Ветер хлестнул по голосам и вымел их из его сознания. Камни башни вокруг него содрогнулись, поддавшись низкой и чистой мелодии ветра. Воцарилось длительное молчание, он дремал, пригретый летним солнышком. Затем опять пробудился – некто загадочный и дикий в плаще из бараньих шкур, распахнутом навстречу ветру. Потом Моргон погружался все глубже и глубже в чистые гибельные голоса зимы.
Он сидел у очага, прислушиваясь к ветрам, но они бесновались вне каменного кольца, не касаясь ни Моргона, ни огня. Он пошевелился, растерянно моргая, такой усталый, что ему хотелось раствориться в угасающем огне. Волшебник поднялся и беззвучно сделал шаг, затем еще и еще – пока не наткнулся на сундук с одеждой.
– Что ты делал на севере?
– Играл на арфе. Там я мог издавать на ней тот самый низкий звук, от которого сотрясаются камни...
Он услышал свой голос как будто издалека, изумляясь смутной разумности сказанного.
– Как же ты уцелел?
– Не знаю. Может быть, я стал на некоторое время частью ветра... Я боялся возвращения. Что я буду делать с такой мощью?
– Применять.
– Я не смею. У меня есть власть над землезаконом. Я желаю ее. Я желаю ею пользоваться. Но не имею права. Землезакон – это наследие королей, дарованное им Высшим. Я уничтожил бы всякий закон...
– Наверное. Но землезакон – это тоже величайший источник могущества в Обитаемом Мире. Кто может помочь Высшему, если не ты?
– Он не просил помощи. Разве просит помощи гора? Или река? Они просто существуют. Если я коснусь его мощи, он может обратить на меня достаточно внимания, чтобы уничтожить, но...
– Моргон, или у тебя нет никакой надежды на эти звезды, которые я создал для тебя?
– Нет. – Веки его сомкнулись; он с усилием открыл глаза, едва не расплакавшись, и прошептал: – Я не говорю на языке камня. Для него я просто не существую. Он не видит ничего, кроме трех звезд, восходящих из бессчетных столетий мрака, в течение которых бессильные создания, называемые людьми, ступают по земле едва ли достаточно шумно, чтобы его побеспокоить.
– Он дал нам землезакон.
– Я был созданием, обладающим землезаконом. Теперь я просто создание без какого бы то ни было предназначения, у меня все в прошлом. Я больше не притронусь к власти любого другого землеправителя.
Волшебник погрузился в молчание, глядя в огонь, по-прежнему расплывавшийся в глазах Моргона.
– Ты так рассержен на Высшего?
– Как я могу сердиться на камень?
– Властелины Земли научились принимать любой образ. С чего ты так уверен, что Высший стал чем угодно, кроме человека?
– Но... – Моргон замер, глядя на пламя до тех пор, пока оно не выжгло из его сознания последнюю тень сна и он опять не начал думать. – Ты хочешь, чтобы я выпустил в мир свою мощь...
Ирт не ответил. Моргон взглянул на него, возвращая ему образ его собственного лица – сурового, древнего, могущественного. Огонь снова омыл его мысли, и внезапно он впервые увидел Высшего не ветром, говорящим на языке камня, но кем-то преследуемым, уязвимым, находящимся в опасности, тем, для кого молчание – единственное доступное оружие. Эта мысль побудила его замереть в размышлениях. Мало-помалу он стал осознавать безмолвие, которое росло с каждой секундой между его вопросом и ответом на этот вопрос.
Он перестал дышать, прислушиваясь к тишине, которая таинственно преследовала его, словно воспоминание о том, что он некогда лелеял. Ладони волшебника развернулись навстречу свету, а затем сомкнулись, скрыв шрамы.
– По всему Обитаемому Миру, – сказал он, – гуляют силы, выпущенные, с тем чтобы найти Высшего. Твоя еще не самая скверная. Ты, в конце концов, связан особыми понятиями и ограничениями. Лучшее и наименее понятное из них, похоже, любовь. Ты можешь просить разрешения у землеправителей. Они доверяют тебе. И они были в великом отчаянии, когда ни ты, ни Высший не объявлялись нигде на лице земли.
Моргон склонил голову.
– Я о них и не думал...
Он не слышал, как двигается Ирт, пока темное одеяние волшебника не прошуршало о подлокотник. Рука чародея тронула Моргона за плечо, очень бережно, как тронула бы зверушку, робко и настороженно подавшуюся к нему.
