– Чего это вы, Николай Николаевич, задумали в выходной репетировать!
Дрессировщик лошадей берет шамберьер под мышку, достает пачку папирос и закуривает.
– Да вот не хватает мне времени для молодняка. Решил погонять их с утра, да завозился... Сейчас кончаем, – говорит он конюхам. – Пускай еще разок! Алле, Буян! Алле, алле, Малышка, не отставай! Ай, браво, мои хорошие!..
Лошади пробегают один круг, второй, третий, четвертый... А посередине манежа, прикусив давно погасшую папиросу, стоит дрессировщик и, держа шамберьер в вытянутой руке, ведет лошадей, то подгоняя одну, то сдерживая другую...
Лошади покрываются темными пятнами пота, с морд хлопьями слетает пена.
– Барьер! – кричит дрессировщик. Конюхи моментально открывают проход в барьере.
– Санже! – резко щелкает шамберьер.
Лошади поворачивают от середины круга и рысью убегают за кулисы. Там их перехватывают конюхи и уводят во двор, на ходу снимая сбрую. Дрессировщик тяжело перелезает через барьер.
– Ну а ты-то чего приплелся? Шел бы гулял... – устало говорит он.
Вы не успеваете ответить. В центральном проходе появляются два пожилых клоуна – маленький толстый и высокий худой. По прилизанным прическам и багровым физиономиям вы догадываетесь, что они только что из бани.
– Здравствуйте! – говорит маленький толстый, задыхаясь. – Ах, какая здесь парилка в бане!
– Равных нет, – говорит второй и вытирает платком шею.
– Ну что? – спрашивает толстый клоун, усаживаясь во второй ряд. – Трудитесь?
– Слушайте, сходите в парилку! Не пожалеете, – говорит второй, садясь рядом с ним. – Наших было человек восемь. Наверное, придут сюда.
И действительно, через несколько минут вваливается почти вся группа акробатов-прыгунов. Это молодые ребята. Они совсем недавно окончили цирковое училище, и это их первый цирк.
Они усаживаются в третий ряд, сзади клоунов, и начинают преувеличенно громко восхищаться героическим поведением обоих клоунов в парилке.
– Смейтесь, смейтесь, молокососы, – ворчит толстый клоун. Он поворачивается к партнеру и говорит: – Как тебе нравятся эти наглые попрыгунчики, Вася?
– Эти наглые попрыгунчики мне совсем не нравятся, Гриша!.. Мало того что они сами выскочили из парилки через секунду после того, как влезли туда, так они еще набрались нахальства хихикать за нашими спинами здесь, в цирке! А мы с Гришей березовый веник в лохмотья превратили! Не вам чета!..
Сзади ехидно замечают:
– Зато потом кто-то из вас целый час в предбаннике ловил ртом воздух и держался за сердце...
Толстый клоун возмущенно вскакивает и поворачивается к прыгунам:
– Пусть мое сердце вас не волнует! Оно пролетало вместе со мной с трапеции на трапецию двадцать пять лет над манежами всех лучших цирков Европы и ни разу не подводило меня!.. И я не покрывался такой «интересной» бледностью, как вы после двух-трех сальто-мортале!.. И если сейчас мое сердце немножко сбилось с темпа, так это, во-первых, в бане, а не в манеже, а во-вторых, за сорок лет работы в цирке я видел таких остроумных мальчиков, как вы, сотни!..
Толстый клоун фыркает и садится на свое место.
Прыгуны смущены. Один из них, стараясь загладить неловкость, спрашивает:
– Вы работали в «Воздушном полете»?
Толстый клоун подскакивает на своем кресле:
– Нет, ты слышишь, Вася?! А!.. Как тебе это нравится?.. – Он поворачивается к уже совсем притихшим прыгунам и указывает на второго клоуна: – Вот сидит мой партнер. В номере «Воздушный полет» он много лет был ловитором... Так вот, пусть он вам расскажет, где я работал и как это выглядело! Вася, объясни им, они этого еще не проходили...
Высокий худой клоун заталкивает клочок ваты в мундштук папиросы. Он долго роется в карманах, находит зажигалку и не спеша прикуривает.
– Кто такой Кодона был, знаете? – наконец спрашивает он прыгунов.
– Знаем!..
– А про старика Донато слыхали?
– Слыхали!
– Так вот, Кодона, Донато и Гриша были лучшими вольтижерами за всю историю цирка! Это были полетчики экстра-класса! И назывался Гриша тогда Райтонс! Ясно?
