И. Суворову и «требовать известных преступников письменно». Оформив прием и получив приговоренных на руки, он назначал к каждому из преступников по восемь солдат и одному сержанту под командой офицера. Другие солдаты вставали в каре вокруг преступников. Следовал сигнал, и под бой барабанов начиналось движение к лобному месту.
Пастор Зейдер, приговоренный в 1800 году к двадцати ударам кнута и пожизненной ссылке в Нерчинск, в рудники, так описывал процедуру выхода на казнь: «Один из офицеров, по-видимому старший чином, сделал знак гренадеру, тот подошел ко мне и велел мне следовать за собою. Он повел меня во двор полиции. Боже! Какое потрясающее зрелище! Солдаты составили цепь, раздалась команда, и цепь разомкнулась, чтобы принять меня. Двое солдат с зверским выражением схватили меня и ввели в круг. Я заметил, что у одного из них под мышкой был большой узел, и я убедился в страшной действительности: меня вели на лобное место, чтобы исполнить самое ужасное из наказаний – настал мой последний час! Цепь уже замкнулась за мною, когда я поднял глаза и увидел, что все лестницы и галереи двора были переполнены людьми. Моему взгляду ответили тысячи вздохов, тысячи стонов… Мы двинулись на улицу. Отряд всадников обступил окружавших меня солдат. Медленно двигалось шествие вдоль улиц, я шел посредине твердым шагом, глаза мои, полные слез, были обращены к небу. Я не молился, но всеведущий Господь понимал мои чувства!..»
К месту казни преступника либо вели пешком, либо везли на специальной повозке – «позорной колеснице». На телегах по двое, со свечами в руках, сидели стрельцы, которых 30 сентября 1698 года везли для казни из Преображенского в Москву. Все это, по-видимому, выглядело как на известной картине В. М. Сурикова «Утро стрелецкой казни», правда, с той только поправкой, что массовые казни проводились в разных местах Москвы, а на Красной площади казнили 18 октября только десять стрельцов.
В 1723 году бывшего вице-канцлера П. П. Шафирова везли к эшафоту в Кремле «на простых санях». В 1740 году на Обжорку А. П. Волынский и его конфиденты шли пешком, как и в 1742 году на площадь перед коллегиями на Васильевском острове шли Б. X. Миних, М. Г. Головкин и другие приговоренные. Только больного А. И. Остермана доставили туда на простых дровнях. Для Василия Мировича в 1764 году сделали какой-то особый экипаж. 18 октября 1768 года Салтычиху везли к эшафоту на Красной площади в санях.
Зейдер продолжает: «Наконец мы дошли до большой, пустой площади. Там уже стоял другой отряд солдат, составлявший тройную цепь, в которую меня ввели. Посредине стоял позорный столб, при виде которого я содрогнулся, и нет слов, которые бы могли выразить мое тогдашнее настроение духа. Один офицер верхом, которого я считал за командующего отрядом и которого, как я слышал впоследствии, называли экзекутором, подозвал к себе палача и многозначительно сказал ему несколько слов, на что тот ответил: "Хорошо!" Затем он стал доставать свои инструменты. Между тем я вступил несколько шагов вперед и, подняв руки к небу, произнес: "Всеведущий Боже! Тебе известно, что я невиновен! Я умираю честным! Сжалься над моей женою и ребенком, благослови, Господи, государя и прости моим доносчикам!"»
Прокомментируем рассказ пастора. Надо думать, что его вели к одной из конских площадок, где продавали лошадей, но иногда кнутовали уголовников. В конце XVIII века в Петербурге было два таких места: у Александро-Невского монастыря и «у Знамения», то есть на Знаменской (ныне Восстания) площади. Казнь пастора, судя по всему, происходила на Знаменской площади. Грандиозные публичные казни знаменитых преступников проводились обычно на рыночных площадях, торгах, перед казенными зданиями, при большом стечении народа. В Петербурге местом таких публичных казней стала Троицкая площадь. Устраивали экзекуции и в самой Петропавловской крепости, на Плясовой площади. Но самое известное место казней в столице – площадь у Обжорного (Сытного) рынка, Обжорка. Здесь рубили головы, вешали и секли кнутом как простых уголовников, так и важных государственных преступников. Здесь же на столбе и колесах выставляли тела казненных. В 1740 году на Обжорке сложили свои головы А. П. Волынский и его конфиденты. Казнь А. И. Остермана и других в январе 1742 года была проведена на Васильевском острове, перед зданием Двенадцати коллегий. Там же казнили в 1743 году и Лопухиных.