Что-то покинуло Моргона при этом прикосновении – смятение, гнев, жажда спора, даже сила и настроение загородиться от проницательности старого Ирта. Остались только тишина и безысходная тоска.
– Я найду Высшего, – сказал он. И добавил, то ли предупреждая, то ли обещая: – Ничто не сокрушит его. Клянусь. Ничто.
11
Два дня он проспал в королевском жилище, проснувшись только один раз, чтобы поесть, и другой – чтобы увидеть Рэдерле, сидящую рядом и терпеливо ожидающую, когда он проснется. Он сплел свои и ее пальцы, слабо улыбаясь, затем перевернулся на другой бок и опять уснул.
Окончательно пробудился он тем же вечером – один, с ясной головой. По приглушенному сумбуру голосов и постукиванию посуды, долетевшим до его ушей, он понял, что в доме ужинают и Рэдерле, вероятно, спустилась вниз. Он умылся и отхлебнул вина, не переставая прислушиваться. За шумами в доме слышалось безграничное, темное, вневременное безмолвие, образовавшее пещеры и лабиринты в горе Исиг.
Моргон стоял, мыслью соединенный с этим безмолвием, пока оно не образовало протоки в его сознании. Тогда он поспешил покинуть башню и прошел, никем не остановленный, в зал, где только Рэдерле и Бере заметили его и затихли среди общего шума, наблюдая, как он идет. Тогда он последовал по тропе сновидения – по пустым верхним шахтам, снял факел со стены близ устья темного тоннеля; когда он вступил в него, стены вокруг озарились огнем невырубленных самоцветов.
Без малейших колебаний двигался он через свою память по сотам переходов, вдоль мелких потоков и краев глубоких расселин, через не тронутые еще рудокопами пещеры, искрящиеся золотом, – все глубже и глубже, пока, казалось, сами его кости не задышали здешней тишью и древностью. Наконец он уловил нечто, что было старше великой горы. Тропа, которой он следовал, завела, сужаясь, в каменное крошево. Огонь факела плеснул по глубоко ушедшей в камень нише, где должна была находиться дверь, которая когда-то один раз отворилась ему. И тут что-то заставило его насторожиться и застыть на месте.
Пол усеивали обломки скалы. Дверь в склеп Властелинов Земли была разбита; половина ее тяжко упала назад, в пещеру. Сам склеп наполняли огромные глыбы, свалившиеся с инкрустированного самоцветами свода; стены сдвинулись, скрывая то, что осталось от загадочных бледных камней внутри.
Кое-как он добрался до двери, но войти не смог. Согнув одну руку в локте и опершись ею о дверь, он уткнулся в нее лицом и позволил своим мыслям вплыть в камень и течь сквозь мрамор, аметисты и золото, пока не коснулся чего-то похожего на след полузабытого сна. Он стал искать дальше, но не нашел имен, только ощущение чего-то, некогда живого.
Долгое время стоял Моргон, прислонившись к двери и не шевелясь. Мало-помалу он понял, почему спустился в гору, и почувствовал, как кровь бьется в его жилах, быстрая и холодная, как тогда, в первый раз. Он осознал отчетливее, чем осознавал до сих пор, что есть гора, громоздящаяся над его головой, и король этой горы – его древний разум – заполнил лабиринты, поддерживающие здешний мир и здешнее могущество. Мысли его еще раз медленно проникли за дверь и плыли, пока он не коснулся в сердцевине камня сути разума Данана, настроенного на это крохотное место в горе, связанное с ним. Он позволил своему мозгу сделаться камнем, богатым, потертым, тяжеловесным. Он впитал все заключенное в камне знание о великой силе, о тончайших оттенках, о самом слабом месте, откуда камень можно было разрушить мыслью. Знание стало мысленной связью, частицей Моргона, осело в глубине его “я”. Затем, постигая камень, он снова нашел бессловесную мудрость – закон, что связывал короля с камнем, землеправителя с каждой песчинкой в его королевстве. Он объял эту мудрость, раздробил, и в камне не осталось ничьего имени, кроме его собственного. Он предоставил своему осознанию мысленной связи уйти в темную пещеру в глубинах его “я”. Медленно выпрямился, потный, несмотря на окружающую его прохладу. Факел догорел; Моргон коснулся его, засветив снова. Обернувшись, он увидел перед собой Данана – могучего и тихого, словно сам Исиг, с лицом бесстрастным, как гранит.
