А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

То, как мистер Стоун отнесся к его рассказу, еще больше укрепило первое впечатление мистера Пэрси. Когда гости разошлись и остались только мистер и миссис Стивн Даллисоны, мисс Даллисон, "эта прехорошенькая девица", да еще молодой человек, "тот, что за ней волочится", мистер Пэрси подошел к хозяйке дома, рассчитывая мирно с ней побеседовать. Она стояла и слушала его - весьма благовоспитанная дама, - и только в улыбке ее чуть мелькала обычная для нее острая насмешливость, что делало Бианку в глазах мистера Пэрси хотя и "очень-очень эффектной дамой, но немного..." Он недоговаривал, потому что требовался более тонкий, чем он, психолог, чтобы определить эту внутреннюю дисгармонию, несколько портившую красоту Бианки. И оттого, что в ней было слишком бурное скрещение разных кровей, и оттого, что среда была слишком мало для нее подходящей, и еще по многим другим причинам, дисгармония эта проступала особенно резко. Те, кто знал Бианку Даллисон лучше, чем мистер Пэрси, отлично понимали, какой неподатливый, гордый дух владеет ее красотой, которая иначе была бы бесспорной.
Она была несколько выше Сесилии, и чуть полнее, и более изящна. Волосы у нее были темнее, глаза также, и посажены глубже, скулы выше, цвет лица ярче. Вероятно, сам дух века - Дисгармония - стоял над ее колыбелью, если девочке с такой темной, живой окраской дали имя Бианка Бианка - белая (итал.)..
Мистер Пэрси был не из тех, кто лишает себя удовольствий из-за каких-то эмоциональных тонкостей. Она была "эффектной дамой", и благодаря картине Гарпиньи между ними существовал некий контакт.
- Мы с вашим отцом, миссис Даллисон, плохо понимаем друг друга, - начал он. - Взгляды на жизнь у нас, как видно, разные.
- Да что вы! - рассеянно проговорила Бианка. - А я полагала, что вы должны бы отлично ладить.
- Он немного... как бы это выразиться? От него, пожалуй, немного отдает библией, - заметил мистер Пэрси деликатно.
- Мы разве никогда не говорили вам, что мой отец до болезни был довольно известным ученым? - сказала Бианка негромко.
- Вот оно что! - проговорил мистер Пэрси, несколько озадаченный. Тогда понятно. А вы знаете, миссис Даллисон, мне думается, из всех ваших картин та, которую вы назвали "Тень", самая удачная. Что-то есть в ней такое, что хватает за душу. Я помню ту миленькую девицу, вашу натурщицу она была у вас на рождество, - очень она у вас на картине похожа вышла.
Выражение лица Бианки изменилось, но мистер Пэрси обычно не замечал подобных мелочей.
- Надеюсь, вы меня известите, если вздумаете расстаться с этой картиной, - продолжал он. - То есть я хочу сказать, что буду рад приобрести ее. Я думаю, со временем она будет стоить уйму денег.
Бианка промолчала, и мистер Пэрси вдруг почувствовал себя несколько неловко.
- Ну, мой авто ждет меня, - сказал он. - Мне пора. Да, в самом деле пора.
Пожав руку всем" по очереди, он ушел.
Когда дверь за ним закрылась, раздался всеобщий вздох облегчения. Некоторое время все молчали. Первым заговорил Хилери:
- Давай закурим, Стивн, если Сесси не возражает.
Стивн зажал папиросу губами; усов он не носил, а уголки его губ были приподняты в постоянной улыбке, готовой уничтожить в зародыше все, что могло бы заставить его почувствовать себя смешным.
- Уф! Наш приятель Пэрси становится несколько утомительным, - сказал он. - Кажется, что он носит с собой всю пошлость мира.
- Он очень славный, - заметил Хилери вполголоса.
- Но тяжеловат, право же.
У Стивн а Даллисона было такое же длинное и узкое лицо, как у Хилери, но сходство между братьями было небольшое. Глаза Стивна, хотя и не злые, смотрели гораздо более остро, пытливо и трезво, волосы были темнее и глаже.
Выпустив изо рта папиросный дым, он добавил:
- Вот кто мог бы дать тебе хороший здравый совет, Сесси. Самый подходящий для этого человек, тебе следовало бы обратиться к нему.
Сесилия нахмурясь, ответила:
- Перестань дразнить меня, Стивн. Я ведь это вполне серьезно, относительно миссис Хьюз.
- Право, дорогая, решительно не вижу, чем я могу помочь этой почтенной женщине. В подобного рода семейные дела лучше не вмешиваться.