В выборе в новой столице места для казни можно усмотреть московскую традицию. В первопрестольной казнили в трех основных местах: на торговой площади – Красной, «у Лобного места… пред Спасских ворот», перед зданиями приказов в Кремле, а также на пустыре у Москвы-реки, известном как Козье болото или просто Болото. Здесь лишили жизни Разина, Пугачева и множество других преступников. По-видимому, казнь на поганом пустыре, обычно заваленном разным «скаредством», имела и символический, позорящий преступника оттенок – не случайно тело преступника (как это было с телом Разина) оставляли на какое-то время среди падали и мусора и даже не отгоняли псов, которые рвались к кровавым останкам. Публичную казнь не проводили вдали от городов. Наоборот, делалось все, чтобы экзекуцию видело возможно большее число людей. Идеальным считалось, чтобы казнь состоялась на месте совершения преступления, на родине преступника и при скоплении народа. Но совместить эти условия было непросто, поэтому считалось достаточным выбрать наиболее людное место, если речь шла о казни в столице.
Эшафот, возвышавшийся на площади, представлял собой высокий деревянный помост. Эшафот Пугачева был высотой в четыре аршина (почти 3 метра). Он имел ограждение в виде деревянной невысокой балюстрады. Делалось такое высокое сооружение для того, чтобы всю процедуру казни видело как можно больше людей. Помост был вместительным – на нем ставили все необходимые для казни орудия: позорный столб с цепями, виселицу, дубовую плаху, колья. Сверху специального столба горизонтально к земле прикреплялось тележное колесо для отрубленных частей тела. Все это ужасавшее зрителей сооружение венчал заостренный кол или спица, на которую потом водружали отрубленную голову преступника.
Указ о возведении эшафота полиция получала буквально накануне казни, так что плотники рубили сооружение даже ночью, при свете костров. Это тоже характерный момент публичных казней. Возможно, так стремились предотвратить попытки сторонников казнимого подготовиться к его освобождению (прокопать к месту экзекуции подземный ход, заложить мину, организовать нападение и т. д.).
Но казнили и без всякого эшафота. Сотни стрельцов в 1698 году лишились голов или были повешены в самых разных местах Москвы, причем многие трупы висели на бревнах, которые были вставлены в зубцы городских стен, а также под Новодевичьим монастырем и на его стенах. В ноябре 1707 года для казни тридцати астраханских стрельцов прямо на землю были положены пять брусьев, на каждый из них клали свои головы шесть человек. Палач подходил к одному за другим и ударом топора отсекал им головы.
Пастор Зейдер в 1800 году видел, как палач что-то нес под мышкой, и догадался, что это орудия его будущей казни. Действительно, палач прибывал на казнь со своим инструментом, причем постепенно сложился особый «комплект палача» – так называли набор палаческих инструментов. Кроме кнутов, плетей, батогов, розог, клейм (штемпелей) палач имел топор (или меч) для отсечения головы, пальцев, рук и ног, щипцы для вырывания ноздрей, клещи, нож для отсечения ушей, носа и языка и других операций, ремни, веревки для привязывания преступника и т. д. Особой подготовки требовало «посажение» на кол. Для этой экзекуции нужны были тонкий металлический штырь или деревянная жердь. Переносная жаровня и угли требовались палачу, если экзекуция включала предказневые пытки огнем.
Палач был главной (разумеется, после самого казнимого) фигурой всего действа. В XVIII веке ни одно центральное или местное учреждение не обходилось без штатного «заплечного мастера». С древних времен палачами могли быть только свободные люди. При отсутствии добровольцев власти насильно отбирали в палачи «из самых молодчих или из гулящих людей, чтобы во всяком городе без палачей не было». При нехватке палачей брали на эту работу мясников.