Мышцы Моргона невольно напряглись. Он испугался, сумеет ли найти слова, чтобы объяснить, зачем он здесь и что он здесь делал, прежде чем медленный и тяжкий гнев Данана не пробудит камни от спячки, чтобы они погребли его близ детской гробницы. И тут он увидел, как огромный кулак короля разжимается.
– Моргон. – Король почти не дышал от изумления. – Так это ты меня сюда вытащил! Чем ты занимался?
Он коснулся Моргона, который был не в состоянии ответить.
– Ты напуган. Что ты такого натворил, чтобы тебе приходилось бояться меня?
Миг спустя Моргон шевельнулся. Тело его было иссохшим и грозило осыпаться, подобно старому камню.
– Я постигал твой землезакон.
Он оперся спиной о влажную стену, беззащитный под взглядом Данана.
– Где ты взял такую мощь? У Гистеслухлома?
– Нет. – И горячо повторил: – Нет! Я бы скорее умер, чем сделал с тобой такое. Я никогда не вторгнусь в твой ум...
– Ты внутри его. Исиг – это мое сердце, мой мозг...
– Я больше не разорву твои мысленные связи. Клянусь. Я просто образовывал свои.
– Но зачем? Для чего тебе такое знание деревьев и камней?
– Чтобы стать сильнее. Данан, Меняющие Обличья – это Властелины Земли. Мне не победить их, если...
Пальцы короля, словно корни дерева, обвили его запястье.
– Нет, – сказал он, как прежде говорил Гистеслухлом, столкнувшись с тем же знанием. – Моргон, это невозможно.
– Данан, – прошептал Звездоносец, – я слышал их голоса. Языки, на которых они говорили. Я видел, какая мощь заключена в глубине их глаз. Это возможно.
Рука Данана скользнула прочь. Король медленно и тяжело присел на груду битого камня. Глядя на него, Моргон вдруг подумал: а сколько же ему лет? Данан уперся огрубевшими за столетия работы с камнем руками в колени.
– Что им нужно?
– Высший.
Данан взглянул на Моргона с удивлением.
– Они нас изведут. – Он снова протянул Моргону руку. – А ты? Ты для чего им понадобился?
– Чтобы им было проще добраться до Высшего. Не знаю, как я с ним связан и почему, я знаю только, что из-за него я изгнан из своей родной страны, преследованиями и мучениями пробужден к мощи, а теперь уже и сам к ней стремлюсь. Могущество Властелинов Земли кажется чем-то скованным и ограниченным... Возможно, дело в Высшем, и поэтому они так одержимо его ищут. И когда найдут, что бы они ни использовали против него, их оружие может истребить нас всех. Он может навсегда затаиться в молчании; для меня нелегко ставить под угрозу свою жизнь и все ваше доверие к тому, кто ничего не говорит. Но в любом случае, если я буду биться за него, это будет бой и за вас. – Он помедлил, не сводя взгляда с огненных пятен, пляшущих на роскошных грубых стенах вокруг. – Я не могу просить тебя довериться мне, – мягко добавил Моргон. – Тем более что я сам себе не доверяю. Все, что я знаю, – это то, куда ведут меня равно жажда и разум.
Он услышал тяжкий вздох короля.
– Конец эпохи... Как раз это ты мне сказал, когда приходил сюда в прошлый раз. Имрис почти сокрушен. Кажется, для этой войны распространиться на Ан, на Херун, а затем на север, по всему Обитаемому Миру – лишь дело времени. У меня есть войско рудокопов, у Моргол – ее стража, у короля-волка – его вояки. Но что мы против воинства Властелинов Земли, желающих вернуть себе мир? И как может один князь-островитянин, с каким бы то ни было знанием землезакона, сражаться против них?
– Я найду как.
– Найдешь?
– Данан, я сказал – найду. Или мне конец. А я слишком упрям, чтобы просто так взять и умереть. – Он сел рядом с королем, глядя на щебень, разбросанный вокруг. – Что здесь случилось? Я хотел проникнуть в души окаменевших детей, чтобы увидеть их воспоминания, но здесь ничего не осталось.
Данан покачал головой.
– Я почувствовал это ближе к концу лета. Бурю где-то в середине моего мира. Это произошло незадолго до того, как Ме... Властелины Земли явились сюда по твою душу. Не знаю, как и кем была разрушена гробница, но...
– Я знаю, – прошептал Моргон. – Ветром. Ветром глубин, который сокрушает камень. Это сделал Высший.
– Но почему? Это было место их последнего покоя.