- Но ведь это ужасно, что мы, на которых она работает, ничего не можем для нее сделать. Разве не так, Бианка?
- Я думаю, что если бы мы очень сильно захотели этого, мы бы придумали, что сделать.
Голос Бианки, в котором как будто слышалась нотка недоверия к самой себе, столь типичная для современной музыки, очень подходил ко всему ее облику.
Сесилия и Стивн переглянулись. "Узнаю Бианку, она вся тут", - как будто хотели они сказать друг другу.
- Хаунд-стрит, где они живут, ужасное место. Это сказала Тайми, и все посмотрели на нее.
- А ты откуда знаешь? - спросила Сесилия.
- Я ходила туда, чтобы увидеть все своими глазами.
- С кем ты ходила?
- С Мартином.
Губы молодого человека, чье имя она назвала, искривились в саркастической усмешке. Хилари спросил мягко:
- И что же ты там увидела, дорогая?
- Там почти все двери настежь, и...
- Это еще ничего не говорит нам, - заметила Бианка.
- Напротив, это говорит обо всем, - сказал вдруг Мартин глубоким басом. - Продолжай, Тайми.
- Хьюзы живут на верхнем этаже в доме номер один. Это самый лучший дом на всей улице. Внизу живет семья по фамилии Баджен. Он поденный рабочий, жена у него хромая. У них есть сын. Одну из комнат на втором этаже - ту, у которой окно на улицу, - Хьюзы сдают старику по имени Крид...
- Я знаю его, - прошептала Сесилия.
- Он продает газеты, зарабатывает один шиллинг и десять пенсов в день. Комнату с окном во двор они сдают, как вы знаете, тетя Бианка, молоденькой девушке, вашей натурщице.
- Она теперь уже не моя натурщица.
Все промолчали. Такое молчание наступает, когда никто не уверен, вполне ли безопасно развивать затронутую тему. А Тайми рассказывала дальше:
- Ее комната - самая лучшая во всем доме. И просторная и окно выходит в чей-то сад. Я думаю, девушка решила остаться там потому, что плата за комнату очень невелика. Комнаты Хьюзов...
Она не договорила и наморщила свой прямой носик.
- Итак, жильцы того дома - это один молодой человек, одна юная девушка, две семейных пары... - проговорил Хилери и вдруг обвел взглядом поочередно всех присутствующих: молодого человека, молодую девушку... - и один старик, - добавил он тихо.
- Я бы не сказал, что Хаунд-стрит - самое подходящее место для прогулок, - заметил Стивн иронически. - Как ты полагаешь, Мартин?
- А почему бы и нет?
Стивн поднял брови и взглянул на жену. Лицо Сесилии выражало недоумение, даже как будто испуг. Все молчали. И тогда Бианка вдруг спросила:
- И что же дальше?
Вопрос этот, как почти все, что она говорила, казалось, смутил всех.
- Значит, Хьюз скверно обращается с женой? - сказал Хилери.
- Она уверяет, что да, - ответила Сесилия. - Во всяком случае, так я ее поняла. Никаких подробностей я, конечно, не знаю.
- По-моему, ей следует порвать с ним, - сказала Бианка.
Среди наступившей тишины раздался звонкий голос Тайми:
- Развода она получить не сможет, в лучшем случае добьется разрешения разъехаться с ним.
Сесилия в замешательстве встала. Эти слова внезапно раскрыли ей все ее полуосознанные сомнения, касающиеся ее "дочурки". Вот что получилось оттого, что девочке позволяли слушать разговоры взрослых и водить дружбу с Мартином! Быть может, она даже слушает то, что говорит дед. Последнее предположение вызвало в Сесилии тревогу. Не зная, что хуже - отрицать свободу слова или одобрять преждевременное знакомство дочери с жизнью, - Сесилия взглянула на мужа.
Но Стивн помалкивал, чувствуя, что продолжать разговор значило бы либо выслушать назидание на тему о морали, что не очень приятно в присутствии третьих лиц, в особенности в присутствии жены и дочери; либо самому коснуться неприглядных фактов, что при данных обстоятельствах было бы столь же неуместным. Однако и он был смущен тем, что Тайми так широко осведомлена.
За окнами темнело; огонь в камине бросал мерцающий свет, освещая то одно, то другое лицо, делая их все, такие друг для друга привычные, новыми, таинственными.
Наконец Стивн нарушил молчание:
- Очень, разумеется, жаль бедную женщину, но все же лучше предоставить их самим себе: с людьми подобного сорта трудно предугадать, как все может обернуться. Никогда толком не поймешь, чего им, собственно, надо. Спокойнее не вмешиваться. Во всяком случае, этим должно заняться какое-нибудь общество.