В обществе к палачам относились с презрением и опаской, но работа эта была выгодной и денежной. Палаческие обязанности являлись пожизненными и, возможно, потомственными. Среди палачей были свои знаменитости. Палачами могли стать только люди физически сильные и неутомимые – заплечная работа была тяжелой. Палачу нужно было иметь и крепкие нервы – под взглядами тысяч людей, на глазах у начальства он должен был сделать свое дело профессионально, то есть быстро, сноровисто. Профессия палача требовала специфических навыков и приемов, которым обучали его коллеги – старые заплечные мастера. Твердость руки, сила и точность ударов отрабатывались на муляжах, на берестяном макете человеческой спины.
Во время фактической отмены смертной казни в царствование Елизаветы Петровны палачи двадцать лет никого не казнили и утратили квалификацию. Поэтому для казни В. Я. Мировича в 1764 году в полиции тщательно отбирали одного палача из нескольких кандидатов. Накануне он «должен был одним ударом отрубить голову барану с шерстью, после нескольких удачных опытов, допущен к делу и… не заставил страдать несчастного». По-видимому, навыки палача не ограничивались умением владеть кнутом или топором, а требовали и некоторых познаний в анатомии, что было необходимо при пытках и во время казней. Это видно из записок Екатерины II, которая писала о том, что от искривления позвоночника ее лечил местный данцигский палач, который в этом случае выполнял роль, по-современному говоря, мануального терапевта.
В XIX веке найти людей, готовых взяться за топор, стало непросто. Все чаще вместо вольнонаемных заплечных мастеров палаческие функции стали исполнять преступники, которым за это смягчали наказание. Власти предписывали назначать преступников в палачи, «не взирая на их несогласие» и с «обязательством пробыть в этом звании по крайней мере три года». Позже, когда начались казни народовольцев и эсеров, поиск палачей превратился для правительства в огромную проблему.
При экзекуции палачу требовались ассистенты, порой их нужно было немало. Кроме учеников помощниками палача выступали гарнизонные солдаты, низшие чины полиции и… даже люди из публики. Так, с древних времен при казни кнутом существовал обычай выхватывать из любопытствующей толпы, теснившейся вокруг эшафота, парня поздоровее и использовать его в качестве живого «козла», чтобы сечь преступника на спине этого «ассистента».
Приведенного или привезенного под усиленной охраной преступника пропускали внутрь цепи или каре стоявших на месте казни войск. У солдат в оцеплении было две задачи: одна реальная, другая – гипотетическая. Во-первых, они сдерживали, подчас с трудом, народ, стремящийся подойти к эшафоту поближе. Во-вторых, организаторы казни опасались попыток отбить преступника, что происходит, кажется, только в современных исторических фильмах.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В рапорте Петру I в 1708 году о казни Кочубея и Искры сообщалось, что в момент экзекуции вокруг эшафота стояли «великороссийской пехоты три роты с набитым (т. е. заряженным. – Е. А.) ружьем».
Войска, окружавшие в 1764 году Лобное место, на котором казнили Василия Мировича, также имели заряженные ружья «при полном числе патронов».
С боевыми зарядами стояли солдаты на Болоте во время казни Емельяна Пугачева в 1775 году.
При экзекуции в Черкасске в 1800 году к эшафоту прикатили четыре заряженные пушки. Их стволы были нацелены в толпу, и артиллерийская прислуга держала наготове зажженные фитили.
Приговоренный, доставленный к подножию эшафота, слушал последнюю молитву священника, прикладывался к кресту и в окружении конвойных поднимался на помост. На эшафоте преступника расковывали, но есть сведения о том, что некоторых вешали в оковах. Звучала воинская команда: «На караул!», раздавалась барабанная дробь, чиновник (секретарь) громко, «во весь мир», зачитывал приговор.
Приговор, объявляемый преступнику, с древних времен был по форме выговором «неблагодарному государеву холопу» от имени государя: «Вор и изменник и клятвопреступник, и бунтовщик… стрелец Артюшка Маслов! Великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич… велел тебе сказать…» – далее следовало перечисление «вин» преступника. Во времена Екатерины II прямого обращения к казнимому уже не было, но приговоры сохраняют повышенную эмоциональность: «Кречетов, как все его деяния обнаруживают его, что он самого злого нрава, и гнусная душа его наполнены злом против государя и государства… яко совершенный бунтовщик и обличен в сем зле по законам государственным яко изверг рода человеческого…» – и т. д.