– Не знаю. Если только... Если он не нашел для них другого места, страшась за их покой даже здесь. Не знаю. Возможно, я каким-то образом найду его, заставлю принять облик того, кого в состоянии понимать, и спрошу – почему...
– Если ты сделаешь хотя бы одно это... Одним этим ты вознаградишь землеправителей за все, что возьмешь у Обитаемого Мира. По крайней мере, мы умрем, зная почему и зачем. – Он встал и уронил руку Моргону на плечо. – Я понимаю, что ты затеял. Тебе нужна мощь Властелина Земли, чтобы воевать против Властелинов Земли. Если ты пожелаешь взвалить себе на плечи гору, я отдам тебе Исиг. Высший молчит. Только ты даешь нам надежду.
И король оставил его одного. Моргон уронил факел и наблюдал, как тот догорел и погас. Затем он встал, не борясь со своей слепотой, вдыхая подгорную черноту, пока она не просочилась в его ум и не наполнила самые кости. Мысли его потянулись к камням, что лежали вокруг, скользнули по проходам, отдушинам, желобам с медленной черной водой. Он вырубил гору из ее бесконечной ночи, уподобил своим мыслям, и разум его ворвался в цельную скалу, распространился вовне сквозь камень, провалы безмолвия, подземные озера, пока не добрался до земли над скалой и не почувствовал медленного движения в глубь древесных корней.
Мысли Моргона теперь растеклись по основанию горы и медленно, неудержимо стали подниматься. Он касался душ слепых рыб, загадочных насекомых, живших в неведающем перемен мире. Он стал топазом, заключенным в породе, которую отбивает горняк; он свисал сверху, глядя в ничто в мозгу летучей мыши. Привычный облик его растаял – кости выгнулись вокруг древней тишины, до бесконечности вытянулись вверх, отягощенные металлами и драгоценными камнями. Он не ведал больше, где у него сердце. А когда стал искать его в каменной толще, наткнулся на иное имя и чужое сердце.
Он не стал тревожить это имя, запечатленное в каждой пяди горы. Медленно, пока шли часы, которых он не измерял, прикасался Моргон к каждому уровню, шаг за шагом восходя колодцами шахт, прощупывая гранит и пещеры, лучившиеся неповторимой красотой, подобно сокровенным мыслям Данана. Часы превратились в дни. Он не считал их. Разум его, укоренившийся на дне Исига, уподоблялся всем трещинам и галереям и дорвался наконец до вершин, погребенных под первыми зимними снегами.
Он чувствовал, что отягощен горой. Осознание себя охватило ее всю. В каком-то ничтожном, темном уголке, далеко внизу, лежало на полу его тело – лежало, точно обломок скалы. И он взирал на него, не ведая, как вместить туда всю безмерность его мыслей. Наконец его внутренний взгляд помутнел от усталости и разум его растаял во мраке.
Моргон пробудился, когда чьи-то руки возникли из темноты и перевернули его тело.
– Все в порядке, – сказал он, прежде чем открыл глаза. – Я изучал землезакон Исига. Одним витком мысли я могу удержать землезакон. Это то, что я...
– Моргон, ты проглотил целую гору. Встать можешь? – Огромные руки подняли его и поставили на ноги, прежде чем он успел ответить. – Мог бы хоть немного доверять мне. Все остальное ты уже перепробовал. Шагни-ка.
Он порывался заговорить, но разум волшебника передал ему мысленный образ озаренной огнем спальни в башне. Он шагнул туда и увидел Рэдерле. Встав, она увлекла следом за собой огонь и двинулась навстречу Моргону. Он простер к ней руки; казалось, она шла к нему бесконечно долго, растворяясь в огне, когда он наконец проснулся окончательно.
Пробудившись, он услышал, как она негромко наигрывает на флейте, которую подарил ей один из ремесленников. Девушка, заметив его взгляд, замерла, улыбаясь, но вид у нее был чрезвычайно усталый. Моргон сел, дождался, чтобы гора в его голове стала на место, и только после этого поцеловал Рэдерле.
– Тебе небось надоело ждать, когда я проснусь.
– Мне было бы приятно поговорить с тобой, – задумчиво призналась она. – А то ты либо где-то пропадаешь, либо спишь. Ирт был здесь большую часть дня. Я читала ему из старинной книги заклинаний.
– Очень любезно с твоей стороны.
– Моргон, он меня попросил. Мне так страшно хотелось порасспрашивать его, но я не могла. Внезапно показалось, будто не о чем... Пока он не вышел. Думаю, мне стоит поучиться волшебству. Чародеи знают больше чудных маленьких заклинаний, гораздо больше, чем ведьмы. А ты понимаешь, что ты делаешь? Помимо того, что доводишь себя до полусмерти?
