Сама она любила его как сына и верила, что Изабелла будет с ним счастлива.
– У нее характер сильнее, чем у него. В ней есть как раз то, чего ему недостает.
Хотя оба были так молоды, миссис Брэдли была не против того, чтобы они поженились теперь же, но с одним условием: что Ларри сперва поступит на работу. Пусть у него есть кое-какие доходы, но на этом условии она стала бы настаивать, даже будь у него в десять раз больше. Насколько я понял, она и Эллиот надеялись выпытать у доктора Нелсона, каковы намерения Ларри, и просили его употребить свое влияние, чтобы заставить Ларри принять предложение мистера Мэтюрина.
– Вы же знаете, он никогда не прислушивался к моим советам, – отбивался тот. – Мальчишкой и то делал все по-своему.
– Знаю. Вы его запустили. Удивительно еще, как он вообще не сбился с пути.
Доктор Нелсон, немало выпивший за обедом, сердито уставился на миссис Брэдли. Его красная физиономия покраснела еще гуще.
– Я был занят по горло. Работы и без него хватало. Я его взял к себе потому что ему было некуда деваться, и потому что дружил с его отцом. А мальчишка был трудный.
– Не понимаю, как вы можете так говорить, – резко возразила миссис Брэдли. – У него чудесный характер.
– Что прикажете делать с парнем, который никогда не спорит, а поступает как ему заблагорассудится, а рассердишься на него, раскричишься – тогда говорит, что ему очень жаль и кричи, мол, сколько влезет. Будь он моим сыном, я бы его порол. Но не мог я пороть круглого сироту, да и отец мне его завещал в надежде, что я его не обижу.
– Это к делу не относится, – раздраженно прервал его Эллиот. – Сейчас положение такое: без дела он слонялся достаточно, ему предлагают прекрасную возможность продвинуться и стать обеспеченным человеком, и, если он хочет жениться на Изабелле, он должен это предложение принять.
– Он должен понять, – добавила миссис Брэдли, – что в наше время мужчина не может не работать. Он давно уже выздоровел и окреп. Все мы знаем, как после войны между штатами некоторые мужчины, вернувшись из походов, потом до конца жизни палец о палец не ударили. Были обузой в семье и совершенно бесполезны для общества.
Тут и я вставил свое слово:
– Но как он сам объясняет, что не принял всех этих лестных предложений?
– А никак. Просто говорит, что это ему не подходит.
– Но чем-то заняться ему хочется?
– Видимо, нет.
Доктор Нелсон подлил себе виски. Отхлебнул и поднял глаза на своих старых друзей.
– Сказать вам, какое у меня ощущение? Может, я не Бог весть какой знаток человеческой природы, но после тридцати пяти лет практики немножко в ней разбираюсь. Это все виновата война. Ларри вернулся не таким, каким уходил. И он не просто возмужал. Что-то с ним там случилось такое, что изменило всю его сущность.
– Что же это могло быть? – спросил я.
– Да вот не знаю. Делиться своими впечатлениями он не любит. – Доктор Нелсон повернулся к миссис Брэдли. – Вам он что-нибудь рассказывал, Луиза?
Она покачала головой.
– Нет. Сначала, когда он вернулся, мы все расспрашивали его, как там было, а он только улыбался этой своей улыбкой и уверял, что рассказывать нечего. Он даже Изабелле не рассказывал. Уж она как старалась, но так ничего из него и не вытянула.
Мы еще поговорили, все так же невразумительно, а потом доктор Нелсон посмотрел на часы и сказал, что ему пора. Я хотел было уйти вместе с ним, но Эллиот упросил меня подождать. Когда мы остались втроем, миссис Брэдли извинилась, что надоедала мне их семейными делами, и выразила надежду, что я не очень скучал.
– Но, понимаете, меня это не на шутку заботит, – объяснила она в заключение.
– Мистер Моэм очень деликатный человек, Луиза, ему можно довериться. Я не думаю, чтобы Боб Нелсон откровенничал с Ларри, но все-таки мы с Луизой решили, что о некоторых вещах при нем лучше не упоминать.
– Эллиот!
– Ты столько ему рассказала, можно рассказать и остальное. Скажите, вы за обедом заметили Грэя Мэтюрина?
– Он такой большой, как его не заметить.
– Он поклонник Изабеллы. Пока Ларри не было, он от нее не отходил. Он ей нравится: если бы война не кончилась, она вполне могла за него выйти. Он ей делал предложение. Она не сказала ни да, ни нет. Луиза догадалась, что она не хотела решать до возвращения Ларри.
