Они открыто говорили, что всему виною — Антинагуэль, что он причина всех несчастий, и стращали своих земляков, что может быть еще хуже. Гуилихи жадно слушали эти речи, ибо они были выражением их собственных мыслей.
Кончилось это тем, что на берегу Карампанга было собрано большое народное собрание. Собравшиеся избрали шесть человек из числа самых уважаемых и мудрых предводителей. Под начальством апоульмена по имени Рысь они отправились с тысячью воинов к Антинагуэлю, чтобы сообщить ему решения совета. Выборные прибыли в стан токи, который, как мы уже говорили, передвигался с места на место, не удаляясь, однако, от сборного пункта. Токи, увидев облако пыли, решил, что это воины спешат к нему на помощь, и вскрикнул от радости. Теперь, сказал он про себя, есть с кем совершить набег.
Антинагуэль поклялся умертвить дона Тадео на том самом месте, где испанцы надругались над его предком Кадегуалем. Это место было близ испанского города Талька, недалеко от границы. Вот почему токи до этого дня словно забыл о доне Тадео: он ждал войска. Вот почему еще ему нужен был этот набег. Индейцы беспощадны, когда дело касается мести. Для них недостаточно просто убить человека. Для них важно, где именно и каким образом убить.
Отряд гуилихов между тем приближался к стану Антинагуэля. Токи с неудовольствием заметил, что он шел под предводительством Рыси, одного из влиятельнейших апоульменов, его всегдашнего противника. Когда войско подошло на расстояние десяти шагов от стана, по знаку Рыси все остановились. Один из воинов подошел к Антинагуэлю и стоявшим подле него ульменам. Он остановился, почтительно поклонился предводителям и объявил, что прибыли посланцы от народного собрания. Затем Рысь и шесть выборных сошли с коней и, подойдя к токи, церемонно раскланялись и сели у костра. Через несколько минут Рысь встал, сделал два шага вперед и начал свою речь.
— Привет всем предводителям и воинам от имени великого народного собрания в Арауко! Уверенные, что все наши соотечественники сохраняют веру в Пиллиана, мы желаем им мира во имя доброго божества, дарящего жизнь взамен святого повиновения!
Вот что мы постановили. Война неожиданно обрушилась на наши обильные нивы и превратила их в пустыни. Наши посевы вытоптаны конскими копытами, жатва погибла, наши тольдо сожжены, жены и дети унесены бурей. Мы не хотим больше воевать, нужно немедленно заключить мир с бледнолицыми. Рысь и шесть ульменов сообщат о нашем желании великому токи. Я сказал. Хорошо ли я говорил, сильные мужи?
Все молчали. Ульмены Антинагуэля были поражены этой речью и с беспокойством смотрели на своего предводителя. Антинагуэль натянуто улыбнулся.
— На каких условиях постановило великое народное собрание быть миру? — спросил он сухо.
— Условия таковы, — спокойно отвечал Рысь, — Антинагуэль немедленно выдаст своих бледнолицых пленников, распустит воинов, которые возвратятся в свои тольдерии. Аукасы заплатят бледнолицым дань: две тысячи овец, пятьсот вигоней, восемьсот быков, и топор войны будет зарыт под крестом Бога бледнолицых.
— О, о! — заметил токи с горькой усмешкой. — Это тяжкие условия. Должно быть, мои братья сильно перетрусили, что приняли их? А что, если я откажусь утвердить эти постыдные условия, что тогда?
— Мой отец утвердит их, — тихо, но твердо сказал Рысь.
— А если нет? — гневно вскричал токи.
— Пусть мой отец подумает. Невозможно, чтобы таково было его последнее слово.
Антинагуэль был взбешен этой скромной настойчивостью. Как он ни был хитер, но не увидел, что тут есть западня, и попался в нее.
— Я повторяю всем вам, — сказал он дрожащим от гнева голосом, — а также всем окружающим меня предводителям, что я отвергаю эти постыдные условия! Никогда я не соглашусь утвердить их! Это позор моей стране! Теперь вы слышали мой ответ и можете хоть сейчас ехать восвояси.
— Еще не сейчас, — отвечал Рысь, — я не кончил.
— Что еще?
— Совет, состоявший из мудрых мужей всех племен, предвидел отказ моего отца.
— Вот как? — насмешливо спросил Антинагуэль. — Что ж измыслили ваши мудрецы?
