Собственно говоря, нам следовало сказать, что путешественник силился держаться этой тропинки, так как, занесенная снегом, она совсем не была видна, и мул, ослепляемый вьюгой, подвигался вперед с величайшим трудом, спотыкаясь на каждом шагу.
Лица путешественника видно не было; он плотно закутался в широкий и большой плащ, покрытый густым слоем снега, которого он не думал стряхивать. Уткнув подбородок в бесчисленные складки громадного шарфа и нахлобучив на глаза круглую шляпу с широкими полями, он совершенно скрылся от взоров.
Прибыв накануне вечером неизвестно откуда в деревню Планшэ-ле-Мин, находившуюся на крайнем рубеже двух департаментов: Верхней Соны и Верхнего Рейна, но принадлежавшую первому, путешественник кое-как провел ночь на плохом постоялом дворе и, едва занялся свет, хотя погода не предвещала ничего хорошего, отправился в дальнейший путь, не слушая предостережений многоречивого хозяина, который с наводящим страх самоуслаждением распространялся о бесчисленных опасностях, грозивших ему при вьюге на верхних участках горы.
Чудак, по словам трактирщика, упрямее самого мула, бедного животного, только закусил наскоро, пока седлали его буцефала, и отправился в путь, предварительно, однако, собрав все возможные топографические сведения о местности по направлению к Жироманьи, главному городу в департаменте Верхнего Рейна, отстоящему на семнадцать или, самое большее, восемнадцать километров от Бельфора. В это время Бельфор осаждался немецкими войсками, которые, потеряв надежду иначе завладеть им, уже несколько дней бомбардировали его с невыразимым ожесточением.
Путешественник надеялся задолго до сумерек достигнуть Жироманьи, куда призывали его, говорил он, дела величайшей важности, которые могли пострадать от малейшего замедления.
В первые два часа по выезде неизвестный продолжал свой путь при сравнительно благоприятных условиях, наперекор всем мрачным предсказаниям трактирщика. Правда, он в это время ехал по равнине и скоро вообразил, что беспрепятственно достигнет цели своего пути, то есть Жироманьи. От стужи он таки немного страдал, но в этом не было ничего, что могло бы навести на него уныние. Тепло одетый и на хорошем муле, он только должен был вооружиться терпением.
Так шло дело до тех пор, когда почва мало-помалу стала волнистее, и путешественник, наконец, очутился на тропинках все более и более крутых, извивавшихся по скатам горы. Тут все переменилось мгновенно.
Снег повалил гуще, заносил дорогу и вскоре изгладил всякий след ее. Ветер, довольно сильный на равнине, на этих высотах усилился до страшных размеров, яростно хлестал снегом в оцепенелого путешественника и каждую минуту грозил опрокинуть его и сбросить вместе с мулом на дно зияющей пропасти.
Мул, ослепленный хлопьями снега, подвигался вперед маленькими шажками и с очевидным колебанием, казалось, он с величайшим трудом отыскивал твердую почву, куда бы ступить, он шел понуря голову и широко раздутыми ноздрями вбирал в себя воздух. Порой бедное животное останавливалось, теряя след извилистой тропинки, и снова шло далее словно с решимостью отчаяния.
Сначала путешественник пытался направить мула на настоящую, по его мнению, дорогу, но животное, полагаясь на свой верный инстинкт более, чем на неискусные указания всадника, оказало его усилиям упорное сопротивление, которое раза два-три чуть было не сделалось для него гибельным. Вовсе не желая доводить до полного разрыва, последствия которого могли быть для него в высшей степени плачевны, всадник решился уступить упрямству, которое пересиливало его волю, и, смирив свой разум перед инстинктом животного, бросил поводья, предоставив ему направляться по своему усмотрению и доставить его, куда ему будет угодно.
Это было самое лучшее, на что мог решиться путешественник, он вскоре убедился в этом. Мул, который сначала подвигался нерешительно, нетвердым шагом и как бы одурев, вдруг бодро поднял голову, навострив уши, повертывал ею направо и налево, как будто хотел ознакомиться с местностью, и после того, как две-три минуты проделывал эти странные штуки, побежал рысцой по направлению диаметрально противоположному тому, куда с минуту назад силился направить его всадник. Вскоре он оставил позади открытую местность, достиг опушки столетнего леса и бойко побежал с уверенностью и быстротой, которая предвещала успешный исход путешествия.