– А почему он сам не был на войне? – спросил я.
– Перетрудил сердце футболом. Ничего страшного, но в армию его не взяли. Так или иначе, когда Ларри вернулся, его шансы свелись к нулю. Изабелла сразу ему отказала.
Не зная, какого отклика на это от меня ожидают, я промолчал. А Эллиот после паузы заговорил снова. Изысканные манеры, оксфордский выговор – ну точь-в-точь какое-нибудь высокое должностное лицо из английского министерства иностранных дел.
– Ларри, конечно, очень милый юноша и показал себя молодцом, когда сбежал и поступил в авиацию, но, уверяю вас, в людях я разбираюсь… – Он позволил себе самодовольную полуулыбку и единственный раз на моей памяти дал понять, что нажил состояние перепродажей произведений искусства. – Иначе я бы сейчас не владел толстенькой пачкой солидных акций. Так вот, я убежден, что из Ларри никогда не выйдет толку. Денег у него, можно сказать, никаких, положения тоже. Грэй Мэтюрин – совсем другое дело. Он носит хорошую старую ирландскую фамилию. У них в роду был и епископ, и драматург, и несколько выдающихся военных и ученых.
– Откуда вам это известно? – спросил я.
– Как-то такие вещи узнаются, – ответил он уклончиво. – Да вот я только на днях просматривал в клубе Американский биографический словарь, и мне там попалась эта фамилия.
Я не счел нужным повторять то, что услышал за обедом от своей соседки про бедняка-ирландца и шведку-официантку – деда и бабку Грэя. А Эллиот продолжал:
– Генри Мэтюрина мы знаем много лет. Он прекрасный человек и очень богатый. Грэй поступает в лучшую маклерскую контору Чикаго. Перед ним открываются неограниченные возможности. Он хочет жениться на Изабелле, и для нее это безусловно отличная партия. Я бы лучшего не желал, и Луиза, разумеется, тоже.
– Ты слишком долго не был в Америке, Эллиот, – сказала миссис Брэдли, сухо улыбнувшись. – Ты забыл, что девушки здесь выходят замуж не потому, что их матери и дяди лучшего не желали бы.
– И гордиться тут нечем, Луиза, – резко отпарировал Эллиот. – Тридцатилетний опыт убедил меня в том, что брак, устроенный с должным учетом общественного и материального положения и общности интересов, имеет все преимущества перед браком по любви. Во Франции, а это в конечном счете единственная цивилизованная страна в мире, Изабелла, не задумываясь, вышла бы за Грэя, а через год-другой, если бы захотела, взяла бы Ларри в любовники. А Грэй мог бы снять роскошную квартиру и поселить там какую-нибудь известную актрису, и все были бы довольны.
Миссис Брэдли была не глупа. Она взглянула на брата весело и лукаво.
– Горе в том, Эллиот, что нью-йоркские театры приезжают сюда каждый раз ненадолго, так что обитательницы той роскошной квартиры стали бы очень уж часто сменяться, а это могло бы нарушить семейный покой.
Эллиот улыбнулся.
– Ну, Грэй мог бы купить место на нью-йоркской бирже. В конце концов, если уж нужно жить в Америке, то имеет смысл жить только в Нью-Йорке.
Вскоре затем я откланялся, но еще до этого Эллиот почему-то решил пригласить меня на завтрак, на который им уже были приглашены Мэтюрины, отец и сын.
– Генри – лучший тип американского бизнесмена, – сказал он. – Хорошо бы вы с ним познакомились. Он уже сколько лет советует нам, как помещать наши деньги.
Особенного желания идти у меня не было, но не было и причин отказываться. Я поблагодарил и согласился.
VII
В Чикаго мне предоставили комнату в одном клубе, располагавшем хорошей библиотекой, и на следующее утро я пошел туда посмотреть кое-какие университетские журналы, труднодоступные для тех, кто на них не подписан. Было еще рано, и в библиотеке я застал только одного посетителя. Он сидел с книгой в глубоком кожаном кресле. Я с удивлением увидел, что это Ларри. Вот уж кого не ожидал встретить в таком месте. Он поднял голову, когда я проходил мимо него, узнал меня и хотел было встать.
– Сидите, сидите, – сказал я и спросил почти машинально: – Что хорошего читаете?
– Книжку, – ответил он с улыбкой, до того подкупающей, что этот нахальный ответ совсем не показался мне обидным.
Он закрыл книгу и, глядя на меня своими странными непрозрачными глазами, повернул ее так, чтобы мне не видно было заглавие.
