Амтын даже подумал про себя, что это боги решили послать сюда мужчину, чтобы молодая женщина не осталась одинокой.
Через несколько дней, немного отойдя и привыкнув, Кагот отправился на охоту, занявшись исконным мужским делом. Но что касается остального, то, насколько мог судить Амтын из разговоров между своей женой и Каляной, приезжий не проявил интереса кженщине.
Летом Кагот охотился вместе с Амтыном на небольшой кожаной байдаре. Осенью били моржа на галечной косе за узким проливом, соединяющим мелководную лагуну с морем. Там они заложили довольно солидный запас копальхена Копальхен – специально приготовленное мясо морже.
для собак и для себя – на зимнее пропитание.
Понемногу из скупых рассказов Кагота перед Амтыном раскрылась жизнь этого человека, покинувшего свое далекое селение Инакуль, где жили люди смешанного племени – чукотского и эскимосского. Там и родился Кагот от женщины-эскимоски и мужчины-чукчи, морского охотника.
Детство Кагота прошло быстро и незаметно. Оно осталось только в воспоминаниях о беспечных, самых счастливых днях да в. радужных снах и сладкой дремоте.
Маленьким мальчиком он любил играть один, погружаясь в причудливый, созданный собственным воображением мир, где он мог быть человеком, наделенным неограниченным могуществом, – и богатым оленеводом с несметными стадами оленей, и удачливым охотаиком, загарпунившим огромного гренландского кита, и самым сильным человеком, способным поднять прибрежную скалу на плечи и перенести ее на другое место. Он превращался в легендарного великана Пичвучина, шагал через моря и океаны, и бурные волны ничего не могли ему сделать – разве лишь омочить нижнюю меховую оторочку его камлейки Камлейка – верхняя матерчатая одежда.
. Он мог целый день пребывать в этом своем мире и потом с сожалением возвращался в действительность, в щекочущий ноздри дым яранги, на жесткое ложе из старой, с большой проплешиной оленьей шкуры. В своем уединении Кагот уходил не только в мир грез, но и в пугающий мир безответных вопросов: почему на смену лету так быстро приходит холодная зима? Откуда появился на этих берегах человек? что там, за горизонтом? как далеко до тех земель, откуда приходят корабли, нагруженные чудными товарами и таким желанным для взрослых огненным напитком, горящим синим пламенем? может быть, эти люди рождаются и умирают на своих кораблях и плывущее, вечно странствующее по воде судно – это их земля, их родина? Еще в детские годы Кагот понял, что те объяснения окружающего мира и таинственных явлений при роды, которые дают старинные предания и легенды, неубедительны и часто противоречат здравому смыслу.
В Инакуле был человек, о котором говорили, что он знает все. Это был еще крепкий, но словно согнутый непосильной ношей старик, молчаливый, хмурый и загадочный. Сказывали, что Амос сломал спину, упав с высокой скалы. Пролежав в одиночестве несколько дней, он выжил, хотя его одежда была съедена голодными песцами и следы их укусов навеки остались на его руках.
Амос владел искусством исцеления, был энэныльыном, то есть шаманом. Этот человек возбуждал наибольшее любопытство у Кагота.
Выросший Кагот, поборов робость и страх, часто обращался к Амосу с вопросами, пытаясь выяснить причины непонятных природных явлений и неясных желаний, обуревавших его. Шаман, приметивший пытливого юношу, старался отвечать обстоятельно, но, странное дело, ответы его только рождали множество других вопросов.
К этим вопросам присоединился еще интерес к женщине, к тому сокровенному, что притягивает к ней мужчину. Но как раз в это время произошло событие, надолго оторвавшее Кагота от родных берегов. Однажды к Инакулю подошла небольшая шхуна «Белинда», и капитан обратился к молодым ребятам с предложением; поплавать на ней до зимы. Желание посмотреть, что там, за горизонтом, было особенно велико у Кагота, и он, несмотря на страх перед неизведанным, согласился. Он взошел на корабль, провожаемый слезами матери и хмурыми взглядами своих односельчан: никто еще из этого маленького прибрежного селения не отваживался на такое, не покидал родную ярангу…
Три года подряд Кагот нанимался на «Белинду» и каждую осень возвращался в Инакуль с грудой заработанного – среди этого самым ценным был многозарядный винчестер и барометр, с помощью которого можно было предсказывать погоду.
