Спешно поймала такси и примчалась на рынок. Купила пшеничного печенья, сушеного бобового молока и овощей в доказательство того, что ходила за продуктами. Пешком дошла до Тэрамати, купила в писчебумажной лавке десять больших листов бумаги «гампи» и один лист плотной бумаги на обложку, попросила разрезать по формату моего дневника и аккуратно упаковать, после чего спрятала сверток в сумке под овощами. На улице Каварамати поймала такси... Нет, не буду скрывать, я позвонила ему из овощной лавки. «Сегодня я никуда не выходил, – сказал он, – сидел дома». По голосу чувствовалось: он ждет, что я приглашу его... Поговорили всего несколько минут... Вернулась домой в пятом часу. (Кажется, я отсутствовала чуть больше часа.) Спрятала сверток с бумагой за стойкой для зонтиков в прихожей и передала пакет с покупками домработнице... Больной, похоже, по-прежнему спал, но не храпел...
...Меня встревожило, что он спросил о моем дневнике. До сих пор делал вид, что не знает о его существовании, почему же теперь вдруг заговорил о нем? Из-за сумбура в мыслях забыл, что ему положено не знать? Или его слова означали: «Мне уже нет нужды притворяться»? Но когда я, растерявшись от неожиданности, ответила, что дневник не веду, он сказал: «Ну, конечно...» – и так странно улыбнулся, что мне послышалось: «Кончай эту комедию!» ...В любом случае он явно хотел узнать, продолжаю ли я вести дневник после его инсульта, а если так, наверняка будет настаивать, чтобы я дала ему почитать. В нынешнем своем состоянии сам читать он не может, поэтому, очевидно, и обратился ко мне, втайне надеясь, что я позволю... Я должна быть готова к тому, что он попросит об этом прямо. Вполне можно показать ему дневник с января по шестнадцатое апреля. Но ни в коем случае то, что написано после семнадцатого. Скажу так: «Ты все время украдкой заглядывал в мой дневник, поэтому скрывать мне нет смысла, но и показывать нечего. Если все же хочешь прочесть, пожалуйста, но сам увидишь, дневник заканчивается шестнадцатым апреля. С тех пор как ты слег, я была слишком занята уходом за тобой, мне было не до дневника, да и писать теперь не о чем». Надо успокоить его, показав пустые страницы с семнадцатого апреля. Я купила бумагу, чтобы разделить дневник на две части, до шестнадцатого и после, и переплести по-новому...
…Из-за того что ходила на рынок, не поспала днем, поэтому, вернувшись к пяти, почти полтора часа провела наверху. Спустившись в половине седьмого, прихватила с собой дневник и положила в ящик комода в гостиной. Тосико ушла после ужина в восемь. В десять отправила Коикэ на второй этаж В одиннадцать шаги в саду.
25 апреля
...В полночь, проводив его, заперла дверь кухни. Затем около часа сидела возле больного, прислушиваясь к храпу. Убедившись, что он крепко уснул, вошла в гостиную и занялась переплетом дневника. Разделила надвое, часть с записями до шестнадцатого апреля положила в ящик комода, часть после семнадцатого отнесла на второй этаж и спрятала в книжном шкафу. На это ушло около часа. В третьем часу вернулась к больному. Спит беспробудно...
В час дня – доктор Кодама. Особых изменений нет. В последнее время давление колеблется между 180 и 190. Кодама покачал головой: «Надо бы еще немного снизить». В дневные часы, как и прежде, не может спать полноценным сном...
...В одиннадцать шаги в саду....
28 апреля
...В одиннадцать шаги в саду...
29 апреля
...В одиннадцать шаги в саду...
30 апреля
...В час дня пришел доктор Кодама... Сказал, что хорошо бы на следующей неделе больного осмотрел профессор Сома...
...В одиннадцать, в саду...