Мы оставим теперь на несколько минут — так как не замедлим вернуться к нему опять — незнакомца, чрезвычайно довольного результатом уступки, которую он решился сделать инстинкту мула, углубимся первыми в дремучий лес, куда видели его въезжающим, и проникнем в деревню, расположенную в горах и называемую Верхним Окселем, в отличие от другой деревни, отстоящей от нее на несколько ружейных выстрелов, построенной в углублении оврага, на холмистых берегах речки, и называемой Нижним Окселем.
Верхний Оксель, расположенный недалеко от Жироманьи, главного города округа, населен, или, вернее, был населен до войны, трудолюбивым и смышленым народом, почти исключительно занимавшимся разработкой свинцовой руды, которая составляет главное или, вернее сказать, единственное его богатство. Это население грубых горцев, глубоко преданных отечеству, увидало с неизъяснимой скорбью вторжение во Францию немцев, к которым питало безотчетную ненависть. Едва в Верхний Оксель донеслась молва, что Страсбург обложен неприятелем, как все работы в копях прекратились; кто только в силах был взяться за оружие, снимал со стены старые браконьерские ружья, повешенные у камелька, набивал карманы патронами и, поцеловав жену и детей, отважно уходил в горы и становился партизаном, с твердым решением защищать до последней капли крови священную землю родного края. Женщины, дети и старики собрали второпях что имели наиболее драгоценного и, оставив за собою открытыми двери их хижин, бросили не задумываясь бедную свою деревушку, чтоб искать верного убежища от ненавистного неприятеля или в Везуле, или в Бельфоре. Только несколько старцев, слишком слабых или слишком привязанных к земле, где родились и где лежал прах их отцов, не захотели расстаться с нею и с покорностью судьбе ожидали прибытия врага.
Раза два-три пруссаки проходили Верхний Оксель, грабили, жгли бедные жилища и подвергали пытке оставшихся в деревне немногих старцев, чтобы заставить их указать место, где спрятаны воображаемые богатства, вследствие чего деревня вскоре превратилась в безобразные развалины и не заключала более ни одного живого существа.
Однако в ту минуту, когда мы выходим на площадь, среди давно брошенного селения, пренебрегаемого из-за бившей в глаза нищеты его даже самыми наглыми грабителями прусской армии, один дом на площади, единственный уцелевший из всех, имел оживленный вид, который давно уже не был ему обычным. Из труб его взвивались в воздух клубы черного и густого дыма, огонь мелькал в окнах, точно чудом сохранивших целые стекла, и перед растворенною дверью стояла с поднятым дышлом дорожная карета, вся в снегу.
В доме остановились путешественники, вероятно застигнутые в горах вьюгой.
В трех комнатах развели яркий и большой огонь; в дровах недостатка не было, и путешественники воспользовались ими не стесняясь.
Внизу в кухне молодая девушка, ловкая и проворная, в костюме крестьянок прирейнской Пруссии, усердно готовила ужин, довольно обильный, а главное, чрезвычайно изысканный для места, где она находилась. В комнате первого этажа двое мужчин, хорошо вооруженных, один в богатой ливрее, другой в одежде ямщика, сидели, куря громадные глиняные трубки, по обе стороны камелька, и между ними стоял стол с двумя роговыми стаканами довольно большого объема и толстопузой кружкой с пивом.
Наконец, в третьей комнате молодая дама редкой красоты, сидя у камина, облокачивалась на стол и подпирала рукою голову, следя рассеянным взором за пыланием трещавшего огня.
Дама это, которую читатель знает давно и, вероятно, не забыл, баронесса фон Штейнфельд.
По какому странному случаю, баронесса очутилась в жалкой разрушенной деревушке, брошенной жителями, скоро объяснится.
В комнате, где находилась баронесса, мебели не было, кроме нескольких стульев с прорванными сиденьями и двух столов простого дерева. Складная кровать, принесенная из кареты, поставлена была в углу комнаты, на каминной доске красовался богатый дамский несессер для дороги, из которого зеркало было вынуто и прислонено к стене, какая-то одежда и шляпа разбросаны были по спинкам двух-трех стульев и на кровати; словом, все было на походной ноге, но с удобствами, к которым привыкла богатая женщина.