— Вот что: секира токи отнимается у моего отца. Аукасские воины освобождаются от клятвы, данной ему. Нет ему ни воды, ни огня во всей арауканской земле: он изменник своего отечества. Кто последует за ним, тот также изменник. Арауканский народ не хочет больше страдать из-за честолюбия человека, не способного руководить им. Я сказал!
Слушая этот страшный приговор, Антинагуэль стоял неподвижно, скрестив руки на груди, гордо подняв голову и презрительно улыбаясь.
— Это все? — холодно спросил он.
— Да, — отвечал Рысь. — Сейчас я пошлю гонца в стан объявить решение совета.
— Посылайте кого хотите, — отвечал Антинагуэль, пожимая плечами. — Вы можете отнять у меня секиру токи, можете объявить меня изменником, — я уверен в своей правоте. Но вот чего вы не можете сделать — и это самое главное, — вы не отнимете у меня моих пленников. И казню я их самой страшной казнью. Счастливой дороги!
И Антинагуэль пошел твердым шагом, будто бы ровно ничего не случилось. Он вернулся в стан, но там ждало его страшное известие. После объявления решения совета все воины оставили его, одни с радостью, другие с сожалением. Из восьмисот воинов у него осталось всего тридцать восемь. Это были или родственники, или мозотоны, предки которых еще служили его предкам. Рысь насмешливо поглядел на бывшего великого токи и поскакал, сопровождаемый воинами. Когда Антинагуэль увидел, что почти все изменили ему, в великой печали бросился он на землю, закрыл лицо своим пончо и — застонал!
Двадцать третья глава. ОГНЕННАЯ ВОДА
Через несколько дней после приключений, описанных в предыдущей главе, в двадцати часах езды от Арауко, в девственном лесу среди миртовых деревьев и кипарисов, покрывающих первые отроги Кордильер, вечером, около костра, над которым жарилась дикая коза, сидели четыре человека. Эти четверо были наши старинные знакомые: Валентин, Луи, Курумила и Трантоиль Ланек. Граф задумчиво склонил голову на руки. Валентин сидел, опершись о миртовое дерево, покуривал из индейской трубочки, лаская Цезаря и вычерчивая на земле разные фигуры.
Это была небольшая полянка, какие часто встречаются в американских лесах. Рядом с ней довольно большое пространство было покрыто поваленными деревьями, рухнувшими от старости или разбитыми молнией. Оно было ограничено двумя холмами, у подошвы которых шумел поток, сбегающий с Кордильер. Место было самое удобное для полуденного отдыха, тенистое, прохладное. Но для ночлега оно было не совсем хорошо именно потому, что вблизи был поток, куда приходили на водопой дикие звери, что было видно по многочисленным следам. Индейцы были слишком опытны, чтобы по доброй воле заночевать в таком месте. Только невозможность идти дальше заставила их остановиться тут на ночь.
Лошади были привязаны к дереву недалеко от костра. День выдался ненастный, но ночь, кажется, обещала быть спокойной. Путешественники жадно принялись ужинать, чтобы поскорее улечься спать, так как они очень устали. За ужином никто не промолвил ни слова. Окончив трапезу, индейцы подложили сухих ветвей в огонь и, завернувшись в пончо, заснули. Граф последовал их примеру. Валентин и Цезарь остались на страже.
Никто бы не узнал теперь в этом задумчивом, серьезном человеке, который внимательно прислушивался ко всему и жадно вглядывался во тьму, веселого и беззаботного отставного вахмистра, каким еще недавно был Валентин. Бурные приключения совершенно изменили его характер. Благородные инстинкты, которые спали в глубине его сердца, теперь проснулись под влиянием величественной и могущественной природы Кордильер. Перемена, начавшаяся в нем под влиянием дружбы с графом, увеличивалась все более и более по мере пребывания в Новом Свете.
Большое влияние оказали на него также индейские предводители. От них он научился отдавать себе во всем отчет. Звуки пустыни стали теперь понятны для него. Хотя по временам он и отпускал шутки и веселился, как прежде, но только поверхностный наблюдатель мог из этого заключить, что он остался таким, как был.
А ночь все дальше и дальше двигалась к утру. Уже месяц прошел две трети своего пути. Валентин разбудил Луи, чтоб самому немного отдохнуть. Граф сел на его место. Он также изменился за это время; это был уже не изнеженный дворянчик, готовый упасть в обморок при мало-мальски сильном волнении. Он загорел, руки его огрубели, усталость теперь почти не действовала на него, да и самый характер сделался тверже.