– Райтонс?! – Прыгуны ошеломлены. – Так мы вас еще в училище проходили!.. Дядя Гриша, так это вы были Райтонс?..
– Нет, это была моя бабушка, – обиженно буркает толстый клоун. – Кажется, эти мальчики действительно доведут меня до инфаркта!..
Но он уже не сердится. Он достает из кармана жестяную баночку с леденцами и, не оборачиваясь, протягивает ее в третий ряд.
– Лопайте конфеты, – говорит он. – Вы в том возрасте, когда еще не стыдно сосать леденцы. Я, например, это делаю с удовольствием, правда исходя из других соображений... – грустно добавляет он.
Прыгуны, чмокая, сосут леденцы. Мир.
Высокий худой клоун начинает вспоминать старые времена, хрестоматийные имена актеров, цирки прошлых лет и свою молодость. Толстый клоун тоже включается в разговор, и вот они уже оба, перебивая друг друга, рассказывают массу интересных историй, вспоминают курьезные случаи, легендарные ляпсусы и замечательных людей старого цирка.
Многое звучит необычно и удивительно, и по странным сочетаниям исконно русских имен и иностранных фамилий вроде Васьки Ферраро, Тимофея Брок и Ваньки Клерринг вы понимаете, сколько времени прошло с той поры, о которой взволнованно рассказывают два хороших пожилых клоуна...
Из-за кулис слышится унылое мычание саксофона. Вы узнаете настойчиво повторяющуюся музыкальную фразу из знакомой вам песенки.
Человека, дующего в саксофон, вы знаете. Это ваш знакомый эквилибрист. Он хочет сделать второй номер со своей женой и почему-то считает, что для этого ему необходимо научиться играть на саксофоне.
Но вдруг за кулисами возникает треск мотоцикла. Саксофон в последний раз простуженно кашляет и смущенно замолкает.
– Рыбаки приехали, – говорит кто-то, и прямо в манеж на мотоцикле въезжают два акробата-эксцентрика. Оба они в соломенных шляпах, ватниках и резиновых сапогах. За спинами у них рюкзаки, а по бокам мотоцикла приторочены авоськи. У сидящего на заднем седле в руках пучок удочек.
– Привет! Привет! Привет! – кричат эксцентрики, совершая круг почета. Они глушат мотор, слезают и прислоняют мотоцикл к барьеру. Затем один из них снимает рюкзак, а другой достает оттуда штук тридцать мелких рыбешек, нанизанных на кусок шпагата. Они торжественно раскладывают связку во всю длину на барьере и молча раскланиваются.
– Почем брали? – спокойно спрашивает дрессировщик лошадей.
– То есть как «почем»?! – Эксцентрики потрясены до глубины души.
– Женька! – кричит с негодованием один другому. – Собирай, заводи, поехали!..
– Да мы вчера после представления до часу ночи весь двор перекопали, червей искали! – плачущим голосом говорит Женька.
– Мы уже в пять часов утра на озере были! – вопит Женькин партнер и запихивает рыбу в рюкзак.
– Не сердитесь, братцы, – говорит дрессировщик лошадей. – Я пошутил... Просто мне показалось, что для двоих рыбы здесь многовато...
– Что вы, Николай Николаевич! – сразу успокаиваются эксцентрики. – Клев был потрясающий! Мечта, а не клев!.. Там, на этом озере, рыба какая-то ненормальная... На что угодно берет! Хоть на окурки...
Женька снова вытаскивает рыбу и, держа в руках всю связку, направляется за кулисы.
– Ты куда? – окликает его партнер. Женька поворачивается:
– Отдам сторожихе на конюшне. Пусть себе уху варит... – Он раздвигает занавес и сталкивается с жонглером, который, держа своего восьмилетнего сына за руку, входит в манеж.
Жонглер и его парнишка вежливо здороваются со всеми и озабоченно поглядывают на опилки.
– Чем вы смущены, Дима? – спрашивает высокий клоун.
– Я хотел немножко поднатаскать своего свинтуса, да вот ковер убрали...
– А вы возьмите репетиционную дорожку и постелите, – говорит дрессировщик. – Она лежит прямо за занавесом. Только манеж нужно заправить...
Он встает, идет в центральный проход и возвращается с охапкой граблей.
– Сынок, вот тебе ключ от гардеробной, беги переоденься и захвати ручную лонжу, – говорит жонглер.
Мальчик берет ключ и убегает за занавес. Дрессировщик лошадей подходит к группе акробатов-прыгунов и, вручая каждому грабли, говорит:
– В старое время любой цирковой артист умел заграбить манеж. А хорошо заправленный манеж – это произведение искусства! Не улыбайтесь, ребята! Вам, прыгунам, это должно быть очень хорошо известно... Идемте, я вам покажу, как это делается!
