- Вот вам, на первый раз довольно! - сказал он. Потом все принялись за завтрак. Чиханов говорил, рассказывал анекдоты, делал удачные карикатуры общих знакомых. И все трое смеялись, завтракали, пили вино, как ни в чем не бывало.
Посидев еще немного, поговорив с Чихановым, князь пожал им обоим руки и уехал.
Чихановы точно ожили. Он энергически потряс сотенными бумажками; одну отдал жене, а остальные спрятал в карман.
- Ну, теперь недели на две разжились! Вот сто рублей тебе, а остальные мне!
Он захохотал. И с этими словами разошлись в разные стороны.
Он не зашел к Ивану Ивановичу отдать долг за квартиру, а тихо проскользнул поспешно мимо него, выкупил у портного свое платье, потом достал себе билет в театр, в первых рядах, потом пообедал во французском ресторане, вовсе не печенкой, а как следует: пятью блюдами, с бутылкой доброго вина. Так прошел у него второй и следующие дни.
А она, жена его, заехав в Гостиный двор и к портнихе-француженке, оделась скромно, но прилично, в черном платье, с подвязанной щекой, будто от зубной боли, и поехала к знакомым богатым барыням клянчить на бедность, и добыла в свою очередь рублей двести.
Когда-то Чиханов служил в военной и гражданской службе, вертелся в большом свете, жил долгами, но был всегда франтовски одет, принят в лучших салонах. Его называли "cidevant jeune homme", "ловким малым", а кое-где и "пустым человеком". Но ему дела ни до чего не было, он хлопотал только о том, как бы прожить весело день. Жена его была как-то в тени я жила своей особенной жизнью.
К обеду сходятся обыкновенно все - все и у графа сошлись. Граф-генерал, графиня, дети их, тоже и гости сели за стол.
Важный чиновник Вальнев, на другой стороне, приехал из своего присутствия, пообедал, лег спать. Живущие над ним девицы давно отобедали и ушли куда-то в гости. Опять купец Гвоздев проводил их с крыльца своего магазина, с поклоном и с улыбкой восторга глядя им вслед.
Генерал-граф прислал "просить", так выразился человек, а граф велел попросту позвать к себе управляющего домом.
- Любезный Иван Иванович! - сказал он по-своему ласково, но выходило это не ласково. - Садись, садись здесь.
Он показал ему стул. Он говорил ему то "вы", то "ты" и не знал, как с ним обращаться. Этот Иван Иванович был только титулярный советник и не любил соваться вперед своим знанием и образованием.
- Вот что, - сказал граф, - у меня на кухне лишний повар, - мне сегодня только об этом сказали, - нельзя ли его пристроить?
- Отчего же, можно! - подумав, с неизменной улыбкой отозвался Хохлов. - Место готово, хоть сейчас!
- Так чего же лучше? Если готово, то и мешкать нечего!.. - сказал граф.
- Только там денег не платят, - заметил Иван Иванович, со своей неизменной улыбкой.
И сам граф и гости его залились смехом. У графа даже эполеты заплясали на плечах. Все, выпуча глаза, смотрели на Ивана Ивановича.
- Заставят поработать вашего повара с месяц, или около того, потом и откажут: "Не хорош, мол, не годится", - скажут ему и дадут что-нибудь из милости, что вздумают, в вознаграждение.
Опять граф и гости его засмеялись.
Все это, кажется, Иван Иванович выдумал, то есть "место для повара, где денег не платят", чтоб граф не приставал к нему со своим предложением. По крайней мере, идучи от графа к себе домой, он усиленно чему-то улыбался.
Настал вечер. Чиновники, жившие под Чихановым, давно отобедавшие, каждый чем-нибудь занимался. Один читал какую-то книгу, другой рассматривал дело из своей канцелярии, а третий, постарше, по фамилии Брагин, служивший по особым поручениям при одном директоре департамента, что-то усердно писал, бормоча про себя: "И на сию командировку положить ему, Лязгину, прогонные по чину... всего 200 рублей, да суточных, примерно, по 4 рубля, итого..." Он положил перо.
- Маланья! - крикнул он кухарку.
Минуты через две в комнату вошла пожилая, бойкая женщина. Брагин хлебнул из стакана пунша.
- Маланья! - повторил он.
