Но охваченный горем Диоген отказался жить в столице; он предпочел обосноваться в своих владениях и все свое время проводил в изучении книг древних авторов, которые ему читали вслух. Лишенный возможности видеть, он воспользовался для чтения глазами других людей. Способности этого мужа были таковы, что он и слепой легко понимал то, что непостижимо даже для зрячих. Диоген превзошел все науки и, что самое удивительное, знаменитую геометрию. С этой целью он воспользовался помощью одного философа, которому велел доставить геометрические фигурки, изготовленные из твердого материала. Ощупывая их руками, он получил представление обо всех теоремах и фигурах геометрии. Точно так же известный Дидим, не имея глаз, досконально изучил музыку и геометрию благодаря остроте ума. Правда, познав эти науки, Дидим впал в глупую ересь, и его ум был ослеплен тщеславием так же, как глаза болезнью. Всякий, кто слышит такое о Диогене, удивляется, я же видела этого мужа своими глазами и была поражена, услышав его рассуждения об этих науках. Я и сама не совсем невежда в науках и поэтому сумела понять, каким великолепным знанием теорем обладает Диоген. Но несмотря на занятия науками, он не от-{263}решился от своей старой ненависти к самодержцу, и его ум все еще был затуманен жаждой власти. Он вновь кое с кем поделился своими тайными замыслами, и один из них явился к самодержцу и сообщил ему о намерениях Диогена. Алексей призвал Диогена к себе, расспросил о его замыслах и выяснил имена сообщников. Диоген быстро во всем признался и немедленно получил прощение.
Книга X
1. Затем церковь, подобно грязному потоку, захлестнул Нил, он привел в смятение души всех людей и многих увлек в пучину своей ереси (человек этот, ловко носивший маску добродетели, пришел – не знаю откуда – в столицу, где жил замкнуто, в неустанном изучении священных книг, как будто посвятил свою жизнь одному только богу и себе). Он был совершенно незнаком с эллинской наукой; не имея наставника, который с самого начала раскрыл бы ему сокровенный смысл священного писания, он прилежно изучал сочинения святых отцов, но так как не был искушен в словесных науках, то извратил смысл писания.
Этот самозванный учитель благодаря показной добродетели, суровому образу жизни и учености, которую ему приписывали, собрал вокруг себя немало учеников и проник в знатные дома. На самом же деле он не знал, что означает у нас «таинство ипостасного соединения», и вообще не в состоянии: был понять, ничто такое «соединение», ни что такое «ипостась»; он не мог понять ни в отдельности смысла слов «ипостась» и «соединение», ни смысла целого: «ипостасное соединение»; не усвоив учения святых отцов о том, как обожествилось человеческое естество, он в своем заблуждении зашел так далеко, что учил, будто оно обожествилось по природе.
Это не укрылось от самодержца. Как только ему стало известно о Ниле, он решил применить быстродействующее лекарство. Призвав к себе этого человека, он стал корить его за дерзость и невежество и при помощи многочисленных доводов четко разъяснил ему, что означает ипостасное соединение богочеловека-слова, рассказал, как происходит обмен свойств и поведал о том, как человеческое естество было обожествлено милостью свыше. Но Нил крепко держался за свое лжеучение и был готов скорее претерпеть любые муки, пытки, тюрьму и увечья, чем отречься от своего учения, что человеческое естество было обожествлено по природе. {264}
В это время в столице было много армян. Нил явился искрой среди их готового вспыхнуть нечестия. Нил стал вести частые беседы с Тиграном и Арсаком, которых его учение особенно сильно побуждало к нечестию. Что же потом? Самодержец, видя, что нечестие охватило уже многие души, что заблуждения Нила и армян сплелись между собой и повсюду открыто провозглашается, будто человеческое естество обожествилось по природе, что все написанное по этому поводу святыми отцами отвергается, а ипостасное соединение почти никем не понято, счел нужным решительно пресечь зло и, собрав самых видных представителей церкви, постановил созвать синод для разбирательства этого дела.