– Хорошо провели вчера время? – спросил я.
– Замечательно. Домой добрался в пять часов утра.
– А сейчас уже здесь? Ну и энергия!
– Я сюда часто прихожу. Обычно в это время здесь никого не бывает.
– Ну, не буду вам мешать.
– Вы мне не мешаете, – сказал он и опять улыбнулся, и тут я подумал, что улыбка у него просто чарующая. Она не сверкала, не вспыхивала, а словно озаряла его лицо изнутри каким-то мягким светом. Он сидел в нише между полками, поставленными под углом к стене, рядом стояло второе кресло. Он коснулся его ручки. – Может быть, присядете?
– Ну что ж.
Он протянул мне свою книгу.
– Я вот что читал.
Это были «Научные основы психологии» Уильяма Джеймса. Что и говорить, это классический труд, важная веха в развитии психологической науки; к тому же это книга, которая удивительно легко читается; но странно было увидеть ее в руках у очень молодого человека, бывшего авиатора, только что протанцевавшего до пяти часов утра.
– Зачем вы это читаете? – спросил я.
– Я очень невежественный человек.
– И очень еще молодой, – улыбнулся я.
Он молчал так долго, что я начал этим тяготиться и уже готов был встать и отправиться на розыски интересующих меня журналов. Но мне казалось, что он вот-вот что-то скажет. Он смотрел в пространство серьезно и сосредоточенно, словно о чем-то размышляя. Я ждал. Мне было интересно, что за этим кроется. Наконец он заговорил – так, словно разговор и не прерывался, словно он не заметил долгого молчания.
– Когда я вернулся из Франции, все они хотели, чтобы я поступил в университет. А я не мог. После того, что я пережил, я просто думать не мог о том, чтобы опять сесть за парту. Впрочем, я и последний год в школе почти не учился. А первокурсником просто не мог себя представить. На меня смотрели бы косо. Притворяться не тем, что я есть, я не хотел. И боялся, что меня станут обучать совсем не тому, что меня интересовало.
– Конечно, мое дело сторона, – отвечал я, – но я не уверен, что вы были правы. Кажется, я вас понял, и согласен, что после двух лет на войне вам не улыбалось стать тем вчерашним школьником, каким студент остается и на первом, и на втором курсе. Что на вас стали бы коситься – не верю. Я мало знаком с американскими университетами, но думаю, что американские студенты не так уж отличаются от английских, разве что тон погрубее и развлечения попроще. Но в общем они очень порядочные и неглупые, и я думаю, что, если человек не склонен жить их жизнью и сумеет проявить немного такта, они очень скоро перестанут его замечать. Братья мои учились в Кембридже, а я нет. Имел возможность, но не захотел. Мне не терпелось окунуться в жизнь. И теперь я об этом жалею. Думаю, что университет уберег бы меня от многих ошибок. А учиться под руководством опытных преподавателей быстрее. Если некому тебя вести, то и дело упираешься в тупик и теряешь даром массу времени.
– Возможно, вы правы. Но ошибки – это ничего. А вдруг в одном из тупиков я найду что-то для себя нужное?
– А чего вы ищете? Он чуть помедлил.
– В том-то и дело, я еще сам толком не знаю.
Я промолчал, ответить было как будто нечего. Я-то еще в очень раннем возрасте поставил перед собой вполне определенную и ясную цель, поэтому его слова меня немного рассердили, но я тут же себя одернул; чисто интуитивно я угадывал в душе этого мальчика какую-то смутную тревогу – то ли недодуманные мысли, то ли неосознанные чувства не давали ему покоя, гнали его неведомо куда. Он будил во мне непонятное сочувствие. В сущности, я разговаривал с ним впервые и только теперь оценил, какой у него мелодичный голос. Это был до странности убедительный голос, голос-бальзам. Такой голос, и подкупающая улыбка, и эти выразительные черные-пречерные глаза – да, можно было понять, чем он пленил Изабеллу. В нем и в самом деле было что-то очень пленительное. Он повернулся ко мне и спросил без тени смущения, но глядя на меня пытливо и не без лукавства:
– Правильно я думаю, когда мы вчера уехали танцевать, у вас там был разговор обо мне?
– Был и о вас.
– Я так и думал, раз уж дядю Боба вытащили обедать. Он терпеть не может бывать в гостях.
– Вам, как я понимаю, предлагают хорошее место?
– Замечательное.
– И что же вы, ответите согласием?
– Едва ли.
– Почему?
– Не хочется.
