Недовольное выражение лица сменилось восхищенно-удивленным. Он смотрел влюбленными глазами на быстрые пальцы физиолога, уже изображавшие на листе бумаги поверхность больших полушарий головного мозга.
– Леон Абгарович как-то говорил мне: ничто из того, что попадает из действительности в мозг, не пропадает бесследно. Возможности мозга необъятны. И вот, как выяснилось в результате опыта одного канадского ученого, если воздействовать на участки мозга, ведающие памятью, электрическим током, то возвращается утраченное, возникают воспоминания, давным-давно забытые.
– Дьявольски интересно…
– Вот глядите сюда…
Рассказывая, Бородин смотрел на Глеба Морского слегка прищуренными, усмехающимися глазами. Он думал о том, что рано или поздно он использует Морского, этого смелого, великодушного и принципиального человека, как фигуру в шахматной игре. Именно этой фигурой он сделает мат королю – директору института.
И эта холодная мысль доставляла ему огромное наслаждение. Он тоже испытывал почти нежное чувство к Морскому. Ему нравился этот человек, его острый честный ум, его преданность правде, его слегка смягченный юмором энтузиазм. Он дорожил знакомством с Морским. Но в тысячу раз больше он дорожил игрой, которую вел, и будущей победой в этой игре.
Расставшись с Морским, Архиерейская Борода поехал домой. Он сам вел свою машину. Ему доставляла удовольствие быстрая езда, тревожившая пешеходов и постовых милиционеров, в сущности, опасная езда с почти недозволенной скоростью.
И вот сейчас он мчался, не думая о том, что он мог сбить какого-нибудь зазевавшегося пешехода. Важнее чужой жизни и ответственности за чужую жизнь была эта быстрая, сумасшедшая езда и удовольствие от нее и связанного с нею риска.
Приехав домой, он отказался от обеда, съел бутерброд с колбасой и, закрывшись в кабинете, сел за работу.
Телефонный звонок вырвал его из глубокой задумчивости. Он сразу узнал голос Апугина. Он выслушал Апугина, потом сказал:
– Дайте мне вашу статью, мне наплевать, что ее не захотели печатать в Ученых записках вашего института…
Затем он долго ходил из угла в угол кабинета, думая о черепе космического гостя и о реакционной концепции буржуазного философа Николая Арапова. И ему доставляла почти такое же удовольствие, как быстрая езда, мысль, что статья Апугина поможет ему сделать ловкий и неожиданный для противника ход в той игре, которую он недавно начал. Как хорошо, что Арапов – двоюродный брат Тамарцева. Директора нельзя свалить, не подмочив сначала репутацию его друзей и защитников – Тамарцева и Арбузова. Ему было приятно, вдвойне приятно еще и оттого, что в игре, и притом на его стороне, принимал участие космический гость, живший сто тысяч лет тому назад, но в метафорическом смысле вновь оживший и воскрешенный.