Собрались все епископы и сам патриарх Николай. Нил предстал перед ними вместе с армянами. Были оглашены его догматы. Нил изложил их ясным голосом и твердо отстаивал, приводя многие аргументы. Что же потом? Чтобы освободить души многих верующих от его лжеучения, синод предал Нила вечной анафеме и во всеуслышание провозгласил догмат об ипостасном соединении в соответствии с традиционным учением святых отцов.
После него или, вернее говоря, вместе с ним был осужден некий Влахернит, разделявший, несмотря на свой священнический сан, нечестивые и чуждые церкви взгляды. Он общался с сектой «энтузиастов», заразившись их скверной, он многих вовлек в обман, пролез в знатные дома столицы и распространял там свои нечестивые взгляды. Самодержец не раз призывал его к себе и наставлял, но Влахернит нисколько не отступал от своего лжеучения; тогда самодержец и его предал церкви; после тщательного расследования Влахернита тоже признали неисправимым и предали вечной анафеме как его самого, так и его учение.
2. И вот самодержец, как хороший кормчий, благополучно преодолел непрерывный натиск волн, смыл с себя мирскую грязь и привел в порядок церковные дела, а затем погрузился в новую пучину войн и бурь. Все время, как один вал за другим, набегали на императора потоки бед, и Алексей, как говорится, не мог ни свободно вздохнуть, ни сомкнуть глаз.
Могут заметить, что я зачерпнула лишь малую каплю из Адриатического моря и скорее бегло упомянула, чем рассказала о деяниях императора, который боролся тогда со всеми ветрами и всеми бурями, пока попутный ветер не вывел корабль империи в спокойную гавань. Но кто бы мог достойно воспеть его дела – сильный глас Демосфена, или стремительный Полемон, или все музы Гомера? Я бы сказала, что ни сам Пла-{265}тон, ни вся Стоя и Академия вместе не смогли бы создать что-либо достойное его души. Еще не утихли бури и нескончаемые войны, и еще неистовствовала непогода, как уже разразилась новая буря, ничуть не слабее предыдущих.
Какой-то человек, не принадлежавший к знатному роду, происходивший из низов, в прошлом воин, объявил себя сыном Диогена, хотя настоящий сын Диогена был убит еще в то время, когда Исаак Комнин, брат самодержца, сражался с турками у Антиохии (желающих узнать об этом подробней я отсылаю к сочинению знаменитого кесаря). Многие пытались заткнуть рот самозванцу, но он не умолкал. Он явился с Востока в овчине, нищий, подлый и изворотливый; обходил город дом за домом, улицу за улицей, рассказывая о себе небылицы: он де сын прежнего императора Диогена, тот самый Лев, который, как уже было сказано, был убит стрелой под Антиохией. И вот, «воскресив мертвого», этот наглец присвоил себе его имя и стал открыто домогаться императорской власти, вовлекая в обман легковерных. И это тоже было тягостным прибавлением ко всем невзгодам императора: сыграв с ним злую шутку, судьба послала ему этого несчастного. Подобно гурманам, которые, насытившись, лакомятся на закуску медовыми пряниками, судьба ромеев, досыта насладившись множеством бед, стала разыгрывать императора такими вот лжеимператорами.
Между тем самодержец совершенно пренебрегал всеми слухами. Но этот вояка все время болтал на улицах и перекрестках, и слух о нем дошел до сестры императора Алексея, Феодоры, вдовы погибшего сына Диогена. Она не смогла стерпеть этих выдумок. После смерти мужа она приняла монашество и, предав себя одному богу, вела жизнь строго аскетическую. Поскольку этот обманщик не успокоился ни после второй, ни после третьей попытки его образумить, самодержец отослал его в Херсон и приказал взять под стражу. Но он, очутившись в Херсоне, стал по ночам подниматься на городскую стену и, высунувшись, заводил беседы с куманами, которые обычно туда приходили торговать и покупать нужные им товары. Обменявшись с ними клятвами, однажды ночью он обвязал себя веревкой и спустился по стене вниз.