Уже около часа прошло, как граф заменил своего молочного брата на часах. Цезарь лежал, растянувшись у костра. Вдруг он вскочил и, рыча, стал нюхать воздух.
— Ну, Цезарь, — сказал Луи, лаская пса, — чего ты вскочил? Что заприметил?
Собака посмотрела на графа своими умными глазами, помахала хвостом и потом снова зарычала пуще прежнего.
— Хорошо, — сказал Луи, — нечего понапрасну будить других. Пойдем-ка, Цезарь, вдвоем и посмотрим, что там такое.
Луи осмотрел свои пистолеты и винтовку и сделал знак собаке, которая следила за его движениями.
— Пойдем, Цезарь, — сказал он. — Ну, cherche ! Пес словно ожидал этого слова. Он бросился вперед, обнюхивая кусты, по временам останавливаясь и осматриваясь вокруг. Граф шел за ним. Цезарь переплыл ручей и побежал по лесу, нюхая землю и помахивая хвостом. Граф шел за ним таким образом около трех четвертей часа, иногда останавливаясь и прислушиваясь. После многочисленных поворотов пес остановился, оглянулся на своего господина и потихоньку зарычал.
Граф осторожно отвел руками ветки кустов, взглянул вперед и вздрогнул. Он едва не вскрикнул от изумления. В десяти шагах от него на большой поляне лежало вокруг огня до пятидесяти индейцев. Они крепко спали, мертвецки пьяные — последнее было ясно, потому что вокруг беспорядочно валялось несколько мехов, пустых и с водкой, из некоторых сочились еще остатки жидкости. Но не это так сильно поразило графа. Он невольно вздрогнул, увидев невдалеке мужчину и женщину, крепко привязанных к дереву. Мужчина стоял с поникшей головой, из его больших глаз струились слезы. При взгляде на молодую девушку, привязанную к другому дереву, он глубоко вздыхал. Девушка, казалось, была без памяти; верхняя часть ее тела была неестественно наклонена вниз.
— О, — прошептал Луи, — Боже! Дон Тадео! Неужели это его дочь?
Увы! Это была именно она, донья Розарио. Кровь прилила к сердцу молодого человека. Он судорожно схватился за пистолеты и хотел было броситься вперед, как вдруг кто-то положил руку на его плечо и прошептал:
— Осторожней!
Граф обернулся. Перед ним стоял Трантоиль Ланек.
— Осторожней? — спросил с упреком граф. — Или предводитель не видит?
— Я вижу, — отвечал тот, — но пусть и мой брат посмотрит, — прибавил он, — и увидит, что уже поздно.
И он указал пальцем на нескольких индейцев, которые проснулись — или озябнув, или услышав шум, произведенный нашими друзьями. Индейцы приподнялись и стали оглядываться вокруг.
— Правда, — прошептал Луи в отчаянии. — Господи! Господи! Ужели Ты не поможешь нам?
Предводитель между тем взял графа за руку, и они отползли на несколько метров назад, чтоб индейцы не заметили их.
— Но, — спросил молодой человек, вдруг остановившись, — мы их спасем, предводитель, да?
Пуэльх покачал головою.
— Сейчас это невозможно, — сказал он.
— Брат, — возразил Луи, — теперь, когда мы нашли их, мы должны немедля их спасти. Время не терпит, вы видите, жизнь их в опасности.
Предводитель улыбнулся.
— Мы попробуем.
— Благодарю, — с жаром отвечал молодой человек.
— Возвратимся теперь к нашим друзьям, — сказал Трантоиль Ланек. — Терпение, терпение, — прибавил он торжественно. — Ничто нам теперь не мешает. Через час мы пойдем за ними. Но прежде мы все четверо должны посоветоваться и наметить план действий, чтобы не испортить дела.
— Хорошо, — грустно отвечал граф.
Оба воротились на ночлег, где Курумила и Валентин крепко спали.
То, что видели Трантоиль Ланек и граф, произошло после ухода от Антинагуэля почти всех его воинов. С некоторого времени он стал позволять дону Тадео видеться с дочерью, они могли свободно ходить по стану. Токи хотел обнадежить их близким освобождением, чтобы потом сильнее поразить неожиданной жестокостью. Дон Тадео не доверял этой притворной милости Антинагуэля. Нелепое предчувствие говорило ему, что это не к добру. Но старался быть спокойным, чтобы не испугать дочь. Бедная девушка была так рада, что снова увидела дорогого отца. Казалось, она позабыла, что они в плену, ласкалась и всячески старалась развеселить дона Тадео.
