А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Издательство «Искусство»; 1989
Аннотация
Комедия в двух актах
Франсуаза Саган
Сиреневое платье Валентины
Действующие лица
Валентина — дальняя родственница Мари
Серж — сын Мари, художник
Мари
Лоранс — девушка Сержа
Мэтр Флер — нотариус
Оракул — мажордом
Жан Лу — муж Валентины, кинематографист
АКТ первый
Номер в довольно дешевой гостинице две постели. Одна дверь выходит в коридор, другая — в соседнюю комнату.

СЦЕНА ПЕРВАЯ
Входят Серж и Валентина. Ему двадцать пять, ей тридцать семь лет. Он несет чемодан, Сделав два шага, она останавливается.
В а л е н т и н а (весело). Но здесь прелестно!.. Какой вид!..
С е р ж. На крыши.
В а л е н т и н а. Крыши — это очень красиво. Они бывают синие, розовые… Париж отсюда похож на Рим. А вам не нравятся крыши?
С е р ж. Конечно, нравятся. Как и набережные и лица. Как все, что хочется рисовать.
В а л е н т и н а. Да, правда. Мари говорила мне, что вы художник.
Вернее… хотели бы им быть.
С е р ж. Вы правильно подметили: хотел бы.
В а л е н т и н а. Согласитесь, как нелепо: десять лет я не видела своего любимого племянника, и все, о чем я могу его спросить: «Вы любите рисовать»?
С е р ж. Почему «любимого»? Значит, у вас есть нелюбимые?
В а л е н т и н а (удивленно). Но…
С е р ж. Разве кроме меня у вас есть еще племянники?
В а л е н т и н а. Нет, но это не мешает мне вас любить. (Смеется.)
С е р ж. Вам не мешает, а меня обязывает. Мне кажется, ваша кровать вот эта. Шкаф — вот. Когда моя мать вернется после своего ежедневного устрашающего визита к нотариусу, она поможет вам устроиться.
В а л е н т и н а. Почему — устрашающего?
С е р ж. Потому что она его запугивает до смерти. Что может поделать бедняга, если мой отец скончался, не приведя в порядок ни своих чувств, ни своих капиталов? Вы ее знаете лучше меня: каждое утро, как только она открывает глаза, у нее руки чешутся выцарапать глаза нотариусу.
В а л е н т и н а. Я всегда ею восхищалась.
С е р ж. Вы этим можете восхищаться?
В а л е н т и н а (пока он говорит, достает из чемодана три цветка, ставит в стакан для полоскания зубов. Живо реагируя на его слова).
Разумеется. Энергия восхитительная вещь. Я говорю об этом с полным незнанием дела. Хотя на протяжении всей моей жизни для меня это был огромный камень преткновения. Еще в школе: «недостаточно энергична. Не старается. Способна на большее». Потом на танцевальных вечерах мнение матерей: «могла бы добиться большего», И в конце концов, даже муж, в самом интимном — «способна на большее, не старается». (Смеется.) Я вас шокирую.
С е р ж. Не знаю.
В а л е н т и н а. На всякий случай, извините, пожалуйста. Мне не удается… как бы сказать.., словом, есть в жизни вещи, над которыми смеюсь только я. Не то чтобы я улавливала какие-то подтексты, боже упаси, или ассоциации, смешные только для меня одной, но жизнь, в ее самых обычных проявлениях, часто мне кажется забавной и нелепой, в то время как другие этого совсем не находят. Не знаю, смогу ли я перемениться.
С е р ж. Вы не хотите чего-нибудь выпить?
В а л е н т и н а. А здесь можно заказать, чтобы принесли в номер?
С е р ж. Нет. Но я могу сходить…
В а л е н т и н а. Нет, нет. Ненавижу утруждать молодых людей.