Куманы вместе с ним отправились в свою страну. Он прожил там довольно долго и достиг того, что куманы уже стали называть его императором. В жажде хлебнуть человечьей крови, вкусить человечьего мяса и унести из нашей страны богатую добычу, они решили «под предлогом этого Патрокла» вторгнуться всем войском в Ромейскую землю, {266} чтобы посадить его на трон, якобы принадлежавший его отцу. Такие у него были намерения, и они не остались неизвестными самодержцу. Поэтому Алексей как можно лучше вооружил войска и приготовился к войне с варварами. Как мы уже говорили, он еще раньше укрепил горные долины, которые на языке простонародья называются клисуры.
Спустя некоторое время, узнав, что куманы вместе с самозванцем вторглись в Паристрий, он собрал главных военачальников, а также своих родственников и свойственников и спросил их совета, идти ли ему на врага. Все его отговаривали. Однако Алексей, который не доверял даже самому себе, не хотел руководствоваться и соображениями своих ближних; он возложил все надежды на бога и просил его решения.
И вот Алексей созвал воинское и священническое сословие и вечером отправился в Великую церковь в сопровождении самого патриарха Николая (он взошел на патриарший трон в седьмом индикте 6592 года после отречения Евстратия Гариды).
Император написал на двух дощечках по вопросу, следует ли выступать против куманов или нет, запечатал ихи велел корифею положить на святой престол. Ночь прошла в пении молитв. На рассвете в алтарь вошел положивший дощечки, взял одну из них, вынес и на виду у всех вскрыл и прочел. Это решение самодержец принял как божий глас, он с головой ушел в заботы о предстоящем походе и стал письмами собирать отовсюду войско.
И вот, хорошо подготовившись, он двинулся навстречу куманам. Собрав все войско, он прибыл в Анхиал, вызвал к себе своего зятя кесаря Никифора Мелиссина, Георгия Палеолога и его племянника Иоанна Таронита, послал их в Боруй и приказал стоять на страже, дабы обеспечить безопасность города и окрестностей. Затем Алексей разделил войско, во главе отрядов поставил своих лучших военачальников – Даватина, Георгия Евфорвина и Константина Умбертопула и послал их охранять клисуры в окрестностях Зига. Сам же он прибыл в Хортарею (так называется одна из клисур Зига) и объехал весь Зиг, проверяя, все ли его прежние приказания исполнены теми, кто взял на себя их выполнение; незаконченное или сделанное кое-как он исправлял, чтобы преградить путь куманам. Уладив все дела, он ушел оттуда и разбил лагерь возле так называемого Священного озера, неподалеку от Анхиала. Ночью пришел некий Будило, из знатных влахов, с известием, что куманы перешли Данувий. Тогда император решил на рассвете собрать наиболее достойных своих родствен-{267}ников и военачальников и обсудить, что делать. Все сказали, что нужно занять Анхиал, и император немедленно послал с наемниками (Скалиарием Илханом и другими отборными воинами) Кантакузина и Татикия охранять так называемые Фермы, а сам отправился в Анхиал.
Узнав, что куманы рвутся к Андрианополю, он вызвал всех знатных адрианопольцев, среди них самыми видными были Тарханиот Катакалон и Никифор, сын Вриенния, домогавшегося некогда императорской власти (он и сам пытался захватить власть, но был ослеплен). Император велел им хорошо охранять крепость и, когда подойдут куманы, не терять выдержки и не ввязываться с ними в схватку, а быть благоразумными и обстреливать их на расстоянии, почти все время держа ворота на запоре. Он обещал им многочисленные милости, если они исполнят его приказания. Дав эти наставления Вриеннию и другим, самодержец отослал их преисполненными радостных надежд в Адрианополь. Константину Евфровину Катакалону он письмом приказал взять с собой Монастру (у этого полуварвара был большой военный опыт) и Михаила Анемада с их войсками и, как только куманы пройдут через клисуры, двинуться вслед и неожиданно на них напасть.