Все присутствующие ждали, когда прозвучит окончание документа – там содержалась самая важная часть приговора: «И Великий государь указал… учинить тебе смертную казнь – колесовать»; «Ея и. в. указала всем вам учинить смертную казнь: вас, Степана, Наталью и Ивана Лопухиных – вырезав языки, колесовать и тела ваши на колеса положить; вас, Ивана Мошкова, Ивана Путятина – четвертовать, а вам, Александру Зыбину – отсечь голову и тела ваши на колеса же положить; Софье Лилиенфельтовой отсечь голову, когда она от имевшагося ея бремя разрешится».
После этого секретарь либо заканчивал чтение, либо делал паузу, после которой оглашал уже тот «приговор внутри приговора», которым суровое наказание существенно смягчалось: «Ея и. в., по природному своему великодушию и высочайшей своей императорской милости, всемилостивеише пожаловала, указала вас всех от приговоренных и объявленных вам смертных казней освободить, а вместо того, за показанныя ваши вины, учинить вам наказание: вас – Степана, Наталью и Ивана Лопухиных, и Анну Бестужеву – высечь кнутом и, урезав языки, послать в ссылку, а вас, Ивана Мошкова и Ивана Путятина, высечь кнутом же, а тебя, Александра Зыбина, – плетьми и послать всех в ссылку же».
При казни Пугачева произошел примечательный случай. Как только секретарь прочитал имя и фамилию Пугачева, обер-полицмейстер Н. П. Архаров прервал его и громко спросил Пугачева: «Ты ли донской казак Емелька Пугачев?» На что он столь же громко ответил: «Так, государь, я – донской казак Зимовейской станицы Емелька Пугачев». Архаров не случайно прервал чтение приговора. Своим громогласным вопросом он лишний раз позволил всем убедиться, что казнят не Петра III, а самозванца.
Как вели себя приговоренные накануне и в момент казни, мы знаем мало, многие источники кратки: «Положа на плаху, смертью показнили» или «Казнен отсечением головы на плахе». Иностранцев, видевших русские казни, поражала покорность, с какой принимали свой удел казнимые. Один из них вспоминал, что стрелец, идущий на казнь мимо царя, произнес что-то вроде русского варианта латинского выражения «Идущие на смерть приветствуют тебя», а именно: «Посторонись, государь, это я должен здесь лечь».
Через несколько лет другой путешественник, Корнелий де Бруин, видевший в Москве казнь тридцати стрельцов-астраханцев, заметил: «Нельзя не удивляться, с какой ничтожной обстановкой происходит здесь казнь, а что того более, с какой покорностью люди, будучи даже не связаны, словно барашки, подвергают себя этому наказанию, на что в других краях потребно столько приготовления, чтобы избавить общество от одного какого-нибудь негодяя».
Датчанин Юст Юль в 1709-1711 годах несколько раз видел смертные казни и писал: «Удивления достойно, с каким равнодушием относятся [русские] к смерти и как мало боятся ее. После того как [осужденному] прочтут приговор, он перекрестится, скажет «Прости» окружающим и без печали бодро идет на [смерть], точно в ней нет ничего горького».
Его земляк Педер фон Хавен, посетивший Петербург в 1736 году, сообщал, что в столице «и во всей России смертную казнь обставляют не так церемонно, как у нас или где-либо еще. Преступника обычно сопровождают к месту казни капрал с пятью-шестью солдатами, священник с двумя маленькими одетыми в белое мальчиками, несущими по кадилу, а также лишь несколько старых женщин и детей, желающих поглядеть на сие действо. У нас похороны какого-нибудь добропорядочного бюргера часто привлекают большее внимание, нежели в России казнь величайшего преступника». Как увидит читатель ниже, путешественник сильно преувеличил скромность церемонии – наверное, он видел казнь какого-нибудь заурядного разбойника. Совсем иное дело, когда на эшафоте оказывался знаменитый злодей или известный человек.
