итак, повторяю, воровать он начал, еще не умея ходить, лгать - еще не умея говорить, а в четыре с половиной года, повздорив с моей сестрой Ребеккой из-за горсти леденцов, он хватил ее по руке кочергой и вместо извинения сказал просто: "Так ей и надо, жаль, что не по голове!" Милый мой Аминадаб! Вспоминаю тебя и с презреньем смеюсь над всеми этими философами. Природа создала тебя для той жизни, которую ты прожил: негодяем был ты от рождения и до последнего вздоха, и ничем другим не мог быть, как бы ни сложилась твоя судьба; и счастье еще, что ты родился в такой семье; ибо, будь ты воспитан в любой другой вере, кто знает, каких бы ты натворил серьезных бед! Автор "Ришелье", "Сиамских близнецов" и пр. любит повторять такую сентенцию: "Poeta nascitur non fit" Поэтом рождаются, а не становятся (лат.)., желая сказать, что, как он ни тщился стать поэтом, ничего у него не вышло; а я скажу: "Canalius nascitur non fit". В нас все от природы, что бы там ни болтала мисс Эджуорт.
Итак, в то время как отец его, женившись на деньгах, влачил в пышных хоромах существование галерного раба, а мать, как говорится, покрыв грех венцом, жила степенной мужнею женой в своей деревне, юный Том Биллингс рос там же, в Уорикшире, забытый и отцом и матерью. Но было ему вредиачертаво от Рока однажды воссоединиться с ними и оказать немалое влияние на судьбу обоих. Порой путешественник в Йоркском или эксетерском дилижансе задремлет уютно в своем уголке, а проснувшись, видит, что он уже перенесся на шестьдесят или семьдесят миль от того места, где Морфей смежил ему веки; вот и в жизни подчас мы сидим неподвижно, а Время, бедняга-труженик, бежит и бежит себе, днем и ночью, без передышки, без" остановки хотя бы на пять минут, чтобы промочить горло, и будет бежать так до скончания века; так пусть же читатель вообразит, что с тех пор, как он в последней главе расстался с миссис Хэйс и с другими почтенными персонажами этой повести, промчалось семь лет, в течение которых все наши герои и героини шли предначертанными им путями.
Не столь уж приятно описывать, как муж семь лет плотничал или занимался иным каким ремеслом, а жена семь лет беспрестанно точила его, бранилась и проклинала свою долю; по этой причине мы и решили опустить рассказ об этих первых супружеских годах мистера и миссис Джон Хэйс. "Ньюгетский календарь" (бесценное пособие для всех популярных романистов нашего времени) сообщает, что за эти семь лет Джон Хэйс трижды или четырежды покидал свой дом и, побуждаемый вечным недовольством жены, пробовал приискать себе новое занятие; но всякий раз, прискучив этим новым занятием, очень скоро возвращался к семейному очагу. Потом родители его умерли, оставив ему в наследство малую толику денег и плотницкую мастерскую, где он до поры до времени и продолжал работать.
А что же сталось за эти семь лет с капитаном Вудом, иначе говоря, с Броком и с прапорщиком Макшейном - единственными, о ком мы еще ничего не сказали? Примерно еще с полгода после пленения и освобождения мистера Хэйса эти достойные джентльмены с должной осмотрительностью и с заслуженным успехом предавались занятию, прославленному подвигами знаменитого. Дюваля, хитроумного Шеппарда, бесстрашного Терпина и многих других героев известнейших наших романов. И настолько прибыльным было это занятие для капитана Вуда, что пошла молва, будто где-то у него припрятан целый клад; и, верно, он бы еще и еще приумножал свои богатства, если бы его воровская карьера вдруг не оборвалась по велению Рока. Они с прапорщиком угодили на каторгу - стыд сказать! - за кражу трех оловянных кружек; дело было в Эксетере, куда они прибыли только в то утро и никто их там не знал, поэтому никаких других обвинений им предъявлено не было. Однако же правительство ее величества со всей суровостью судило их за упомянутую кражу и приговорило к семи годам ссылки за океан, на каковой срок по существовавшему обычаю они были отданы в полную собственность виргинским плантаторам. Вот так - увы! сильные всегда поступают со слабейшими, и не одному честному малому пришлось проклинать тот день, когда он имел неосторожность вступить в столкновение с законом.