«Белинда» занималась контрабандной торговлей, незаконно скупала пушнину у прибрежных жителей. Однажды она все же попалась русскому патрульному судну. Корабль отбуксировали во Владивосток, а Кагота высадили в его родном Инакуле.
И тогда к нему пришел сам Амос. В первый вечер он ничего не сказал, только с удовольствием выпил свежего чаю и выкурил трубку ароматного табака из жестяной коробки с изображением человека в высоком, похожем на ведро, головном уборе.
На второй день он сказал, что Каготу пора жениться, и указал на свою племянницу Вааль. Кагот пошел посмотреть на девушку, которую он помнил еще маленькой девочкой, да так и остался в той семье. У них не было сыновей, и Кагот становился не только мужем Вааль, но и главным мужчиной в яранге.
Однажды Амос призвал его к себе.
Кагот вошел в полутемный чоттагин. В глубине чернела меховая стена спального полога. Пламя небольшого костра освещало морщинистое, как кора старого дерева, лицо шамана, сидящего на китовом позвонке.
– Я призвал тебя, Кагот, чтобы сказать важное, – начал Амос после долгого молчания. Пламя костра отражалось в его глазах. – Я призвал тебя, чтобы объявить: я хочу передать тебе свою шаманскую силу…
– Амос?… – воскликнул Кагот, но увидев предостерегающий жест шамана, умолк.
– Слушай! – Казалось, что устами Амоса говорил другой человек, а может быть, даже другое существо. Это странное ощущение сразу же захватило Кагота и не отпускало потом до самого конца его обучения искусству врачевания, предсказаний и таких важных размышлений, что казалось порой: из них не выберешься в обыденую жизнь
Бедная Вааль! По ее испуганным глазам Кагот не раз видел, как она потрясена его странным поведением, бессонными ночами, вскриками и непонятными песнопениями на рассвете при мертвенном блеске луны и ликующими воплями под сполохами полярного сияния. Он уходил в замерзающую тундру и возвращался оттуда оборванный, обессилевший от голода, с глубоко впавшими воспаленными глазами, с запекшейся в уголках рта черной кровью, не способный произнести и обыкновенного человеческого слова… Или вдруг он будил ее ночью и, словно раскаленный на жарком костре, овладевал ею, стеная, захлебываясь непонятными слезами и рыданиями.
Кагот порой по-настоящему терял разум, и когда возвращалось сознание, он боялся взглянуть окрест, чтобы не увидеть себя в призрачном мире, населенном непонятными силами, которые он пытался постичь и которые руководили его поступками.
Порой они камлали вдвоем с Амосом, потрясая Ярангу громом бубнов и дикими песнопениями, прерываемыми звериным воем, птичьими голосами, эхом отдаленного камнепада, шумом водного потока, грохотом сталкивающихся льдин. Все эти звуки исходили из темного полога с потушенными жировыми светильниками, где, кроме двух потных, усталых мужчин, на самом деле никого и ничего не было. С удивлением Кагот обнаруживал, что ему нравится это состояние перевоплощения, нравится быть сразу и зверем, и человеком, и солнечным лучом, и холодным ветром, и жарким огнем. Это укрепляло в мысли, что ты особенный человек, что впрямь избран величайшими богами и невидимыми силами для того, чтобы общаться с миром, который сокрыт от взоров обыкновенных людей. Те силы находились вне человека и поэтому назывались Внешними. Они действовали через избранных ими же, посылая им через не слышимые простыми людьми голоса свои откровения. Порой Каготу доводилось расслышать такие откровения, какие не улавливал даже многоопытный Амос. Поначалу Каготу казалось, что это ему просто мерещится. Но такое случалось все чаще, и он вынужден был открыться Амосу и спросить его, что это значит.
– Это значит, что ты стал тем, кем был избран судьбой, – сказал усталым, потухшим голосом Амос. – Вот теперь пришло время, когда мне надо вознестись, уйти навсегда из этого мира.
– Но ты ведь не болеешь и сил у тебя не убавляется – с сомнением заметил Кагот.
Старик выглядел для своих лет неплохо. Многочасовые изнурительные камлания, казалось, только прибавляли ему сил. Проведя в забытьи некоторое время, шаман вставал бодрым и посвежевшим.