1 мая
...Второе воскресенье после удара. Тосико явилась, как и неделю назад, в третьем часу. Я так и предчувствовала. Удостоверившись, что отец спит, она шепнула: «Отдохни, сходи на рынок». – «Даже и не знаю...» – заколебалась я. «За папу не волнуйся, он же спит... Прогуляйся. Сегодня в Сэкидэн днем нагрели воду, можешь зайти и принять ванну», – сказала она. Я догадалась, что за этим что-то кроется, и сказала: «Ну ладно, отлучусь на пару часов». Около трех взяла сумку и пошла. Направилась прямиком в Сэкидэн. Мадам не было дома, во флигеле был один Кимура. Ему перед этим позвонила Тосико и сказала: «Мадам Окада уехала в Вакаяму, ее не будет до поздней ночи, а я сейчас должна идти к больному отцу. Не будете ли вы так добры присмотреть пару часов за домом? Вечером я вернусь». Вода в ванной оказалась холодной, но зато был Кимура. Впервые за последние полмесяца могли поговорить не торопясь, но оба были во взвинченном состоянии и спокойного общения не получилось... Оставив его, ушла в пять. Времени уже было в обрез – я беспокоилась, как бы не проснулся муж, – в спешке купила снеди на ближайшем рынке и вернулась домой. «Как быстро ты обернулась!» – сказала Тосико. «Что папа?» – спросила я. «Сегодня на редкость хорошо спит. Уже больше трех часов», – сказала она. Действительно, я услышала мощнейший храп. «С разрешения вашей дочери я сходила в баню», – сказала Коикэ. Ее раскрасневшееся лицо сияло чистотой. «Ах, вот как, Коикэ ходила в баню? – меня почему-то это задело. – Не козни ли это Тосико?» – заподозрила я... Вообще-то, с тех пор как муж слег, у нас в доме всего пару раз согревали ванну. И я, и Коикэ, и Бая приблизительно раз в три дня по очереди ходим мыться в общественную баню, а сегодня как раз черед Коикэ, и ничего странного в том, что она уходила, нет. Но может быть, Тосико приняла это в расчет и выпроводила меня, чтобы остаться наедине с отцом? Я опрометчиво не предусмотрела такой возможности. Разумеется, могла бы раскусить ее замысел, зная, как долго Коикэ парится в бане, но когда услышала: «В Сэкидэн нагрели воду...», у меня заколотилось сердце и я потеряла свою обычную бдительность. «Попалась!» – подумала я и, оставив больного на попечение Тосико и медсестры, поднялась на второй этаж, чтобы, как обычно, «вздремнуть после обеда».
Там я немедля достала спрятанный в книжном шкафу дневник и тщательно его осмотрела. Жаль, что не заклеила его липкой лентой, увы, я оказалась недостаточно осмотрительной – как теперь узнаешь, не читали ли дневник без моего ведома?.. Да нет же, мои страхи совершенно безосновательны! – уверяла я себя. Я слишком мнительна. Откуда им знать, что я разделила дневник на две части и вторую часть спрятала в книжном шкафу на втором этаже? Это соображение меня успокоило, и я выкинула из головы... Но когда Тосико в восемь ушла, меня вновь охватило беспокойство. Я пошла в кухню и расспросила домработницу. Поднимался ли кто-нибудь в кабинет после того, как я ушла? Неожиданно Бая сказала: «Да, ваша дочь». По ее словам, минут через пятнадцать после моего ухода Коикэ отправилась в баню, а Тосико вскоре поднялась на второй этаж и через пару минут спустилась, вернувшись к больному. «Кажется, они о чем-то говорили с хозяином», – сказала Бая. «Но ведь он все это время спал?» – спросила я. «Храп внезапно прекратился, – сказала она и добавила: – Поговорив с хозяином, ваша дочь вновь поднялась на второй этаж и вскоре спустилась. Затем из бани пришла Коикэ». – «Но ведь когда я вернулась, больной крепко спал», – сказала я. «Пока вас не было, он не спал, а незадолго до вашего прихода вновь уснул», – сказала она...