Насколько меня забавляет, когда вокруг меня суетится какой-нибудь старичок на террасе в Булонском лесу, на столько мне кажется недопустимым поднять с места молодого человека, одного из этих тяжеловесных мыслителей, полных дум, грозных замыслов, экстравагантных желаний. Вот он сидит, погрузившись в кресло, размышляя о жизни, воображая себе ее как, например, помещение, которое надо заполнить мебелью, или.., Я таких видела — сотни! У мужа, он продюсер. Кинематографисты! Ох, они!..
С е р ж. Неподъемные.
В а л е н т и н а. да. Я, наверно, слишком много говорю. А вы где спите?
С е р ж. Там. (Указывает на дверь в смежную комнату.) Тут же, за этой дверью. Если мама будет на вас нападать, сразу что-нибудь кидайте, туфлю, например… И я тут как тут. (В первый раз улыбается.) Мне иногда удается нагнать на нее страху.
В а л е н т и н а. На Мари?.. Вы меня удивляете! Мы вместе прожили пятнадцать лет, у тети Андре, словом, у нашей общей старенькой тети, о которой вы, конечно, слышали… да? Так я могла напугать Мари только.., в ее воображении.
С е р ж. Как это?
В а л е н т и н а. Понимаете, что касается лягушек, улиток, засунутых в чулки, привидений в ванной она была в сто раз сильнее меня. То есть, она была хладнокровнее, что ли… ей были непонятны мои страхи, вы улавливаете мою мысль? Я же, например, если мне каким-то чудом удавалось поймать ежа, тут же представляла себе, как Мари об него укалывается, пугается, и меня бросало в дрожь. Я не могла выдержать. Словом, я ставила себя на ее место.
С е р ж. А теперь?
В а л е н т и н а. А теперь у меня нет ежа, мой мальчик. (Смеется.)
С е р ж. Так как же это все-таки — в воображении?
В а л е н т и н а. Я рассказывала ей, какой ужас я испытывала, когда ставила себя на ее место, рассказывала ей о том страхе, который переживала за нее, о том, до какой степе ни она, в моем воображении, могла испугаться моего ежа. В реальной жизни она бы его просто схватила и выбросила в окно, но в конце концов я ее так убеждала, что она начинала чувствовать себя на моем месте — то есть, на своем. Боже мой, так о чем мы говорили?
С е р ж. О ежах.
В а л е н т и н а. Что за тема? Знаете, мой муж обожает темы. Он говорит, что я не знаю, что такое тема. Он говорит, что я не умею поддержать разговор. Но, в конце концов, поддерживать нужно того, кто сам не держится на ногах. Но! Но… Если разговор… или кто-нибудь другой… падает к вашим ногам — и бог свидетель, к моим падали часто, не будете же вы сразу ставить его на место, не так ли?
Должно быть мгновение, передышка, когда разговор замирает, теряет силы, ловит ртом воздух и сердце разрывается от жалости. (Заразительно смеется, Серж — тоже.)
С е р ж. Я вас представлял себе иной.
В а л е н т и н а. Не верьте первому впечатлению, К счастью для вас или к несчастью, но я всегда! неизбежно! в конце концов становлюсь такой, какой меня хотят видеть.
С е р ж. Это уже кое-что.
В а л е н т и н а. Что ВЫ этим хотите сказать?
С е р ж. Можно вообще никогда не стать не только таким, каким тебя хотят видеть другие, но даже самим собой.
В а л е н т и н а (смеясь). О!.. Самим собой!
С е р ж. Что значит — о!.. самим собой!?
В а л е н т и н а (нежно). Ничего. В том-то и дело, что ничего не значит. Что может значить дыхание, лицо, неясная надежда, хорошо сидящее платье, что еще?.. В чем тут я сама…
Входит Мари. Вид у нее решительный. Она снимает и бросает на диван очки, затем сумку и внезапно обнимает Валентину.
Мари…
М а р и. Валентина, ты бледная. Откуда ты? Бедный Сержик, нотариус кошмар. Трус и болван словом, идиот. Хватается за голову обеими руками с фальшивыми манжетами— но ведь головы-то нет. Это не человек, одна видимость.
На нем строгий костюм, говорит он — как будто умирает от усталости, он меня убивает. Я больше не могу, Валентина, сядь. А ты, Серж, незаметно удались.