Когда было объявлено решение народного собрания, дон Тадео с дочерью сидели в палатке на краю стана. Услышав шум, они подумали, что, вероятно, отряду приказано сняться, и спокойно ожидали, когда придут уведомить их об этом. Но никто не приходил, и скоро все снова утихло.
Кончив кататься по земле и стонать, Антинагуэль вскочил, мрачно улыбнулся и подошел к своим мозотонам. Поблагодарив их за верность, он объявил, что желает угостить их. Индейцы, страшные охотники до водки, услыхав предложение токи, поклялись, что до смерти не покинут его. Скоро начался пир. Когда все достаточно выпили, Антинагуэль приказал вытащить дона Тадео и его дочь из палатки и крепко привязать друг против друга к деревьям, чтобы они не убежали ночью. С этого момента начал он выполнять свою клятву о мщении.
Вот объяснение сцены, виденной графом и Трантоиль Ланеком. Возвратившись на ночлег, они разбудили Валентина и Курумилу. Индейцы уселись вокруг костра для совета, пригласив французов последовать их примеру.
Луи внутренне негодовал на медлительность индейцев. По его мнению, без долгих рассуждений надо было броситься преследовать похитителей. В то же время он понимал, что в предстоящей борьбе помощь ульменов была необходима. А потому, подавив свое нетерпение, он стал спокойно ожидать, закурив сигару.
После довольно долгого молчания, когда сигары и трубки были выкурены, Трантоиль Ланек начал:
— Воинов много. Мы можем одолеть их только хитростью. С тех пор как мы стали преследовать Антинагуэля, мы не знаем ни того, что случилось с ним, ни положения бледнолицых. Нужно узнать, что хочет сделать токи со своими пленниками, действительно ли жизнь их в опасности. Чтоб разузнать обо всем, я пойду в стан Антинагуэля. Токи не знает, что связывает меня с его пленниками, он будет со мной откровенен. Мои братья последуют за мною издали. Ночью я возвращусь к ним.
— Ладно, — отвечал Курумила. — Мой брат мудрый воин, он успеет в этом деле. Но пусть он помнит, что идет к Черным Змеям, самому коварному из арауканских племен. Когда он будет у них, пусть он взвешивает хорошенько каждое слово, прежде чем произнести его, каждое движение, прежде чем сделать его.
Валентин с удивлением поглядел на своего молочного брата.
— Что это значит? — спросил он. — О каких индейцах идет речь? Или мы напали на след Антинагуэля?
— Да, — печально отвечал граф, — дон Тадео и его дочь недалеко от нас, и их жизнь в опасности.
— О, — вскричал Валентин, вскакивая и хватаясь за винтовку, — чего ж мы ждем? О чем еще спорить?
— Увы, — отвечал граф, — что могут сделать четверо против пятидесяти?
— Правда, — согласился Валентин, снова усаживаясь. — Теперь я понимаю. Предводитель прав, надо действовать хитростью.
— Предводитель, — сказал Луи, — ваш план хорош, но мне кажется, его надо немного изменить.
— Пусть мой брат говорит. Он мудр, я последую его совету, — отвечал Трантоиль Ланек, вежливо кланяясь.
— Нам надо предусмотреть все, чтобы наш план удался во что бы то ни стало. Вы пойдете в стан, а мы издали за вами. Только если вам не удастся присоединиться к нам, то дайте об этом знать условным сигналом, криком какой-нибудь птицы. Если ваша жизнь будет в опасности, известите нас другим сигналом, чтобы мы могли поспешить к вам на помощь.
— Мой брат хорошо говорит, — подтвердил Курумила. — Если предводителю будет грозить опасность, он закричит, как коршун-перепелятник. Если ему придется остаться ночевать с Черными Змеями, он трижды прокричит, как щегленок.
— Хорошо, — отвечал Трантоиль Ланек, — что еще скажет мой брат?
Граф порылся в мешке, вынул бумагу, написал на ней несколько слов, сложил вчетверо и подал предводителю.
— Необходимо, чтобы те, кого мы хотим освободить, знали о нашем намерении. Может быть, дон Тадео не узнает моего брата. Чтоб не произошло недоразумения, предводитель отдаст эту записку молодой девушке.
— Все будет сделано, — отвечал, улыбаясь, предводитель.
— Теперь по следам! — воскликнул Курумила. — Не то мы опять потеряем их.