– Я делаю то, что велела мне ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Он сидел у очага, прислушиваясь к ветрам, но они бесновались вне каменного кольца, не касаясь ни Моргона, ни огня. Он пошевелился, растерянно моргая, такой усталый, что ему хотелось раствориться в угасающем огне. Волшебник поднялся и беззвучно сделал шаг, затем еще и еще – пока не наткнулся на сундук с одеждой.
– Что ты делал на севере?
– Играл на арфе. Там я мог издавать на ней тот самый низкий звук, от которого сотрясаются камни...
Он услышал свой голос как будто издалека, изумляясь смутной разумности сказанного.
– Как же ты уцелел?
– Не знаю. Может быть, я стал на некоторое время частью ветра... Я боялся возвращения. Что я буду делать с такой мощью?
– Применять.
– Я не смею. У меня есть власть над землезаконом. Я желаю ее. Я желаю ею пользоваться. Но не имею права. Землезакон – это наследие королей, дарованное им Высшим. Я уничтожил бы всякий закон...
– Наверное. Но землезакон – это тоже величайший источник могущества в Обитаемом Мире. Кто может помочь Высшему, если не ты?
– Он не просил помощи. Разве просит помощи гора? Или река? Они просто существуют. Если я коснусь его мощи, он может обратить на меня достаточно внимания, чтобы уничтожить, но...
– Моргон, или у тебя нет никакой надежды на эти звезды, которые я создал для тебя?
– Нет. – Веки его сомкнулись; он с усилием открыл глаза, едва не расплакавшись, и прошептал: – Я не говорю на языке камня. Для него я просто не существую. Он не видит ничего, кроме трех звезд, восходящих из бессчетных столетий мрака, в течение которых бессильные создания, называемые людьми, ступают по земле едва ли достаточно шумно, чтобы его побеспокоить.
– Он дал нам землезакон.
– Я был созданием, обладающим землезаконом. Теперь я просто создание без какого бы то ни было предназначения, у меня все в прошлом. Я больше не притронусь к власти любого другого землеправителя.
Волшебник погрузился в молчание, глядя в огонь, по-прежнему расплывавшийся в глазах Моргона.
– Ты так рассержен на Высшего?
– Как я могу сердиться на камень?
– Властелины Земли научились принимать любой образ. С чего ты так уверен, что Высший стал чем угодно, кроме человека?
– Но... – Моргон замер, глядя на пламя до тех пор, пока оно не выжгло из его сознания последнюю тень сна и он опять не начал думать. – Ты хочешь, чтобы я выпустил в мир свою мощь...
Ирт не ответил. Моргон взглянул на него, возвращая ему образ его собственного лица – сурового, древнего, могущественного. Огонь снова омыл его мысли, и внезапно он впервые увидел Высшего не ветром, говорящим на языке камня, но кем-то преследуемым, уязвимым, находящимся в опасности, тем, для кого молчание – единственное доступное оружие. Эта мысль побудила его замереть в размышлениях. Мало-помалу он стал осознавать безмолвие, которое росло с каждой секундой между его вопросом и ответом на этот вопрос.
Он перестал дышать, прислушиваясь к тишине, которая таинственно преследовала его, словно воспоминание о том, что он некогда лелеял. Ладони волшебника развернулись навстречу свету, а затем сомкнулись, скрыв шрамы.
– По всему Обитаемому Миру, – сказал он, – гуляют силы, выпущенные, с тем чтобы найти Высшего. Твоя еще не самая скверная. Ты, в конце концов, связан особыми понятиями и ограничениями. Лучшее и наименее понятное из них, похоже, любовь. Ты можешь просить разрешения у землеправителей. Они доверяют тебе. И они были в великом отчаянии, когда ни ты, ни Высший не объявлялись нигде на лице земли.
Моргон склонил голову.
– Я о них и не думал...
Он не слышал, как двигается Ирт, пока темное одеяние волшебника не прошуршало о подлокотник. Рука чародея тронула Моргона за плечо, очень бережно, как тронула бы зверушку, робко и настороженно подавшуюся к нему.
Что-то покинуло Моргона при этом прикосновении – смятение, гнев, жажда спора, даже сила и настроение загородиться от проницательности старого Ирта. Остались только тишина и безысходная тоска.