Итак, все итоги подведены. Граф в Голландии со своей супругой; миссис Кэт с муженьком в Уорикшире; мистер Томас Биллингс с приемными родителями там же неподалеку; а оба храбрых воина способствуют росту и процветанию табачных и хлопковых плантаций в Новом Свете. Все это произошло в антракте, а теперь динь-делень-динь-делень-динь-динь, занавес поднимается и начинается следующее действие. Кстати сказать, в конце представления занавес падает, но это только так, между прочим.
* * *
Предполагается, что на этом месте, как бывает в театре, оркестр начинает играть нечто мелодичное. Люди встают, потягиваются, зевают и снова усаживаются на свои места. "Кому угодно портеру, элю, лимонаду, сидру!" выкликают в партере, протискиваясь между рядами сидящих там джентльменов. Но, как обычно, никому ничего не угодно; и вот уже занавес снова идет вверх: "Тсс, тсс, тсс-сс-сс! Снимите шляпу!" - несется со всех сторон.
* * *
Уже шесть лет миссис Хэйс наслаждается супружеской любовью мистера Хзйса, но небо не пожелало благословить сей союз наследником и продолжателем рода. Она сумела забрать неограниченную власть над своим господином и повелителем, спешившим, в меру своих сил и возможностей, исполнить любую ее прихоть по части нарядов, увеселительных поездок в Ковентри и Бирмингем и тому подобное, - ибо Джон Хэйс, при всей своей скупости, научился не жалеть денег для ее и своего удовольствия; в когда все прихоти исполняются, то вполне естественно ожидать появления все новых и новых; так в конце концов ей вдруг взбрело на ум вернуть себе сына. Заметим, кстати, что она никогда не говорила мужу о существовании такового, хотя ее былая связь с графом не составляла для него тайны, - во время супружеских ссор миссис Хэйс любила вспомнить о роскоши и счастье, которыми некогда наслаждалась, и с издевкой попрекнуть его тем, что он согласился подобрать графские объедки.
Итак, она твердо решила (не сообщив, однако, о своем решении мужу), что возьмет мальчика к себе, хотя ни разу за все семь лет, живя на расстоянии двадцати миль, не подумала навестить его; а любезный читатель сам знает, что если его дражайшая половина что-либо решила - идет ли речь о новой шали, о ложе в Опере, о выездной карете, о том, чтобы брать уроки пения у Тамбурини, провести вечер в таверне "Орел" на Сити-роуд или проехаться омнибусом в Ричмонд выпить чашку чаю и чего покрепче в "Роз-коттедж-отель", - читатель любого звания, высокого или низкого, знает сам, что если супруга Читателя чего-либо пожелала, она своего добьется; отвратить это не более возможно, чем отвратить подагру, долги или седину; у меня, кстати, есть и то, и другое, и третье - и жена у меня тоже есть.
Короче, если женщина себе что забрала в голову, так оно и будет: муж откажет - вмешается Судьба (flectere si nequeo и т. д.; Если неумолимо (лат.). впрочем, не люблю цитат). Так и в случае миссис Хэйс; ей помогала некая тайная сила, преследуя собственную зловредную цель.
Кому не известно действие этой силы - страшного, всепобеждающего Духа Зла? Кто среди своих друзей и знакомых не встречал людей, чей предначертанный удел - горести и несчастья? Иные называют учение о роке жестоким, что до меня, я скорей склонен видеть в нем благо для человека. Куда легче, изнемогая под бременем грехов, считать себя безвольной игрушкой судьбы, нежели полагать, что мы сами - с нашими неистовыми страстями и запоздалыми раскаяниями, с нашими пустозвонными замыслами, столь смехотворно жалкими в своей постыдной беспомощности, с нашими смутными, зыбкими, самонадеянными потугами на добродетель и нашей непреодолимой тягой к пороку, - что каждый из нас сам кузнец своих радостей и печалей. Если мы зависим от собственных усилий, многого ли стоят эти усилия перед могуществом обстоятельств? Если мы должны надеяться на самих себя, прочны ли такие надежды? Оглянитесь на прожитую жизнь, и вы увидите, как и вами и ею распоряжалась судьба. Вспомните все свои успехи и неудачи. Ваших ли рук делом были те и другие? Желудочная колика преграждает вам путь к наградам и почестям; яблоко, шлепнувшееся вам на нос, возносит вас на вершину мировой славы; внезапное разорение делает из вас негодяя, хотя вы всегда были честным человеком и в душе им остались; козырная масть на руках или шесть удачных бросков костей на всю жизнь делают из вас честного человека, хотя вы были, остались и всегда будете негодяем. Кто наслал болезнь? Кто повинен в падении яблока? Кто ввергнул вас в нищету? И кто, наконец, так перетасовал колоду, чтобы вновь вернуть вам и козыри, и славу, и добродетель, и благополучие? Случай, скажете вы, - пусть, но, стало быть, когда в помосте перед церковью Гроба Господня открывается люк и веревка затягивается на чьей-то шее - в том, что жизни бедняги настает конец, тоже виноват случай. Только мы, смертные, при всей нашей прозорливости, не видим веревки, охватывающей нашу шею, и не знаем, когда и при каких обстоятельствах упадет занавес.