Тем не менее датчанин описывает поведение казнимого, как и предыдущие наши авторы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Пастор Зейдер, приговоренный в 1800 году к двадцати ударам кнута и пожизненной ссылке в Нерчинск, в рудники, так описывал процедуру выхода на казнь: «Один из офицеров, по-видимому старший чином, сделал знак гренадеру, тот подошел ко мне и велел мне следовать за собою. Он повел меня во двор полиции. Боже! Какое потрясающее зрелище! Солдаты составили цепь, раздалась команда, и цепь разомкнулась, чтобы принять меня. Двое солдат с зверским выражением схватили меня и ввели в круг. Я заметил, что у одного из них под мышкой был большой узел, и я убедился в страшной действительности: меня вели на лобное место, чтобы исполнить самое ужасное из наказаний – настал мой последний час! Цепь уже замкнулась за мною, когда я поднял глаза и увидел, что все лестницы и галереи двора были переполнены людьми. Моему взгляду ответили тысячи вздохов, тысячи стонов… Мы двинулись на улицу. Отряд всадников обступил окружавших меня солдат. Медленно двигалось шествие вдоль улиц, я шел посредине твердым шагом, глаза мои, полные слез, были обращены к небу. Я не молился, но всеведущий Господь понимал мои чувства!..»
К месту казни преступника либо вели пешком, либо везли на специальной повозке – «позорной колеснице». На телегах по двое, со свечами в руках, сидели стрельцы, которых 30 сентября 1698 года везли для казни из Преображенского в Москву. Все это, по-видимому, выглядело как на известной картине В. М. Сурикова «Утро стрелецкой казни», правда, с той только поправкой, что массовые казни проводились в разных местах Москвы, а на Красной площади казнили 18 октября только десять стрельцов.
В 1723 году бывшего вице-канцлера П. П. Шафирова везли к эшафоту в Кремле «на простых санях». В 1740 году на Обжорку А. П. Волынский и его конфиденты шли пешком, как и в 1742 году на площадь перед коллегиями на Васильевском острове шли Б. X. Миних, М. Г. Головкин и другие приговоренные. Только больного А. И. Остермана доставили туда на простых дровнях. Для Василия Мировича в 1764 году сделали какой-то особый экипаж. 18 октября 1768 года Салтычиху везли к эшафоту на Красной площади в санях.
Зейдер продолжает: «Наконец мы дошли до большой, пустой площади. Там уже стоял другой отряд солдат, составлявший тройную цепь, в которую меня ввели. Посредине стоял позорный столб, при виде которого я содрогнулся, и нет слов, которые бы могли выразить мое тогдашнее настроение духа. Один офицер верхом, которого я считал за командующего отрядом и которого, как я слышал впоследствии, называли экзекутором, подозвал к себе палача и многозначительно сказал ему несколько слов, на что тот ответил: "Хорошо!" Затем он стал доставать свои инструменты. Между тем я вступил несколько шагов вперед и, подняв руки к небу, произнес: "Всеведущий Боже! Тебе известно, что я невиновен! Я умираю честным! Сжалься над моей женою и ребенком, благослови, Господи, государя и прости моим доносчикам!"»
Прокомментируем рассказ пастора. Надо думать, что его вели к одной из конских площадок, где продавали лошадей, но иногда кнутовали уголовников. В конце XVIII века в Петербурге было два таких места: у Александро-Невского монастыря и «у Знамения», то есть на Знаменской (ныне Восстания) площади. Казнь пастора, судя по всему, происходила на Знаменской площади. Грандиозные публичные казни знаменитых преступников проводились обычно на рыночных площадях, торгах, перед казенными зданиями, при большом стечении народа. В Петербурге местом таких публичных казней стала Троицкая площадь. Устраивали экзекуции и в самой Петропавловской крепости, на Плясовой площади. Но самое известное место казней в столице – площадь у Обжорного (Сытного) рынка, Обжорка. Здесь рубили головы, вешали и секли кнутом как простых уголовников, так и важных государственных преступников. Здесь же на столбе и колесах выставляли тела казненных. В 1740 году на Обжорке сложили свои головы А. П. Волынский и его конфиденты. Казнь А. И. Остермана и других в январе 1742 года была проведена на Васильевском острове, перед зданием Двенадцати коллегий. Там же казнили в 1743 году и Лопухиных.