3. Между тем куманы узнали от влахов тропы через ущелья и легко перешли Зиг. Когда они приблизились к Голое, жители немедленно заключили в оковы начальника крепости и передали его куманам, которых они встретили радостными приветствиями. Константин Катакалон, который хорошо помнил наставления императора, встретившись с куманами, вышедшими за фуражом, отважно на них напал и взял в плен около сотни. Император сразу же призвал его к себе и наградил титулом «новелиссима». Видя, что Голоя во власти куманов, жители соседних городов – Диамболя и других – перешли на сторону куманов, радостно встретили их, передали свои города и славословия Лжедиогену. Он же, получив власть над этими городами, направился со всем куманским войском к Анхиалу с намерением штурмовать его стены.
Тем временем император находился в городе. Еще с детских лет приобретя большой военный опыт, он видел, что сама местность служит препятствием для нападения куманов и является хорошей защитой для городских стен, поэтому он разделил войско, велел открыть ворота крепости и поотрядно выстроил своих воинов снаружи тесным строем, у края боевого строя куманов... часть ромейской фаланги, крича... обратили в бегство и преследовали до самого моря. Самодержец, {268} видя это и не имея сил дать отпор такому множеству врагов, приказал воинам сохранять сомкнутый строй и не выходить из рядов. Куманы тоже стояли в строю, лицом к лицу с ромеями и тоже не нападали на них. Это длилось в течение трех дней с утра до вечера; расположение местности мешало куманам начать сражение, хотя они и хотели этого, а из ромейского войска никто не нападал на них.
Крепость Анхиал расположена следующим образом. Справа находится Понт, слева – каменистая, труднопроходимая местность, усаженная виноградниками, неудобная для движения конницы.
Что же было потом? Варвары, видя твердость императора и потеряв надежду осуществить свой план, избрали другой путь и отправились к Адрианополю. Самозванец их обманывал, говоря: «Как только Никифор Вриенний услышит, что я пришел в Адрианополь, он откроет ворота и примет меня с большой радостью; он даст мне денег и окажет всевозможные милости. Хотя он и не родственник моему отцу, но питал к нему братские чувства. Когда же крепость перейдет к нам, мы отправимся дальше, прямым путем к царственному городу». Он называл Вриенния своим дядей, сочиняя ложь, имевшую вид правды. Действительно, император Роман Диоген знал этого самого Вриенния как человека, превосходящего умом всех своих современников и, ценя его прямоту и неизменную искренность в словах и делах, решил сделать его своим братом; это и было исполнено при взаимном согласии. Это была всем известная правда, но самозванец дошел до такого бесстыдства, что на самом деле называл Вриенния своим дядей.
Таковы были уловки самозванца. Куманы же, которым, как и всем варварам, легкомыслие и непостоянство присущи от природы, верили его словам; они направились к Адрианополю и расположились у стен города. Сорок восемь дней продолжались сражения, ибо молодежь, рвущаяся в бой, каждый день делала вылазки из города и непрерывно завязывала сражения с варварами. Никифор Вриенний, которого окликнул снизу самозванец, наклонился с башни и, услышав незнакомый голос, ответил, что не признает в нем сына Романа Диогена (как уже было сказано, названного брата Вриенния – ведь подобное случается нередко) и что подлинный сын Романа убит под Антиохией. С этими словами он отослал прочь пристыженного обманщика.