— Да, время! — подхватил Валентин, вскакивая в седло.
Европейцу трудно себе представить, с каким терпением индейцы отыскивают следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Кончилось это тем, что на берегу Карампанга было собрано большое народное собрание. Собравшиеся избрали шесть человек из числа самых уважаемых и мудрых предводителей. Под начальством апоульмена по имени Рысь они отправились с тысячью воинов к Антинагуэлю, чтобы сообщить ему решения совета. Выборные прибыли в стан токи, который, как мы уже говорили, передвигался с места на место, не удаляясь, однако, от сборного пункта. Токи, увидев облако пыли, решил, что это воины спешат к нему на помощь, и вскрикнул от радости. Теперь, сказал он про себя, есть с кем совершить набег.
Антинагуэль поклялся умертвить дона Тадео на том самом месте, где испанцы надругались над его предком Кадегуалем. Это место было близ испанского города Талька, недалеко от границы. Вот почему токи до этого дня словно забыл о доне Тадео: он ждал войска. Вот почему еще ему нужен был этот набег. Индейцы беспощадны, когда дело касается мести. Для них недостаточно просто убить человека. Для них важно, где именно и каким образом убить.
Отряд гуилихов между тем приближался к стану Антинагуэля. Токи с неудовольствием заметил, что он шел под предводительством Рыси, одного из влиятельнейших апоульменов, его всегдашнего противника. Когда войско подошло на расстояние десяти шагов от стана, по знаку Рыси все остановились. Один из воинов подошел к Антинагуэлю и стоявшим подле него ульменам. Он остановился, почтительно поклонился предводителям и объявил, что прибыли посланцы от народного собрания. Затем Рысь и шесть выборных сошли с коней и, подойдя к токи, церемонно раскланялись и сели у костра. Через несколько минут Рысь встал, сделал два шага вперед и начал свою речь.
— Привет всем предводителям и воинам от имени великого народного собрания в Арауко! Уверенные, что все наши соотечественники сохраняют веру в Пиллиана, мы желаем им мира во имя доброго божества, дарящего жизнь взамен святого повиновения!
Вот что мы постановили. Война неожиданно обрушилась на наши обильные нивы и превратила их в пустыни. Наши посевы вытоптаны конскими копытами, жатва погибла, наши тольдо сожжены, жены и дети унесены бурей. Мы не хотим больше воевать, нужно немедленно заключить мир с бледнолицыми. Рысь и шесть ульменов сообщат о нашем желании великому токи. Я сказал. Хорошо ли я говорил, сильные мужи?
Все молчали. Ульмены Антинагуэля были поражены этой речью и с беспокойством смотрели на своего предводителя. Антинагуэль натянуто улыбнулся.
— На каких условиях постановило великое народное собрание быть миру? — спросил он сухо.
— Условия таковы, — спокойно отвечал Рысь, — Антинагуэль немедленно выдаст своих бледнолицых пленников, распустит воинов, которые возвратятся в свои тольдерии. Аукасы заплатят бледнолицым дань: две тысячи овец, пятьсот вигоней, восемьсот быков, и топор войны будет зарыт под крестом Бога бледнолицых.
— О, о! — заметил токи с горькой усмешкой. — Это тяжкие условия. Должно быть, мои братья сильно перетрусили, что приняли их? А что, если я откажусь утвердить эти постыдные условия, что тогда?
— Мой отец утвердит их, — тихо, но твердо сказал Рысь.
— А если нет? — гневно вскричал токи.
— Пусть мой отец подумает. Невозможно, чтобы таково было его последнее слово.
Антинагуэль был взбешен этой скромной настойчивостью. Как он ни был хитер, но не увидел, что тут есть западня, и попался в нее.
— Я повторяю всем вам, — сказал он дрожащим от гнева голосом, — а также всем окружающим меня предводителям, что я отвергаю эти постыдные условия! Никогда я не соглашусь утвердить их! Это позор моей стране! Теперь вы слышали мой ответ и можете хоть сейчас ехать восвояси.
— Еще не сейчас, — отвечал Рысь, — я не кончил.
— Что еще?
— Совет, состоявший из мудрых мужей всех племен, предвидел отказ моего отца.
— Вот как? — насмешливо спросил Антинагуэль. — Что ж измыслили ваши мудрецы?
— Вот что: секира токи отнимается у моего отца. Аукасские воины освобождаются от клятвы, данной ему. Нет ему ни воды, ни огня во всей арауканской земле: он изменник своего отечества. Кто последует за ним, тот также изменник. Арауканский народ не хочет больше страдать из-за честолюбия человека, не способного руководить им. Я сказал!