Ее рассказ вполне подтвердил мои страхи, я поняла, что подозрения были не напрасны, но все это как-то не укладывалось у меня в голове... Если попытаться восстановить действия Тосико, вот что получается. В три часа под благовидным предлогом она выпроваживает меня из дома. Отсылает Коикэ в баню. Затем – то ли больной, проснувшись, обратился к ней, то ли она из него вытянула, это неясно – в любом случае Тосико узнает, что мой дневник лежит в комоде в гостиной, находит его и приносит отцу. Дневник заканчивается шестнадцатым апреля, но он говорит, что страницы с последующими записями наверняка где-то спрятаны, и, поскольку его интересуют именно они, велит ей поискать. Она перерывает книжный шкаф в кабинете и находит. Приносит и дает отцу прочесть. Либо зачитывает вслух. Затем поднимается на второй этаж и кладет дневник на место. Возвращается Коикэ. Больной вновь притворяется безмятежно спящим. В шестом часу возвращаюсь я... В общем, получается именно так, хотя трудно вообразить, чтобы за два-три часа моего отсутствия все прошло столь гладко, тютелька в тютельку. Тут я вспомнила, что в прошлое воскресенье (двадцать четвертого апреля) по совету Тосико я тоже выходила днем из дома. Не тогда ли Тосико приступила к поискам? Больной уже в субботу утром, двадцать третьего, оставшись со мной наедине, пробормотал: «Дне-ник, дне-ник!», недвусмысленно выразив желание прочесть мои записи. Легко предположить, что двадцать четвертого, когда я днем ушла, он сказал то же самое в присутствии Тосико и Коикэ (возможно, Коикэ и в тот день ушла в баню, Бая точно не помнит). А поскольку я ему отказала, он обратился к Тосико... Это самое вероятное. Не помню, чтобы я когда-либо говорила Тосико, что веду дневник. Но, возможно, она узнала через Кимуру или сама как-то пронюхала, и потому, когда больной заговорил о дневнике, сразу поняла, о чем речь. «Комод», – больной показывает в сторону гостиной. Тосико идет в гостиную и обыскивает ящики комода. Но дневника не обнаруживает. «Тогда наверняка в кабинете», – говорит Тосико и поднимается на второй этаж. Все это нетрудно вообразить... Как бы там ни было, в прошлое воскресенье ей стало известно, что дневник имеет продолжение. А в это воскресенье она выяснила, что дневник разделен на две части, одна часть спрятана в кабинете, а другая – внизу... В этом нет ничего невозможного...
Если все было так, как я предполагаю, надо решить, что теперь делать с моим дневником. Было бы глупо прервать его из-за одной досадной оплошности. Нужно постараться сделать все, чтобы дневник не читали без моего ведома. Отныне прекращаю делать записи в дневные часы. Буду писать по ночам, дождавшись, когда больной и Коикэ уснут, и прятать в новом месте...
9 июня
Долго ленилась взяться за дневник. В первый день прошлого месяца, а именно накануне того дня, когда с мужем случился второй удар и он скончался, я прервала записи и на протяжении тридцати восьми дней к ним не возвращалась. Разумеется, из-за внезапной кончины мужа на меня обрушилось множество домашних хлопот, и я была слишком занята, но главное, с его смертью пропал интерес или, лучше сказать, смысл продолжать дневник. Никакого «смысла» и сейчас нет. Так что, возможно, на этом все закончится. Во всяком случае, я еще не решила, стоит ли продолжать. Но не хочется на полуслове обрывать дневник, который я вела с начала года на протяжении ста одиннадцати дней; мне кажется, правильно будет подвести итог всему, что произошло. Дело даже не в том, что надо все же как-то завершить дневник, а в том, что это даст возможность еще раз вспомнить о перипетиях противоборства, из которого состояла наша с мужем интимная жизнь. Если внимательно перечитать мои записи, сопоставляя их с дневником, оставшимся после покойного, главным образом с записями, сделанными в этом году, становится ясно, как развивалась борьба между нами, но сверх того есть еще многое, о чем я остерегалась писать при жизни мужа и что хотела бы добавить – в качестве своего рода постскриптума.