Нет, останься. Все равно, она тебе все расскажет. И бог знает, в каких словах. Ну, в общем, рассказывай…
В а л е н т и н а (испуганно). Что?
М а р и. Ты знаешь — что. Что и на этот раз у твоего мужа очередная любовница. И что, как всегда, он попросил тебя на некоторое время уехать из дома. И что, как всегда, ты согласилась. Лишний раз прокатишься в Монте-Карло или на Балеары, с твоей обычной милой улыбкой. Не так?
В а л е н т и н а. Ты думаешь, все так просто…
М а р и. Все всегда — просто. С тобой. Это общеизвестно. Тогда почему ты заявляешься ко мне сюда, в эту жалкую гостиницу, в то время как я десять раз звала тебя в Рошфор, где по крайней мере приличный дом?
В а л е н т и н а. Представь себе… Ты знаешь, как это бывает…
Даниа, приятельница Жан Лу, сейчас у нас. Прекрасно.
М а р и (сардонически). Прекрасно.
В а л е н т и н а. Жан Лу дал мне чек, понимаешь, очень мило, огромный: на гостиницу в Монте-Карло. Так вот, я чек поставила…
М а р и. Ты чек ему оставила?..
В а л е н т и н а. Да нет… Поставила. Поставила и проиграла. В железку у Белени, в день отъезда.
М а р и. Ах, теперь ты еще и играешь! Ну, браво! Но, Валентина…
В а л е н т и н а. Ничего мне не говори, я в отчаянии. Так глупо пошла ва-банк, Я позвонила к тебе в Рошфор. И попала на старую мадам Дюпэн, которая мне все и рассказала. Что у тебя есть шансы выручить наследство Юбера…
М а р и. Жоржа.
В а л е н т и н а. Бог знает почему, но мне всегда казалось, что твоего мужа звали Юбер. Словом, что ты продала Рошфор и наняла знаменитого адвоката Флера, что ты здесь. Словом…
М а р и. Только ты всегда так говоришь «словом».
В а л е н т и н а. Как говорю?
М а р и. Никак! Ты всегда говорила: «словом», В конце концов, ты получила же мое письмо. В ожидании наследства Жоржа, а не Юбера никакого Юбера я никогда не знала — мы живем здесь, Серж, который вернулся из колоний три месяца назад, и, как ты видишь, — я, Твоя постель — вот. Оставайся с нами сколько захочешь, До тех пор, на пример, пока за тобой не приедет Жан Лу.
В а л е н т и н а. О! На этот раз все кончено. Мне ему больше нечего сказать.
М а р и. Так уж и нечего?.. Ну что ж, будем стариться вместе. Вместе росли, вместе будем стареть.
В а л е н т и н а. Скажи откровенно, я вам не помешаю? Как у тебя с деньгами?
М а р и. Не волнуйся. Если бы Жорж не пообещал той женщине, что все оставит ей… мы бы жили в «Рице», а не в этом отеле «Акрополь»!..
«Акрополь», что за название…
В а л е н т и н а. А я как раз говорила Сержу, что отсюда пре красный вид.
М а р и. Вид… Если в жизни что и прекрасно, Валентина, так это то, что не снаружи, а внутри. В своем доме. То, чем ни с кем не надо делиться.
Хотя, по правде сказать, стремление поделиться тебе всегда было присуще в высшей степени.
С е р ж. Дорогая мама, у вас с каждым днем развиваются и такт и вкус.
М а р и. Ты…
Они меряют друг друга взглядами.
В а л е н т и н а (быстро перебивая). Нет, ты понимаешь, Мари, ты подумаешь, что я.,. хм… притворяюсь, но меня, правда, скорее, забавляют эти увлечения Жан Лу.
М а р и. У тебя всегда были странные забавы.
В а л е н т и н а (краснея). Я хочу сказать… Словом, скорее, должно было быть наоборот… Потому что, знаешь, я тебе скажу, поверь мне, я, правда, лучше его, физически, во вся ком случае. Понимаешь, он начинает сдавать, и пить надо бы ему меньше, словом, мы как бы меняемся местами.