Но revenons a nos moutons: вернемся к кроткому агнцу мистеру Томасу и к белоснежной овечке миссис Кэт. Прошло семь лет, и ей стало казаться, что она горячо желает вновь увидеть свое дитя. Этому желанию суждено было сбыться; вы сейчас узнаете, как в скором времени, без особых трудов с ее стороны, сын к ней вернулся.
В один июльский день тысяча семьсот пятнадцатого года, на проезжей дороге, милях в десяти от Вустера можно было увидеть двух путников, у которых была одна лошадь на двоих - плохонькая гнедая кобыленка под плохоньким седлом, к задней луке которого приторочен был объемистый вьюк; не следует понимать это так, будто они вдвоем сидели в седле на манер рыцарей-храмовников; нет, просто они ехали верхом поочередно. Один из спутников был непомерного роста детина, рыжий, носатый, облаченный в линялый военный мундир; другой был в цивильном платье, потрепанном и старом, как и сам он, человек, судя по всему, видавший виды. Однако бедность, сквозившая в их обличье, не мешала обоим находиться в отменном расположении духа. Из каждых трех миль не менее двух на лошади ехал старший. Вот и сейчас он сидел в седле, а его долговязый спутник шагал рядом такими шажищами, что казалось, пожелай он показать свою прыть, ему ничего не стоило бы в короткое время оставить лошадь далеко позади, и только дружеские чувства к всаднику его удерживают.
С полчаса назад лошадь потеряла подкову; долговязый подобрал ее и теперь нес в руке; решено было остановиться у ближайшей кузни, чтобы кузнец вновь водворил ее на место.
- Узнаете вы эти края, майор? - спросил долговязый пешеход, весело глядевший по сторонам, покусывая травинку. - А право, куда приятней смотреть на зеленеющую ниву, чем на трреклятый табачище, будь он неладен!..
- Как не узнать! Мы здесь преловкую штуку сыграли тому семь лет, да и не одну! - отвечал тот, кого назвали майором. - Помнишь дуралея с женой, которого мы зацепили в "Трех Грачах"?
- А ведь хозяйку "Трех Грачей" повесили как раз в Михайлов день,заметил долговязый, как бы между прочим.
- Черт с ней, с хозяйкой! Все, что можно было, мы из нее выкачали. А вот, кстати, о том дуралее с женой. Ты тогда раскис перед его мамашей и отпустил его на все четыре стороны, осел эдакий. А его жена была та самая Кэтрин, о которой ты немало от меня слышал. Я к ней питаю слабость, к негоднице, - ведь она почитай что обязана мне своим воспитанием; и к тому же она год или два прожила в любовницах у того самого мерзавца Гальгенштейна, который меня разорил и погубил.
- Подлец и разбойник, вот он кто! - откликнулся долговязый, которого читатель уже, без сомнения, узнал, как и его товарища.
- Так вот эта Кэтрин родила от Гальгенштейна ребенка; и где-то здесь, в этих местах, жила кормилица, к которой мы тогда свезли мальчишку. Муж у нее был кузнец по фамилии Биллингс; если он жив и посейчас, мы можем заехать к нему подковать кобылу, а заодно разузнать, что сталось с пащенком. Его маменьку я бы не прочь повидать.
- Помню ли я ее? - сказал прапорщик. - Помню ли я выпитое виски? Еще бы! Всех помню - и этого плаксивого слизняка, ее мужа, и толстую старуху свекровь, и одноглазого негодяя, что продал мне пасторскую шляпу, из-за которой я было попал тогда в беду. Да, недурно мы поживились на этом деле, и хозяйку, которую вздернули, нам тоже есть чем помянуть.