Как я сказала, смерть мужа наступила внезапно. По причинам, на которых остановлюсь поподробнее, точного времени я не знаю, но думаю, это случилось около трех часов ночи второго мая. Медсестра Коикэ спала на втором этаже, Тосико ушла в Сэкидэн, возле больного дежурила я одна. Около двух часов, увидев, что больной, как обычно, мирно похрапывает, я тихо выскользнула из комнаты и пошла в гостиную, чтобы записать события с вечера тридцатого апреля по первое мая. В предшествующие дни, то есть с начала болезни мужа по тридцатое апреля, я, ссылаясь на желание вздремнуть, скрывалась днем в кабинете и тайком записывала события второй половины предшествующего дня и первой половины наступившего, но когда мне стало известно, что в воскресенье первого мая Тосико без спросу прочла моему мужу вторую часть моего дневника, которую я хотела сохранить в секрете, я прекратила делать записи днем, решив писать по ночам и прятать дневник в более надежном месте. (Я никак не могла придумать подходящий тайник, поэтому временно оставила дневник на прежнем месте. Но в ту ночь, дождавшись ухода Тосико и домработницы, незадолго до того, как Коикэ пошла спать, я поднялась в кабинет, сунула дневник за пазуху и спустилась вниз. Вскоре Коикэ ушла наверх спать. Я все еще мучилась, не зная, куда спрятать дневник. У меня была ночь на раздумья, в крайнем случае можно было вынуть планку в потолке стенного шкафа в гостиной и спрятать там.) Итак, в третьем часу ночи, перейдя в гостиную, я достала из-за пазухи дневник и начала записывать то, что произошло накануне, как вдруг в какой-то момент осознала, что не слышу храпа, все это время доносившегося до моего слуха. Гостиную и спальню, в которой лежал больной, разделяет всего лишь тонкая перегородка, но я была так увлечена дневником, что не сразу обратила внимание на то, что храп прервался. Это произошло, когда я написала: «Отныне прекращаю делать записи в дневные часы. Буду писать по ночам, дождавшись, когда больной и Коикэ уснут, и прятать в новом месте...» Я отложила кисть и некоторое время прислушивалась. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Стояла мертвая тишина, поэтому, прервавшись, я оставила дневник на столе и пошла взглянуть на больного. Он лежал неподвижно, вытянувшись на спине, лицом к потолку, и, казалось, спит. (С того дня, как я сняла с него очки, он их ни разу не надевал. Спал он обычно лежа на спине, пугая меня своим «голым лицом».) Говорю «казалось, спит», потому что на лампу был наброшен платок и я не сразу смогла рассмотреть его лицо, остававшееся в тени. Я присела, поглядывая на больного, скрытого в полутьме, но он показался мне подозрительно тихим, поэтому я решилась снять платок с лампы и осветить его лицо. Глаза были приоткрыты, скошенный взгляд неподвижно устремлен куда-то к потолку. «Умер», – подумала я, приблизилась и коснулась его руки. Рука была холодной. Часы у изголовья показывали три часа семь минут. Так что уверенно можно сказать лишь одно – умер он в ночь на второе мая, где-то между двумя и тремя часами семью минутами. Отошел во сне, без мучений. Затаив дыхание, я некоторое время всматривалась в его «голое лицо», как трусливый человек, заглядывающий, сдерживая ужас, в бездну, и вдруг отчетливо вспомнила первую ночь нашего свадебного путешествия... И поспешно накинула платок на лампу.
На следующий день профессор Сома и доктор Кодама дружно заявили мне, что случившийся так скоро второй инсульт стал для них полной неожиданностью. Раньше, еще лет десять назад, в большинстве случаев после первого инсульта второй следовал через несколько лет, в лучшем случае лет через семь-восемь, и тогда уже ничто не могло помочь, но в последние годы, благодаря прогрессу медицины, это перестало быть неизбежным. Есть больные, которые отделываются одним инсультом, есть такие, кто пережил два инсульта и вновь встал на ноги, не редкость ныне и счастливчики, живущие полноценной жизнью после трех и даже четырех инсультов. Ваш муж, говорили они, не в пример большинству работников умственного труда, мало заботился о своем здоровье и часто пренебрегал советами врачей, поэтому нельзя было исключить, что инсульт повторится, однако никто не предполагал, что это произойдет так скоро, ведь ему еще нет и шестидесяти, и пусть медленно, но здоровье начало восстанавливаться, так что можно было надеяться, что он сможет вести активную жизнь еще несколько лет, а при благоприятных обстоятельствах и больше десяти лет, но, несмотря на это, мы имеем такой прискорбный результат... Разумеется, я не знаю, насколько профессор Сома и Кодама были искренни. Никакой, даже самый опытный врач не может наверняка предсказать, сколько человеку осталось жить, поэтому, даже если оба говорили то, что думали, я, честно говоря, не вижу в случившемся ничего удивительного и неожиданного – я была к этому готова, все произошло так, как я предвидела. Предвиденья не всегда сбываются, чаще происходит совсем наоборот, но в данном случае я угадала. Думаю, Тосико тоже.
