А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

от продолжительного употребления ковры на лестницах стали толще и пружинят под ногами, как мягкий торф) и ложится на свою кровать. Если он не очень устал, то через некоторое время встает и спускается в соседний бар. (Серый потрескавшийся асфальт, пустые консервные банки, яркий свет неоновой вывески с двумя потухшими буквами.)
— Мужчина, Ред, всегда придерживается какой-нибудь философии. Я скажу тебе, иногда я думал, что совершил ошибку, женившись. Знаешь, иногда я просто до бешенства доходил. Я все думал и думал: для чего я работаю... Впрочем, потом это проходит. Вон посмотри на ту пару в кабине. Видишь, как они прижимаются друг к другу? Сейчас ни один из них не может даже дышать без другого.
И у меня с моей старухой было то же. А чем все это кончится?
Я уже не злюсь больше, я знаю что почем. У этой пары все кончится так же, как кончилось у тебя, у меня и у кого угодно другого.
(Пиво выдохшееся, невкусное.)
— Я за женщинами не очень-то бегаю, — говорит Ред. — Это они всегда стараются поймать нас в ловушку. На это я уже насмотрелся.
— Все не так плохо, Ред. В женитьбе, и вообще в женщинах, есть кое-что хорошее, но, когда женишься, надеешься на одно, а получается совсем другое. У женатого мужчины всегда куча забот, Ред. Откровенно говоря, бывают такие моменты, когда я хотел бы быть таким же свободным, как ты, Ред.
— С меня пока и шлюх хватает.
В публичных домах женщины одеты по последней моде, введенной какой-то актрисой: изящные на узеньких бретельках лифчики из легкой материи и трусики тропической расцветки. Они, как королевы из странного бурлеска, сидят в гостиной с ультрасовременной мебелью и расставленными повсюду шикарными пепельницами.
— Ну что, Перл, пойдем?
Ред поднимается и идет вслед за ней по устланной серым и мягким, как губка, ковром лестнице, разглядывая рельефные, автоматически покачивающиеся бедра.
— Давно мы с тобой не виделись, Ред.
— Всего две недели.
— Да, последний раз ты выбрал Роберту, — порицает она его.
Небольшая комнатка с кроватью. Свернутое валиком одеяло со следами грязи от ботинок предшествующих посетителей. Напевая песенку, Перл сует доллар Реда под подушку.
— Тише, тише, Ред, у меня сегодня длинный и трудный день.
Они ложатся...
— А если еще разок, бесплатно?
— Нет, дорогой. Ты же знаешь, что с нами сделает Эдди, если узнает, что мы соглашаемся на это.
Ред быстро одевается.
— Извини, Ред, — говорит она, положив руку ему на плечо.
Ее губы кажутся нежными, зовущими, груди упругими, высокими.
— Хорошая ты девочка, Перл.
Одна из лучших.
На потолке ничем не прикрытая лампочка. Яркий свет режет глаза. Он вдыхает пудру Перл и сладковатый запах пота.
— А как ты сюда попала?
— Я расскажу тебе когда-нибудь за кружкой пива.
На улице воздух прохладный. Реда охватывает чувство приятной меланхолии. Вернувшись домой, он долго не может уснуть.
«Я слишком долго пробыл в этом городе», — думает Ред. (Голые коричневые горы в сумерках. Ночь катится на запад.) «Где же та прелесть, которую чувствуешь, когда молод?»
Ред встает и смотрит в окно. «Господи, я уже старик! Двадцать три, а я уже старик!» Через некоторое время он засыпает.
Утром глаза разъедает пот. Из моечной машины извергается пар. Ред счищает губную помаду со стаканов.
«Пожалуй, мне надо уходить отсюда, — думает он. — Ничего хорошего в регулярном заработке нет».
Но теперь он уже на многое не надеется.
Скамейка в парке все-таки очень мала, чтобы на ней можно было удобно устроиться спать, Если свесить ноги, то края больно врезаются в мякоть под коленями, а если подтянуть ноги наверх, то просыпаешься от судороги в бедрах. Спать же на боку худому человеку невозможно: костям больно, да и плечи затекают. Ред вынужден лежать на спине с поднятыми коленями, заложив руки под голову. Когда он встает, то в течение нескольких минут не может пошевелить онемевшими пальцами.
Ред просыпается от резкого сотрясения во всем теле. Он вскакивает, видит, как полисмен замахивается своей ночной дубинкой для повторного удара по подошвам ботинок.
— Тише, тише, я встал.
— Найди себе другое место спать, — сердито ворчит полицейский.