М а р и (потрясена). Неужели?
В а л е н т и н а. Разумеется, в нем больше жизненной силы, больше постой, как это он называет? — уменья жить. Именно, уменья жить. Словом, он говорит, что жизнь сочный плод, в который надо вгрызаться… а вместо этого только и делает, что ходит по зубным врачам. Словом, не могу же я на него сердиться за то, что он перепутал наши роли.
М а р и. Прекрасно. А у тебя никогда не возникало желания забрать себе его роль?
В а л е н т и н а (удивленно). Изменять ему? Боже мой, нет, конечно. Ты же знаешь, я его очень люблю.
Мари (передразнивая). «Я его очень люблю», С е р ж. Почему все-таки вы не хотите поменяться ролями? Вы думаете, в любом случае пьеса будет сыграна?
В а л е н т и н а. А вы так не думаете?
Серж. Нет.
Она заинтересованно смотрят друг на друга.
М а р и. Ох, как многозначительно и сколько туману! Прекратите! Имей в виду, что для Сержа жизнь — сплошная трагедия. Нам не до веселья, каждый день на повестке дня критика моих взглядов. Скоро дойдет очередь и до тебя.
Увидишь. И узнаешь, какая на нас лежит ответственность. О! Молодое поколение шутить не любит. Кто подписывал Мюнхенские соглашения? Я! Кто не помешал истреблению миллионов людей на войне? Я! Кто развязал войну в Алжире? Я!
С е р ж. Не берите все на себя — ночью глаз не сомкнете.
М а р и. Я сплю хорошо.
Серж хочет что-то сказать, но затем, пожав плечами, уходит из комнаты.
В а л е н т и н а. Ты его обидела.
М а р и. Надулся — пройдет.
В а л е н т и н а. Какая у тебя была необходимость посвящать его в мою личную жизнь? Все-таки это мой племянник, и мне бы не хотелось…
М а р и. Боишься, что «твой племянник» не будет испытывать к тебе должного уважения?
В а л е н т и н а. Во всяком случае, мне бы не хотелось, что бы он испытывал ко мне чувство жалости...
М а р и. Это еще почему?
В а л е н т и н а (удивленно). Потому что он мальчик.
Пауза.
М а р и. Ты не изменилась.
В а л е н т и н а (развешивает свои платья, оборачивается). В каком отношении?
М а р и. «Мальчик»! Еще в двенадцать лет… Что ты до сих пор продолжаешь в них находить?
В а л е н т и н а. Ну как же… привлекательность.
М а р и. Как я раньше не догадалась. Есть люди, всю жизнь которых можно выразить в нескольких расплывчатых словах. Для тебя что ценно: привлекательность, тюльпаны, балконы, развлечения, лень.
В а л е н т и н а (живо), Ну нет, извини, пожалуйста. Я ни когда не была ленивой. Что хочешь, только не это. (Начинает раскладывать вещи быстрее.)
М а р и (сидя). Шляпки… Кстати, не укладывай их на мои чулки, мне завтра придется их перекладывать. Нет, и туфли я тоже завтра надену.
В а л е н т и н а. Прости меня, я никогда не умела наводить порядок.
М а р и. Да, «лень»— неточное слово. Чувствую я, что пока не вытряхну из нотариуса своих денег, придется терпеть, стиснув зубы. (Помогает Валентине.)
В а л е н т и н а. Ты права, так удобнее.
М а р и. Да? (Смеется.)
В а л е н т и н а. А чем Серж занимается?
М а р и. Рисует для рекламы. Разумеется, он хотел бы быть Ван Гогом, ты заметила, какой у него зловещий вид?
В а л е н т и н а (перестав раскладывать, садится на кровать и смотрит, как Мари распаковывает ее вещи). Я его понимаю. Я тоже хотела бы быть Ван Гогом. Или Вагнером.
М а р и. Почему?