Не люблю я вмешиваться не в свое дело, но тут мне подумалось, что именно потому, что я человек посторонний, да еще приехавший из другой страны, он сам не прочь поговорить со мной.
– Существует мнение, что, когда человек ни на что иное не пригоден, он становится писателем, – усмехнулся я.
– Это не для меня. Таланта нет.
– Так что же вам хочется делать?
Он озарил меня своей чарующей улыбкой.
– Бездельничать.
– Едва ли Чикаго самое подходящее для этого место, – сказал я. – Ну, а пока я вас покину. Вы читайте, а я хочу заглянуть в «Йельский альманах».
Я встал. Когда я уходил из библиотеки, Ларри все еще читал Уильяма Джеймса. Я позавтракал в клубе один и решил еще часок посидеть в библиотеке – выкурить в тишине сигару, почитать, написать кое-какие письма. Ларри по-прежнему был погружен в свою книгу. Казалось, он так и не сдвинулся с места после нашей беседы. И в четыре часа, когда я уходил, он все еще был там. Меня поразила его усидчивость. Он не заметил, когда я вошел, когда вышел. У меня было несколько дел в городе, и в клуб «Блекстоун» я вернулся только к вечеру – переодеться, чтобы ехать обедать. Из чистого любопытства я по дороге опять заглянул в библиотеку. Теперь там было порядочно народу, большинство читали газеты. Ларри сидел все в том же кресле, углубившись все в ту же книгу. Чудеса!
VIII
На следующий день в ресторане отеля «Пальмер-Хаус» состоялась предложенная Эллиотом встреча с отцом и сыном Мэтюринами. Завтракали мы только вчетвером. Генри Мэтюрин был почти такого же огромного роста, как его сын, с красным мясистым лицом и таким же, как у сына, тупым, уверенным носом, но глаза у него были меньше, чем у Грэя, не такие синие и очень-очень зоркие. Было ему, очевидно, только-только за пятьдесят, но выглядел он на десять лет старше, и поредевшие волосы уже были белоснежно-седые. На первый взгляд он показался мне малопривлекательным. Впечатление было такое, что он уже много лет ни в чем себе не отказывал, что это человек грубый, смекалистый, знающий свое дело и – во всяком случае, в деловых вопросах – беспощадный. Сперва он говорил мало и словно задался целью меня раскусить. Эллиота, как я сразу заметил, он вообще не принимал всерьез. Грэй держался вежливо и любезно, но почти все время молчал, и настроение за столом было бы совсем никуда, если бы Эллиот с присущим ему тактом и ловкостью не занимал нас светскими разговорами. Я подумал, что в былые годы он приобрел немалый опыт обращения с дельцами Среднего Запада, когда уговаривал их заплатить бешеные деньги за картину старого мастера. Понемногу мистер Мэтюрин стал оттаивать и отпустил два-три замечания, показавших, что он умнее, чем кажется, и даже наделен суховатым чувством юмора. Разговор коснулся ценных бумаг, и я удивился бы тому, как Эллиот осведомлен в этом вопросе, если бы уже давно не пришел к выводу, что он, несмотря на свои чудачества, очень себе на уме. И тут мистер Мэтюрин вдруг заметил:
– Нынче утром я получил письмо от Грэева приятеля Ларри Даррела.
– А ты мне и не сказал, папа, – удивился Грэй.
Мистер Мэтюрин обратился ко мне:
– Вы ведь знакомы с Ларри? – (Я кивнул.) – Грэй уломал меня взять его на работу. Они закадычные друзья. Послушать Грэя – лучше его нет человека на свете.
– И что он пишет, папа?
– Благодарит. И он, мол, понимает, какие это открывает возможности для молодого человека, и очень тщательно все обдумал и пришел к заключению, что он бы обманул мои ожидания, так что лучше ему отказаться.
– Очень глупо с его стороны, – сказал Эллиот.
– Согласен, – сказал мистер Мэтюрин.
– Мне ужасно жаль, папа, – сказал Грэй. – Так было бы здорово, если бы мы работали вместе.
– Насильно мил не будешь.
Говоря это, мистер Мэтюрин посмотрел на Грэя, и взгляд его зорких глаз смягчился. Я понял, что у этого жесткого дельца есть и вторая ипостась: он души не чаял в своем верзиле сыне. Он опять обратился ко мне:
– Вы знаете, в воскресенье этот малый обыграл меня семь к шести. Я чуть не дал ему клюшкой по голове. И что самое обидное – я же и научил его играть в гольф.
Гордость так и распирала его.