– Нет, мое время пришло, – тихо, но твердо сказал Амос. – Ты заменил меня, и я должен уйти. Два великих шамана не могут одновременно жить на земле.
– Но я могу заниматься и другим, – возразил Катит, – охотиться,
как другие наши родичи.
– Ты уже ничего не сможешь сделать с собой, – сказал со вздохом Амос. – Ты избран, и нет у тебя сил противиться судьбе, точно так же я не могу пойти против воли тех, кто зовет меня из этого мира… Но я рад, что среди людей оставляю тебя, я поручаю тебе моих близких и верю, что ты позаботишься о них. И еще: ты умертвишь меня согласно обычаю, а это значит, что моя дорога будет легкой, без лишних страданий.
Последние слова ударили по сердцу Кагота: он предполагал, что Амос умрет естественной смертью. Разве не бывало так, что живет-живет человек, вроде бы все у него хорошо, а приходит утро – и его уже нет, то есть то, что делало его живым в здешнем мире, ушло из него и осталась только телесная оболочка; ее в белом одеянии уносят на возвышение, где и совершают последний обряд прощания…
– Но я… я этого никогда не делал, – тихо молвил Кагот, чувствуя, как его охватывает дрожь, будто каким-то чудом зимняя стужа вошла внутрь его, сжала ледяными тисками сердце.
– Многое, о чем тебе никогда не доводилось даже слышать, теперь придется делать, – спокойно ответил Амос. – И еще ты должен запомнить: если человек верит в тебя, в твое могущество, сделай все, чтобы не разочаровать его.
Амос оделся во все белое: на ногах белые торбаса, переходящие в белые камусовые меховые штаны, на исхудавшей старческой фигуре свободно висела белая кухлянка – так одевается человек, собравшийся навсегда покинуть мир живых. Под стать белому оленьему меху белели на голове Амоса его поредевшие волосы.
Был назначен день и час ухода великого шамана из жизни. Это должно произойти на рассвете, с первыми лучами поднимающегося солнца. Длинный ремень из сыромятной лахтачьей кожи одним концом привязали к срединному столбу яранги, затем сделали обыкновенную петлю, а другой конец, который должен был тянуть Кагот, и вывели наружу, через отверстие, проделанное в стене.
Кагот стоял у яранги Амоса, обратив взор на восточный край неба. Ярко полыхала заря, а над красной полосой догорали последние звезды. Полярная звезда, в окрестности которой отправлялся Амос, давно погасла. Кагот знал: она располагается высоко в небе и вокруг нее обращается все небо, все звезды, словно олени, привязанные к столбу. В окрестностях этой звезды и находятся стойбища самых заметных жителей земли, ушедших навсегда. Там, среди героев, жили и великие шаманы, и Амос намеревался именно там поставить свою небесную ярангу.
Конец ремня уже был в руках Кагота, и по его трепетанию почувствовал, что Амос уже надел на себя петлю и ждет, когда она затянется вокруг шеи. Кагот вспомнил шею старика. Она была темной, жилистой, и когда Амос разговаривал или пел, то что-то в ней двигалось и жило как бы отдельной жизнью. Сейчас желтоватый ремень лежит вокруг нее над опушенным росомашьим мехом воротником белой кухлянки.
Тишина стояла над селением. Все знали, что сегодня Амос уходит навсегда, и все давно проснулись, но никто не разговаривал, даже собаки не лаяли, и с морской стороны не слышалось ни единого звука. Утренний ветер утих перед восходом светила.
Блеснул первый луч, и Кагот, напрягшись, рванулся вперед, крепко держа в руках намотанный на руку конец ремня. Он почувствовал, как натянулся, задрожал ремень, заставив вспомнить первого моржа, загарпуненного собственной рукой. Но сейчас это был не морж, а человек, уходящий в окрестности главной звезды. Показался краешек светила, свет ослепил глаза, в это же мгновение с морской стороны поднялся ветерок и принес запах моря. Кагот широко раскрытыми, полными слез глазами смотрел на поднимающееся над льдами солнце и шептал про себя невесть откуда рождающиеся слова:
О светило великое. Солнце, хозяин неба!Помоги мне, влей в меня силу,Чтобы свершил я великое Дело…Помоги мне, о Солнце, великое Солнце!