Слушая этот страшный приговор, Антинагуэль стоял неподвижно, скрестив руки на груди, гордо подняв голову и презрительно улыбаясь.
— Это все? — холодно спросил он.
— Да, — отвечал Рысь. — Сейчас я пошлю гонца в стан объявить решение совета.
— Посылайте кого хотите, — отвечал Антинагуэль, пожимая плечами. — Вы можете отнять у меня секиру токи, можете объявить меня изменником, — я уверен в своей правоте. Но вот чего вы не можете сделать — и это самое главное, — вы не отнимете у меня моих пленников. И казню я их самой страшной казнью. Счастливой дороги!
И Антинагуэль пошел твердым шагом, будто бы ровно ничего не случилось. Он вернулся в стан, но там ждало его страшное известие. После объявления решения совета все воины оставили его, одни с радостью, другие с сожалением. Из восьмисот воинов у него осталось всего тридцать восемь. Это были или родственники, или мозотоны, предки которых еще служили его предкам. Рысь насмешливо поглядел на бывшего великого токи и поскакал, сопровождаемый воинами. Когда Антинагуэль увидел, что почти все изменили ему, в великой печали бросился он на землю, закрыл лицо своим пончо и — застонал!
Двадцать третья глава. ОГНЕННАЯ ВОДА
Через несколько дней после приключений, описанных в предыдущей главе, в двадцати часах езды от Арауко, в девственном лесу среди миртовых деревьев и кипарисов, покрывающих первые отроги Кордильер, вечером, около костра, над которым жарилась дикая коза, сидели четыре человека. Эти четверо были наши старинные знакомые: Валентин, Луи, Курумила и Трантоиль Ланек. Граф задумчиво склонил голову на руки. Валентин сидел, опершись о миртовое дерево, покуривал из индейской трубочки, лаская Цезаря и вычерчивая на земле разные фигуры.
Это была небольшая полянка, какие часто встречаются в американских лесах. Рядом с ней довольно большое пространство было покрыто поваленными деревьями, рухнувшими от старости или разбитыми молнией. Оно было ограничено двумя холмами, у подошвы которых шумел поток, сбегающий с Кордильер. Место было самое удобное для полуденного отдыха, тенистое, прохладное. Но для ночлега оно было не совсем хорошо именно потому, что вблизи был поток, куда приходили на водопой дикие звери, что было видно по многочисленным следам. Индейцы были слишком опытны, чтобы по доброй воле заночевать в таком месте. Только невозможность идти дальше заставила их остановиться тут на ночь.
Лошади были привязаны к дереву недалеко от костра. День выдался ненастный, но ночь, кажется, обещала быть спокойной. Путешественники жадно принялись ужинать, чтобы поскорее улечься спать, так как они очень устали. За ужином никто не промолвил ни слова. Окончив трапезу, индейцы подложили сухих ветвей в огонь и, завернувшись в пончо, заснули. Граф последовал их примеру. Валентин и Цезарь остались на страже.
Никто бы не узнал теперь в этом задумчивом, серьезном человеке, который внимательно прислушивался ко всему и жадно вглядывался во тьму, веселого и беззаботного отставного вахмистра, каким еще недавно был Валентин. Бурные приключения совершенно изменили его характер. Благородные инстинкты, которые спали в глубине его сердца, теперь проснулись под влиянием величественной и могущественной природы Кордильер. Перемена, начавшаяся в нем под влиянием дружбы с графом, увеличивалась все более и более по мере пребывания в Новом Свете.
Большое влияние оказали на него также индейские предводители. От них он научился отдавать себе во всем отчет. Звуки пустыни стали теперь понятны для него. Хотя по временам он и отпускал шутки и веселился, как прежде, но только поверхностный наблюдатель мог из этого заключить, что он остался таким, как был.
А ночь все дальше и дальше двигалась к утру. Уже месяц прошел две трети своего пути. Валентин разбудил Луи, чтоб самому немного отдохнуть. Граф сел на его место. Он также изменился за это время; это был уже не изнеженный дворянчик, готовый упасть в обморок при мало-мальски сильном волнении. Он загорел, руки его огрубели, усталость теперь почти не действовала на него, да и самый характер сделался тверже.
Уже около часа прошло, как граф заменил своего молочного брата на часах. Цезарь лежал, растянувшись у костра. Вдруг он вскочил и, рыча, стал нюхать воздух.