1 2 3 4 5 6
– У нее характер сильнее, чем у него. В ней есть как раз то, чего ему недостает.
Хотя оба были так молоды, миссис Брэдли была не против того, чтобы они поженились теперь же, но с одним условием: что Ларри сперва поступит на работу. Пусть у него есть кое-какие доходы, но на этом условии она стала бы настаивать, даже будь у него в десять раз больше. Насколько я понял, она и Эллиот надеялись выпытать у доктора Нелсона, каковы намерения Ларри, и просили его употребить свое влияние, чтобы заставить Ларри принять предложение мистера Мэтюрина.
– Вы же знаете, он никогда не прислушивался к моим советам, – отбивался тот. – Мальчишкой и то делал все по-своему.
– Знаю. Вы его запустили. Удивительно еще, как он вообще не сбился с пути.
Доктор Нелсон, немало выпивший за обедом, сердито уставился на миссис Брэдли. Его красная физиономия покраснела еще гуще.
– Я был занят по горло. Работы и без него хватало. Я его взял к себе потому что ему было некуда деваться, и потому что дружил с его отцом. А мальчишка был трудный.
– Не понимаю, как вы можете так говорить, – резко возразила миссис Брэдли. – У него чудесный характер.
– Что прикажете делать с парнем, который никогда не спорит, а поступает как ему заблагорассудится, а рассердишься на него, раскричишься – тогда говорит, что ему очень жаль и кричи, мол, сколько влезет. Будь он моим сыном, я бы его порол. Но не мог я пороть круглого сироту, да и отец мне его завещал в надежде, что я его не обижу.
– Это к делу не относится, – раздраженно прервал его Эллиот. – Сейчас положение такое: без дела он слонялся достаточно, ему предлагают прекрасную возможность продвинуться и стать обеспеченным человеком, и, если он хочет жениться на Изабелле, он должен это предложение принять.
– Он должен понять, – добавила миссис Брэдли, – что в наше время мужчина не может не работать. Он давно уже выздоровел и окреп. Все мы знаем, как после войны между штатами некоторые мужчины, вернувшись из походов, потом до конца жизни палец о палец не ударили. Были обузой в семье и совершенно бесполезны для общества.
Тут и я вставил свое слово:
– Но как он сам объясняет, что не принял всех этих лестных предложений?
– А никак. Просто говорит, что это ему не подходит.
– Но чем-то заняться ему хочется?
– Видимо, нет.
Доктор Нелсон подлил себе виски. Отхлебнул и поднял глаза на своих старых друзей.
– Сказать вам, какое у меня ощущение? Может, я не Бог весть какой знаток человеческой природы, но после тридцати пяти лет практики немножко в ней разбираюсь. Это все виновата война. Ларри вернулся не таким, каким уходил. И он не просто возмужал. Что-то с ним там случилось такое, что изменило всю его сущность.
– Что же это могло быть? – спросил я.
– Да вот не знаю. Делиться своими впечатлениями он не любит. – Доктор Нелсон повернулся к миссис Брэдли. – Вам он что-нибудь рассказывал, Луиза?
Она покачала головой.
– Нет. Сначала, когда он вернулся, мы все расспрашивали его, как там было, а он только улыбался этой своей улыбкой и уверял, что рассказывать нечего. Он даже Изабелле не рассказывал. Уж она как старалась, но так ничего из него и не вытянула.
Мы еще поговорили, все так же невразумительно, а потом доктор Нелсон посмотрел на часы и сказал, что ему пора. Я хотел было уйти вместе с ним, но Эллиот упросил меня подождать. Когда мы остались втроем, миссис Брэдли извинилась, что надоедала мне их семейными делами, и выразила надежду, что я не очень скучал.
– Но, понимаете, меня это не на шутку заботит, – объяснила она в заключение.
– Мистер Моэм очень деликатный человек, Луиза, ему можно довериться. Я не думаю, чтобы Боб Нелсон откровенничал с Ларри, но все-таки мы с Луизой решили, что о некоторых вещах при нем лучше не упоминать.
– Эллиот!
– Ты столько ему рассказала, можно рассказать и остальное. Скажите, вы за обедом заметили Грэя Мэтюрина?
– Он такой большой, как его не заметить.
– Он поклонник Изабеллы. Пока Ларри не было, он от нее не отходил. Он ей нравится: если бы война не кончилась, она вполне могла за него выйти. Он ей делал предложение. Она не сказала ни да, ни нет. Луиза догадалась, что она не хотела решать до возвращения Ларри.