Рывки и трепетание ремня били настолько сильными, что на какое-то мгновение показалось: Амос передумал, решил не уходить в окрестности Полярной звезды. И в то же время Кагот понимал, что пути назад нет и самое главное теперь – это удержать ремень, не ослабить его натяжение и довести священный обряд до конца. И когда уже казалось, что не осталось сил и под намотанным на руку ремнем показалась кровь, Кагот снова глянул на солнце и увидел, что оно оторвалось от земли и повисло над ледовым полем. Кагот упал на колени и вдруг почувствовал, что на другом конце ремни никого нет: будто отцепился Амос и ремень держится лишь за срединный столб яранги… Ужас охватил Кагота. Он повернулся назад и глянул на освещенную ярким солнцем безмолвную ярангу. На мгновение мелькнул дымок над конусом крыши, и белая большая птица, медленно махая крыльями, поднялась над древним жилищем и полетела ввысь, кругами отдаляясь от земли, пока не исчезла, не растворилась в лучах утреннего солнца. «Почему же он не сказал мне, – подумал Кагот, – что он уйдет в образе птицы?»
Над ярангой больше не было ни дыма, ни птицы. Кагот потянул конец ремня. На другом его конце не чувствовалось ничего живого. Неожиданное спокойствие снизошло на него.
Он медленно вошел в сумрачный чоттагин и подождал, пока глаза привыкнут к полутьме. Амос лежал недалеко от срединного столба, широко разбросав ноги и руки. По всему видать, жизнь долго не хотела уходить из его тела, ибо он разметал пепел в очаге, вывернул из гнезда бревно-изголовье и раскидал по чоттагину сиденья – китовые позвонки.
Широко открытые глаза бывшего шамана уже подернула пленка смерти. Кагот закрыл веки старику, освободил его шею от ремня, смотал ремень, а тело положил к пологу. Затем спокойно вышел из яранги и зажмурился от яркого солнца.
Когда открыл глаза, то увидел людей, идущих со всех концов селения. Они шли медленно, степенно. Когда они приблизились, Кагот заметил, что они стали как бы другими. Их взгляды были обращены на него так, словно ждали какого-то приказания, веского слова или откровения.
И тут Кагот понял: они были такими же, как и раньше, Эти люди, его земляки, это он стал другим, заняв место Амоса.
– Он ушел от нас, – сообщил людям Кагот.
Он не сказал, что видел отлетающую белую птицу, решив, что не стоит говорить все, что является ему. Многое дано лишь ему одному, и совсем не обязательно, чтобы об этом знал каждый.
Врачевание и другие обязанности оказались не столь сложными и обременительными, как думалось раньше. Разве так уж трудно угадать, кто безнадежно болен, а кто может выкарабкаться, укрепив веру в свое исцеление из слов могущественного шамана? Иногда достаточно было просто взглянуть на страждущего и сказать «ты будешь здоров», чтобы человек пошел на поправку. Что же касается предсказания погоды, то старый барометр оказался верным помощником и никогда не подводил Кагота. К тому же не зря он был благодарным и внимательным слушателем Амоса и многое успел перенять от покойного.
В остальном Кагот оставался таким же, как и другие жители Инакуля: ходил на охоту, ставил ловушки на пушного зверя, ездил на собаках в дальние стойбища оленных людей.
Когда приходили заморские шхуны, Кагот благодаря знанию языка и обычаев белых людей удачно торговал, выменивая на пушнину патроны для своего старого винчестера, чай, сахар, цветастую ткань для своей жены и другие чудные и ставшие вдруг такими необходимыми вещи. Единственное, чего он не брал никогда, – это огненную веселящую воду, до которой были очень охочи его сородичи. У него было другое средство доводить себя до высшего волнения души – камлание. И тогда он слышал голос Внешних сил. А когда приходила нужда обращаться к этим силам, сами собой являлись сложенные в благозвучной последовательности слова. В особом расположении речений скрывался смысл, доступный лишь тому, кому адресовалось обращение. Плетение слов становилось для Кагота необходимым, и он часто ловил себя на том, что пытается выстроить их даже во время обыденной работы – когда шагал по льду за тюленем, ставил сети на рыбу или мастерил новую нарту.
Зародыш огня заключен в неприметном полешке,
Волнами обточенном темном куске деревяшки.