Четыре часа. Вот-вот наступит рассвет. По тихим безлюдным улицам медленно движутся маленькие грузовики с молоком. Ред направляется к железной дороге. В расположенной поблизости от вокзала торгующей всю ночь харчевне он долго, пока не наступает утро, пьет чашку кофе с парой горячих пирожков. Чтобы растянуть время, он сосредоточенно рассматривает грязный пол, белую мраморную стойку, коричневые круги на ней — следы от чашек с кофе — и круглые целлулоидные колпаки, которыми накрывают торты и кексы. Опершись руками о стойку, он ухитряется даже подремать минут десять.
«Я слишком долго работал в этом городе, — думает он. — Жизнь без перемен неинтересна, но и бродяжничать тоже не очень-то сладко. Теряешь все, что имеешь, когда становишься бродягой».
Сначала это похоже на сравнительное благополучие, потом на хвост кометы, потом оказывается, что не было ни того, ни другого.
Он устроился водителем грузовика на ночные поездки по маршруту Бостон — Нью-Йорк и работал здесь два года. Дорога, казалось, пролегла бороздой в его голове: из Бостона в Провиденс, потом в Гротон, потом в Нью-Лондон, Нью-Хевен, в Стэмфорд, Бронкс, на склады. В следующую ночь те же пункты в обратной последовательности. Он снимал комнату на Сорок восьмой улице рядом с Десятой авеню и мог, если хотел, скопить деньги.
Но грузовая машина осточертела ему. Это угольная шахта на открытом воздухе. Она дребезжит за спиной, а от тысячи, миллиона незаметных потрясываний и подскоков у него начали болеть почки, а потревоженный желудок не принимал по утрам завтрак. Спать на скамейке в парке надоело, не иметь крыши над головой в сильный дождь надоело, но водить грузовик — тоже ничего хорошего.
Последние сто миль он всегда ехал с плотно сжатыми челюстями.
Он начал много пить, часто посещал бары на Девятой и Десятой авеню, иногда проводил свободное время в дешевых кинотеатрах на Сорок второй улице.
Однажды вечером в баре Ред купил профсоюзный билет моряка второго класса. Его продал ему за десять долларов какой-то пьяный тип, вконец опустившийся. После этого Ред бросил работу водителя.
Однако после недели шатаний по Южной улице ему надоело это, и он снова запил. Через неделю, потратив все деньги, он продал билет моряка за пять долларов и пропьянствовал на эти деньги еще полдня.
Ночью Ред проснулся в аллее какого-то парка. На его щеке — засохшая кровавая рана. Когда он попробовал пошевелить челюстью, рана разорвалась, потекла кровь. Его забрал полицейский и отправил в тюрьму. Здесь Реда продержали два дня. После этого две недели он попрошайничал.
Но все кончилось хорошо. Ему наконец удалось устроиться мойщиком посуды в модном ресторане на Шестидесятой улице в восточной части города. Здесь он сошелся с официанткой и стал жить с ней в двухкомнатной меблированной квартирке на Двадцать седьмой улице в западной части. Ред очень понравился восьмилетнему сынишке официантки. Он неплохо прожил с ними пару лет.
Ред перешел на работу ночным администратором в одном из ночлежных домов в районе Бауэри. Это лучше, чем мыть посуду, да и платят здесь на пять долларов больше — двадцать три в неделю. Он оставался на этом месте в течение последних двух лет перед войной.
Летом в Бауэри жарко, стоит вонючая духота, а зимой пробирающая до костей холодная сырость, от которой промокают стены, а на коричневой штукатурке появляются серые пятна. Тянутся длинные скучные ночи. Ни о чем не думая, прислушиваясь к монотонному гулу поездов надземки на Третьей авеню, Ред сидит в ожидании утра, когда он сможет пойти домой к Луизе.
За ночь он несколько раз побывает в главной комнате ночлежки.
Тяжелым сном спят здесь на железных койках человек сорок — пятьдесят. Ред прислушивается к несмолкаемому покашливанию ночлежников; в нос ударяет резкий запах формалина и тошнотворный прокисший дух от потных тел пьяниц. В коридорах и умывальной комнате пахнет карболовой кислотой. В уборной почти всегда двое-трое полусонных пьяниц. Опираясь руками на бачки со смывной водой, они склоняются над унитазом и мучительно тужатся в попытке освободиться от выпитого вечером виски. Ред захлопывает дверь и идет в комнату для картежников. Здесь за старым круглым столом несколько пожилых бездельников режутся в пинокль. Под ними усыпанный окурками заскорузлый от грязи пол. Ред прислушивается к неразборчивому разговору, но почти ничего не может понять.