– А почему он сам не был на войне? – спросил я.
– Перетрудил сердце футболом. Ничего страшного, но в армию его не взяли. Так или иначе, когда Ларри вернулся, его шансы свелись к нулю. Изабелла сразу ему отказала.
Не зная, какого отклика на это от меня ожидают, я промолчал. А Эллиот после паузы заговорил снова. Изысканные манеры, оксфордский выговор – ну точь-в-точь какое-нибудь высокое должностное лицо из английского министерства иностранных дел.
– Ларри, конечно, очень милый юноша и показал себя молодцом, когда сбежал и поступил в авиацию, но, уверяю вас, в людях я разбираюсь… – Он позволил себе самодовольную полуулыбку и единственный раз на моей памяти дал понять, что нажил состояние перепродажей произведений искусства. – Иначе я бы сейчас не владел толстенькой пачкой солидных акций. Так вот, я убежден, что из Ларри никогда не выйдет толку. Денег у него, можно сказать, никаких, положения тоже. Грэй Мэтюрин – совсем другое дело. Он носит хорошую старую ирландскую фамилию. У них в роду был и епископ, и драматург, и несколько выдающихся военных и ученых.
– Откуда вам это известно? – спросил я.
– Как-то такие вещи узнаются, – ответил он уклончиво. – Да вот я только на днях просматривал в клубе Американский биографический словарь, и мне там попалась эта фамилия.
Я не счел нужным повторять то, что услышал за обедом от своей соседки про бедняка-ирландца и шведку-официантку – деда и бабку Грэя. А Эллиот продолжал:
– Генри Мэтюрина мы знаем много лет. Он прекрасный человек и очень богатый. Грэй поступает в лучшую маклерскую контору Чикаго. Перед ним открываются неограниченные возможности. Он хочет жениться на Изабелле, и для нее это безусловно отличная партия. Я бы лучшего не желал, и Луиза, разумеется, тоже.
– Ты слишком долго не был в Америке, Эллиот, – сказала миссис Брэдли, сухо улыбнувшись. – Ты забыл, что девушки здесь выходят замуж не потому, что их матери и дяди лучшего не желали бы.
– И гордиться тут нечем, Луиза, – резко отпарировал Эллиот. – Тридцатилетний опыт убедил меня в том, что брак, устроенный с должным учетом общественного и материального положения и общности интересов, имеет все преимущества перед браком по любви. Во Франции, а это в конечном счете единственная цивилизованная страна в мире, Изабелла, не задумываясь, вышла бы за Грэя, а через год-другой, если бы захотела, взяла бы Ларри в любовники. А Грэй мог бы снять роскошную квартиру и поселить там какую-нибудь известную актрису, и все были бы довольны.
Миссис Брэдли была не глупа. Она взглянула на брата весело и лукаво.
– Горе в том, Эллиот, что нью-йоркские театры приезжают сюда каждый раз ненадолго, так что обитательницы той роскошной квартиры стали бы очень уж часто сменяться, а это могло бы нарушить семейный покой.
Эллиот улыбнулся.
– Ну, Грэй мог бы купить место на нью-йоркской бирже. В конце концов, если уж нужно жить в Америке, то имеет смысл жить только в Нью-Йорке.
Вскоре затем я откланялся, но еще до этого Эллиот почему-то решил пригласить меня на завтрак, на который им уже были приглашены Мэтюрины, отец и сын.
– Генри – лучший тип американского бизнесмена, – сказал он. – Хорошо бы вы с ним познакомились. Он уже сколько лет советует нам, как помещать наши деньги.
Особенного желания идти у меня не было, но не было и причин отказываться. Я поблагодарил и согласился.
VII
В Чикаго мне предоставили комнату в одном клубе, располагавшем хорошей библиотекой, и на следующее утро я пошел туда посмотреть кое-какие университетские журналы, труднодоступные для тех, кто на них не подписан. Было еще рано, и в библиотеке я застал только одного посетителя. Он сидел с книгой в глубоком кожаном кресле. Я с удивлением увидел, что это Ларри. Вот уж кого не ожидал встретить в таком месте. Он поднял голову, когда я проходил мимо него, узнал меня и хотел было встать.
– Сидите, сидите, – сказал я и спросил почти машинально: – Что хорошего читаете?
– Книжку, – ответил он с улыбкой, до того подкупающей, что этот нахальный ответ совсем не показался мне обидным.
Он закрыл книгу и, глядя на меня своими странными непрозрачными глазами, повернул ее так, чтобы мне не видно было заглавие.