Между тем время шло, осажденные стали уже испытывать лишения и письмом попросили помощи у самодержца. Он тотчас приказал Константину Евфорвину выбрать из подчинен-{269}ных ему комитов достаточно сильный отряд и ночью войти с ним в Адрианополь со стороны Калафад: Катакалон немедленно выступил по дороге на Орестиаду в надежде пройти незаметно для куманов. Но его план не удался. Куманские всадники заметили ромеев и, намного превосходя их численностью, напали на них, отбросили назад и стали яростно преследовать. При этом сын Катакалона, Никифор (впоследствии он стал мне зятем, женившись на моей сестре, Марии Порфирородной), потрясая длинным копьем, внезапно поворачивается к преследовавшему его скифу и поражает его прямо в грудь. Тот сразу же упал замертво. И в самом деле, Никифор по-настоящему умел владеть копьем и прикрываться щитом. Видя Никифора на коне, можно было принять его за уроженца Нормандии, а не ромея. Верхом на коне этот юноша был настоящее чудо; природа щедро одарила его; он был почтителен к богу, мягок и кроток с людьми.
Не прошло и сорока восьми дней, как по приказанию Никифора Вриенния (в его руках находилась вся власть в Адрианополе) отважные воины внезапно открыли ворота и напали на куманов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Книга X
1. Затем церковь, подобно грязному потоку, захлестнул Нил, он привел в смятение души всех людей и многих увлек в пучину своей ереси (человек этот, ловко носивший маску добродетели, пришел – не знаю откуда – в столицу, где жил замкнуто, в неустанном изучении священных книг, как будто посвятил свою жизнь одному только богу и себе). Он был совершенно незнаком с эллинской наукой; не имея наставника, который с самого начала раскрыл бы ему сокровенный смысл священного писания, он прилежно изучал сочинения святых отцов, но так как не был искушен в словесных науках, то извратил смысл писания.
Этот самозванный учитель благодаря показной добродетели, суровому образу жизни и учености, которую ему приписывали, собрал вокруг себя немало учеников и проник в знатные дома. На самом же деле он не знал, что означает у нас «таинство ипостасного соединения», и вообще не в состоянии: был понять, ничто такое «соединение», ни что такое «ипостась»; он не мог понять ни в отдельности смысла слов «ипостась» и «соединение», ни смысла целого: «ипостасное соединение»; не усвоив учения святых отцов о том, как обожествилось человеческое естество, он в своем заблуждении зашел так далеко, что учил, будто оно обожествилось по природе.
Это не укрылось от самодержца. Как только ему стало известно о Ниле, он решил применить быстродействующее лекарство. Призвав к себе этого человека, он стал корить его за дерзость и невежество и при помощи многочисленных доводов четко разъяснил ему, что означает ипостасное соединение богочеловека-слова, рассказал, как происходит обмен свойств и поведал о том, как человеческое естество было обожествлено милостью свыше. Но Нил крепко держался за свое лжеучение и был готов скорее претерпеть любые муки, пытки, тюрьму и увечья, чем отречься от своего учения, что человеческое естество было обожествлено по природе. {264}
В это время в столице было много армян. Нил явился искрой среди их готового вспыхнуть нечестия. Нил стал вести частые беседы с Тиграном и Арсаком, которых его учение особенно сильно побуждало к нечестию. Что же потом? Самодержец, видя, что нечестие охватило уже многие души, что заблуждения Нила и армян сплелись между собой и повсюду открыто провозглашается, будто человеческое естество обожествилось по природе, что все написанное по этому поводу святыми отцами отвергается, а ипостасное соединение почти никем не понято, счел нужным решительно пресечь зло и, собрав самых видных представителей церкви, постановил созвать синод для разбирательства этого дела.
Собрались все епископы и сам патриарх Николай. Нил предстал перед ними вместе с армянами. Были оглашены его догматы. Нил изложил их ясным голосом и твердо отстаивал, приводя многие аргументы. Что же потом? Чтобы освободить души многих верующих от его лжеучения, синод предал Нила вечной анафеме и во всеуслышание провозгласил догмат об ипостасном соединении в соответствии с традиционным учением святых отцов.
После него или, вернее говоря, вместе с ним был осужден некий Влахернит, разделявший, несмотря на свой священнический сан, нечестивые и чуждые церкви взгляды. Он общался с сектой «энтузиастов», заразившись их скверной, он многих вовлек в обман, пролез в знатные дома столицы и распространял там свои нечестивые взгляды. Самодержец не раз призывал его к себе и наставлял, но Влахернит нисколько не отступал от своего лжеучения; тогда самодержец и его предал церкви; после тщательного расследования Влахернита тоже признали неисправимым и предали вечной анафеме как его самого, так и его учение.