Тут прапорщик Макшейн и майор Брок, или Вуд, заухмылялись с довольным видом.
Необходимо объяснить читателю, что так веселило их и радовало. Мы уже дали понять, что хозяйка вустерской таверны была известная хипесница, иначе говоря, скупщица краденого и нечто вроде воровского банкира. Ей мистер Брок и его компаньон доверили капитал в сумме шестидесяти или семидесяти фунтов, каковые хранились у нее в хитро устроенном тайнике в помещении "Трех Грачей", известном лишь самой хозяйке и вкладчикам ее банка; мистер Циклоп, одноглазый сподвижник наших героев в приключении с Хэйсом, и еще один или двое из главных мошенников округи имели свободный доступ к этому тайнику. Мистер Циклоп был убит наповал в одной ночной стычке под Батом; хозяйка угодила на виселицу, попавшись в качестве сообщницы очередного воровства; и когда мистер Брок и мистер Макшейн, воротясь из Виргинии, первым делом отправились в Вустер - ибо все их надежды были связаны с хранившимся там капиталом, - их немало встревожила весть о горестной доле владелицы "Трех Грачей" и многих славных завсегдатаев этого заведения. Вся честная компания распалась; таверна вовсе перестала существовать. Куда девались деньги? Следовало, во всяком случае, наведаться в тайник - дело того стоило, и наши герои решили им заняться.
Явив находчивость, какой трудно было ожидать от человека его звания, мистер Брок прибыл к новому хозяину дома с толстой папкой под мышкой и, отрекомендовавшись живописцем, сказал, что желал бы нарисовать вид, открывающийся из одного окна этого дома. Ему сопутствовал прапорщик Макшейн, несший ящик с принадлежностями для рисования (а точней, с отмычкой и ломом); и нет нужды объяснять читателю, что как только оба они вошли в хорошо известное им помещение, так тотчас же устремились к тайнику, и, к несказанной своей радости, обнаружили в нем не то чтобы собственные сбережения; (те были присвоены хозяйкой "Трех Грачей", как только до нее дошла весть об их ссылке), но немало денег и вещей - всего фунтов на триста; и мистер Макшейн тут же рассудил, что на все это богатство они имеют точно такое же право, как и всякий другой. И в самом деле, их право тут было точно таким же, как у всякого другого - исключая разве законных владельцев; но кто стал бы искать таковых?
Не задерживаясь в Вустере, они сразу пустились в путь со своей добычей; случаю было угодно, чтобы их лошадь потеряла подкову в какой-нибудь полумиле от домика мистера Биллингса, кузнеца. Приблизясь к кузнице, они услыхали несшиеся оттуда отчаянные крики, происхождение которых не замедлило разъясниться. На наковальне лежал ничком маленький мальчик; двое или трое других, кто побольше, а кто и поменьше, держали его за ноги и за руки, а целая куча сверстников заглядывала в окно, в то время как рослый мужчина, голый до пояса, стегал мальчишку кнутом. Появление путников с лошадью заставило мастера оглянуться, но лишь на миг, после чего он снова вернулся к прерванному занятию и принялся отделывать мальчишку с удвоенным усердием.
Лишь кончив свое занятие, он повернулся к вошедшим и спросил, чем может им служить; на что мистер Вуд (поскольку он сам выбрал для себя это имя, так мы и будем звать его до самого конца) остроумно заметил, что при всей своей готовности услужить им, он, видимо, предпочитает послужить вон тому юному джентльмену.
- Шутить тут нечего, - возразил кузнец. - Если не оказывать ему этой услуги теперь, ему худо придется, когда он вырастет. Он кончит на виселице, это так же верно, как то, что его зовут Билл... впрочем, не важно, как его зовут. - И в заключение своих слов он стегнул мальчишку еще один раз, чем, разумеется, вызвал еще один вопль.
- А, так его имя Билл? - спросил капитан Вуд.