– Хорошо провели вчера время? – спросил я.
– Замечательно. Домой добрался в пять часов утра.
– А сейчас уже здесь? Ну и энергия!
– Я сюда часто прихожу. Обычно в это время здесь никого не бывает.
– Ну, не буду вам мешать.
– Вы мне не мешаете, – сказал он и опять улыбнулся, и тут я подумал, что улыбка у него просто чарующая. Она не сверкала, не вспыхивала, а словно озаряла его лицо изнутри каким-то мягким светом. Он сидел в нише между полками, поставленными под углом к стене, рядом стояло второе кресло. Он коснулся его ручки. – Может быть, присядете?
– Ну что ж.
Он протянул мне свою книгу.
– Я вот что читал.
Это были «Научные основы психологии» Уильяма Джеймса. Что и говорить, это классический труд, важная веха в развитии психологической науки; к тому же это книга, которая удивительно легко читается; но странно было увидеть ее в руках у очень молодого человека, бывшего авиатора, только что протанцевавшего до пяти часов утра.
– Зачем вы это читаете? – спросил я.
– Я очень невежественный человек.
– И очень еще молодой, – улыбнулся я.
Он молчал так долго, что я начал этим тяготиться и уже готов был встать и отправиться на розыски интересующих меня журналов. Но мне казалось, что он вот-вот что-то скажет. Он смотрел в пространство серьезно и сосредоточенно, словно о чем-то размышляя. Я ждал. Мне было интересно, что за этим кроется. Наконец он заговорил – так, словно разговор и не прерывался, словно он не заметил долгого молчания.
– Когда я вернулся из Франции, все они хотели, чтобы я поступил в университет. А я не мог. После того, что я пережил, я просто думать не мог о том, чтобы опять сесть за парту. Впрочем, я и последний год в школе почти не учился. А первокурсником просто не мог себя представить. На меня смотрели бы косо. Притворяться не тем, что я есть, я не хотел. И боялся, что меня станут обучать совсем не тому, что меня интересовало.
– Конечно, мое дело сторона, – отвечал я, – но я не уверен, что вы были правы. Кажется, я вас понял, и согласен, что после двух лет на войне вам не улыбалось стать тем вчерашним школьником, каким студент остается и на первом, и на втором курсе. Что на вас стали бы коситься – не верю. Я мало знаком с американскими университетами, но думаю, что американские студенты не так уж отличаются от английских, разве что тон погрубее и развлечения попроще. Но в общем они очень порядочные и неглупые, и я думаю, что, если человек не склонен жить их жизнью и сумеет проявить немного такта, они очень скоро перестанут его замечать. Братья мои учились в Кембридже, а я нет. Имел возможность, но не захотел. Мне не терпелось окунуться в жизнь. И теперь я об этом жалею. Думаю, что университет уберег бы меня от многих ошибок. А учиться под руководством опытных преподавателей быстрее. Если некому тебя вести, то и дело упираешься в тупик и теряешь даром массу времени.
– Возможно, вы правы. Но ошибки – это ничего. А вдруг в одном из тупиков я найду что-то для себя нужное?
– А чего вы ищете? Он чуть помедлил.
– В том-то и дело, я еще сам толком не знаю.
Я промолчал, ответить было как будто нечего. Я-то еще в очень раннем возрасте поставил перед собой вполне определенную и ясную цель, поэтому его слова меня немного рассердили, но я тут же себя одернул; чисто интуитивно я угадывал в душе этого мальчика какую-то смутную тревогу – то ли недодуманные мысли, то ли неосознанные чувства не давали ему покоя, гнали его неведомо куда. Он будил во мне непонятное сочувствие. В сущности, я разговаривал с ним впервые и только теперь оценил, какой у него мелодичный голос. Это был до странности убедительный голос, голос-бальзам. Такой голос, и подкупающая улыбка, и эти выразительные черные-пречерные глаза – да, можно было понять, чем он пленил Изабеллу. В нем и в самом деле было что-то очень пленительное. Он повернулся ко мне и спросил без тени смущения, но глядя на меня пытливо и не без лукавства:
– Правильно я думаю, когда мы вчера уехали танцевать, у вас там был разговор обо мне?
– Был и о вас.
– Я так и думал, раз уж дядю Боба вытащили обедать. Он терпеть не может бывать в гостях.
– Вам, как я понимаю, предлагают хорошее место?
– Замечательное.
– И что же вы, ответите согласием?
– Едва ли.
– Почему?
– Не хочется.