В выборе в новой столице места для казни можно усмотреть московскую традицию. В первопрестольной казнили в трех основных местах: на торговой площади – Красной, «у Лобного места… пред Спасских ворот», перед зданиями приказов в Кремле, а также на пустыре у Москвы-реки, известном как Козье болото или просто Болото. Здесь лишили жизни Разина, Пугачева и множество других преступников. По-видимому, казнь на поганом пустыре, обычно заваленном разным «скаредством», имела и символический, позорящий преступника оттенок – не случайно тело преступника (как это было с телом Разина) оставляли на какое-то время среди падали и мусора и даже не отгоняли псов, которые рвались к кровавым останкам. Публичную казнь не проводили вдали от городов. Наоборот, делалось все, чтобы экзекуцию видело возможно большее число людей. Идеальным считалось, чтобы казнь состоялась на месте совершения преступления, на родине преступника и при скоплении народа. Но совместить эти условия было непросто, поэтому считалось достаточным выбрать наиболее людное место, если речь шла о казни в столице.
Эшафот, возвышавшийся на площади, представлял собой высокий деревянный помост. Эшафот Пугачева был высотой в четыре аршина (почти 3 метра). Он имел ограждение в виде деревянной невысокой балюстрады. Делалось такое высокое сооружение для того, чтобы всю процедуру казни видело как можно больше людей. Помост был вместительным – на нем ставили все необходимые для казни орудия: позорный столб с цепями, виселицу, дубовую плаху, колья. Сверху специального столба горизонтально к земле прикреплялось тележное колесо для отрубленных частей тела. Все это ужасавшее зрителей сооружение венчал заостренный кол или спица, на которую потом водружали отрубленную голову преступника.
Указ о возведении эшафота полиция получала буквально накануне казни, так что плотники рубили сооружение даже ночью, при свете костров. Это тоже характерный момент публичных казней. Возможно, так стремились предотвратить попытки сторонников казнимого подготовиться к его освобождению (прокопать к месту экзекуции подземный ход, заложить мину, организовать нападение и т. д.).
Но казнили и без всякого эшафота. Сотни стрельцов в 1698 году лишились голов или были повешены в самых разных местах Москвы, причем многие трупы висели на бревнах, которые были вставлены в зубцы городских стен, а также под Новодевичьим монастырем и на его стенах. В ноябре 1707 года для казни тридцати астраханских стрельцов прямо на землю были положены пять брусьев, на каждый из них клали свои головы шесть человек. Палач подходил к одному за другим и ударом топора отсекал им головы.
Пастор Зейдер в 1800 году видел, как палач что-то нес под мышкой, и догадался, что это орудия его будущей казни. Действительно, палач прибывал на казнь со своим инструментом, причем постепенно сложился особый «комплект палача» – так называли набор палаческих инструментов. Кроме кнутов, плетей, батогов, розог, клейм (штемпелей) палач имел топор (или меч) для отсечения головы, пальцев, рук и ног, щипцы для вырывания ноздрей, клещи, нож для отсечения ушей, носа и языка и других операций, ремни, веревки для привязывания преступника и т. д. Особой подготовки требовало «посажение» на кол. Для этой экзекуции нужны были тонкий металлический штырь или деревянная жердь. Переносная жаровня и угли требовались палачу, если экзекуция включала предказневые пытки огнем.
Палач был главной (разумеется, после самого казнимого) фигурой всего действа. В XVIII веке ни одно центральное или местное учреждение не обходилось без штатного «заплечного мастера». С древних времен палачами могли быть только свободные люди. При отсутствии добровольцев власти насильно отбирали в палачи «из самых молодчих или из гулящих людей, чтобы во всяком городе без палачей не было». При нехватке палачей брали на эту работу мясников.