1 2 3 4 5
Через несколько дней, немного отойдя и привыкнув, Кагот отправился на охоту, занявшись исконным мужским делом. Но что касается остального, то, насколько мог судить Амтын из разговоров между своей женой и Каляной, приезжий не проявил интереса кженщине.
Летом Кагот охотился вместе с Амтыном на небольшой кожаной байдаре. Осенью били моржа на галечной косе за узким проливом, соединяющим мелководную лагуну с морем. Там они заложили довольно солидный запас копальхена Копальхен – специально приготовленное мясо морже.
для собак и для себя – на зимнее пропитание.
Понемногу из скупых рассказов Кагота перед Амтыном раскрылась жизнь этого человека, покинувшего свое далекое селение Инакуль, где жили люди смешанного племени – чукотского и эскимосского. Там и родился Кагот от женщины-эскимоски и мужчины-чукчи, морского охотника.
Детство Кагота прошло быстро и незаметно. Оно осталось только в воспоминаниях о беспечных, самых счастливых днях да в. радужных снах и сладкой дремоте.
Маленьким мальчиком он любил играть один, погружаясь в причудливый, созданный собственным воображением мир, где он мог быть человеком, наделенным неограниченным могуществом, – и богатым оленеводом с несметными стадами оленей, и удачливым охотаиком, загарпунившим огромного гренландского кита, и самым сильным человеком, способным поднять прибрежную скалу на плечи и перенести ее на другое место. Он превращался в легендарного великана Пичвучина, шагал через моря и океаны, и бурные волны ничего не могли ему сделать – разве лишь омочить нижнюю меховую оторочку его камлейки Камлейка – верхняя матерчатая одежда.
. Он мог целый день пребывать в этом своем мире и потом с сожалением возвращался в действительность, в щекочущий ноздри дым яранги, на жесткое ложе из старой, с большой проплешиной оленьей шкуры. В своем уединении Кагот уходил не только в мир грез, но и в пугающий мир безответных вопросов: почему на смену лету так быстро приходит холодная зима? Откуда появился на этих берегах человек? что там, за горизонтом? как далеко до тех земель, откуда приходят корабли, нагруженные чудными товарами и таким желанным для взрослых огненным напитком, горящим синим пламенем? может быть, эти люди рождаются и умирают на своих кораблях и плывущее, вечно странствующее по воде судно – это их земля, их родина? Еще в детские годы Кагот понял, что те объяснения окружающего мира и таинственных явлений при роды, которые дают старинные предания и легенды, неубедительны и часто противоречат здравому смыслу.
В Инакуле был человек, о котором говорили, что он знает все. Это был еще крепкий, но словно согнутый непосильной ношей старик, молчаливый, хмурый и загадочный. Сказывали, что Амос сломал спину, упав с высокой скалы. Пролежав в одиночестве несколько дней, он выжил, хотя его одежда была съедена голодными песцами и следы их укусов навеки остались на его руках.
Амос владел искусством исцеления, был энэныльыном, то есть шаманом. Этот человек возбуждал наибольшее любопытство у Кагота.
Выросший Кагот, поборов робость и страх, часто обращался к Амосу с вопросами, пытаясь выяснить причины непонятных природных явлений и неясных желаний, обуревавших его. Шаман, приметивший пытливого юношу, старался отвечать обстоятельно, но, странное дело, ответы его только рождали множество других вопросов.
К этим вопросам присоединился еще интерес к женщине, к тому сокровенному, что притягивает к ней мужчину. Но как раз в это время произошло событие, надолго оторвавшее Кагота от родных берегов. Однажды к Инакулю подошла небольшая шхуна «Белинда», и капитан обратился к молодым ребятам с предложением; поплавать на ней до зимы. Желание посмотреть, что там, за горизонтом, было особенно велико у Кагота, и он, несмотря на страх перед неизведанным, согласился. Он взошел на корабль, провожаемый слезами матери и хмурыми взглядами своих односельчан: никто еще из этого маленького прибрежного селения не отваживался на такое, не покидал родную ярангу…
Три года подряд Кагот нанимался на «Белинду» и каждую осень возвращался в Инакуль с грудой заработанного – среди этого самым ценным был многозарядный винчестер и барометр, с помощью которого можно было предсказывать погоду.