– Я найду Высшего, – сказал он. И добавил, то ли предупреждая, то ли обещая: – Ничто не сокрушит его. Клянусь. Ничто.
11
Два дня он проспал в королевском жилище, проснувшись только один раз, чтобы поесть, и другой – чтобы увидеть Рэдерле, сидящую рядом и терпеливо ожидающую, когда он проснется. Он сплел свои и ее пальцы, слабо улыбаясь, затем перевернулся на другой бок и опять уснул.
Окончательно пробудился он тем же вечером – один, с ясной головой. По приглушенному сумбуру голосов и постукиванию посуды, долетевшим до его ушей, он понял, что в доме ужинают и Рэдерле, вероятно, спустилась вниз. Он умылся и отхлебнул вина, не переставая прислушиваться. За шумами в доме слышалось безграничное, темное, вневременное безмолвие, образовавшее пещеры и лабиринты в горе Исиг.
Моргон стоял, мыслью соединенный с этим безмолвием, пока оно не образовало протоки в его сознании. Тогда он поспешил покинуть башню и прошел, никем не остановленный, в зал, где только Рэдерле и Бере заметили его и затихли среди общего шума, наблюдая, как он идет. Тогда он последовал по тропе сновидения – по пустым верхним шахтам, снял факел со стены близ устья темного тоннеля; когда он вступил в него, стены вокруг озарились огнем невырубленных самоцветов.
Без малейших колебаний двигался он через свою память по сотам переходов, вдоль мелких потоков и краев глубоких расселин, через не тронутые еще рудокопами пещеры, искрящиеся золотом, – все глубже и глубже, пока, казалось, сами его кости не задышали здешней тишью и древностью. Наконец он уловил нечто, что было старше великой горы. Тропа, которой он следовал, завела, сужаясь, в каменное крошево. Огонь факела плеснул по глубоко ушедшей в камень нише, где должна была находиться дверь, которая когда-то один раз отворилась ему. И тут что-то заставило его насторожиться и застыть на месте.
Пол усеивали обломки скалы. Дверь в склеп Властелинов Земли была разбита; половина ее тяжко упала назад, в пещеру. Сам склеп наполняли огромные глыбы, свалившиеся с инкрустированного самоцветами свода; стены сдвинулись, скрывая то, что осталось от загадочных бледных камней внутри.
Кое-как он добрался до двери, но войти не смог. Согнув одну руку в локте и опершись ею о дверь, он уткнулся в нее лицом и позволил своим мыслям вплыть в камень и течь сквозь мрамор, аметисты и золото, пока не коснулся чего-то похожего на след полузабытого сна. Он стал искать дальше, но не нашел имен, только ощущение чего-то, некогда живого.
Долгое время стоял Моргон, прислонившись к двери и не шевелясь. Мало-помалу он понял, почему спустился в гору, и почувствовал, как кровь бьется в его жилах, быстрая и холодная, как тогда, в первый раз. Он осознал отчетливее, чем осознавал до сих пор, что есть гора, громоздящаяся над его головой, и король этой горы – его древний разум – заполнил лабиринты, поддерживающие здешний мир и здешнее могущество. Мысли его еще раз медленно проникли за дверь и плыли, пока он не коснулся в сердцевине камня сути разума Данана, настроенного на это крохотное место в горе, связанное с ним. Он позволил своему мозгу сделаться камнем, богатым, потертым, тяжеловесным. Он впитал все заключенное в камне знание о великой силе, о тончайших оттенках, о самом слабом месте, откуда камень можно было разрушить мыслью. Знание стало мысленной связью, частицей Моргона, осело в глубине его “я”. Затем, постигая камень, он снова нашел бессловесную мудрость – закон, что связывал короля с камнем, землеправителя с каждой песчинкой в его королевстве. Он объял эту мудрость, раздробил, и в камне не осталось ничьего имени, кроме его собственного. Он предоставил своему осознанию мысленной связи уйти в темную пещеру в глубинах его “я”. Медленно выпрямился, потный, несмотря на окружающую его прохладу. Факел догорел; Моргон коснулся его, засветив снова. Обернувшись, он увидел перед собой Данана – могучего и тихого, словно сам Исиг, с лицом бесстрастным, как гранит.
Мышцы Моргона невольно напряглись. Он испугался, сумеет ли найти слова, чтобы объяснить, зачем он здесь и что он здесь делал, прежде чем медленный и тяжкий гнев Данана не пробудит камни от спячки, чтобы они погребли его близ детской гробницы. И тут он увидел, как огромный кулак короля разжимается.