- Чего вам, я пришла! - сказала Маланья.
- Если б ты теперь словила на дворе петуха и передала его соседям, а полиция предписала бы, во что бы то ни стало, отыскать этого петуха...
Маланья не вдруг поняла сказанное, и сначала, разиня рот, подумала с минуту, потом, кажется, смекнула.
- А как она, ваша полиция, отыщет его? Я бы взяла и отдала дворнику через задний ход... - проворно сказала она.
- Погоди, погоди! - нетерпеливо перебил ее Брагин. - Квартальному начальство выдало бы десять рублей за этого петуха...
- Весь петух-то не стоит и тридцати копеек: за что же давать, десять-то рублей? Да не отыщет она никак, ваша-то полиция, когда я отдам дворнику через задний ход, а десять рублей пропадут!..
- А вот здесь посылают офицера и дают прогонные и суточные по чину, тогда как дело-то все в трехстах рублях.
Один из чиновников, Юхнов, вскочил из-за стола.
- Да что вы, Андрей Тихонович, опять за свое: теперь стали начальство бранить!
- А что, не нравится! - сказал Брагин, смеясь и прихлебывая пунш.
Третий чиновник, Понюшкин, только усмехнулся. Маланья посмотрела на них всех троих, утерла фартуком нос и ушла к себе.
- Я думала, зовут за делом, а они вот что выдумали? У меня еще посуда не мыта! - ворчала она.
В это время раздался звонок. Явился курьер от экзекутора того департамента, где служил Брагин, и объявил последнему, что завтра уезжает за границу директор с супругой, так не угодно ли проводить их превосходительство на станцию. "Так, мол, экзекутор велел сказать".
- Разве завтра? Ведь директор хотел ехать на той неделе! - возразил Брагин и в это время хлебнул пунша из стакана. Он сказал курьеру: "Хорошо, скажи, что буду". Курьер ушел.
- Тут занимаешься делом, вдруг изволь провожать директора на станцию!
Он вздохнул.
- Или в праздник, например: чем бы отдохнуть у себя дома, надо поздравлять начальство! И выходит - суета сует!
Он даже плюнул. Юхнов бросил перо и вскричал:
- Вы опять, Андрей Тихонович, на начальство роптать!
- Что, не понравилось вам? - язвительно заметил Брагин. - По-вашему, молчи! Ха-ха-ха!
Понюшкин опять только усмехнулся.
В тот же вечер у графа уселись играть в карты, а к графине собрались молодые люди и девицы и вместе с графскими детьми занялись музыкой.
Швейцары оба все ссорились между собой. Статский швейцар спорил с военным о том, чьи гости важнее - графа или графини.
- У моего-то графа вон какие, все в звездах! А один гость ездит, махонький такой: чего-чего на нем нет! У вас таких не бывает!
- У нас-то?! - с презрением отозвался статский. - Да у нас такие бывают княгини и графини, что вам и во сне не видать!
- Легко сказать! - отозвался военный. Купец Гвоздев с порога своего погреба продолжал следить восторженным взглядом за обеими девицами. Те торопились пройти мимо или ворочались, заметив его, домой, перебраниваясь между собой о том, к кому относятся эти комплименты. Ни одна из сестер не хотела брать их на свой счет. Дело в том, что они были дочери умершего коллежского советника, следовательно, в некотором роде дворянки, а он только купец.
Что касается Брагина, хотя он зарычал, как бульдог, на извещение экзекутора об отъезде за границу директора и его жены, но на другой день явился на станцию с глубоким поклоном этому самому директору и букетом цветов его супруге. Он не только не был пьян, но был прилизан, причесан и в свежем вицмундире. Он и экзекутор были между собою приятели и любили вместе выпить. Они жили, что называется, душа в душу, то есть рука руку мыли. Оттого Брагин и получил извещение от экзекутора об отъезде директора за границу.
- Сюда, сюда, ваше превосходительство, сюда пожалуйте! - твердили взапуски экзекутор и Брагин, приглашая директора на назначенные им места в вагоне.
Директора, кроме родных и знакомых, еще провожал заступивший его место в его отсутствие вице-директор, какой-то немец Шлеппе, человек тихий и добрый. Он приехал сюда, как для приличия проводить директора, так и для того, что директор давал ему кое-какие наставления, что делать в его отсутствие.