5

Анастасия Сергеевна зашла в «Гастроном» и купила курицу. Хотя Арбузов ни разу не жаловался ни на кишечник, ни на печень, все же завидным здоровьем он не отличался. У него страдали нервы. На днях он пришел из института, отказался от еды, лег на диван и долго лежал на спине, рассматривая потолок ничего не видящими глазами.
Анастасия Сергеевна тихо спросила:
– Опять Архиерейская Борода?
– Да.
– Неужели он сильнее всего института? Партийной организации?
– Дело не в этом.
– Но есть же на земле правда?
– Есть, – ответил Арбузов. – Бог видит ее, да не скоро скажет.
– А ты не принимай все это так близко к сердцу.
– Пробовал. Но сердце глупое. Не хочет считаться с твоим доводом и доводами рассудка. В институте поговаривают, что Глеб Морской собирает материал для фельетона. Ты когда-нибудь читала фельетоны Морского? Не читала? Напрасно. После его фельетона остается только одно – живым лечь в гроб.
– Преувеличиваешь.
– Нисколько. Это самый талантливый фельетонист. Он начинен юмором, яростью и жаждой правды.
– Но правда на вашей стороне. За вас весь коллектив, разве вы не пробовали переубедить Морского?
– Пробовали, но он влюблен в Бороду. Он настолько влюблен, что не видит ничего, кроме того, что подсовывает ему Борода. Ему невдомек, что причину конфликта надо искать не в бухгалтерских книгах и не в Ученых записках, а в сердце Бородина, в его страстях. Только там и нигде больше. Оставим, Туся, этот разговор. Он не сулит нам ничего приятного…
Анастасия Сергеевна спешит домой. Несет в правой руке корзину, в левой держит курицу. Курица свежая. Отличный будет суп. Наваристый. И мясо нежное, не обременительное для желудка.
Вот так и течет время, течет в забегах, но ведь без забот и хлопот нет никакого смысла в жизни.
На прошлой неделе Арбузов принес книгу, купленную в букинистическом магазине. Старое, дореволюционное издание. Книга так прямо и называется: «В чем смысл жизни».
– В чем же он, этот смысл? – не удержалась Анастасия Сергеевна, спросила мужа, читавшего эту книгу.
Он улыбнулся, потрогал свою мефистофельскую бородку и посмотрел с любопытством.
– А тебя это в самом деле интересует?
– Суп остынет, – сказала она. – И потом, мне еще в детстве говорили, что читать во время еды вредно.
– Не знаю, вредно ли. Не уверен. Физиология еды с этой стороны мало изучалась. Так тебя в самом деле интересует смысл жизни?
Вопрос звучал обидно, словно ее, Анастасию Сергеевну, ничто не могло интересовать, кроме домашнего хозяйства.
Арбузов зевнул. Подошел к письменному столу, вынул из папки экслибрис, приклеил к внутренней стороне обложки. Потом взял печать, подышал на нее и прижал к титульному листу. «Из книг А. В. Арбузова».
Когда Арбузова не было дома, Анастасия Сергеевна попробовала вникнуть в содержание книги. Но трудно. Слишком трудно. Книга написана сложным, непонятным языком. А в послесловии так и сказано, что смысл жизни открывается только философу и мыслителю. А Анастасия Сергеевна не мыслитель.
В кухне было уютно. Анастасия Сергеевна налила воды в кастрюлю, положила туда курицу и поставила варить.
Вечером Арбузов диктовал, Анастасия Сергеевна печатала на машинке.
«Писатели и психологи, – диктовал Арбузов, ходя по комнате, – и не подозревают, что духовная индивидуальность и самобытность какими-то еще не изученными закономерностями связана с индивидуальностью биохимической».
Анастасия Сергеевна поставила точку и взглянула на бледное, осунувшееся лицо мужа.
– Ну, что в институте?
– То же самое.
– А что Архиерейская Борода?
– Перешел в решительное наступление.
Анастасия Сергеевна вздохнула.
– Ты не забудь, Андрюша, принять ванну. Ничто так не успокаивает нервы, как ванна.

6

Иван Степанович прислушался, Радик говорил нетерпеливому, горячему, размахивающему руками Кегяну:
– Ну хорошо. Ты почти мастер спорта. Альпинист. Ты дышишь экономно. Подсчитываешь каждый вздох, но обыкновенному, нормальному человеку, не альпинисту, не водолазу, не современному Плюшкину, в сутки нужно двести литров кислорода. Подсчитай-ка, сколько тебе понадобится кислорода, когда ты отправишься в космическое путешествие этак годика на три?
– Немыслимо. Несколько эшелонов кислорода. А как доставить его? Железную дорогу туда еще не проложили. Где выход? Не вижу.
– Есть один выход, Кегян: везти с собой хлореллу. Растение неприхотливое. Оно и будет снабжать тебя кислородом.
– Я не вегетарианец, – сказал Кегян сердито. – Ну, пока. До свидания, Иван Степанович.
Иван Степанович спросил сына, когда ушел Кегян:
– Что он, в самом деле куда-то собирается?
– Да нет. Горячий он человек. Кипятится. И кипятится зря. Выше себя не прыгнешь. Чем горячиться, лучше хладнокровно подсчитать. Кислорода действительно надо много, отец. Но нельзя же за это сердиться на физиологию… Он, Кегян, «не вегетарианец». А я что, вегетарианец?
– И ты тоже не вегетарианец.
Отец посмотрел на сына и подумал: «В успехах Радика есть и кое-какие мои, отцовские, заслуги. Кто давал деньги на книги? Кто ежемесячно выписывал для Радика журнал „Техника – молодежи“? А мать только потакала слабостям, боялась, чтобы не переутомился».
Разумеется, это он, отец, простой рабочий человек. Он и еще Советская власть, следящая за тем, чтобы не захирели таланты.
– Послушай, Радик. Если двести литров в сутки – так, значит, и говорить не о чем. А человек не таков, чтобы усидеть на Земле. Я понимаю Кегяна. Он правильно горячится. Ну а ты что же, подсчитал и махнул на это дело рукой? Так, что ли?
– Если бы я махнул рукой, я бы не думал о хлорелле… Вчера разговаривал с одним ботаником…
Но Иван Степанович уже не слушал. Он весь отдался мысли, только что пришедшей ему в голову.
– Двести литров кислорода в сутки, – повторил он, – крепко же привязала нас к себе Земля.