«Белинда» занималась контрабандной торговлей, незаконно скупала пушнину у прибрежных жителей. Однажды она все же попалась русскому патрульному судну. Корабль отбуксировали во Владивосток, а Кагота высадили в его родном Инакуле.
И тогда к нему пришел сам Амос. В первый вечер он ничего не сказал, только с удовольствием выпил свежего чаю и выкурил трубку ароматного табака из жестяной коробки с изображением человека в высоком, похожем на ведро, головном уборе.
На второй день он сказал, что Каготу пора жениться, и указал на свою племянницу Вааль. Кагот пошел посмотреть на девушку, которую он помнил еще маленькой девочкой, да так и остался в той семье. У них не было сыновей, и Кагот становился не только мужем Вааль, но и главным мужчиной в яранге.
Однажды Амос призвал его к себе.
Кагот вошел в полутемный чоттагин. В глубине чернела меховая стена спального полога. Пламя небольшого костра освещало морщинистое, как кора старого дерева, лицо шамана, сидящего на китовом позвонке.
– Я призвал тебя, Кагот, чтобы сказать важное, – начал Амос после долгого молчания. Пламя костра отражалось в его глазах. – Я призвал тебя, чтобы объявить: я хочу передать тебе свою шаманскую силу…
– Амос?… – воскликнул Кагот, но увидев предостерегающий жест шамана, умолк.
– Слушай! – Казалось, что устами Амоса говорил другой человек, а может быть, даже другое существо. Это странное ощущение сразу же захватило Кагота и не отпускало потом до самого конца его обучения искусству врачевания, предсказаний и таких важных размышлений, что казалось порой: из них не выберешься в обыденую жизнь
Бедная Вааль! По ее испуганным глазам Кагот не раз видел, как она потрясена его странным поведением, бессонными ночами, вскриками и непонятными песнопениями на рассвете при мертвенном блеске луны и ликующими воплями под сполохами полярного сияния. Он уходил в замерзающую тундру и возвращался оттуда оборванный, обессилевший от голода, с глубоко впавшими воспаленными глазами, с запекшейся в уголках рта черной кровью, не способный произнести и обыкновенного человеческого слова… Или вдруг он будил ее ночью и, словно раскаленный на жарком костре, овладевал ею, стеная, захлебываясь непонятными слезами и рыданиями.
Кагот порой по-настоящему терял разум, и когда возвращалось сознание, он боялся взглянуть окрест, чтобы не увидеть себя в призрачном мире, населенном непонятными силами, которые он пытался постичь и которые руководили его поступками.
Порой они камлали вдвоем с Амосом, потрясая Ярангу громом бубнов и дикими песнопениями, прерываемыми звериным воем, птичьими голосами, эхом отдаленного камнепада, шумом водного потока, грохотом сталкивающихся льдин. Все эти звуки исходили из темного полога с потушенными жировыми светильниками, где, кроме двух потных, усталых мужчин, на самом деле никого и ничего не было. С удивлением Кагот обнаруживал, что ему нравится это состояние перевоплощения, нравится быть сразу и зверем, и человеком, и солнечным лучом, и холодным ветром, и жарким огнем. Это укрепляло в мысли, что ты особенный человек, что впрямь избран величайшими богами и невидимыми силами для того, чтобы общаться с миром, который сокрыт от взоров обыкновенных людей. Те силы находились вне человека и поэтому назывались Внешними. Они действовали через избранных ими же, посылая им через не слышимые простыми людьми голоса свои откровения. Порой Каготу доводилось расслышать такие откровения, какие не улавливал даже многоопытный Амос. Поначалу Каготу казалось, что это ему просто мерещится. Но такое случалось все чаще, и он вынужден был открыться Амосу и спросить его, что это значит.
– Это значит, что ты стал тем, кем был избран судьбой, – сказал усталым, потухшим голосом Амос. – Вот теперь пришло время, когда мне надо вознестись, уйти навсегда из этого мира.
– Но ты ведь не болеешь и сил у тебя не убавляется – с сомнением заметил Кагот.
Старик выглядел для своих лет неплохо. Многочасовые изнурительные камлания, казалось, только прибавляли ему сил. Проведя в забытьи некоторое время, шаман вставал бодрым и посвежевшим.