– Моргон. – Король почти не дышал от изумления. – Так это ты меня сюда вытащил! Чем ты занимался?
Он коснулся Моргона, который был не в состоянии ответить.
– Ты напуган. Что ты такого натворил, чтобы тебе приходилось бояться меня?
Миг спустя Моргон шевельнулся. Тело его было иссохшим и грозило осыпаться, подобно старому камню.
– Я постигал твой землезакон.
Он оперся спиной о влажную стену, беззащитный под взглядом Данана.
– Где ты взял такую мощь? У Гистеслухлома?
– Нет. – И горячо повторил: – Нет! Я бы скорее умер, чем сделал с тобой такое. Я никогда не вторгнусь в твой ум...
– Ты внутри его. Исиг – это мое сердце, мой мозг...
– Я больше не разорву твои мысленные связи. Клянусь. Я просто образовывал свои.
– Но зачем? Для чего тебе такое знание деревьев и камней?
– Чтобы стать сильнее. Данан, Меняющие Обличья – это Властелины Земли. Мне не победить их, если...
Пальцы короля, словно корни дерева, обвили его запястье.
– Нет, – сказал он, как прежде говорил Гистеслухлом, столкнувшись с тем же знанием. – Моргон, это невозможно.
– Данан, – прошептал Звездоносец, – я слышал их голоса. Языки, на которых они говорили. Я видел, какая мощь заключена в глубине их глаз. Это возможно.
Рука Данана скользнула прочь. Король медленно и тяжело присел на груду битого камня. Глядя на него, Моргон вдруг подумал: а сколько же ему лет? Данан уперся огрубевшими за столетия работы с камнем руками в колени.
– Что им нужно?
– Высший.
Данан взглянул на Моргона с удивлением.
– Они нас изведут. – Он снова протянул Моргону руку. – А ты? Ты для чего им понадобился?
– Чтобы им было проще добраться до Высшего. Не знаю, как я с ним связан и почему, я знаю только, что из-за него я изгнан из своей родной страны, преследованиями и мучениями пробужден к мощи, а теперь уже и сам к ней стремлюсь. Могущество Властелинов Земли кажется чем-то скованным и ограниченным... Возможно, дело в Высшем, и поэтому они так одержимо его ищут. И когда найдут, что бы они ни использовали против него, их оружие может истребить нас всех. Он может навсегда затаиться в молчании; для меня нелегко ставить под угрозу свою жизнь и все ваше доверие к тому, кто ничего не говорит. Но в любом случае, если я буду биться за него, это будет бой и за вас. – Он помедлил, не сводя взгляда с огненных пятен, пляшущих на роскошных грубых стенах вокруг. – Я не могу просить тебя довериться мне, – мягко добавил Моргон. – Тем более что я сам себе не доверяю. Все, что я знаю, – это то, куда ведут меня равно жажда и разум.
Он услышал тяжкий вздох короля.
– Конец эпохи... Как раз это ты мне сказал, когда приходил сюда в прошлый раз. Имрис почти сокрушен. Кажется, для этой войны распространиться на Ан, на Херун, а затем на север, по всему Обитаемому Миру – лишь дело времени. У меня есть войско рудокопов, у Моргол – ее стража, у короля-волка – его вояки. Но что мы против воинства Властелинов Земли, желающих вернуть себе мир? И как может один князь-островитянин, с каким бы то ни было знанием землезакона, сражаться против них?
– Я найду как.
– Найдешь?
– Данан, я сказал – найду. Или мне конец. А я слишком упрям, чтобы просто так взять и умереть. – Он сел рядом с королем, глядя на щебень, разбросанный вокруг. – Что здесь случилось? Я хотел проникнуть в души окаменевших детей, чтобы увидеть их воспоминания, но здесь ничего не осталось.
Данан покачал головой.
– Я почувствовал это ближе к концу лета. Бурю где-то в середине моего мира. Это произошло незадолго до того, как Ме... Властелины Земли явились сюда по твою душу. Не знаю, как и кем была разрушена гробница, но...
– Я знаю, – прошептал Моргон. – Ветром. Ветром глубин, который сокрушает камень. Это сделал Высший.
– Но почему? Это было место их последнего покоя.
– Не знаю. Если только... Если он не нашел для них другого места, страшась за их покой даже здесь. Не знаю. Возможно, я каким-то образом найду его, заставлю принять облик того, кого в состоянии понимать, и спрошу – почему...