И вот начинается великолепный профессиональный урок заправки манежа.
Скоро все сидящие в креслах перелезают через барьер и присоединяются к прыгунам.
И факт остается фактом. Чем старше актер, тем лучше он владеет граблями. После нескольких взмахов дрессировщика и обоих клоунов их участок можно вымерять ватерпасом. Жонглер, эксцентрики и вы делаете это намного хуже. На ваше счастье, прыгуны заграбляют манеж настолько плохо, что ваш кусок арены выглядит по сравнению с их участком просто прекрасно.
Дрессировщик лошадей и клоуны выравнивают ваши огрехи, прыгуны расстилают ковровую дорожку.
Из-за занавеса появляется мальчик. Он в трусиках и мягких ботиночках. Жонглер снимает пиджак и ослабляет узел галстука.
– Разомнись, – говорит он сыну.
Мальчик бегает, прыгает, делает «колесики» и кульбиты, стоит на руках. Уже по тому, как он разминается, вы замечаете, что выполняет он все чисто, красиво и, как говорят в цирке, «школьно».
– Разогрелся? – спрашивает жонглер сына.
– Да, папа, – отвечает мальчик.
– Надень лонжу.
Мальчик застегивает на себе пояс с веревками. Одну веревку берет в руки отец, вторую – кто-то из прыгунов. Мальчик серьезно и сосредоточенно репетирует бессчетное количество раз перевороты и сальто-мортале. Он делает их с разбегу, с места, с барьера... Всякий раз, когда у него что-нибудь не получается, жонглер останавливает его и объясняет ошибки.
Затем мальчика учат, как нужно стоять на одной руке. Это оказывается сложнее, так как никто из окружающих не может показать мальчику, как правильно стоять на одной руке. Страдающие звуки саксофона за занавесом подсказывают выход из положения.
Измученный проблемой второго номера эквилибрист вызывается на манеж. Он приходит, отстегивает висящий на шее саксофон и бережно кладет его на барьер.
– На что жалуетесь? – тоном доктора спрашивает он мальчика.
– На одну руку, – смеется парнишка.
– Так это же не смертельно! – говорит эквилибрист. – Это делается так!..
Он блестяще выходит в стойку на одной руке и, щелкнув каблуками, замирает. Простояв несколько секунд, он опускается на ноги и начинает тренировать мальчика.
Света, проникающего в манеж через вентиляционные окна, становится явно недостаточно, и эксцентрик отправляется в будку электроцеха. Через пять минут он вытаскивает упирающегося электрика.
– Товарищи артисты! – говорит электрик. – Директор приказал в выходные дни энергию не жечь!
– Да ты посмотри, можно ли в такой темноте репетировать?! – обрушивается на него эквилибрист.
– Никто вас не заставляет репетировать, – отбивается электрик. – Сидите дома, там свет есть! Сегодня день нерабочий!
– Ах, нерабочий? Что же ты делаешь здесь в таком случае? – кричат все.
– Я особая статья, – уже спокойно говорит электрик. – Мне нужно силовой щит переделать.
Маленький толстый клоун подходит к электрику.
– Пожалуйста, включите дежурный свет минут на двадцать.
– Хорошо, – говорит электрик. – Сейчас.
Свет включен, и репетиция продолжается.
Но вот клоуны смотрят на часы, прощаются и покидают цирк. Минут через десять с треском уезжают эксцентрики.
Мальчик идет мыться, а его отец, жонглер, надевает пиджак. Эквилибрист с отвращением осторожно укладывает саксофон в футляр и уходит. Прыгуны вспоминают, что у них билеты в кино, и мгновенно исчезают. Жонглер идет в будку электрика – нужно выключить дежурный свет. Свет гаснет, а жонглер не возвращается. Он, наверное, забрал сынишку и ушел с ним домой. В цирке уже совсем темно.
Вы, кажется, хотели куда-то пойти вечером? Ах да!.. В театр... Но спектакль кончается поздно, и вы не выспитесь перед завтрашней репетицией...
Вы медленно направляетесь за кулисы.
Совершенно так же, только ногами в другую сторону, лежит на полу воздушный гимнаст. Вокруг него вдвое больше деталей.
– До свидания, – говорите вы ему.
Воздушный гимнаст смотрит куда-то мимо вас.
– Если мы выкинем один промежуточный шкив... – совершенно безнадежно шепчет он.