— Мэгги Кеннеди хорошая баба, она сказала мне... гм, как же она сказала мне?..
— Я сказал Томми Малдуну, что он не имеет права сажать меня в тюрьму, и он отпустил меня. Честно говорю. Они боятся меня, с тех пор как я выбил зубы Ричо. Вы его знаете, участковый сержант. Это было... гм... минутку, минутку, сейчас скажу, когда это было... Я выбил ему зубы одним ударом, это было в ночь под Новый год, восемь лет назад, в двадцать четвертом году... нет, нет, я ошибся, минутку, это было в тридцать третьем, это, пожалуй, будет точнее.
— Эй ты, дядя, давай-ка потише, — обращается к нему Ред. — В соседней комнате спят люди, они заплатили деньги за ночлег. Будешь шуметь, я тебя выставлю на улицу.
Несколько секунд игроки молчат, потом один из них бормочет низким голосом:
— Ты еще молокосос, чтобы учить нас. Заткнись, пока тебе не всыпали.
Потом один из них подходит к Реду и шепчет ему на ухо:
— Оставь его в покое, а то он спустит тебя с лестницы. Вчера он свернул одному шею.
— О'кей, — улыбается Ред. — Виноват, что побеспокоил тебя, папаша. В следующий раз буду умнее.
— Вот-вот, сынок, так-то лучше, и тебе и мне.
Из бара на противоположной стороне улицы доносятся звуки пианолы-автомата.
Возвратившись к своему столику дежурного, Ред включает радиоприемник и слушает музыку. Из главной комнаты доносится пронзительный крик. Ред идет в комнату и, похлопав кричавшего во сне по плечу, успокаивает его.
Утром бродяги торопливо одеваются, и к семи часам большая комната ночлежки пустеет. Словно стыдясь чего-то, не глядя друг на друга, надвинув кепку на лоб и подняв воротник, они торопливо идут по прохладным предрассветным улицам. Большинство из них автоматически становится в очередь в переулочке, выходящем на .Кэнэл-стрит, чтобы получить чашку кофе в бесплатной столовой для ну подающихся.
Ред идет немного пешком, потом садится в автобус, следующий на Двадцать седьмую улицу в западной части. Длинные бессонные ночи действуют на него угнетающе.
Меблированная квартирка. Луиза уже готовит для него завтрак, а ее парнишка Джек весело бросается к нему навстречу и показывает свой новый школьный учебник. Ред чувствует себя усталым, но счастливым.
— Хорошая книжка, хорошая, — говорит он, похлопывая парнишку по плечу.
Когда Джек уходит в школу, Луиза и Ред садятся за стол завтракать. Поскольку у него ночная работа, вместе они бывают только по утрам. В одиннадцать часов она уходит на работу в ресторан.
— Яичница не слишком сухая? — спрашивает она ласково.
— Нет-нет, хорошая.
Под окнами слышится специфическое утреннее урчание моторов и шуршание колес грузовых автомашин.
— Господи, как все хорошо! — восклицает Ред, — Ты доволен, Ред?
— Ага.
Луиза задумчиво вертит свой стакан.
— Послушай, Ред, вчера я ходила к адвокату насчет развода с Майком.
— Да?
— Я могу получить его за сотню долларов, может быть, чутьчуть больше, но нужно ли это? Есть ли смысл получать развод?
Может быть, лучше не тратить деньги?
— Не знаю, детка, — неопределенно отвечает Ред.
— Я не прошу тебя жениться на мне, ты хорошо знаешь это, — говорит Луиза, — и вовсе не намерена надоедать тебе с этим. Но должна же я подумать о своем будущем.
Все зависит от него. Перед Редом снова встает проблема выбора.
Но если сказать «да», то со свободой будет покончено.
— Ей-богу, я не знаю, Луиза... Ты хорошая и очень нравишься мне. Мне не хотелось бы уходить от тебя. Ты вполне заслуживаешь уважения, но мне нужно подумать об этом. Я не из тех, кто может долго оставаться на одном месте.
— Просто будь человеком, Ред. Ты должен сказать мне «да» или «нет».
Война началась еще до того, как Ред решил что-нибудь. В эту ночь все пьяницы в ночлежке были взбудоражены.
— В прошлой войне я был сержантом. Пойду попрошусь опять, — говорит один.
— Давай-давай, иди. Глядишь, тебе и майора дадут, — шутит другой.
— А что ты думаешь, я им нужен. Им теперь каждый человек будет нужен.
Кто-то пускает по кругу бутылку. Ред, разгорячившись, сует одному бродяге десятидолларовую банкноту и посылает его купить виски.