В а л е н т и н а. Не знаю. Наверно, потому, что они создавали красоту и притом своими собственными десятью пальцами. (Рассматривает свои изящные руки.)
М а р и (останавливается перед ней с руками, полными вещей). Мне иногда кажется, что ты надо мной смеешься. (Посмотрев на недоумевающую Валентину, отходит к шкафу.)
В а л е н т и на (задумчиво). Ты говорила о тюльпанах… Знаешь, сейчас выводят удивительные сорта. У моего торговца цветами, то есть, бывшего торговца, часто бывают светло-голубые, восхитительные, В день отъезда я как раз хотела их купить. Но у меня было слишком много вещей. Такая жалость!
Тебе бы они очень понравились, М а р и (стараясь держать себя в руках). Скажи мне, Валентина. Помимо того, что твой муж тебя выставил, что ты проиграла миллион в железку и что твой цветочник выращивает голубые тюльпаны, неужели за два года в твоей жизни больше ничего не произошло?
В а л е н т и н а. Я знаю, я не умею рассказывать. Но, по существу, ведь и ты тоже не умеешь.
М а р и. А! Я не умею?
В а л е н т и н а. Боже мой, ну конечно, нет. Я не знаю, на пример, тяжело ли ты перенесла смерть Юбера — прости, Жоржа, я не знаю, волнует ли тебя, как складывается жизнь у твоего сына, я не знаю, можно ли опротестовать завещание твоего мужа, что из себя представляет в деловом смысле твой нотариус, как ты себя сейчас чувствуешь, ведь ты уже восемь лет страдаешь печенью, удалось ли тебе выгодно продать Рошфор, можешь ли ты..
М а р и (кричит). Перестань! Что на тебя нашло?
В а л е н т и н а. Мне надоело, что все требуют, чтобы я разговаривала серьезно. (Отворачивается.)
М а р и. Валентина! Валентина, у тебя слезы на глазах.
В а л е н т и н а. Да нет, да нет.
М а р и. Валентина… Валентиночка, родная, не плачь. Тебе будет очень хорошо с нами, уверяю тебя. Я так рада, что ты к нам приехала, Валентина.., Валентина, я тебя чем-нибудь огорчила?
Входит С е р ж с рисунком в руках.
С е р ж. Что происходит? Ты больше не кричишь?
М а р и. Нет.
С е р ж. Ну и ну… (Останавливается рядом с Валентиной, стоя щей к нему спиной.) Разумеется, это ты ее обидела?
М а р и. Разумеется. И Мюнхенские соглашения — тоже я.
С е р ж (Валентине). Мадам,..
М а р и. Она тебе тетя. Или почти.
С е р ж. Не называть же мне ее «тетей», В ее возрасте.
М а р и. Зови ее как хочешь, хоть «мадам Валентина», но утешь ее. Я не могу, чтобы она плакала. Пойду куплю чего-нибудь на обед. (Уходит.)
Серж становится на колени перед Валентиной, затем, не зная что делать, в нерешительности встает.
С е р ж. Может быть, я чем-нибудь могу вам помочь? Я понимаю. Ничего удивительного: утешить вообще никогда никого нельзя. Обрадовать, развеселить, понять — и то невероятно трудно. Но когда рядом плачет почти незнакомый человек..,
В а л е н т и н а. Я очень сожалею, это —нервы.
С е р ж. Ну и что, что нервы? Что может быть важнее нервов? А мы на них столько наваливаем. (Улыбаясь.) Ритм со временной жизни, недопустимый уровень шума, погоня за часовыми стрелками, перегрузки, загрязненность парижского воздуха, автомобильные гудки.
Валентина начинает смеяться, и он тоже.
В а л е н т и н а. Обожаю избитые фразы. А еще какие вы знаете?
С е р ж (радостно). Вот, пожалуйста: нависшая угроза, потеря понятия о человечности, гигантские скачки науки, сделка с совестью, стирание граней, потеря корней…
В а л е н т и н а. Эта мне больше всего нравится. Не дадите мне носовой платок?
1 2 3 4 5 6 7