- Его имя не Билл! - возразил кузнец угрюмо. - У него вовсе нет имени; и сердца тоже нет. Семь лет назад какой-то бродяга-иностранец привез этого пащенка моей жене, чтобы она его выкормила; и она не только выкормила его, но и оставила потом в семье, потому что была святая душа (тут он заморгал глазами), а теперь... теперь ее не стало (тут его голос стал прерываться всхлипываниями). И, будь он неладен, из любви к ней я тоже не стал его гнать, а он, подлец, вырос лгунишкой и вором. Вот только сегодня, нарочно, чтобы позлить меня и моих ребятишек, он стал говорить о ней дурное! Да я из него - за это - дух - вышибу! - Последние слова достойный Мулкибер произнес, сопровождая каждое новым ударом кнута, а юный Том Биллингс всякий раз подтверждал получение такового пронзительным визгом и дискантовой бранью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Итак, в то время как отец его, женившись на деньгах, влачил в пышных хоромах существование галерного раба, а мать, как говорится, покрыв грех венцом, жила степенной мужнею женой в своей деревне, юный Том Биллингс рос там же, в Уорикшире, забытый и отцом и матерью. Но было ему вредиачертаво от Рока однажды воссоединиться с ними и оказать немалое влияние на судьбу обоих. Порой путешественник в Йоркском или эксетерском дилижансе задремлет уютно в своем уголке, а проснувшись, видит, что он уже перенесся на шестьдесят или семьдесят миль от того места, где Морфей смежил ему веки; вот и в жизни подчас мы сидим неподвижно, а Время, бедняга-труженик, бежит и бежит себе, днем и ночью, без передышки, без" остановки хотя бы на пять минут, чтобы промочить горло, и будет бежать так до скончания века; так пусть же читатель вообразит, что с тех пор, как он в последней главе расстался с миссис Хэйс и с другими почтенными персонажами этой повести, промчалось семь лет, в течение которых все наши герои и героини шли предначертанными им путями.
Не столь уж приятно описывать, как муж семь лет плотничал или занимался иным каким ремеслом, а жена семь лет беспрестанно точила его, бранилась и проклинала свою долю; по этой причине мы и решили опустить рассказ об этих первых супружеских годах мистера и миссис Джон Хэйс. "Ньюгетский календарь" (бесценное пособие для всех популярных романистов нашего времени) сообщает, что за эти семь лет Джон Хэйс трижды или четырежды покидал свой дом и, побуждаемый вечным недовольством жены, пробовал приискать себе новое занятие; но всякий раз, прискучив этим новым занятием, очень скоро возвращался к семейному очагу. Потом родители его умерли, оставив ему в наследство малую толику денег и плотницкую мастерскую, где он до поры до времени и продолжал работать.
А что же сталось за эти семь лет с капитаном Вудом, иначе говоря, с Броком и с прапорщиком Макшейном - единственными, о ком мы еще ничего не сказали? Примерно еще с полгода после пленения и освобождения мистера Хэйса эти достойные джентльмены с должной осмотрительностью и с заслуженным успехом предавались занятию, прославленному подвигами знаменитого. Дюваля, хитроумного Шеппарда, бесстрашного Терпина и многих других героев известнейших наших романов. И настолько прибыльным было это занятие для капитана Вуда, что пошла молва, будто где-то у него припрятан целый клад; и, верно, он бы еще и еще приумножал свои богатства, если бы его воровская карьера вдруг не оборвалась по велению Рока. Они с прапорщиком угодили на каторгу - стыд сказать! - за кражу трех оловянных кружек; дело было в Эксетере, куда они прибыли только в то утро и никто их там не знал, поэтому никаких других обвинений им предъявлено не было. Однако же правительство ее величества со всей суровостью судило их за упомянутую кражу и приговорило к семи годам ссылки за океан, на каковой срок по существовавшему обычаю они были отданы в полную собственность виргинским плантаторам. Вот так - увы! сильные всегда поступают со слабейшими, и не одному честному малому пришлось проклинать тот день, когда он имел неосторожность вступить в столкновение с законом.
Итак, все итоги подведены. Граф в Голландии со своей супругой; миссис Кэт с муженьком в Уорикшире; мистер Томас Биллингс с приемными родителями там же неподалеку; а оба храбрых воина способствуют росту и процветанию табачных и хлопковых плантаций в Новом Свете. Все это произошло в антракте, а теперь динь-делень-динь-делень-динь-динь, занавес поднимается и начинается следующее действие. Кстати сказать, в конце представления занавес падает, но это только так, между прочим.