- Да, да, будет исполнено, все будет! - говорил в ответ Шлеппе.
Поговорив с ним, директор обратился к Брагину:
- А вы, Брагин, не забудьте дела, которые я вам поручил...
- Как можно забыть, ваше превосходительство! Сделаю все, все, до дела Лязгина включительно...
- Да, дело Лязгина... Да, да, - прервал директор, - ведь я вам его передал?
- Как же, ваше превосходительство, оно у меня: Лязгину назначено двести рублей на командировку, да прогонных по чину. Бумага у меня готова...
- Так Иван Богданович подпишет мои распоряжения, офицер получит деньги и отправится... Да... да... Что еще я хотел сказать? - торопился директор.
- Пойдем скорее! Мы опоздаем! - говорила между тем директорша и наскоро отдавала горничной разные мелкие вещи для размещения их в вагоне и в то же время прощалась с родными и знакомыми.
- Adieu, ma chиre, - кричали ей разные голоса. - Пишите чаще! Прощайте! До свиданья!
- Да, да; я еще что-то хотел объяснить, да как в этой суматохе объяснишь!.. Прощайте, прощайте!..
- А вам, Петр Петрович, - обратился директор к экзекутору, - я еще на квартире сказал, что без меня делать... Еще что-то я хотел сказать... говорил растерянный директор.
- Слушаю, ваше превосходительство, все будет сделано, - твердил, как сорока, экзекутор,
Курьер между тем принес квитанцию на багаж, сдачу и подал директору.
- Так прощайте, до свидания! - сказал директор, подав руку только вице-директору и своим родным.
- Прощайте, ваше превосходительство! - кричали все.
- До свидания! - повторили директор и жена его, высовываясь из вагона и кивая головой всем и каждому.
Больше всех юлил Брагин, подавая свой букет директорше и целуя ей руку, а директору отвешивал глубокие поклоны.
- Прощайте, счастливого пути вашему превосходительству и скорого возвращения!
- До свидания, до свидания! - раздавалось из вагона. Поезд тронулся и ушел.
Родные и знакомые разъехались. Вице-директор уехал к себе, Брагин и экзекутор, рука в руку, пошли вместе.
- Теперь мы покутим! - сказал Брагин. - Директор, слава Богу, уехал, а этот вице-директор, Иван Богданович, мякушка!
- И то мякушка, ты правду сказал! И ленивый какой - ужас! Плохо не клади бумаги, где стоит "вице-директор" - сейчас подпишет.
Брагин усмехнулся.
- Пойдем-ка лучше в место злачное и покойное, где ни печали, ни воздыханий... Туда, знаешь, на угол? - сказал он.
- Хорошо, да только мне надо забежать в департамент: там у меня дело есть, надо распорядиться.
- И мне нужно на часок-другой домой: у меня ведь бумаги о Лязгине не готовы, хоть я и сказал директору, что написал их. Пожалуй, завтра Иван Богданович спросит.
- Лязгин то и дело бегает к казначею: ждет не дождется, когда получит деньги.
Оба засмеялись.
- Так часа через два мы там опять... - сказал Брагин. - Знаешь?
- Знаю, знаю! - с усмешкой отозвался экзекутор, и приятели разошлись, чтоб в скором времени опять сойтись в трактире.
Какой же вывод сделать из всего этого! - Ровно никакого.
Прошел один, другой и третий май-месяцы... Их сменяли летние жары, потом осенние непогоды, зимние морозы и так далее. Дом стоят все на том же месте. Надо начать сначала: с голубей, воробьев и кошек. Первые выводили новые поколения, кошки тоже обзаводились котятами. И те, и другие вели между собою войну: кошки учили котят гоняться за голубями и воробьями, а воробьи и голуби, в свою очередь, так же, как и прежде, перелетали на другую крышу.
Дворники, может быть, все тот же Архип и его товарищ, по-прежнему ставили самовары и пили чай, потом принимались мести двор и улицу, в ущерб прохожим и проезжим, все с той же оговоркой: "полиция велит!" По-прежнему они плескали из шаек и полоскательных чашек воду на двор и мостовую.