Теперь я бы хотела перечитать наши дневники и, сопоставляя их, со всей откровенностью проследить ход событий, приведший нас к вечной разлуке. Вообще-то муж начал вести дневник много лет назад, еще до нашей свадьбы, и возможно, стоило бы покопаться в его старых записях, чтобы понять суть наших отношений. Но на такой титанический труд я не способна. Знаю, что десятки тетрадок с его дневниковыми записями свалены пыльной грудой в кабинете на верхней полке, до которой не достать без лестницы, но я не нахожу в себе сил хотя бы перелистать эту необъятную летопись. Муж сам написал, что вплоть до нынешнего года он избегал в своем дневнике касаться нашей интимной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
...Меня встревожило, что он спросил о моем дневнике. До сих пор делал вид, что не знает о его существовании, почему же теперь вдруг заговорил о нем? Из-за сумбура в мыслях забыл, что ему положено не знать? Или его слова означали: «Мне уже нет нужды притворяться»? Но когда я, растерявшись от неожиданности, ответила, что дневник не веду, он сказал: «Ну, конечно...» – и так странно улыбнулся, что мне послышалось: «Кончай эту комедию!» ...В любом случае он явно хотел узнать, продолжаю ли я вести дневник после его инсульта, а если так, наверняка будет настаивать, чтобы я дала ему почитать. В нынешнем своем состоянии сам читать он не может, поэтому, очевидно, и обратился ко мне, втайне надеясь, что я позволю... Я должна быть готова к тому, что он попросит об этом прямо. Вполне можно показать ему дневник с января по шестнадцатое апреля. Но ни в коем случае то, что написано после семнадцатого. Скажу так: «Ты все время украдкой заглядывал в мой дневник, поэтому скрывать мне нет смысла, но и показывать нечего. Если все же хочешь прочесть, пожалуйста, но сам увидишь, дневник заканчивается шестнадцатым апреля. С тех пор как ты слег, я была слишком занята уходом за тобой, мне было не до дневника, да и писать теперь не о чем». Надо успокоить его, показав пустые страницы с семнадцатого апреля. Я купила бумагу, чтобы разделить дневник на две части, до шестнадцатого и после, и переплести по-новому...
…Из-за того что ходила на рынок, не поспала днем, поэтому, вернувшись к пяти, почти полтора часа провела наверху. Спустившись в половине седьмого, прихватила с собой дневник и положила в ящик комода в гостиной. Тосико ушла после ужина в восемь. В десять отправила Коикэ на второй этаж В одиннадцать шаги в саду.
25 апреля
...В полночь, проводив его, заперла дверь кухни. Затем около часа сидела возле больного, прислушиваясь к храпу. Убедившись, что он крепко уснул, вошла в гостиную и занялась переплетом дневника. Разделила надвое, часть с записями до шестнадцатого апреля положила в ящик комода, часть после семнадцатого отнесла на второй этаж и спрятала в книжном шкафу. На это ушло около часа. В третьем часу вернулась к больному. Спит беспробудно...
В час дня – доктор Кодама. Особых изменений нет. В последнее время давление колеблется между 180 и 190. Кодама покачал головой: «Надо бы еще немного снизить». В дневные часы, как и прежде, не может спать полноценным сном...
...В одиннадцать шаги в саду....
28 апреля
...В одиннадцать шаги в саду...
29 апреля
...В одиннадцать шаги в саду...
30 апреля
...В час дня пришел доктор Кодама... Сказал, что хорошо бы на следующей неделе больного осмотрел профессор Сома...
...В одиннадцать, в саду...