* * *
Предполагается, что на этом месте, как бывает в театре, оркестр начинает играть нечто мелодичное. Люди встают, потягиваются, зевают и снова усаживаются на свои места. "Кому угодно портеру, элю, лимонаду, сидру!" выкликают в партере, протискиваясь между рядами сидящих там джентльменов. Но, как обычно, никому ничего не угодно; и вот уже занавес снова идет вверх: "Тсс, тсс, тсс-сс-сс! Снимите шляпу!" - несется со всех сторон.
* * *
Уже шесть лет миссис Хэйс наслаждается супружеской любовью мистера Хзйса, но небо не пожелало благословить сей союз наследником и продолжателем рода. Она сумела забрать неограниченную власть над своим господином и повелителем, спешившим, в меру своих сил и возможностей, исполнить любую ее прихоть по части нарядов, увеселительных поездок в Ковентри и Бирмингем и тому подобное, - ибо Джон Хэйс, при всей своей скупости, научился не жалеть денег для ее и своего удовольствия; в когда все прихоти исполняются, то вполне естественно ожидать появления все новых и новых; так в конце концов ей вдруг взбрело на ум вернуть себе сына. Заметим, кстати, что она никогда не говорила мужу о существовании такового, хотя ее былая связь с графом не составляла для него тайны, - во время супружеских ссор миссис Хэйс любила вспомнить о роскоши и счастье, которыми некогда наслаждалась, и с издевкой попрекнуть его тем, что он согласился подобрать графские объедки.
Итак, она твердо решила (не сообщив, однако, о своем решении мужу), что возьмет мальчика к себе, хотя ни разу за все семь лет, живя на расстоянии двадцати миль, не подумала навестить его; а любезный читатель сам знает, что если его дражайшая половина что-либо решила - идет ли речь о новой шали, о ложе в Опере, о выездной карете, о том, чтобы брать уроки пения у Тамбурини, провести вечер в таверне "Орел" на Сити-роуд или проехаться омнибусом в Ричмонд выпить чашку чаю и чего покрепче в "Роз-коттедж-отель", - читатель любого звания, высокого или низкого, знает сам, что если супруга Читателя чего-либо пожелала, она своего добьется; отвратить это не более возможно, чем отвратить подагру, долги или седину; у меня, кстати, есть и то, и другое, и третье - и жена у меня тоже есть.
Короче, если женщина себе что забрала в голову, так оно и будет: муж откажет - вмешается Судьба (flectere si nequeo и т. д.; Если неумолимо (лат.). впрочем, не люблю цитат). Так и в случае миссис Хэйс; ей помогала некая тайная сила, преследуя собственную зловредную цель.
Кому не известно действие этой силы - страшного, всепобеждающего Духа Зла? Кто среди своих друзей и знакомых не встречал людей, чей предначертанный удел - горести и несчастья? Иные называют учение о роке жестоким, что до меня, я скорей склонен видеть в нем благо для человека. Куда легче, изнемогая под бременем грехов, считать себя безвольной игрушкой судьбы, нежели полагать, что мы сами - с нашими неистовыми страстями и запоздалыми раскаяниями, с нашими пустозвонными замыслами, столь смехотворно жалкими в своей постыдной беспомощности, с нашими смутными, зыбкими, самонадеянными потугами на добродетель и нашей непреодолимой тягой к пороку, - что каждый из нас сам кузнец своих радостей и печалей. Если мы зависим от собственных усилий, многого ли стоят эти усилия перед могуществом обстоятельств? Если мы должны надеяться на самих себя, прочны ли такие надежды? Оглянитесь на прожитую жизнь, и вы увидите, как и вами и ею распоряжалась судьба. Вспомните все свои успехи и неудачи. Ваших ли рук делом были те и другие? Желудочная колика преграждает вам путь к наградам и почестям; яблоко, шлепнувшееся вам на нос, возносит вас на вершину мировой славы; внезапное разорение делает из вас негодяя, хотя вы всегда были честным человеком и в душе им остались; козырная масть на руках или шесть удачных бросков костей на всю жизнь делают из вас честного человека, хотя вы были, остались и всегда будете негодяем. Кто наслал болезнь? Кто повинен в падении яблока? Кто ввергнул вас в нищету? И кто, наконец, так перетасовал колоду, чтобы вновь вернуть вам и козыри, и славу, и добродетель, и благополучие? Случай, скажете вы, - пусть, но, стало быть, когда в помосте перед церковью Гроба Господня открывается люк и веревка затягивается на чьей-то шее - в том, что жизни бедняги настает конец, тоже виноват случай. Только мы, смертные, при всей нашей прозорливости, не видим веревки, охватывающей нашу шею, и не знаем, когда и при каких обстоятельствах упадет занавес.