- Но она у меня на совести, Стивн, - сказала Сесилия. - Все они у меня на совести, - пробормотал Хилери.
В первый раз за весь вечер Бианка подняла на него глаза. Затем, повернувшись к племяннику, спросила:
- А ты что скажешь, Мартин?
Молодой человек, лицу которого отсветы огня придали цвет светлого сыра, ничего не ответил.
И вдруг среди всеобщего молчания раздался голос:
- Мне кое-что пришло в голову.
Все обернулись. Из-за картины "Тень" показался мистер Стоун. Его хрупкая фигура в грубом сером костюме, белые волосы и бородка четко вырисовывались на фойе стены.
- Это ты, папа? - сказала Сесилия. - А мы и не знали, что ты здесь!
Мистер Стоун растерянно огляделся - казалось, он и сам не подозревал об этом.
- Так что же тебе пришло в голову?
Отблеск огня из камина упал на тонкую желтую руку мистера Стоуна.
- У каждого из нас есть своя тень в тех местах, на тех улицах, - сказал он.
Послышался легкий шум голосов и движений, как бывает всегда, когда какое-либо замечание не принимают всерьез, и затем стук закрываемой двери.
ГЛАВА III
ХИЛЕРИ В РАЗДУМЬЕ
- А как ты действительно относишься к этому, дядя Хилери?
Хилери Даллисон, сидевший за письменным столом, повернул голову, чтобы взглянуть в лицо своей юной племяннице, и ответил:
- Дорогая моя, такое положение дел существует испокон веку. Насколько мне известно, нет ни одного химического процесса, который не давал бы отходов. То, что твой дед назвал нашими "тенями", - это отходы социального процесса. Несомненно, что наряду с одной пятидесятой частью счастливцев, вроде нас, имеется и одна десятая часть обездоленных. Кто, собственно, они, эти бедняки, откуда появляются, можно ли вывести их из жалкого состояния, в каком они находятся, - все это, я думаю, очень и очень неопределенно.
Тайми сидела в широком кресле, не двигаясь. Губы ее были презрительно надуты, на лбу пролегла морщинка.
- Мартин говорит, что невозможно только то, что мы считаем невозможным.
- Боюсь, что это старая мысль о горе, движимой верой.
Та ими резко двинула ногу вперед и чуть не задела Миранду, маленького бульдога.
- Ой, прости, малышка!..
Но маленький серебристый бульдог отодвинулся подальше.
- Дядя, я ненавижу эти трущобы, они просто ужасны!
Хилери опер лоб о свою тонкую руку - постоянный его жест.
- Они отвратительны, безобразны, невыносимы. И проблема от того не легче, не правда ли?
- Я считаю, мы сами создаем себе трудности тем, что придаем им такое значение.
Хилери улыбнулся.
- И Мартин тоже так считает?
- Конечно!
- Если брать вопрос шире, то основная трудность - это человеческая природа, - сказал Хилери задумчиво.
Таймм поднялась с кресла.
- По-моему, это очень гадко - быть такого низкого мнения о человеческой природе.
- Дорогая моя, не кажется ли тебе, что, быть может, люди, имеющие то, что называется "низкое" мнение о человеческой природе, в сущности, более терпимы к ней, больше любят ее, чем те, кто, идеализируя ее, невольно ненавидит подлинную человеческую природу, ту, что существует в реальности?
Хилери, по-видимому, встревожил взгляд, который Тайми устремила на его доброе, приятное, чуть улыбающееся лицо с острой бородкой и высоким лбом.
- Я не хочу, дорогая, чтобы у тебя сложилось обо мне чересчур уж низкое мнение. Я не принадлежу к тем, кто заявляет, что все на свете устроено правильно, на том основании, что у богатых тоже есть свои заботы. Совершенно очевидно, что человеку в первую очередь необходим какой-то минимальный достаток, без этого мы не в состоянии ничего для него сделать, кроме как только жалеть его. Но это еще не значит, что мы знаем, как обеспечить ему этот минимум, не правда ли?
- Мы обязаны это сделать, - сказала Тайми, - больше ждать нельзя.