Дверь отворилась, вошел слуга, без малейшего шума накрыл один из столов скатертью и поставил прибор, так же тщательно соблюдая симметрию, как будто он в Берлине в отеле баронессы. Затем он подложил дров в камин и ушел так же тихо, как появился.
Баронесса, по-видимому, не обратила на него внимания, она размышляла, и, если судить по выражению ее прелестного личика, эти размышления не были сумасбродно-веселые.
Однако быстро темнело, и в комнате начинал водворяться мрак. Она подняла голову и прижала нежным пальчиком пуговку звонка, стоявшего возле нее.
Дверь отворилась, и слуга появился опять.
— Огня, — сказала она.
Слуга вышел, но вскоре вернулся, держа в каждой руке по канделябру с пятью зажженными свечами из розового воска. Один канделябр он поставил на камин, другой на накрытый стол, потом взял два пледа со стула и завесил ими окна.
— Не прикажете ли подать обед? — почтительно спросил слуга. — Лилия просила доложить, что все готово, и она ждет только приказания подавать.
— Который час? — спросила баронесса.
— Шестой.
— Подайте через полчаса.
Слуга почтительно склонил голову и сделал движение к двери.
— Какова погода? — опять обратилась к нему баронесса.
— Вьюга сначала было стихла, но с час назад разыгралась с новою силой; ночь будет бурная.
— Какая скука! — заметила баронесса, подавив зевоту. — Идите, я позвоню, когда захочу есть.
Слуга поклонился и вышел. Баронесса опять задумалась.
Протекло с полчаса, молодая женщина томно подняла голову.
— Аппетита нет, — пробормотала она, — ураган задержал меня здесь, а мне должно бы уже быть далеко. Кто знает, какое непоправимое несчастье может причинить эта роковая задержка! Что делать?.. Пообедаем, — продолжала она спустя минуту, — все это займет около часа, и на столько будет выиграно время.
Она протянула руку к звонку, но в ту самую минуту послышался снаружи шум.
Она стала слушать, но ничего разобрать не могла, кроме смутного говора; ни одного явственного слова не долетало до ее слуха.
— Что там происходит? — пробормотала она. В дверь слегка постучали.
— Войдите! — сказала она.
В отворившейся двери опять показался ливрейныйлакей.
— Что вам надо? — спросила баронесса.
— Сейчас приехал путешественник.
— Путешественник? — вскричала изумленная молодая женщина. — В такую-то ужасную погоду!
— Точно так, и мокрый, окоченелый, просто жаль смотреть на него, до того он, кажется измучен.
— Верно, какой-нибудь бедняк, сбившийся с пути в эту страшную вьюгу.
— Прошу извинения, — возразил почтительно слуга, — путешественник вовсе не походит на бедного; он хорошо одет и приехал на добром муле. Судя по тому, что он говорил, один инстинкт животного спас его, примчав прямо сюда, когда он сам не знал, куда направиться.
— Странно. Кто этот незнакомец?
— Ничего еще не могу сказать о нем: он так закутан, что мы до сих пор не видали его лица.
— Какой вздор вы несете! Или, быть может, позволяете себе глупую шутку? — строго заметила баронесса. — По собственным вашим словам, вы разговаривали с путешественником, а теперь утверждаете, что не видели его в лицо.
— Это истинная правда, я никогда не позволил бы себе шутить в вашем присутствии.
— Так объяснитесь лучше, я ровно ничего не понимаю из вашей болтовни.
— Вот как было дело, баронесса. Когда незнакомец остановился у двери этого дома, он не мог сойти с мула, как мы приглашали его, окоченелые от стужи члены ему не повиновались. Тогда мы с Иоганном взяли его, каждый за ногу, и снесли в кухню. Он был прям и неподвижен, точно кол. Мы поместили его по возможности удобно возле очага, чтоб он у огня отошел, и теперь он понемногу оттаивает.
Слова эти, сказанные с невозмутимым хладнокровием, заставили баронессу улыбнуться.
— Хорошо, — ответила она, — окажите этому бедняге всякое попечение, а когда он совсем оттает, — прибавила она, закусив губу, — постарайтесь узнать, кто он. Если же он действительно человек простой, что возможно, то немедленно предупредите меня.