Но revenons a nos moutons: вернемся к кроткому агнцу мистеру Томасу и к белоснежной овечке миссис Кэт. Прошло семь лет, и ей стало казаться, что она горячо желает вновь увидеть свое дитя. Этому желанию суждено было сбыться; вы сейчас узнаете, как в скором времени, без особых трудов с ее стороны, сын к ней вернулся.
В один июльский день тысяча семьсот пятнадцатого года, на проезжей дороге, милях в десяти от Вустера можно было увидеть двух путников, у которых была одна лошадь на двоих - плохонькая гнедая кобыленка под плохоньким седлом, к задней луке которого приторочен был объемистый вьюк; не следует понимать это так, будто они вдвоем сидели в седле на манер рыцарей-храмовников; нет, просто они ехали верхом поочередно. Один из спутников был непомерного роста детина, рыжий, носатый, облаченный в линялый военный мундир; другой был в цивильном платье, потрепанном и старом, как и сам он, человек, судя по всему, видавший виды. Однако бедность, сквозившая в их обличье, не мешала обоим находиться в отменном расположении духа. Из каждых трех миль не менее двух на лошади ехал старший. Вот и сейчас он сидел в седле, а его долговязый спутник шагал рядом такими шажищами, что казалось, пожелай он показать свою прыть, ему ничего не стоило бы в короткое время оставить лошадь далеко позади, и только дружеские чувства к всаднику его удерживают.
С полчаса назад лошадь потеряла подкову; долговязый подобрал ее и теперь нес в руке; решено было остановиться у ближайшей кузни, чтобы кузнец вновь водворил ее на место.
- Узнаете вы эти края, майор? - спросил долговязый пешеход, весело глядевший по сторонам, покусывая травинку. - А право, куда приятней смотреть на зеленеющую ниву, чем на трреклятый табачище, будь он неладен!..
- Как не узнать! Мы здесь преловкую штуку сыграли тому семь лет, да и не одну! - отвечал тот, кого назвали майором. - Помнишь дуралея с женой, которого мы зацепили в "Трех Грачах"?
- А ведь хозяйку "Трех Грачей" повесили как раз в Михайлов день,заметил долговязый, как бы между прочим.
- Черт с ней, с хозяйкой! Все, что можно было, мы из нее выкачали. А вот, кстати, о том дуралее с женой. Ты тогда раскис перед его мамашей и отпустил его на все четыре стороны, осел эдакий. А его жена была та самая Кэтрин, о которой ты немало от меня слышал. Я к ней питаю слабость, к негоднице, - ведь она почитай что обязана мне своим воспитанием; и к тому же она год или два прожила в любовницах у того самого мерзавца Гальгенштейна, который меня разорил и погубил.
- Подлец и разбойник, вот он кто! - откликнулся долговязый, которого читатель уже, без сомнения, узнал, как и его товарища.
- Так вот эта Кэтрин родила от Гальгенштейна ребенка; и где-то здесь, в этих местах, жила кормилица, к которой мы тогда свезли мальчишку. Муж у нее был кузнец по фамилии Биллингс; если он жив и посейчас, мы можем заехать к нему подковать кобылу, а заодно разузнать, что сталось с пащенком. Его маменьку я бы не прочь повидать.
- Помню ли я ее? - сказал прапорщик. - Помню ли я выпитое виски? Еще бы! Всех помню - и этого плаксивого слизняка, ее мужа, и толстую старуху свекровь, и одноглазого негодяя, что продал мне пасторскую шляпу, из-за которой я было попал тогда в беду. Да, недурно мы поживились на этом деле, и хозяйку, которую вздернули, нам тоже есть чем помянуть.
Тут прапорщик Макшейн и майор Брок, или Вуд, заухмылялись с довольным видом.