Луиза, конечно, могла бы использовать эту десятку по-другому.
Если Ред женится на ней, он не попадет на войну. Но он ведь еще не старик и не так уж устал, чтобы не воевать. На войне на одном месте сидеть не будешь...
— Нам придется здорово потрудиться. Говорят, что в Вашингтоне набралось много негров. Это факт, я читал об этом в газете...
Там один негр командует белыми.
— Придется нам навести порядок.
— Э-э, чепуха это все, — вмешивается Ред. — Большие дельцы заработают на этом еще больше.
«Итак, до свидания, Луиза, никаких обязывающих к чему-либо брачных союзов, — думает он. — И Джек — тоже до свидания. Жалко вас, но что поделаешь. Остаться на одном месте — все равно что умереть».
— На, выпей.
— Это мое виски! — кричит Ред. — Как это понимать «на, выпей»?
Общий смех.
Свое последнее увольнение из части перед выездом из США Ред провел в Сан-Франциско. Он поднялся на вершину Телеграфного холма и, подставив себя осеннему ветру, долго наблюдал за входившим в залив танкером. Потом повернулся в сторону Окленда и медленно обвел взглядом все, что мог увидеть на востоке. (После Чикаго через Иллинойс и Айову и часть Небраски на тысячу миль простиралась равнина. В поезде вы можете почитать журнал, потом посмотреть в окно, и перед вашим взором будет все та же картина, которую вы видели раньше. Подножие гор начиналось с нагромождения небольших валунов, через сотню мпль они уже образовывали отдельные возвышенности, а настоящие горы начинались через тысячу миль. Там же где-то были расположены крутые бурые горы, простирающиеся до Монтаны.) «Может, следовало бы послать письмо в Монтану. Или Луизе», — думает Ред.
— А-а, нечего оглядываться назад, — говорит он вслух.
На другом конце асфальтированной дорожки на вершине Телеграфного холма звонко смеются два совсем еще юных офицера флота и несколько девчонок в меховых шубках. «Пожалуй, можно спускаться вниз», — думает Ред.
Он проходит через Китайский квартал и попадает в какой-то балаган. Сегодня вторник, вторая половина дня, посетителей в балагане немного. Лениво танцуют девочки, комедианты разыгрывают наивные скетчи. Вот и последнее выступление ансамбля, включается освещение, лоточники торгуют плитками шоколада и открытками. Ред сидит в своем кресле и дремлет. Отвратительный притон.
Показывают какой-то фильм. Ред смотрит на экран, но не воспринимает ничего из того, что там происходит. Он думает о корабле, на котором вскоре выйдет в море. «Всю жизнь куда-то двигаешься и двигаешься, и не известно, чем все это кончится, — думает он. — Когда ты ребенок — от тебя все скрывают, а когда становишься взрослым — нового как будто ничего не узнаешь. Главное — вперед и вперед, и не оглядываться».
Фильм кончается. Повторяется та же программа скетчей. Послушав немного музыку, Ред выходит на улицу, но долго еще слышит оркестр и назойливые слова песенки: «Ох, и всыплем мы паршивому япошке!»
8.
Засыпав песком свои босые ноги, лейтенант резерва военно-морских сил Доув глубоко вздохнул.
— Господи, как тяжело, — пожаловался он.
— Что тяжело? — спросил Хирн.
— Да просто тяжело находиться здесь, — ответил Доув, пошевелив песок пальцами ног. — Такой жаркий день, черт возьми. Год назад я был в Вашингтоне, какие мы устраивали пикники там... А здесь... Ух, этот проклятый климат!
— Я был в Вашингтоне с полтора года назад, — сказал подполковник Конн своим охрипшим от чрезмерного употребления спиртного голосом.
Они отдыхали на пляже... Хирн медленно опустился на песок, лег на спину и подставил грудь солнцу. Его лучи палили так жарко, что казались осязаемыми; пронизывая веки, они попадали на сетчатую оболочку, перед глазами стояли красные круги, и создавалось ощущение слепоты. Время от времени из джунглей дул слабый ветерок, но такой же горячий, как выдуваемый сквозняком жар из печи, когда открывают дверь.
Хирн снова сел, обхватил руками свои волосатые ноги и медленно осмотрел пляж. Некоторые пришедшие вместе с ними офицеры купались в море, другие, устроившись на одеяле, расстеленном в тени наклонившегося кокосового дерева, играли в бридж.
На расположенной в ста ярдах от них маленькой песчаной отмели то и дело раздавались сухие хлопки выстрелов из карабина:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88