— Слушаю. Прикажете подавать кушанье?
— Нет, я немного подожду еще. Идите и в точностиисполните мое приказание.
Слуга вышел с почтительным поклоном.
Оставшись одна, баронесса протянула руку и, взяв со стола книгу, раскрыла ее, скорее для вида, чем для чтения. Мысли ее были далеко, — она думала о путешественнике, который не побоялся, несмотря на вьюгу и ураган, отправиться в горы один и вдали от всякой помощи отважно подвергался величайшей опасности, без сомнения, не послушав предостережений местных жителей внизу на равнине. Она говорила себе, что человек этот, подобно ей, должен иметь важные побудительные причины, чтобы действовать таким образом; конечно, любопытство баронессы, женщины в полном смысле слова, было пробуждено, и она задавала себе вопрос, что бы это был за человек и какие могли у него быть причины или дела, способные побудить его подвергаться ужасной и почти верной смерти.
Однако время шло; около часа протекло после прибытия незнакомца, а все она не получала о нем никакого сведения. Любопытство ее достигло крайней степени, нетерпение не знало пределов. Она невольно прислушивалась ко всякому неопределенному шуму в доме и пальцами стучала по столу в напряженном ожидании. Два-три раза она чуть было не встала сама осведомиться, что происходит, одно чувство приличия удерживало ее каждый раз, как она невольно порывалась встать.
Наконец отворилась дверь, и слуга вошел.
Баронессе понадобилась вся сила воли, чтоб подавить восклицание, готовое сорваться с ее губ.
— А! Это вы? — сказала она с притворным равнодушием, умерив блеск глаз. — Что нового? Оттаял ваш путешественник?
— Совершенно, баронесса, но и пора было: еще несколько минут, и все было бы кончено с ним. Теперь он говорит, пьет и движется как настоящий человек. Мы вылечили его на славу.
— Тем лучше, — улыбаясь, ответила она, — очень рада за него. Теперь вы, вероятно, видели его лицо?
— Разумеется, баронесса. Он снимал с себя верхнее платье по мере того, как отогревался и как ему возвращалась свобода движений. Тогда мы могли смотреть на его лицо сколько хотели. Это красивый и румяный мужчина с бакенами, подстриженными треугольником, обходительный и добрый малый, хотя в нем заметно некоторое коммерческое изящество.
— Что такое? Что вы называете коммерческим изяществом? — любопытно спросила баронесса, подняв голову.
— Прошу извинить мое странное выражение, я разумею под ним изящество не природное, но приобретаемое человеком в коммерции или даже в какой-либо промышленности, от постоянных деловых сношений с людьми благородными. Богатые торговцы, банкиры и тому подобные вообще имеют этого рода коммерческое изящество, которое с первого раза проведет, но слово или невольное движение тотчас выдаст простолюдина-выскочку.
— Словом, вы хотите сказать, что шила в мешке не утаишь? — с улыбкой сказала баронесса.
— Именно так. Этот незнакомец имеет веселый вид, толстый нос, большой рот, великолепные зубы, он богато одет, но золотая цепочка его чересчур массивна, а бриллиантовый перстень на мизинце так и бросается в глаза.
— Да, да, это также коммерческое щегольство, по вашему выражению. Однако ваше описание примет, как ни подробно, не открывает мне, кто он. Разве он ничего не говорил вам о себе?
— Да, ничего такого, что навело бы нас на мысль, кто он. Говорит он много, но ничего не высказывает и как будто настороже. Он только сказал, что вынужден очень спешить из-за важных дел, и как будто досадовал, что должен был здесь остановиться.
— Это немного, продолжайте о нем заботиться и велите подавать обед.
— Не прикажете ли доложить вам прежде остальное?
— Разве вы не все сказали?
— Одно слово осталось прибавить.
— Говорите скорее.
— Когда путешественник немного отошел, он спросил Иоганна и меня, кто мы. Так как вы не изволите сохранять инкогнито, мы и сказали ему без дальних околичностей, что он находится в доме, временно занятом баронессою фон Штейнфельд, а мы имеем честь быть ее слугами.
— Вы хорошо сделали, я не имею никакого повода скрываться. А дальше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57