По-прежнему проезжал по улице "сам" и, может быть, грозил пальцем дворникам и городовому. Швейцары графа и графини Решетиловых все ссорились между собой, по-прежнему разбирали, кому какие журналы и письма.
Граф Решетилов уехал на лето в свое имение хозяйничать. Жена его, послушав проповедников русских и нерусских, отправилась за границу на воды, с дочерью и гувернанткой. Дети их ушли в лагерь. Квартира опустела. Только оставленные беречь ее лакеи расселись на барских диванах и играли в носки и в свои козыри.
Важный чиновник, выпросив себе у начальства еще какую-то лепту, сосватал себе невесту, в купеческом семействе, как он хотел, с большим приданым. Теперь он заводит экипаж и лошадей, и высматривает в газетах, не продается ли где-нибудь подешевле и то и другое. Он заметил в какой-то газете, что выгодно продается пара вороных, с белою во лбу отметиной. Кроме того, он убирает свою квартиру, заводит мебель, зеркала и ковры, все руководясь газетами. Да еще у своего начальства выпросил крупную сумму на свадьбу.
Чиханов рад бы переехать с квартиры с женой на другую, более ему подходящую, но его не пускает неумолимый Иван Иванович. Он считает за ним две трети незаплаченных денег. Чиханов клянется заплатить, лишь только будут у него деньги. Но Иван Иванович не верит. Он очень искусно переписал его вещи на хозяина дома за долг и только все улыбается. Чиханов забегал к нему раза три, но, видя его непреклонность, вдруг бросил все - куда-то исчез. Июнь и июль он прожил в одном семействе, в августе с кем-то попал за границу, в сентябре явился оттуда франтом и ни о чем по-прежнему не заботился, предоставив жене своей распоряжаться, как она знает. Та уехала на лето с одной богатой барыней в ее имение, оставив присматривать за квартирой какую-то старуху из богадельни.
Девицы-сироты продолжают одна худеть, другая толстеть, и все бранятся между собой о том, к кому относятся комплименты купца Гвоздева. Этот продолжает восхищаться ими с порога своего магазина.
Чиновник Брагин теперь уже управляет отделением. С экзекутором он по-прежнему закадычный приятель и получил казенную квартиру.
Кончив все дела в департаменте, они садятся за карты и к ночи расходятся по своим квартирам, не совсем трезвые. Брагин, с вечера, после пунша, либеральничает напропалую и бранит, как всегда, свое начальство, а утром является к директору почтительным чиновником.
Юхнов служит в отделении Брагина и приютился на маленькой квартире в казенном доме под крылышком Брагина. Когда этот выпьет вечером пунша, Юхнов по-прежнему возмущается за либеральные его выходки против начальства. Утром же Брагин, отрезвившись, во всем соглашается с ним и пользуется его услугами.
Жизнь все жизнь, понемногу движется, куда-то идет все вперед и вперед, как все на свете, и на небе, и на земле... Только, кажется, один Иван Иванович как будто не изменился. Он по-прежнему управляет домом, живет и лето и зиму постоянно в городе, со всеми говорит шутя и все улыбается. Да, он, как будто, не изменился.
А почему же он отговорил от квартиры, вакантной после Брагина, каких-то длинноволосых молодых людей и стриженую барышню, и поспешил отдать ее какому-то своему, по-видимому, приятелю, прозванному им "философом", с которым он ничего общего не имел?
Тот лет десять все составляет какой-то лексикон восточных языков, да кроме того занимается астрономией, перечел все авторитеты от Ньютона, Гершелей, до какого-нибудь Фламмариона, и все хочет добиться, есть ли жители на Венере, Марсе и других планетах, какие они, что делают и прочее?
Он тоже охотник рассуждать об отвлеченных предметах и говорит, все говорит, когда к нему зайдет Иван Иванович! А этот последний заходит туда каждый день, слушает философа одного молча и серьезно, улыбаясь только его сестре, молодой вдове, на которой будто бы, как рассказывают злые языки в доме, он не прочь и жениться. Он и дачу нанял под городом близко, перевез туда брата и сестру, и кончив свои занятия в доме, ездит туда ежедневно, обедает с ними и поздно вечером возвращается в город.
Почему же все это? А будто не изменился! Нет, видно, изменился и он и его жизнь идет куда-то вперед, как все на белом свете...

1 2