2. И вот самодержец, как хороший кормчий, благополучно преодолел непрерывный натиск волн, смыл с себя мирскую грязь и привел в порядок церковные дела, а затем погрузился в новую пучину войн и бурь. Все время, как один вал за другим, набегали на императора потоки бед, и Алексей, как говорится, не мог ни свободно вздохнуть, ни сомкнуть глаз.
Могут заметить, что я зачерпнула лишь малую каплю из Адриатического моря и скорее бегло упомянула, чем рассказала о деяниях императора, который боролся тогда со всеми ветрами и всеми бурями, пока попутный ветер не вывел корабль империи в спокойную гавань. Но кто бы мог достойно воспеть его дела – сильный глас Демосфена, или стремительный Полемон, или все музы Гомера? Я бы сказала, что ни сам Пла-{265}тон, ни вся Стоя и Академия вместе не смогли бы создать что-либо достойное его души. Еще не утихли бури и нескончаемые войны, и еще неистовствовала непогода, как уже разразилась новая буря, ничуть не слабее предыдущих.
Какой-то человек, не принадлежавший к знатному роду, происходивший из низов, в прошлом воин, объявил себя сыном Диогена, хотя настоящий сын Диогена был убит еще в то время, когда Исаак Комнин, брат самодержца, сражался с турками у Антиохии (желающих узнать об этом подробней я отсылаю к сочинению знаменитого кесаря). Многие пытались заткнуть рот самозванцу, но он не умолкал. Он явился с Востока в овчине, нищий, подлый и изворотливый; обходил город дом за домом, улицу за улицей, рассказывая о себе небылицы: он де сын прежнего императора Диогена, тот самый Лев, который, как уже было сказано, был убит стрелой под Антиохией. И вот, «воскресив мертвого», этот наглец присвоил себе его имя и стал открыто домогаться императорской власти, вовлекая в обман легковерных. И это тоже было тягостным прибавлением ко всем невзгодам императора: сыграв с ним злую шутку, судьба послала ему этого несчастного. Подобно гурманам, которые, насытившись, лакомятся на закуску медовыми пряниками, судьба ромеев, досыта насладившись множеством бед, стала разыгрывать императора такими вот лжеимператорами.
Между тем самодержец совершенно пренебрегал всеми слухами. Но этот вояка все время болтал на улицах и перекрестках, и слух о нем дошел до сестры императора Алексея, Феодоры, вдовы погибшего сына Диогена. Она не смогла стерпеть этих выдумок. После смерти мужа она приняла монашество и, предав себя одному богу, вела жизнь строго аскетическую. Поскольку этот обманщик не успокоился ни после второй, ни после третьей попытки его образумить, самодержец отослал его в Херсон и приказал взять под стражу. Но он, очутившись в Херсоне, стал по ночам подниматься на городскую стену и, высунувшись, заводил беседы с куманами, которые обычно туда приходили торговать и покупать нужные им товары. Обменявшись с ними клятвами, однажды ночью он обвязал себя веревкой и спустился по стене вниз.
Куманы вместе с ним отправились в свою страну. Он прожил там довольно долго и достиг того, что куманы уже стали называть его императором. В жажде хлебнуть человечьей крови, вкусить человечьего мяса и унести из нашей страны богатую добычу, они решили «под предлогом этого Патрокла» вторгнуться всем войском в Ромейскую землю, {266} чтобы посадить его на трон, якобы принадлежавший его отцу. Такие у него были намерения, и они не остались неизвестными самодержцу. Поэтому Алексей как можно лучше вооружил войска и приготовился к войне с варварами. Как мы уже говорили, он еще раньше укрепил горные долины, которые на языке простонародья называются клисуры.