7

«…Бомба, сброшенная немецким летчиком, не только убила трех студентов исторического факультета, моих помощников, но она разрушила самый удивительный мост из всех когда-либо существовавших мостов.
Этот мост соединял наше время с мустьерской эпохой и с той эпохой, которая наступит через несколько тысяч лет. Три разные эпохи на миг связались друг с другом, как те лихорадочно пульсирующие секунды и минуты, пока я держал в рунах огромный череп неизвестного, но несомненно человеческого существа. Потом череп исчез. Распалась связь времен. Превратилась в ничто. Я много раз восстанавливал в памяти эти пульсирующие секунды и минуты. Сейчас они мне кажутся более напряженными, чем тогда. Над нами тогда синело безоблачное июньское небо. И никто из нас не думал, ни студенты, ни я, что через несколько часов будет взорван мост, строителями которого мы себя считали.
Помню, как мы обедали перед палаткой у костра. Над костром в черном от копоти котелке кипел и бурлил чай. Он пахнул костром так же, как пахнул костром густой бараний суп и компот из сухих фруктов.
Череп лежал в палатке. Один из трех студентов, самый младший, Коля, то и дело забегал в палатку взглянуть на него. Он словно боялся, что череп исчезнет, превратится в ничто. И он оказался прав, смешной и милый Коля, погибший в ту страшную ночь.
Оба Анатолия смотрели на Колю свысока. Они его почти презирали. За то, что спать любит Коля, не высыпается. За то, что скучает по дому и часто пишет кому-то письма.
Я думал, что Коля пишет письма девушке. А оба Анатолия сообщили по секрету, что Коля пишет маме.
Коля был сильно взволнован. Оба Анатолия тоже были взволнованы, но быстро пришли в себя и сейчас старательно делали вид, что не произошло ничего особенного. Подумаешь, какой-то череп! Они еще не такое найдут. Откроют неизвестную цивилизацию…
Оба Анатолия антропологией интересовались мало. Они специализировались по истории материальной культуры родового общества. И кажется, не вполне понимали грандиозность значения нашей археологической находки.
Коля, любивший поспать и писавший письма маме, страстно увлекался антропологией и сразу понял, что наша находка внесет с собою бурю во все антропологические кабинеты мира. Коля был возбужден. Он закидывал меня вопросами.
– Обождите, Коля, – сказал ему я. – И ешьте компот. Сегодня мы нашли череп, а завтра, может, найдем предметы культуры, созданные обладателем такого большого черепа.
– Надеюсь, не каменные рубила?
– Скорей остатки корабля, прилетевшего сюда с неизвестной планеты сто тысяч лет тому назад.
Оба Анатолия усмехнулись. У них у обоих выработался характер настоящего археолога, трезвого, недоверчивого, строгого к чужим и своим ошибкам. Один из них сказал:
– Или зубную щетку, которой чистил зубы марсианин.
Коля, который успел уже основательно изучить череп, ответил:
– Насчет зубов у него не очень. Редуцировались от употребления химической и синтетической пищи. Ему зубная щетка не нужна.
– Зато тебе нужны… не щетка, а очки. Уверен, что это вымершая или зашедшая в тупик боковая ветвь. Двоюродный брат кроманьонского человека.
– Это сто-то тысяч лет тому назад?
– Двоюродный брат мог быть намного старше.
– А зачем ему такой череп в мустьерское время? С таким черепом делают не каменные рубила, а камеру Вильсона для космических лучей.
Спор между двумя Анатолиями и Колей уже не носил академического характера, как это было вначале. Коля стоял красный, зачем-то махал деревянной ложкой. А Анатолий-старший ворчал:
– Иди лучше спать или сходи на почту, отправь письмо маме.
– Довольно, ребята, – сказал я. – Хватит. Имейте немножко терпения. Неужели, найдя череп, мы не отыщем хоть что-нибудь еще?
А секунды и минуты пульсировали и на моих больших ручных часах, переделанных из карманных, и в нетерпеливом сердце Коли, и в насмешливо-трезвом сознании двух Анатолиев. Всех нас четверых томило предчувствие не то большой радости, не то такой же большой беды.
Когда это случилось, и, чуточку оправившись от удара взрывной волны, я стоял возле огромной воронки, я чувствовал себя так, словно украл свою жизнь у беды. Отчаяние овладело мной.
– Коля! – повторял я. – Бедный Коля! Что я скажу твоей маме?
Прошло почти двадцать лет, но я вижу все это так, словно это случилось вчера…
Готовясь к докладу в Географическом обществе, я мысленно восстанавливал утраченное, когда случай подсунул нам находку и сразу же ее отобрал. Я восстанавливал утраченное минута за минутой, словно нужный мне сейчас день мог быть реставрирован, но время не поддается полной реставрации, и в моей памяти уцелело не так уж много подробностей, остальное исчезло безвозвратно.
Мне хотелось построить доклад в форме бесхитростного рассказа. Поменьше всяких гипотез и обобщений, побольше фактов. Но как раз фактов-то и не хватало у меня, особенно если учесть, что открытие было археологическое… Впрочем, не просто археологическое, а к тому же и астроархеологическое. Вот на эту частицу «астро» я и надеялся… Когда речь идет не о Земле, а о далекой неизвестной планете, от ученого нельзя требовать сотни фактов. Археолог привозит из экспедиции подчас бесчисленное множество пронумерованных и зарегистрированных предметов. И эти предметы, разложенные на столах, поражают каждого своей вещественной объемностью, своей наглядной осязаемостью. Пролетели десятки тысяч лет, а эти каменные топоры, кремневые или обсидиановые наконечники стрел лежат перед тобой новенькие, а главное, вещественно реальные, не менее, а может, еще более реальные, чем столы, на которых они лежат, чем стены музея или института. С астрономом дело обстоит иначе. Он предъявляет Фоме неверующему спектографический снимок… Что еще он может предъявить? Так я разубеждал себя. А дни приближались.
Накануне мне позвонили из Географического общества.
– Проектор понадобится? – спросили меня.
– А как же. Непременно.
– И у вас много диапозитивов?
– Всего-навсего один снимок, – ответил я и повесил трубку.
Да, всего один снимок, давно уже взятый под подозрение Апугиным. Может, лучше отказаться от доклада? Еще не поздно. Позвонить утром и сказать – ангина или грипп.
Разумеется, я не позвонил и не отказался.
В большом зале Географического общества собрались географы, геологи, геофизики, астрономы. Археологов, конечно, не было, кроме одного апугинского аспиранта. Его, вероятно, прислал сам Апугин, чтобы быть в курсе дела.
В первом ряду сидела какая-то очень старенькая старушка, приложив к уху слуховую трубку.
Затем прозвенел звонок, и председательствующий сказал:
– Слово для доклада предоставляется Сергею Сергеевичу Ветрову…»