Из проходной плывет запах ухи и лаврового листа. Сторожиха по конюшне что-то горячо рассказывает старику вахтеру, размахивая руками. Вахтер смотрит на ее руки и кивает головой в такт каждому взмаху...
Вы выходите на вечернюю улицу и даете себе слово, что следующий выходной проведете совсем не так!..
Настоящие мужчины
Казакова вызвал директор цирка и сказал:
– Послушайте, Казаков, ваш репетиционный период кончается...
– Да, – сказал Казаков.
– Завтра начинает работать новая программа, – сказал директор. – По-моему, вам есть смысл включиться в нее.
– Нет, – сказал Казаков и попросил разрешения уйти.
Последние дни Казаков репетировал из рук вон плохо. Сначала было три месяца репетиционного периода, затем Казаков попросил еще месяц, затем еще...
За восемнадцать лет работы в цирке Казаков впервые делал номер один, без партнеров.
Первые семь лет после окончания циркового училища он работал в «Воздушном полете». Там, кроме него, было еще пять человек, и Казаков многому научился у них. Когда умер руководитель номера, в прошлом лучший полетчик русского цирка, партнеры разбрелись кто куда, а «полет» расформировали. Казаков нашел себе нового партнера и сделал хороший номер – «Воздушные гимнасты».
Шли годы. Номер становился все лучше и лучше. Имена Казакова и его партнера произносились с уважением и причислялись к ведущим. Так прошло еще одиннадцать лет.
Но однажды его партнер, спокойный и добрый человек, после выступления на детском утреннике лег, не снимая грима, на обшарпанный диван и сказал усталым голосом:
– Казаков, достань, пожалуйста, из верхнего кармана моего пиджака стеклянную пробирочку...
Казаков достал пробирку с надписью: «Валидол».
– Давно? – спросил Казаков.
– Давно, – ответил партнер, вынимая таблетку.
– Почему ты молчал?
– Хороший ты мужик, Казаков, – улыбнувшись, сказал партнер. – Позови-ка доктора...
Партнера увезли лечиться в Одессу. Больше они уже не работали.
Казаков попросил отпуск за свой счет и уехал в Ленинград. Он просидел весь месяц в музее цирка и поднял историю всех воздушных номеров. Обложившись словарями, он переводил подписи под рисунками и фотографиями пятидесятилетней давности. Казаков искал новую форму воздушного номера для одного гимнаста, и ему очень важно было знать все, что имело к этому отношение.
И когда Казаков вернулся в Москву и принес в художественный отдел главного управления цирков сценарий нового номера, все, в том числе и он сам, решили, что трех месяцев подготовки будет достаточно, и отправили его репетировать в один из лучших цирков, в тот самый Ленинград, где он только что пробыл целый месяц. К концу третьего месяца номер был готов. Почти готов... Во всяком случае, Казаков мог начать работать. Но он чего-то испугался и попросил еще месяц. Ему дали.
Каждый день Казаков проходил номер по нескольку раз целиком, шлифовал отдельные трюки и часами возился с реквизитом, то сидя на пятнадцатиметровой высоте, то сняв аппарат с купола и расположившись у себя в гардеробной. Гардеробная напоминала слесарную мастерскую, а сам Казаков, в промасленном комбинезоне, черном бумажном свитере и старой кепке, сдвинутой козырьком назад, был похож на кого угодно, только не на воздушного гимнаста.
Он похудел, осунулся, стал раздражителен. Мелкие неполадки, на которые он в процессе работы не обратил бы внимания, сейчас казались ему крупными неудачами. Слишком ново было все, что он делал, слишком непривычно...
В глубине души Казаков чувствовал, что боится премьеры, боится того, что номер не понравится, что его имя будет с уважением упоминаться только в связи с его прошлым... Он боялся начать работать. И хотя прекрасно знал, что номер нужно «обкатать» на зрителях, что чувство неуверенности пройдет, решиться не мог. Это была не боязнь новичка, впервые выходящего в ярко освещенный манеж и терзающегося грядущей неизвестностью. Наоборот, ему было все известно заранее. И это пугало его больше всего.
Он представлял себе, как после первого неудачного (а Казаков был в этом почти уверен) выступления кто-нибудь из давних приятелей, не очень искренне растягивая рот в добродушную улыбку, хлопнет его по плечу и скажет:
– С дебютом тебя, старина! Чего киснешь? Со всеми бывает... – И этаким бодрячком отойдет, уверенный в том, что его морально-этический долг выполнен, и к тому же очень тонко и тактично. И самое занятное, что последующие пять человек скажут почти то же самое.
1 2 3 4 5