- Дорогая моя, вспомни мистера Пэрси. Как ты думаешь, многие ли, принадлежащие к высшим классам, хотя бы сознают эту необходимость? Мы, у которых есть то, что я называю общественной совестью, в этом отношении стоим выше мистера Пэрси. Но мы всего-навсего горстка в несколько тысяч по отношению к десяткам тысяч таких, как Пэрси, а многие ли даже среди нас готовы или хотя бы способны поступать так, как подсказывает нам наша совесть? Что бы там ни провозглашал твой дед, боюсь, что мы слишком резко разделены на классы. Человек всегда поступал и поступает как член своего класса.
- "Классы"! Это, дядя Хилери, устаревший предрассудок и только.
- Ты так думаешь? А мне казалось, что всякий класс - это, быть может, все то же самое "я", но только сильно раздутое; его со счетов не сбросишь. Вот, например, мы, ты и я, с особыми, нам присущими предубеждениями, как мы должны поступить?
Тайми глянула на него с юношеской жестокостью, как бы желая сказать: "Ты мой дядя и очень милый человек, но ты вдвое меня старше. И это, я полагаю, факт решающий".
- Ну, как, надумали что-нибудь сделать для миссис Хьюз? - спросила она отрывисто.
- Что говорил твой отец сегодня утром?
Тайми взяла со стола свою папку с рисунками и пошла к двери.
- Папа безнадежен. Все, что он смог придумать, - это что нужно направить ее в "Общество по предотвращению нищенства".
Она ушла, и Хилери, вздохнув, взял перо, но так ничего и не написал.
Хилери и Стивн Даллисоны были внуками каноника Даллисона, хорошо известного как друга, а порой и советчика некоего викторианского романиста. Каноник происходил из старого оксфордширского рода, представители которого на протяжении по меньшей мере трех столетий служили церкви или государству, и сам был автором двухтомного сочинения "Сократовские диалоги". Своему сыну, чиновнику министерства иностранных дел, он передал если не свой литературный талант, то, во всяком случае, культурные традиции. И традиции эти были затем переданы Хилери и Стивну.
Получив образование в закрытой школе, а затем в Кембриджском университете, обладая если не крупными, то достаточными средствами и воспитанные в том понятии, что разговоров о деньгах следует по возможности избегать, оба молодых человека были как будто отлиты из одной и той же формы. Оба были мягкосердечны, любили развлечения на свежем воздухе и не были ленивы. Оба также были людьми цивилизованными, глубоко порядочными и питали отвращение к насилию - свойства, которые нигде так часто не наблюдаются, как среди высших классов страны, чьи законы и обычаи так же древни, как ее дороги или как стены, ограждающие ее парки. Но по мере того, как время шло, то ценное качество, которое наследственность, образование, окружение и достаток воспитали в них обоих - способность к самоанализу, проявлялось у братьев совершенно по-разному. Для Стивна оно служило чем-то предохраняющим, словно бы держало его во льду в жаркую погоду, предотвращая опасность разложения при первых же его признаках; в его натуре это качество было здоровым, почти химическим ингредиентом, связующим все составные части, позволяющим им действовать безопасно и слаженно. Для Хилери действие его оказалось иным: как тонкий, медленно действующий яд, это ценное качество способность к самоанализу - пропитало все его мысли и чувства, проникло в каждую щелочку его души, и он становился все менее способным к четкой, определенной мысли, к решительному поступку. Чаще всего это проявлялось в форме какого-то мягкого, скептического юмора.
Однажды он сказал Стивну:
- Удивительно, что, усваивая кусочки разрубленного животного, человек приобретает способность оформить ту мысль, что это удивительно.
Стивн секунду помедлил - они сидели за завтраком в ресторане при здании суда и ели ростбиф, - затем ответил:
- Надеюсь, ты не собираешься, как наш почтенный тесть, не употреблять больше в пищу мясо высших животных?
- Напротив, я собираюсь потреблять его и в дальнейшем. Но все-таки это и в самом деле удивительно. Ты не понял моей мысли, Стивн.
Уж если человек ухитряется видеть нечто удивительное в таком простом факте, он, несомненно, зашел довольно далеко, и Стивн сказал:
- У тебя, дорогой, развивается склонность к чрезмерной умозрительности.
Хилери бросил на брата свою странную, словно бы отдаляющую улыбку: он сказал ею не только "прости, если я тебе докучаю", но также "пожалуй, делиться с тобой этим не следует". И на том разговор окончился.
Эта обескураживающая, способная положить конец беседе улыбка Хилери, которая отгораживала его от внешнего мира, была у него вполне естественной. Человек, умеющий тонко чувствовать, проведший жизнь за писанием книг и постоянно в среде людей культурных, огражденный от материальной нужды скромным, не вульгарно большим богатством, он в сорок два года был не просто деликатен, но щепетилен сверх всякой меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33