Не люблю я вмешиваться не в свое дело, но тут мне подумалось, что именно потому, что я человек посторонний, да еще приехавший из другой страны, он сам не прочь поговорить со мной.
– Существует мнение, что, когда человек ни на что иное не пригоден, он становится писателем, – усмехнулся я.
– Это не для меня. Таланта нет.
– Так что же вам хочется делать?
Он озарил меня своей чарующей улыбкой.
– Бездельничать.
– Едва ли Чикаго самое подходящее для этого место, – сказал я. – Ну, а пока я вас покину. Вы читайте, а я хочу заглянуть в «Йельский альманах».
Я встал. Когда я уходил из библиотеки, Ларри все еще читал Уильяма Джеймса. Я позавтракал в клубе один и решил еще часок посидеть в библиотеке – выкурить в тишине сигару, почитать, написать кое-какие письма. Ларри по-прежнему был погружен в свою книгу. Казалось, он так и не сдвинулся с места после нашей беседы. И в четыре часа, когда я уходил, он все еще был там. Меня поразила его усидчивость. Он не заметил, когда я вошел, когда вышел. У меня было несколько дел в городе, и в клуб «Блекстоун» я вернулся только к вечеру – переодеться, чтобы ехать обедать. Из чистого любопытства я по дороге опять заглянул в библиотеку. Теперь там было порядочно народу, большинство читали газеты. Ларри сидел все в том же кресле, углубившись все в ту же книгу. Чудеса!
VIII
На следующий день в ресторане отеля «Пальмер-Хаус» состоялась предложенная Эллиотом встреча с отцом и сыном Мэтюринами. Завтракали мы только вчетвером. Генри Мэтюрин был почти такого же огромного роста, как его сын, с красным мясистым лицом и таким же, как у сына, тупым, уверенным носом, но глаза у него были меньше, чем у Грэя, не такие синие и очень-очень зоркие. Было ему, очевидно, только-только за пятьдесят, но выглядел он на десять лет старше, и поредевшие волосы уже были белоснежно-седые. На первый взгляд он показался мне малопривлекательным. Впечатление было такое, что он уже много лет ни в чем себе не отказывал, что это человек грубый, смекалистый, знающий свое дело и – во всяком случае, в деловых вопросах – беспощадный. Сперва он говорил мало и словно задался целью меня раскусить. Эллиота, как я сразу заметил, он вообще не принимал всерьез. Грэй держался вежливо и любезно, но почти все время молчал, и настроение за столом было бы совсем никуда, если бы Эллиот с присущим ему тактом и ловкостью не занимал нас светскими разговорами. Я подумал, что в былые годы он приобрел немалый опыт обращения с дельцами Среднего Запада, когда уговаривал их заплатить бешеные деньги за картину старого мастера. Понемногу мистер Мэтюрин стал оттаивать и отпустил два-три замечания, показавших, что он умнее, чем кажется, и даже наделен суховатым чувством юмора. Разговор коснулся ценных бумаг, и я удивился бы тому, как Эллиот осведомлен в этом вопросе, если бы уже давно не пришел к выводу, что он, несмотря на свои чудачества, очень себе на уме. И тут мистер Мэтюрин вдруг заметил:
– Нынче утром я получил письмо от Грэева приятеля Ларри Даррела.
– А ты мне и не сказал, папа, – удивился Грэй.
Мистер Мэтюрин обратился ко мне:
– Вы ведь знакомы с Ларри? – (Я кивнул.) – Грэй уломал меня взять его на работу. Они закадычные друзья. Послушать Грэя – лучше его нет человека на свете.
– И что он пишет, папа?
– Благодарит. И он, мол, понимает, какие это открывает возможности для молодого человека, и очень тщательно все обдумал и пришел к заключению, что он бы обманул мои ожидания, так что лучше ему отказаться.
– Очень глупо с его стороны, – сказал Эллиот.
– Согласен, – сказал мистер Мэтюрин.
– Мне ужасно жаль, папа, – сказал Грэй. – Так было бы здорово, если бы мы работали вместе.
– Насильно мил не будешь.
Говоря это, мистер Мэтюрин посмотрел на Грэя, и взгляд его зорких глаз смягчился. Я понял, что у этого жесткого дельца есть и вторая ипостась: он души не чаял в своем верзиле сыне. Он опять обратился ко мне:
– Вы знаете, в воскресенье этот малый обыграл меня семь к шести. Я чуть не дал ему клюшкой по голове. И что самое обидное – я же и научил его играть в гольф.
Гордость так и распирала его.
1 2 3 4 5 6