– Нет, мое время пришло, – тихо, но твердо сказал Амос. – Ты заменил меня, и я должен уйти. Два великих шамана не могут одновременно жить на земле.
– Но я могу заниматься и другим, – возразил Катит, – охотиться,
как другие наши родичи.
– Ты уже ничего не сможешь сделать с собой, – сказал со вздохом Амос. – Ты избран, и нет у тебя сил противиться судьбе, точно так же я не могу пойти против воли тех, кто зовет меня из этого мира… Но я рад, что среди людей оставляю тебя, я поручаю тебе моих близких и верю, что ты позаботишься о них. И еще: ты умертвишь меня согласно обычаю, а это значит, что моя дорога будет легкой, без лишних страданий.
Последние слова ударили по сердцу Кагота: он предполагал, что Амос умрет естественной смертью. Разве не бывало так, что живет-живет человек, вроде бы все у него хорошо, а приходит утро – и его уже нет, то есть то, что делало его живым в здешнем мире, ушло из него и осталась только телесная оболочка; ее в белом одеянии уносят на возвышение, где и совершают последний обряд прощания…
– Но я… я этого никогда не делал, – тихо молвил Кагот, чувствуя, как его охватывает дрожь, будто каким-то чудом зимняя стужа вошла внутрь его, сжала ледяными тисками сердце.
– Многое, о чем тебе никогда не доводилось даже слышать, теперь придется делать, – спокойно ответил Амос. – И еще ты должен запомнить: если человек верит в тебя, в твое могущество, сделай все, чтобы не разочаровать его.
Амос оделся во все белое: на ногах белые торбаса, переходящие в белые камусовые меховые штаны, на исхудавшей старческой фигуре свободно висела белая кухлянка – так одевается человек, собравшийся навсегда покинуть мир живых. Под стать белому оленьему меху белели на голове Амоса его поредевшие волосы.
Был назначен день и час ухода великого шамана из жизни. Это должно произойти на рассвете, с первыми лучами поднимающегося солнца. Длинный ремень из сыромятной лахтачьей кожи одним концом привязали к срединному столбу яранги, затем сделали обыкновенную петлю, а другой конец, который должен был тянуть Кагот, и вывели наружу, через отверстие, проделанное в стене.
Кагот стоял у яранги Амоса, обратив взор на восточный край неба. Ярко полыхала заря, а над красной полосой догорали последние звезды. Полярная звезда, в окрестности которой отправлялся Амос, давно погасла. Кагот знал: она располагается высоко в небе и вокруг нее обращается все небо, все звезды, словно олени, привязанные к столбу. В окрестностях этой звезды и находятся стойбища самых заметных жителей земли, ушедших навсегда. Там, среди героев, жили и великие шаманы, и Амос намеревался именно там поставить свою небесную ярангу.
Конец ремня уже был в руках Кагота, и по его трепетанию почувствовал, что Амос уже надел на себя петлю и ждет, когда она затянется вокруг шеи. Кагот вспомнил шею старика. Она была темной, жилистой, и когда Амос разговаривал или пел, то что-то в ней двигалось и жило как бы отдельной жизнью. Сейчас желтоватый ремень лежит вокруг нее над опушенным росомашьим мехом воротником белой кухлянки.
Тишина стояла над селением. Все знали, что сегодня Амос уходит навсегда, и все давно проснулись, но никто не разговаривал, даже собаки не лаяли, и с морской стороны не слышалось ни единого звука. Утренний ветер утих перед восходом светила.
Блеснул первый луч, и Кагот, напрягшись, рванулся вперед, крепко держа в руках намотанный на руку конец ремня. Он почувствовал, как натянулся, задрожал ремень, заставив вспомнить первого моржа, загарпуненного собственной рукой. Но сейчас это был не морж, а человек, уходящий в окрестности главной звезды. Показался краешек светила, свет ослепил глаза, в это же мгновение с морской стороны поднялся ветерок и принес запах моря. Кагот широко раскрытыми, полными слез глазами смотрел на поднимающееся над льдами солнце и шептал про себя невесть откуда рождающиеся слова:
О светило великое. Солнце, хозяин неба!Помоги мне, влей в меня силу,Чтобы свершил я великое Дело…Помоги мне, о Солнце, великое Солнце!