1 мая
...Второе воскресенье после удара. Тосико явилась, как и неделю назад, в третьем часу. Я так и предчувствовала. Удостоверившись, что отец спит, она шепнула: «Отдохни, сходи на рынок». – «Даже и не знаю...» – заколебалась я. «За папу не волнуйся, он же спит... Прогуляйся. Сегодня в Сэкидэн днем нагрели воду, можешь зайти и принять ванну», – сказала она. Я догадалась, что за этим что-то кроется, и сказала: «Ну ладно, отлучусь на пару часов». Около трех взяла сумку и пошла. Направилась прямиком в Сэкидэн. Мадам не было дома, во флигеле был один Кимура. Ему перед этим позвонила Тосико и сказала: «Мадам Окада уехала в Вакаяму, ее не будет до поздней ночи, а я сейчас должна идти к больному отцу. Не будете ли вы так добры присмотреть пару часов за домом? Вечером я вернусь». Вода в ванной оказалась холодной, но зато был Кимура. Впервые за последние полмесяца могли поговорить не торопясь, но оба были во взвинченном состоянии и спокойного общения не получилось... Оставив его, ушла в пять. Времени уже было в обрез – я беспокоилась, как бы не проснулся муж, – в спешке купила снеди на ближайшем рынке и вернулась домой. «Как быстро ты обернулась!» – сказала Тосико. «Что папа?» – спросила я. «Сегодня на редкость хорошо спит. Уже больше трех часов», – сказала она. Действительно, я услышала мощнейший храп. «С разрешения вашей дочери я сходила в баню», – сказала Коикэ. Ее раскрасневшееся лицо сияло чистотой. «Ах, вот как, Коикэ ходила в баню? – меня почему-то это задело. – Не козни ли это Тосико?» – заподозрила я... Вообще-то, с тех пор как муж слег, у нас в доме всего пару раз согревали ванну. И я, и Коикэ, и Бая приблизительно раз в три дня по очереди ходим мыться в общественную баню, а сегодня как раз черед Коикэ, и ничего странного в том, что она уходила, нет. Но может быть, Тосико приняла это в расчет и выпроводила меня, чтобы остаться наедине с отцом? Я опрометчиво не предусмотрела такой возможности. Разумеется, могла бы раскусить ее замысел, зная, как долго Коикэ парится в бане, но когда услышала: «В Сэкидэн нагрели воду...», у меня заколотилось сердце и я потеряла свою обычную бдительность. «Попалась!» – подумала я и, оставив больного на попечение Тосико и медсестры, поднялась на второй этаж, чтобы, как обычно, «вздремнуть после обеда».
Там я немедля достала спрятанный в книжном шкафу дневник и тщательно его осмотрела. Жаль, что не заклеила его липкой лентой, увы, я оказалась недостаточно осмотрительной – как теперь узнаешь, не читали ли дневник без моего ведома?.. Да нет же, мои страхи совершенно безосновательны! – уверяла я себя. Я слишком мнительна. Откуда им знать, что я разделила дневник на две части и вторую часть спрятала в книжном шкафу на втором этаже? Это соображение меня успокоило, и я выкинула из головы... Но когда Тосико в восемь ушла, меня вновь охватило беспокойство. Я пошла в кухню и расспросила домработницу. Поднимался ли кто-нибудь в кабинет после того, как я ушла? Неожиданно Бая сказала: «Да, ваша дочь». По ее словам, минут через пятнадцать после моего ухода Коикэ отправилась в баню, а Тосико вскоре поднялась на второй этаж и через пару минут спустилась, вернувшись к больному. «Кажется, они о чем-то говорили с хозяином», – сказала Бая. «Но ведь он все это время спал?» – спросила я. «Храп внезапно прекратился, – сказала она и добавила: – Поговорив с хозяином, ваша дочь вновь поднялась на второй этаж и вскоре спустилась. Затем из бани пришла Коикэ». – «Но ведь когда я вернулась, больной крепко спал», – сказала я. «Пока вас не было, он не спал, а незадолго до вашего прихода вновь уснул», – сказала она...
Ее рассказ вполне подтвердил мои страхи, я поняла, что подозрения были не напрасны, но все это как-то не укладывалось у меня в голове... Если попытаться восстановить действия Тосико, вот что получается. В три часа под благовидным предлогом она выпроваживает меня из дома. Отсылает Коикэ в баню. Затем – то ли больной, проснувшись, обратился к ней, то ли она из него вытянула, это неясно – в любом случае Тосико узнает, что мой дневник лежит в комоде в гостиной, находит его и приносит отцу. Дневник заканчивается шестнадцатым апреля, но он говорит, что страницы с последующими записями наверняка где-то спрятаны, и, поскольку его интересуют именно они, велит ей поискать. Она перерывает книжный шкаф в кабинете и находит. Приносит и дает отцу прочесть. Либо зачитывает вслух. Затем поднимается на второй этаж и кладет дневник на место. Возвращается Коикэ. Больной вновь притворяется безмятежно спящим. В шестом часу возвращаюсь я... В общем, получается именно так, хотя трудно вообразить, чтобы за два-три часа моего отсутствия все прошло столь гладко, тютелька в тютельку. Тут я вспомнила, что в прошлое воскресенье (двадцать четвертого апреля) по совету Тосико я тоже выходила днем из дома. Не тогда ли Тосико приступила к поискам? Больной уже в субботу утром, двадцать третьего, оставшись со мной наедине, пробормотал: «Дне-ник, дне-ник!», недвусмысленно выразив желание прочесть мои записи. Легко предположить, что двадцать четвертого, когда я днем ушла, он сказал то же самое в присутствии Тосико и Коикэ (возможно, Коикэ и в тот день ушла в баню, Бая точно не помнит). А поскольку я ему отказала, он обратился к Тосико... Это самое вероятное. Не помню, чтобы я когда-либо говорила Тосико, что веду дневник. Но, возможно, она узнала через Кимуру или сама как-то пронюхала, и потому, когда больной заговорил о дневнике, сразу поняла, о чем речь. «Комод», – больной показывает в сторону гостиной. Тосико идет в гостиную и обыскивает ящики комода. Но дневника не обнаруживает. «Тогда наверняка в кабинете», – говорит Тосико и поднимается на второй этаж. Все это нетрудно вообразить... Как бы там ни было, в прошлое воскресенье ей стало известно, что дневник имеет продолжение. А в это воскресенье она выяснила, что дневник разделен на две части, одна часть спрятана в кабинете, а другая – внизу... В этом нет ничего невозможного...