— Ну, Цезарь, — сказал Луи, лаская пса, — чего ты вскочил? Что заприметил?
Собака посмотрела на графа своими умными глазами, помахала хвостом и потом снова зарычала пуще прежнего.
— Хорошо, — сказал Луи, — нечего понапрасну будить других. Пойдем-ка, Цезарь, вдвоем и посмотрим, что там такое.
Луи осмотрел свои пистолеты и винтовку и сделал знак собаке, которая следила за его движениями.
— Пойдем, Цезарь, — сказал он. — Ну, cherche ! Пес словно ожидал этого слова. Он бросился вперед, обнюхивая кусты, по временам останавливаясь и осматриваясь вокруг. Граф шел за ним. Цезарь переплыл ручей и побежал по лесу, нюхая землю и помахивая хвостом. Граф шел за ним таким образом около трех четвертей часа, иногда останавливаясь и прислушиваясь. После многочисленных поворотов пес остановился, оглянулся на своего господина и потихоньку зарычал.
Граф осторожно отвел руками ветки кустов, взглянул вперед и вздрогнул. Он едва не вскрикнул от изумления. В десяти шагах от него на большой поляне лежало вокруг огня до пятидесяти индейцев. Они крепко спали, мертвецки пьяные — последнее было ясно, потому что вокруг беспорядочно валялось несколько мехов, пустых и с водкой, из некоторых сочились еще остатки жидкости. Но не это так сильно поразило графа. Он невольно вздрогнул, увидев невдалеке мужчину и женщину, крепко привязанных к дереву. Мужчина стоял с поникшей головой, из его больших глаз струились слезы. При взгляде на молодую девушку, привязанную к другому дереву, он глубоко вздыхал. Девушка, казалось, была без памяти; верхняя часть ее тела была неестественно наклонена вниз.
— О, — прошептал Луи, — Боже! Дон Тадео! Неужели это его дочь?
Увы! Это была именно она, донья Розарио. Кровь прилила к сердцу молодого человека. Он судорожно схватился за пистолеты и хотел было броситься вперед, как вдруг кто-то положил руку на его плечо и прошептал:
— Осторожней!
Граф обернулся. Перед ним стоял Трантоиль Ланек.
— Осторожней? — спросил с упреком граф. — Или предводитель не видит?
— Я вижу, — отвечал тот, — но пусть и мой брат посмотрит, — прибавил он, — и увидит, что уже поздно.
И он указал пальцем на нескольких индейцев, которые проснулись — или озябнув, или услышав шум, произведенный нашими друзьями. Индейцы приподнялись и стали оглядываться вокруг.
— Правда, — прошептал Луи в отчаянии. — Господи! Господи! Ужели Ты не поможешь нам?
Предводитель между тем взял графа за руку, и они отползли на несколько метров назад, чтоб индейцы не заметили их.
— Но, — спросил молодой человек, вдруг остановившись, — мы их спасем, предводитель, да?
Пуэльх покачал головою.
— Сейчас это невозможно, — сказал он.
— Брат, — возразил Луи, — теперь, когда мы нашли их, мы должны немедля их спасти. Время не терпит, вы видите, жизнь их в опасности.
Предводитель улыбнулся.
— Мы попробуем.
— Благодарю, — с жаром отвечал молодой человек.
— Возвратимся теперь к нашим друзьям, — сказал Трантоиль Ланек. — Терпение, терпение, — прибавил он торжественно. — Ничто нам теперь не мешает. Через час мы пойдем за ними. Но прежде мы все четверо должны посоветоваться и наметить план действий, чтобы не испортить дела.
— Хорошо, — грустно отвечал граф.
Оба воротились на ночлег, где Курумила и Валентин крепко спали.
То, что видели Трантоиль Ланек и граф, произошло после ухода от Антинагуэля почти всех его воинов. С некоторого времени он стал позволять дону Тадео видеться с дочерью, они могли свободно ходить по стану. Токи хотел обнадежить их близким освобождением, чтобы потом сильнее поразить неожиданной жестокостью. Дон Тадео не доверял этой притворной милости Антинагуэля. Нелепое предчувствие говорило ему, что это не к добру. Но старался быть спокойным, чтобы не испугать дочь. Бедная девушка была так рада, что снова увидела дорогого отца. Казалось, она позабыла, что они в плену, ласкалась и всячески старалась развеселить дона Тадео.