– Если ты сделаешь хотя бы одно это... Одним этим ты вознаградишь землеправителей за все, что возьмешь у Обитаемого Мира. По крайней мере, мы умрем, зная почему и зачем. – Он встал и уронил руку Моргону на плечо. – Я понимаю, что ты затеял. Тебе нужна мощь Властелина Земли, чтобы воевать против Властелинов Земли. Если ты пожелаешь взвалить себе на плечи гору, я отдам тебе Исиг. Высший молчит. Только ты даешь нам надежду.
И король оставил его одного. Моргон уронил факел и наблюдал, как тот догорел и погас. Затем он встал, не борясь со своей слепотой, вдыхая подгорную черноту, пока она не просочилась в его ум и не наполнила самые кости. Мысли его потянулись к камням, что лежали вокруг, скользнули по проходам, отдушинам, желобам с медленной черной водой. Он вырубил гору из ее бесконечной ночи, уподобил своим мыслям, и разум его ворвался в цельную скалу, распространился вовне сквозь камень, провалы безмолвия, подземные озера, пока не добрался до земли над скалой и не почувствовал медленного движения в глубь древесных корней.
Мысли Моргона теперь растеклись по основанию горы и медленно, неудержимо стали подниматься. Он касался душ слепых рыб, загадочных насекомых, живших в неведающем перемен мире. Он стал топазом, заключенным в породе, которую отбивает горняк; он свисал сверху, глядя в ничто в мозгу летучей мыши. Привычный облик его растаял – кости выгнулись вокруг древней тишины, до бесконечности вытянулись вверх, отягощенные металлами и драгоценными камнями. Он не ведал больше, где у него сердце. А когда стал искать его в каменной толще, наткнулся на иное имя и чужое сердце.
Он не стал тревожить это имя, запечатленное в каждой пяди горы. Медленно, пока шли часы, которых он не измерял, прикасался Моргон к каждому уровню, шаг за шагом восходя колодцами шахт, прощупывая гранит и пещеры, лучившиеся неповторимой красотой, подобно сокровенным мыслям Данана. Часы превратились в дни. Он не считал их. Разум его, укоренившийся на дне Исига, уподоблялся всем трещинам и галереям и дорвался наконец до вершин, погребенных под первыми зимними снегами.
Он чувствовал, что отягощен горой. Осознание себя охватило ее всю. В каком-то ничтожном, темном уголке, далеко внизу, лежало на полу его тело – лежало, точно обломок скалы. И он взирал на него, не ведая, как вместить туда всю безмерность его мыслей. Наконец его внутренний взгляд помутнел от усталости и разум его растаял во мраке.
Моргон пробудился, когда чьи-то руки возникли из темноты и перевернули его тело.
– Все в порядке, – сказал он, прежде чем открыл глаза. – Я изучал землезакон Исига. Одним витком мысли я могу удержать землезакон. Это то, что я...
– Моргон, ты проглотил целую гору. Встать можешь? – Огромные руки подняли его и поставили на ноги, прежде чем он успел ответить. – Мог бы хоть немного доверять мне. Все остальное ты уже перепробовал. Шагни-ка.
Он порывался заговорить, но разум волшебника передал ему мысленный образ озаренной огнем спальни в башне. Он шагнул туда и увидел Рэдерле. Встав, она увлекла следом за собой огонь и двинулась навстречу Моргону. Он простер к ней руки; казалось, она шла к нему бесконечно долго, растворяясь в огне, когда он наконец проснулся окончательно.
Пробудившись, он услышал, как она негромко наигрывает на флейте, которую подарил ей один из ремесленников. Девушка, заметив его взгляд, замерла, улыбаясь, но вид у нее был чрезвычайно усталый. Моргон сел, дождался, чтобы гора в его голове стала на место, и только после этого поцеловал Рэдерле.
– Тебе небось надоело ждать, когда я проснусь.
– Мне было бы приятно поговорить с тобой, – задумчиво призналась она. – А то ты либо где-то пропадаешь, либо спишь. Ирт был здесь большую часть дня. Я читала ему из старинной книги заклинаний.
– Очень любезно с твоей стороны.
– Моргон, он меня попросил. Мне так страшно хотелось порасспрашивать его, но я не могла. Внезапно показалось, будто не о чем... Пока он не вышел. Думаю, мне стоит поучиться волшебству. Чародеи знают больше чудных маленьких заклинаний, гораздо больше, чем ведьмы. А ты понимаешь, что ты делаешь? Помимо того, что доводишь себя до полусмерти?
– Я делаю то, что велела мне ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29