Спустя некоторое время, узнав, что куманы вместе с самозванцем вторглись в Паристрий, он собрал главных военачальников, а также своих родственников и свойственников и спросил их совета, идти ли ему на врага. Все его отговаривали. Однако Алексей, который не доверял даже самому себе, не хотел руководствоваться и соображениями своих ближних; он возложил все надежды на бога и просил его решения.
И вот Алексей созвал воинское и священническое сословие и вечером отправился в Великую церковь в сопровождении самого патриарха Николая (он взошел на патриарший трон в седьмом индикте 6592 года после отречения Евстратия Гариды).
Император написал на двух дощечках по вопросу, следует ли выступать против куманов или нет, запечатал ихи велел корифею положить на святой престол. Ночь прошла в пении молитв. На рассвете в алтарь вошел положивший дощечки, взял одну из них, вынес и на виду у всех вскрыл и прочел. Это решение самодержец принял как божий глас, он с головой ушел в заботы о предстоящем походе и стал письмами собирать отовсюду войско.
И вот, хорошо подготовившись, он двинулся навстречу куманам. Собрав все войско, он прибыл в Анхиал, вызвал к себе своего зятя кесаря Никифора Мелиссина, Георгия Палеолога и его племянника Иоанна Таронита, послал их в Боруй и приказал стоять на страже, дабы обеспечить безопасность города и окрестностей. Затем Алексей разделил войско, во главе отрядов поставил своих лучших военачальников – Даватина, Георгия Евфорвина и Константина Умбертопула и послал их охранять клисуры в окрестностях Зига. Сам же он прибыл в Хортарею (так называется одна из клисур Зига) и объехал весь Зиг, проверяя, все ли его прежние приказания исполнены теми, кто взял на себя их выполнение; незаконченное или сделанное кое-как он исправлял, чтобы преградить путь куманам. Уладив все дела, он ушел оттуда и разбил лагерь возле так называемого Священного озера, неподалеку от Анхиала. Ночью пришел некий Будило, из знатных влахов, с известием, что куманы перешли Данувий. Тогда император решил на рассвете собрать наиболее достойных своих родствен-{267}ников и военачальников и обсудить, что делать. Все сказали, что нужно занять Анхиал, и император немедленно послал с наемниками (Скалиарием Илханом и другими отборными воинами) Кантакузина и Татикия охранять так называемые Фермы, а сам отправился в Анхиал.
Узнав, что куманы рвутся к Андрианополю, он вызвал всех знатных адрианопольцев, среди них самыми видными были Тарханиот Катакалон и Никифор, сын Вриенния, домогавшегося некогда императорской власти (он и сам пытался захватить власть, но был ослеплен). Император велел им хорошо охранять крепость и, когда подойдут куманы, не терять выдержки и не ввязываться с ними в схватку, а быть благоразумными и обстреливать их на расстоянии, почти все время держа ворота на запоре. Он обещал им многочисленные милости, если они исполнят его приказания. Дав эти наставления Вриеннию и другим, самодержец отослал их преисполненными радостных надежд в Адрианополь. Константину Евфровину Катакалону он письмом приказал взять с собой Монастру (у этого полуварвара был большой военный опыт) и Михаила Анемада с их войсками и, как только куманы пройдут через клисуры, двинуться вслед и неожиданно на них напасть.
3. Между тем куманы узнали от влахов тропы через ущелья и легко перешли Зиг. Когда они приблизились к Голое, жители немедленно заключили в оковы начальника крепости и передали его куманам, которых они встретили радостными приветствиями. Константин Катакалон, который хорошо помнил наставления императора, встретившись с куманами, вышедшими за фуражом, отважно на них напал и взял в плен около сотни. Император сразу же призвал его к себе и наградил титулом «новелиссима». Видя, что Голоя во власти куманов, жители соседних городов – Диамболя и других – перешли на сторону куманов, радостно встретили их, передали свои города и славословия Лжедиогену. Он же, получив власть над этими городами, направился со всем куманским войском к Анхиалу с намерением штурмовать его стены.