Необходимо объяснить читателю, что так веселило их и радовало. Мы уже дали понять, что хозяйка вустерской таверны была известная хипесница, иначе говоря, скупщица краденого и нечто вроде воровского банкира. Ей мистер Брок и его компаньон доверили капитал в сумме шестидесяти или семидесяти фунтов, каковые хранились у нее в хитро устроенном тайнике в помещении "Трех Грачей", известном лишь самой хозяйке и вкладчикам ее банка; мистер Циклоп, одноглазый сподвижник наших героев в приключении с Хэйсом, и еще один или двое из главных мошенников округи имели свободный доступ к этому тайнику. Мистер Циклоп был убит наповал в одной ночной стычке под Батом; хозяйка угодила на виселицу, попавшись в качестве сообщницы очередного воровства; и когда мистер Брок и мистер Макшейн, воротясь из Виргинии, первым делом отправились в Вустер - ибо все их надежды были связаны с хранившимся там капиталом, - их немало встревожила весть о горестной доле владелицы "Трех Грачей" и многих славных завсегдатаев этого заведения. Вся честная компания распалась; таверна вовсе перестала существовать. Куда девались деньги? Следовало, во всяком случае, наведаться в тайник - дело того стоило, и наши герои решили им заняться.
Явив находчивость, какой трудно было ожидать от человека его звания, мистер Брок прибыл к новому хозяину дома с толстой папкой под мышкой и, отрекомендовавшись живописцем, сказал, что желал бы нарисовать вид, открывающийся из одного окна этого дома. Ему сопутствовал прапорщик Макшейн, несший ящик с принадлежностями для рисования (а точней, с отмычкой и ломом); и нет нужды объяснять читателю, что как только оба они вошли в хорошо известное им помещение, так тотчас же устремились к тайнику, и, к несказанной своей радости, обнаружили в нем не то чтобы собственные сбережения; (те были присвоены хозяйкой "Трех Грачей", как только до нее дошла весть об их ссылке), но немало денег и вещей - всего фунтов на триста; и мистер Макшейн тут же рассудил, что на все это богатство они имеют точно такое же право, как и всякий другой. И в самом деле, их право тут было точно таким же, как у всякого другого - исключая разве законных владельцев; но кто стал бы искать таковых?
Не задерживаясь в Вустере, они сразу пустились в путь со своей добычей; случаю было угодно, чтобы их лошадь потеряла подкову в какой-нибудь полумиле от домика мистера Биллингса, кузнеца. Приблизясь к кузнице, они услыхали несшиеся оттуда отчаянные крики, происхождение которых не замедлило разъясниться. На наковальне лежал ничком маленький мальчик; двое или трое других, кто побольше, а кто и поменьше, держали его за ноги и за руки, а целая куча сверстников заглядывала в окно, в то время как рослый мужчина, голый до пояса, стегал мальчишку кнутом. Появление путников с лошадью заставило мастера оглянуться, но лишь на миг, после чего он снова вернулся к прерванному занятию и принялся отделывать мальчишку с удвоенным усердием.
Лишь кончив свое занятие, он повернулся к вошедшим и спросил, чем может им служить; на что мистер Вуд (поскольку он сам выбрал для себя это имя, так мы и будем звать его до самого конца) остроумно заметил, что при всей своей готовности услужить им, он, видимо, предпочитает послужить вон тому юному джентльмену.
- Шутить тут нечего, - возразил кузнец. - Если не оказывать ему этой услуги теперь, ему худо придется, когда он вырастет. Он кончит на виселице, это так же верно, как то, что его зовут Билл... впрочем, не важно, как его зовут. - И в заключение своих слов он стегнул мальчишку еще один раз, чем, разумеется, вызвал еще один вопль.
- А, так его имя Билл? - спросил капитан Вуд.
- Его имя не Билл! - возразил кузнец угрюмо. - У него вовсе нет имени; и сердца тоже нет. Семь лет назад какой-то бродяга-иностранец привез этого пащенка моей жене, чтобы она его выкормила; и она не только выкормила его, но и оставила потом в семье, потому что была святая душа (тут он заморгал глазами), а теперь... теперь ее не стало (тут его голос стал прерываться всхлипываниями). И, будь он неладен, из любви к ней я тоже не стал его гнать, а он, подлец, вырос лгунишкой и вором. Вот только сегодня, нарочно, чтобы позлить меня и моих ребятишек, он стал говорить о ней дурное! Да я из него - за это - дух - вышибу! - Последние слова достойный Мулкибер произнес, сопровождая каждое новым ударом кнута, а юный Том Биллингс всякий раз подтверждал получение такового пронзительным визгом и дискантовой бранью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24