Когда было объявлено решение народного собрания, дон Тадео с дочерью сидели в палатке на краю стана. Услышав шум, они подумали, что, вероятно, отряду приказано сняться, и спокойно ожидали, когда придут уведомить их об этом. Но никто не приходил, и скоро все снова утихло.
Кончив кататься по земле и стонать, Антинагуэль вскочил, мрачно улыбнулся и подошел к своим мозотонам. Поблагодарив их за верность, он объявил, что желает угостить их. Индейцы, страшные охотники до водки, услыхав предложение токи, поклялись, что до смерти не покинут его. Скоро начался пир. Когда все достаточно выпили, Антинагуэль приказал вытащить дона Тадео и его дочь из палатки и крепко привязать друг против друга к деревьям, чтобы они не убежали ночью. С этого момента начал он выполнять свою клятву о мщении.
Вот объяснение сцены, виденной графом и Трантоиль Ланеком. Возвратившись на ночлег, они разбудили Валентина и Курумилу. Индейцы уселись вокруг костра для совета, пригласив французов последовать их примеру.
Луи внутренне негодовал на медлительность индейцев. По его мнению, без долгих рассуждений надо было броситься преследовать похитителей. В то же время он понимал, что в предстоящей борьбе помощь ульменов была необходима. А потому, подавив свое нетерпение, он стал спокойно ожидать, закурив сигару.
После довольно долгого молчания, когда сигары и трубки были выкурены, Трантоиль Ланек начал:
— Воинов много. Мы можем одолеть их только хитростью. С тех пор как мы стали преследовать Антинагуэля, мы не знаем ни того, что случилось с ним, ни положения бледнолицых. Нужно узнать, что хочет сделать токи со своими пленниками, действительно ли жизнь их в опасности. Чтоб разузнать обо всем, я пойду в стан Антинагуэля. Токи не знает, что связывает меня с его пленниками, он будет со мной откровенен. Мои братья последуют за мною издали. Ночью я возвращусь к ним.
— Ладно, — отвечал Курумила. — Мой брат мудрый воин, он успеет в этом деле. Но пусть он помнит, что идет к Черным Змеям, самому коварному из арауканских племен. Когда он будет у них, пусть он взвешивает хорошенько каждое слово, прежде чем произнести его, каждое движение, прежде чем сделать его.
Валентин с удивлением поглядел на своего молочного брата.
— Что это значит? — спросил он. — О каких индейцах идет речь? Или мы напали на след Антинагуэля?
— Да, — печально отвечал граф, — дон Тадео и его дочь недалеко от нас, и их жизнь в опасности.
— О, — вскричал Валентин, вскакивая и хватаясь за винтовку, — чего ж мы ждем? О чем еще спорить?
— Увы, — отвечал граф, — что могут сделать четверо против пятидесяти?
— Правда, — согласился Валентин, снова усаживаясь. — Теперь я понимаю. Предводитель прав, надо действовать хитростью.
— Предводитель, — сказал Луи, — ваш план хорош, но мне кажется, его надо немного изменить.
— Пусть мой брат говорит. Он мудр, я последую его совету, — отвечал Трантоиль Ланек, вежливо кланяясь.
— Нам надо предусмотреть все, чтобы наш план удался во что бы то ни стало. Вы пойдете в стан, а мы издали за вами. Только если вам не удастся присоединиться к нам, то дайте об этом знать условным сигналом, криком какой-нибудь птицы. Если ваша жизнь будет в опасности, известите нас другим сигналом, чтобы мы могли поспешить к вам на помощь.
— Мой брат хорошо говорит, — подтвердил Курумила. — Если предводителю будет грозить опасность, он закричит, как коршун-перепелятник. Если ему придется остаться ночевать с Черными Змеями, он трижды прокричит, как щегленок.
— Хорошо, — отвечал Трантоиль Ланек, — что еще скажет мой брат?
Граф порылся в мешке, вынул бумагу, написал на ней несколько слов, сложил вчетверо и подал предводителю.
— Необходимо, чтобы те, кого мы хотим освободить, знали о нашем намерении. Может быть, дон Тадео не узнает моего брата. Чтоб не произошло недоразумения, предводитель отдаст эту записку молодой девушке.
— Все будет сделано, — отвечал, улыбаясь, предводитель.
— Теперь по следам! — воскликнул Курумила. — Не то мы опять потеряем их.
— Да, время! — подхватил Валентин, вскакивая в седло.
Европейцу трудно себе представить, с каким терпением индейцы отыскивают следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25