Тем временем император находился в городе. Еще с детских лет приобретя большой военный опыт, он видел, что сама местность служит препятствием для нападения куманов и является хорошей защитой для городских стен, поэтому он разделил войско, велел открыть ворота крепости и поотрядно выстроил своих воинов снаружи тесным строем, у края боевого строя куманов... часть ромейской фаланги, крича... обратили в бегство и преследовали до самого моря. Самодержец, {268} видя это и не имея сил дать отпор такому множеству врагов, приказал воинам сохранять сомкнутый строй и не выходить из рядов. Куманы тоже стояли в строю, лицом к лицу с ромеями и тоже не нападали на них. Это длилось в течение трех дней с утра до вечера; расположение местности мешало куманам начать сражение, хотя они и хотели этого, а из ромейского войска никто не нападал на них.
Крепость Анхиал расположена следующим образом. Справа находится Понт, слева – каменистая, труднопроходимая местность, усаженная виноградниками, неудобная для движения конницы.
Что же было потом? Варвары, видя твердость императора и потеряв надежду осуществить свой план, избрали другой путь и отправились к Адрианополю. Самозванец их обманывал, говоря: «Как только Никифор Вриенний услышит, что я пришел в Адрианополь, он откроет ворота и примет меня с большой радостью; он даст мне денег и окажет всевозможные милости. Хотя он и не родственник моему отцу, но питал к нему братские чувства. Когда же крепость перейдет к нам, мы отправимся дальше, прямым путем к царственному городу». Он называл Вриенния своим дядей, сочиняя ложь, имевшую вид правды. Действительно, император Роман Диоген знал этого самого Вриенния как человека, превосходящего умом всех своих современников и, ценя его прямоту и неизменную искренность в словах и делах, решил сделать его своим братом; это и было исполнено при взаимном согласии. Это была всем известная правда, но самозванец дошел до такого бесстыдства, что на самом деле называл Вриенния своим дядей.
Таковы были уловки самозванца. Куманы же, которым, как и всем варварам, легкомыслие и непостоянство присущи от природы, верили его словам; они направились к Адрианополю и расположились у стен города. Сорок восемь дней продолжались сражения, ибо молодежь, рвущаяся в бой, каждый день делала вылазки из города и непрерывно завязывала сражения с варварами. Никифор Вриенний, которого окликнул снизу самозванец, наклонился с башни и, услышав незнакомый голос, ответил, что не признает в нем сына Романа Диогена (как уже было сказано, названного брата Вриенния – ведь подобное случается нередко) и что подлинный сын Романа убит под Антиохией. С этими словами он отослал прочь пристыженного обманщика.
Между тем время шло, осажденные стали уже испытывать лишения и письмом попросили помощи у самодержца. Он тотчас приказал Константину Евфорвину выбрать из подчинен-{269}ных ему комитов достаточно сильный отряд и ночью войти с ним в Адрианополь со стороны Калафад: Катакалон немедленно выступил по дороге на Орестиаду в надежде пройти незаметно для куманов. Но его план не удался. Куманские всадники заметили ромеев и, намного превосходя их численностью, напали на них, отбросили назад и стали яростно преследовать. При этом сын Катакалона, Никифор (впоследствии он стал мне зятем, женившись на моей сестре, Марии Порфирородной), потрясая длинным копьем, внезапно поворачивается к преследовавшему его скифу и поражает его прямо в грудь. Тот сразу же упал замертво. И в самом деле, Никифор по-настоящему умел владеть копьем и прикрываться щитом. Видя Никифора на коне, можно было принять его за уроженца Нормандии, а не ромея. Верхом на коне этот юноша был настоящее чудо; природа щедро одарила его; он был почтителен к богу, мягок и кроток с людьми.
Не прошло и сорока восьми дней, как по приказанию Никифора Вриенния (в его руках находилась вся власть в Адрианополе) отважные воины внезапно открыли ворота и напали на куманов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67