Если все было так, как я предполагаю, надо решить, что теперь делать с моим дневником. Было бы глупо прервать его из-за одной досадной оплошности. Нужно постараться сделать все, чтобы дневник не читали без моего ведома. Отныне прекращаю делать записи в дневные часы. Буду писать по ночам, дождавшись, когда больной и Коикэ уснут, и прятать в новом месте...
9 июня
Долго ленилась взяться за дневник. В первый день прошлого месяца, а именно накануне того дня, когда с мужем случился второй удар и он скончался, я прервала записи и на протяжении тридцати восьми дней к ним не возвращалась. Разумеется, из-за внезапной кончины мужа на меня обрушилось множество домашних хлопот, и я была слишком занята, но главное, с его смертью пропал интерес или, лучше сказать, смысл продолжать дневник. Никакого «смысла» и сейчас нет. Так что, возможно, на этом все закончится. Во всяком случае, я еще не решила, стоит ли продолжать. Но не хочется на полуслове обрывать дневник, который я вела с начала года на протяжении ста одиннадцати дней; мне кажется, правильно будет подвести итог всему, что произошло. Дело даже не в том, что надо все же как-то завершить дневник, а в том, что это даст возможность еще раз вспомнить о перипетиях противоборства, из которого состояла наша с мужем интимная жизнь. Если внимательно перечитать мои записи, сопоставляя их с дневником, оставшимся после покойного, главным образом с записями, сделанными в этом году, становится ясно, как развивалась борьба между нами, но сверх того есть еще многое, о чем я остерегалась писать при жизни мужа и что хотела бы добавить – в качестве своего рода постскриптума.
Как я сказала, смерть мужа наступила внезапно. По причинам, на которых остановлюсь поподробнее, точного времени я не знаю, но думаю, это случилось около трех часов ночи второго мая. Медсестра Коикэ спала на втором этаже, Тосико ушла в Сэкидэн, возле больного дежурила я одна. Около двух часов, увидев, что больной, как обычно, мирно похрапывает, я тихо выскользнула из комнаты и пошла в гостиную, чтобы записать события с вечера тридцатого апреля по первое мая. В предшествующие дни, то есть с начала болезни мужа по тридцатое апреля, я, ссылаясь на желание вздремнуть, скрывалась днем в кабинете и тайком записывала события второй половины предшествующего дня и первой половины наступившего, но когда мне стало известно, что в воскресенье первого мая Тосико без спросу прочла моему мужу вторую часть моего дневника, которую я хотела сохранить в секрете, я прекратила делать записи днем, решив писать по ночам и прятать дневник в более надежном месте. (Я никак не могла придумать подходящий тайник, поэтому временно оставила дневник на прежнем месте. Но в ту ночь, дождавшись ухода Тосико и домработницы, незадолго до того, как Коикэ пошла спать, я поднялась в кабинет, сунула дневник за пазуху и спустилась вниз. Вскоре Коикэ ушла наверх спать. Я все еще мучилась, не зная, куда спрятать дневник. У меня была ночь на раздумья, в крайнем случае можно было вынуть планку в потолке стенного шкафа в гостиной и спрятать там.) Итак, в третьем часу ночи, перейдя в гостиную, я достала из-за пазухи дневник и начала записывать то, что произошло накануне, как вдруг в какой-то момент осознала, что не слышу храпа, все это время доносившегося до моего слуха. Гостиную и спальню, в которой лежал больной, разделяет всего лишь тонкая перегородка, но я была так увлечена дневником, что не сразу обратила внимание на то, что храп прервался. Это произошло, когда я написала: «Отныне прекращаю делать записи в дневные часы. Буду писать по ночам, дождавшись, когда больной и Коикэ уснут, и прятать в новом месте...» Я отложила кисть и некоторое время прислушивалась. