляшущей челюстью в третий раз читает то же самое сообщение, и тогда мы помаленьку начинаем соображать, что это не надоевшая всем телевизионная хохмочка, которую называют режиссерским приемом, что-то вроде горчички на скучной сосиске обыденной информации, а что все это правда, и что кто-то прилетел наконец, и спрашивается - что теперь с этим делать, а? - Дальше расскажет физик.
Слишком долгое ожидание. Рассказывает Алеша Аносов по прозвищу рыжик. Крах второй.
- Мы сидели у Памфилия и пытались привести его в себя, разговорить, а он все не поддавался, посылал нас изредка нехорошими словами, а когда мы поднимались уходить, он отворачивался к стенке на своей бугристой тахте, и тогда мы слышали дыхание его прокуренных легких, и тогда мы шли от дверей обратно и глядела на его затылок, который был выразительней его лица, так как лицо его ничего не выражало вовсе, а затылок выражал хотя бы презрение к нам, так ничего и не понявшим. - И так мы танцевали от двери к тахте некоторое долгое время и все больше увязали в липучей паутине бессмысленности. И потому, когда раздался осторожный стук в дверь, мы, честно говоря, обрадовались. - Да! - крикнул Костя. - Да, входите! - Хоть какая-то живая душа, - сказал я. - Слава богу. - Да! - крикнул Костя. - Да! Входите!.. Дверь приоткрылась, на пороге стоял невысокий человек в берете. Мы смотрели на него, он на нас. - Здравствуйте, - тихо сказал он. - Закройте дверь! - рявкнул Гошка, не поворачиваясь. - Дует... - Человек вышел и закрыл дверь с той стороны. Мы переглянулись. - Кто это? - спросил я. - Не знаю, - ответил Костя, идя к дверям. Человек стоял на лестничной клетке и ждал. - В чем дело? - спросил Костя. - Почему вы ушли? - Вы сказали "закройте дверь". - Недоразумение, - сказал Костя. - Войдите. Тот вошел и снял берет. - Меня направили к вам, - сказал он мне. - Я ваш новый... - Ко мне? - удивился я. - Извините, я продолжу... - сказал он. - Я ваш новый ассистент. - Так. Слушаю вас, - сказал я. - Извините, это все, - сказал он. - Немного, - сказал я. - Извините. - Костя посмотрел на него внимательно. [Image] - Странные у тебя ассистенты. - Начальству виднее, - ответил я Косте и обратился к нему: - Подождите нас. - За дверью? - спросил ассистент. Я откашлялся. - Гоните его к черту, - сказал Гошка, и мы увидели его блестящие глаза, обращенные к ассистенту. - Не обращайте внимания, - сказал я этому человеку. - Сядьте куда-нибудь. - Извините, а куда? - спросил тот. - К черту! - сказал Гошка. Мне хотелось сказать то же самое, но я сдержался. - Вы плохо начинаете, - сказал я ему. - Мне нужны инициативные сотрудники. - Он смущается, - сказал Костя. - Не тронь его. Вы смущаетесь? - Не знаю, - сказал ассистент. Костя побагровел. - Я взял ассистента за руку и подвел к креслу в дальнем углу. - Садитесь. Почитайте вот это... - я сунул ему в руки журнал. - Здесь есть статья об инициативе. Вам будет интересно. - Я почитаю, - сказал он. Мы подошли к Гошке. - Зачем вы оставили его здесь? - сказал он. - Он мне не нравится. - Гошка. - сказал я, - кончай все это. Надоело. Старый ты уже для таких штучек. - В том-то и дело, - сказал Гошка. - Вы болваны. Не поняли, что произошло. - Он ошибался. Мы прекрасно все понимали. Не хуже, чем он. Только мы сдались, а он нет. Вот в чем дело. И то, что он не сдался, было хуже всего. Чересчур все это напоминало безумие. И сейчас Гошка пропадал. - Я не верю в то, что человек состоит из пищи, которую он ест. И я не верю, что можно заменить слово "душа" словом "психология", а потом считать ее решающей системой. - Душа, а проще сказать, личность человека, это, видимо, все-таки не просто система, даже самая сложная. Хотя бы потому, что любая система может и не работать, если питание отключено, и все-таки оставаться системой. А личность человека, его душа - это процесс, работа.
1 2 3 4 5 6 7