В обществе к палачам относились с презрением и опаской, но работа эта была выгодной и денежной. Палаческие обязанности являлись пожизненными и, возможно, потомственными. Среди палачей были свои знаменитости. Палачами могли стать только люди физически сильные и неутомимые – заплечная работа была тяжелой. Палачу нужно было иметь и крепкие нервы – под взглядами тысяч людей, на глазах у начальства он должен был сделать свое дело профессионально, то есть быстро, сноровисто. Профессия палача требовала специфических навыков и приемов, которым обучали его коллеги – старые заплечные мастера. Твердость руки, сила и точность ударов отрабатывались на муляжах, на берестяном макете человеческой спины.
Во время фактической отмены смертной казни в царствование Елизаветы Петровны палачи двадцать лет никого не казнили и утратили квалификацию. Поэтому для казни В. Я. Мировича в 1764 году в полиции тщательно отбирали одного палача из нескольких кандидатов. Накануне он «должен был одним ударом отрубить голову барану с шерстью, после нескольких удачных опытов, допущен к делу и… не заставил страдать несчастного». По-видимому, навыки палача не ограничивались умением владеть кнутом или топором, а требовали и некоторых познаний в анатомии, что было необходимо при пытках и во время казней. Это видно из записок Екатерины II, которая писала о том, что от искривления позвоночника ее лечил местный данцигский палач, который в этом случае выполнял роль, по-современному говоря, мануального терапевта.
В XIX веке найти людей, готовых взяться за топор, стало непросто. Все чаще вместо вольнонаемных заплечных мастеров палаческие функции стали исполнять преступники, которым за это смягчали наказание. Власти предписывали назначать преступников в палачи, «не взирая на их несогласие» и с «обязательством пробыть в этом звании по крайней мере три года». Позже, когда начались казни народовольцев и эсеров, поиск палачей превратился для правительства в огромную проблему.
При экзекуции палачу требовались ассистенты, порой их нужно было немало. Кроме учеников помощниками палача выступали гарнизонные солдаты, низшие чины полиции и… даже люди из публики. Так, с древних времен при казни кнутом существовал обычай выхватывать из любопытствующей толпы, теснившейся вокруг эшафота, парня поздоровее и использовать его в качестве живого «козла», чтобы сечь преступника на спине этого «ассистента».
Приведенного или привезенного под усиленной охраной преступника пропускали внутрь цепи или каре стоявших на месте казни войск. У солдат в оцеплении было две задачи: одна реальная, другая – гипотетическая. Во-первых, они сдерживали, подчас с трудом, народ, стремящийся подойти к эшафоту поближе. Во-вторых, организаторы казни опасались попыток отбить преступника, что происходит, кажется, только в современных исторических фильмах.
ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В рапорте Петру I в 1708 году о казни Кочубея и Искры сообщалось, что в момент экзекуции вокруг эшафота стояли «великороссийской пехоты три роты с набитым (т. е. заряженным. – Е. А.) ружьем».
Войска, окружавшие в 1764 году Лобное место, на котором казнили Василия Мировича, также имели заряженные ружья «при полном числе патронов».
С боевыми зарядами стояли солдаты на Болоте во время казни Емельяна Пугачева в 1775 году.
При экзекуции в Черкасске в 1800 году к эшафоту прикатили четыре заряженные пушки. Их стволы были нацелены в толпу, и артиллерийская прислуга держала наготове зажженные фитили.
Приговоренный, доставленный к подножию эшафота, слушал последнюю молитву священника, прикладывался к кресту и в окружении конвойных поднимался на помост. На эшафоте преступника расковывали, но есть сведения о том, что некоторых вешали в оковах. Звучала воинская команда: «На караул!», раздавалась барабанная дробь, чиновник (секретарь) громко, «во весь мир», зачитывал приговор.
Приговор, объявляемый преступнику, с древних времен был по форме выговором «неблагодарному государеву холопу» от имени государя: «Вор и изменник и клятвопреступник, и бунтовщик… стрелец Артюшка Маслов! Великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич… велел тебе сказать…» – далее следовало перечисление «вин» преступника. Во времена Екатерины II прямого обращения к казнимому уже не было, но приговоры сохраняют повышенную эмоциональность: «Кречетов, как все его деяния обнаруживают его, что он самого злого нрава, и гнусная душа его наполнены злом против государя и государства… яко совершенный бунтовщик и обличен в сем зле по законам государственным яко изверг рода человеческого…» – и т. д.