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Стояла мертвая тишина, поэтому, прервавшись, я оставила дневник на столе и пошла взглянуть на больного. Он лежал неподвижно, вытянувшись на спине, лицом к потолку, и, казалось, спит. (С того дня, как я сняла с него очки, он их ни разу не надевал. Спал он обычно лежа на спине, пугая меня своим «голым лицом».) Говорю «казалось, спит», потому что на лампу был наброшен платок и я не сразу смогла рассмотреть его лицо, остававшееся в тени. Я присела, поглядывая на больного, скрытого в полутьме, но он показался мне подозрительно тихим, поэтому я решилась снять платок с лампы и осветить его лицо. Глаза были приоткрыты, скошенный взгляд неподвижно устремлен куда-то к потолку. «Умер», – подумала я, приблизилась и коснулась его руки. Рука была холодной. Часы у изголовья показывали три часа семь минут. Так что уверенно можно сказать лишь одно – умер он в ночь на второе мая, где-то между двумя и тремя часами семью минутами. Отошел во сне, без мучений. Затаив дыхание, я некоторое время всматривалась в его «голое лицо», как трусливый человек, заглядывающий, сдерживая ужас, в бездну, и вдруг отчетливо вспомнила первую ночь нашего свадебного путешествия... И поспешно накинула платок на лампу.
На следующий день профессор Сома и доктор Кодама дружно заявили мне, что случившийся так скоро второй инсульт стал для них полной неожиданностью. Раньше, еще лет десять назад, в большинстве случаев после первого инсульта второй следовал через несколько лет, в лучшем случае лет через семь-восемь, и тогда уже ничто не могло помочь, но в последние годы, благодаря прогрессу медицины, это перестало быть неизбежным. Есть больные, которые отделываются одним инсультом, есть такие, кто пережил два инсульта и вновь встал на ноги, не редкость ныне и счастливчики, живущие полноценной жизнью после трех и даже четырех инсультов. Ваш муж, говорили они, не в пример большинству работников умственного труда, мало заботился о своем здоровье и часто пренебрегал советами врачей, поэтому нельзя было исключить, что инсульт повторится, однако никто не предполагал, что это произойдет так скоро, ведь ему еще нет и шестидесяти, и пусть медленно, но здоровье начало восстанавливаться, так что можно было надеяться, что он сможет вести активную жизнь еще несколько лет, а при благоприятных обстоятельствах и больше десяти лет, но, несмотря на это, мы имеем такой прискорбный результат... Разумеется, я не знаю, насколько профессор Сома и Кодама были искренни. Никакой, даже самый опытный врач не может наверняка предсказать, сколько человеку осталось жить, поэтому, даже если оба говорили то, что думали, я, честно говоря, не вижу в случившемся ничего удивительного и неожиданного – я была к этому готова, все произошло так, как я предвидела. Предвиденья не всегда сбываются, чаще происходит совсем наоборот, но в данном случае я угадала. Думаю, Тосико тоже.
Теперь я бы хотела перечитать наши дневники и, сопоставляя их, со всей откровенностью проследить ход событий, приведший нас к вечной разлуке. Вообще-то муж начал вести дневник много лет назад, еще до нашей свадьбы, и возможно, стоило бы покопаться в его старых записях, чтобы понять суть наших отношений. Но на такой титанический труд я не способна. Знаю, что десятки тетрадок с его дневниковыми записями свалены пыльной грудой в кабинете на верхней полке, до которой не достать без лестницы, но я не нахожу в себе сил хотя бы перелистать эту необъятную летопись. Муж сам написал, что вплоть до нынешнего года он избегал в своем дневнике касаться нашей интимной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13