Рывки и трепетание ремня били настолько сильными, что на какое-то мгновение показалось: Амос передумал, решил не уходить в окрестности Полярной звезды. И в то же время Кагот понимал, что пути назад нет и самое главное теперь – это удержать ремень, не ослабить его натяжение и довести священный обряд до конца. И когда уже казалось, что не осталось сил и под намотанным на руку ремнем показалась кровь, Кагот снова глянул на солнце и увидел, что оно оторвалось от земли и повисло над ледовым полем. Кагот упал на колени и вдруг почувствовал, что на другом конце ремни никого нет: будто отцепился Амос и ремень держится лишь за срединный столб яранги… Ужас охватил Кагота. Он повернулся назад и глянул на освещенную ярким солнцем безмолвную ярангу. На мгновение мелькнул дымок над конусом крыши, и белая большая птица, медленно махая крыльями, поднялась над древним жилищем и полетела ввысь, кругами отдаляясь от земли, пока не исчезла, не растворилась в лучах утреннего солнца. «Почему же он не сказал мне, – подумал Кагот, – что он уйдет в образе птицы?»
Над ярангой больше не было ни дыма, ни птицы. Кагот потянул конец ремня. На другом его конце не чувствовалось ничего живого. Неожиданное спокойствие снизошло на него.
Он медленно вошел в сумрачный чоттагин и подождал, пока глаза привыкнут к полутьме. Амос лежал недалеко от срединного столба, широко разбросав ноги и руки. По всему видать, жизнь долго не хотела уходить из его тела, ибо он разметал пепел в очаге, вывернул из гнезда бревно-изголовье и раскидал по чоттагину сиденья – китовые позвонки.
Широко открытые глаза бывшего шамана уже подернула пленка смерти. Кагот закрыл веки старику, освободил его шею от ремня, смотал ремень, а тело положил к пологу. Затем спокойно вышел из яранги и зажмурился от яркого солнца.
Когда открыл глаза, то увидел людей, идущих со всех концов селения. Они шли медленно, степенно. Когда они приблизились, Кагот заметил, что они стали как бы другими. Их взгляды были обращены на него так, словно ждали какого-то приказания, веского слова или откровения.
И тут Кагот понял: они были такими же, как и раньше, Эти люди, его земляки, это он стал другим, заняв место Амоса.
– Он ушел от нас, – сообщил людям Кагот.
Он не сказал, что видел отлетающую белую птицу, решив, что не стоит говорить все, что является ему. Многое дано лишь ему одному, и совсем не обязательно, чтобы об этом знал каждый.
Врачевание и другие обязанности оказались не столь сложными и обременительными, как думалось раньше. Разве так уж трудно угадать, кто безнадежно болен, а кто может выкарабкаться, укрепив веру в свое исцеление из слов могущественного шамана? Иногда достаточно было просто взглянуть на страждущего и сказать «ты будешь здоров», чтобы человек пошел на поправку. Что же касается предсказания погоды, то старый барометр оказался верным помощником и никогда не подводил Кагота. К тому же не зря он был благодарным и внимательным слушателем Амоса и многое успел перенять от покойного.
В остальном Кагот оставался таким же, как и другие жители Инакуля: ходил на охоту, ставил ловушки на пушного зверя, ездил на собаках в дальние стойбища оленных людей.
Когда приходили заморские шхуны, Кагот благодаря знанию языка и обычаев белых людей удачно торговал, выменивая на пушнину патроны для своего старого винчестера, чай, сахар, цветастую ткань для своей жены и другие чудные и ставшие вдруг такими необходимыми вещи. Единственное, чего он не брал никогда, – это огненную веселящую воду, до которой были очень охочи его сородичи. У него было другое средство доводить себя до высшего волнения души – камлание. И тогда он слышал голос Внешних сил. А когда приходила нужда обращаться к этим силам, сами собой являлись сложенные в благозвучной последовательности слова. В особом расположении речений скрывался смысл, доступный лишь тому, кому адресовалось обращение. Плетение слов становилось для Кагота необходимым, и он часто ловил себя на том, что пытается выстроить их даже во время обыденной работы – когда шагал по льду за тюленем, ставил сети на рыбу или мастерил новую нарту.
Зародыш огня заключен в неприметном полешке,
Волнами обточенном темном куске деревяшки.
1 2 3 4 5