Все присутствующие ждали, когда прозвучит окончание документа – там содержалась самая важная часть приговора: «И Великий государь указал… учинить тебе смертную казнь – колесовать»; «Ея и. в. указала всем вам учинить смертную казнь: вас, Степана, Наталью и Ивана Лопухиных – вырезав языки, колесовать и тела ваши на колеса положить; вас, Ивана Мошкова, Ивана Путятина – четвертовать, а вам, Александру Зыбину – отсечь голову и тела ваши на колеса же положить; Софье Лилиенфельтовой отсечь голову, когда она от имевшагося ея бремя разрешится».
После этого секретарь либо заканчивал чтение, либо делал паузу, после которой оглашал уже тот «приговор внутри приговора», которым суровое наказание существенно смягчалось: «Ея и. в., по природному своему великодушию и высочайшей своей императорской милости, всемилостивеише пожаловала, указала вас всех от приговоренных и объявленных вам смертных казней освободить, а вместо того, за показанныя ваши вины, учинить вам наказание: вас – Степана, Наталью и Ивана Лопухиных, и Анну Бестужеву – высечь кнутом и, урезав языки, послать в ссылку, а вас, Ивана Мошкова и Ивана Путятина, высечь кнутом же, а тебя, Александра Зыбина, – плетьми и послать всех в ссылку же».
При казни Пугачева произошел примечательный случай. Как только секретарь прочитал имя и фамилию Пугачева, обер-полицмейстер Н. П. Архаров прервал его и громко спросил Пугачева: «Ты ли донской казак Емелька Пугачев?» На что он столь же громко ответил: «Так, государь, я – донской казак Зимовейской станицы Емелька Пугачев». Архаров не случайно прервал чтение приговора. Своим громогласным вопросом он лишний раз позволил всем убедиться, что казнят не Петра III, а самозванца.
Как вели себя приговоренные накануне и в момент казни, мы знаем мало, многие источники кратки: «Положа на плаху, смертью показнили» или «Казнен отсечением головы на плахе». Иностранцев, видевших русские казни, поражала покорность, с какой принимали свой удел казнимые. Один из них вспоминал, что стрелец, идущий на казнь мимо царя, произнес что-то вроде русского варианта латинского выражения «Идущие на смерть приветствуют тебя», а именно: «Посторонись, государь, это я должен здесь лечь».
Через несколько лет другой путешественник, Корнелий де Бруин, видевший в Москве казнь тридцати стрельцов-астраханцев, заметил: «Нельзя не удивляться, с какой ничтожной обстановкой происходит здесь казнь, а что того более, с какой покорностью люди, будучи даже не связаны, словно барашки, подвергают себя этому наказанию, на что в других краях потребно столько приготовления, чтобы избавить общество от одного какого-нибудь негодяя».
Датчанин Юст Юль в 1709-1711 годах несколько раз видел смертные казни и писал: «Удивления достойно, с каким равнодушием относятся [русские] к смерти и как мало боятся ее. После того как [осужденному] прочтут приговор, он перекрестится, скажет «Прости» окружающим и без печали бодро идет на [смерть], точно в ней нет ничего горького».
Его земляк Педер фон Хавен, посетивший Петербург в 1736 году, сообщал, что в столице «и во всей России смертную казнь обставляют не так церемонно, как у нас или где-либо еще. Преступника обычно сопровождают к месту казни капрал с пятью-шестью солдатами, священник с двумя маленькими одетыми в белое мальчиками, несущими по кадилу, а также лишь несколько старых женщин и детей, желающих поглядеть на сие действо. У нас похороны какого-нибудь добропорядочного бюргера часто привлекают большее внимание, нежели в России казнь величайшего преступника». Как увидит читатель ниже, путешественник сильно преувеличил скромность церемонии – наверное, он видел казнь какого-нибудь заурядного разбойника. Совсем иное дело, когда на эшафоте оказывался знаменитый злодей или известный человек.
Тем не менее датчанин описывает поведение казнимого, как и предыдущие наши авторы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43