8

Р о б о т – с о б е с е д н и к. Ну что, влюбился? И в кого? В девчонку, у которой нет даже имени. Они еще не доросли до имен, эти троглодиты. Имя, это звуковое отражение личности, – словесное подобие каждого «я». А она, эта сомнительная красавица, не умеет отделить себя от стада.
П у т е ш е с т в е н н и к. От орды.
С о б е с е д н и к. Нет, от стада. Не будем вдаваться в этнологические тонкости. Этнология – древняя, мертвая наука. А я – не ты. Я не люблю копаться в древностях.
П у т е ш е с т в е н н и к. Я тоже не люблю.
С о б е с е д н и к. Допустим. И ты не любишь. Но тогда у тебя нет никаких оправданий. Так ты мог бы сослаться на интерес к этнологии, на желание изучать первобытное сознание. А без этнологии какие у тебя найдутся оправдания?
П у т е ш е с т в е н н и к. Мне незачем оправдываться. И перед кем? Уж не перед тобой ли?
С о б е с е д н и к. Оставь этот высокомерный тон. Мой интеллект ненамного ниже твоего. Но тебе плевать на интеллект. Ты увлекся доинтеллектуальным существом, первобытной девчонкой, едва прозревшей, чтобы обозначить звуками самые элементарные предметы, еще не словами, а именно звуками. Но сама себя она еще не в силах осознать как нечто, не сливающееся с миром. У нее нет имени. Для нее «я» почти сливается с «ты» и с «он». Эволюция еще не перерезала эту пуповину. Ты очень удивился, когда узнал, что она боится слить свое «я» со звуком, который бы ее отделил от стада. Ну, орды, если уж ты так настаиваешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19