А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Когда четверо ювелиров расселись в центре помещения, двое эсэсовцев, взяв один из саквояжей, опустошили его перед Герцогом, вернулись за другим и вывалили его содержимое перед Грюнером. Золотой каскад обрушился на Фриднера и Вулкана. Это было старое золото – кольца, брошки, браслеты, часы, лорнеты, портсигары. Ювелирам предстояло разобрать его, отделив чистый металл от сплавов, и оценить стоимость драгоценных камней и жемчуга. В зависимости от ценности и количества карат все надо было складывать по отдельности.
Сначала они приступили к делу осторожно и опасливо, но потом работа пошла быстрее по мере того, как стали сказываться профессиональные навыки. Эсэсовцы раз за разом забирали разобранные ценности, раскладывая их по соответствующим ящикам. Как только один из них заполнялся, на боку его появлялась надпись черной краской: «Рейхсфюрер СС. Берлин». Рейхсфюрером СС был сам Гиммлер, на чье имя в Рейхсбанке складировались конфискованные по всей Европе ценности. Здесь же было немало детских колечек, и как же трудно было сохранить спокойствие при мысли об их бывших владельцах. Но только раз ювелиры позволили себе смешаться, когда эсэсовец вывалил перед ними груду мятых золотых коронок, на которых еще виднелись следы крови. В этой горке у коленей Вулкана ему чудились зубы тысяч казненных, и все они звали его присоединиться к ним, отшвырнуть рассортированные камни и громко заявить о гнусном происхождении этого добра. Но после минутной заминки Герцог и Грюнер, Вулкан и Фриднер снова принялись за дело, конечно же, думая теперь о сиянии коронок в собственных ртах и опасаясь, что и они могут броситься в глаза эсэсовцам.
Потребовалось не менее шести недель, чтобы разобрать все сокровища, хранящиеся в подвале Технической Академии. Когда с ними было покончено, ювелиров перевели в старый гараж, предназначенный для хранения серебра. Ремонтные ямы были полны сваленными туда изделиями: кольцами, кулонами, пасхальными блюдами, подсвечниками, нагрудными украшениями, диадемами и канделябрами. Здесь тоже приходилось отделять цельное серебро от сплавов и взвешивать его. Дежурный эсэсовский офицер жаловался, что некоторые из предметов трудно упаковывать, и Мордехай Вулкан предположил, что, наверно, часть из них они хотят переплавить. И хотя он не отличался набожностью, он подумал, что было бы куда лучше, маленьким триумфом, если бы рейх унаследовал лишь то серебро, из которого были отлиты святыни иудаизма. Но в силу каких-то причин офицер СС отказался. Может, этим предметам предназначалось пополнить собой какую-нибудь дидактическую коллекцию в одном из музеев рейха. Или, может, эсэсовцы оценили изящество серебряной утвари синагог.
Когда эти обязанности по оценке богатств подошли к концу, Вулкан опять оказался без дела. Ему приходилось регулярно покидать гетто в поисках еды для семьи, особенно для дочки, страдающей бронхитом. Какое-то время он работал в скобяной мастерской в Казимировке, где его и увидел обершарфюрер СС Гола, человек достаточно спокойный. Гола нашел ему работу ремонтником в казармах СС близ Вавеля. Когда со своими гаечными ключами Вулкан входил в столовую, он видел над дверью надпись: «СОБАКАМ И ЕВРЕЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Эта надпись, вкупе с сотнями и тысячами вырванных коронок, которые прошли через его руки в Технической Академии, убедили его, что случайная расположенность, проявленная к нему обершарфюрером Гола, ровно ничего не значит в конечном итоге. Гола пил тут же в компании друзей, не обращая совершенно никакого внимания на надпись; но он не заметил и исчезновения семьи Вулкана в тот день, когда ее отправили то ли в Бельзец, то ли в другое, столь же зловещее место. Таким образом Вулкан, как и миссис Дрезнер и почти пятнадцать тысяч других обитателей гетто понимали, что спасти их может только неожиданное чудо. Но в его приход они не верили ни на секунду.

Глава 18

Доктор Седлачек обещал, что путешествие будет без особых удобств, – так оно и вышло. Оскар пустился в путь в хорошем пальто, с чемоданом и сумкой, полной дорожных принадлежностей, которые очень понадобились ему в конце пути. Хотя у него были соответствующие документы, он не испытывал желания пускать их в ход. Куда лучше, если ему не придется показывать их на границе. В таком случае он всегда сможет отрицать, что в декабре посещал Венгрию.
Он ехал в грузовом вагоне, заполненном пачками партийной газеты «Фолькишер Беобахтер», предназначенной для распространения в Венгрии. Вдыхая запах типографской краски и примостившись на пачках напечатанного острым готическим шрифтом немецкого официоза, Оскар двигался на юг, а за окном проплывали остроконечные заснеженные пики словацких гор; миновав границу Венгрии, они двинулись на юг по долине Дуная.
Ему был заказан номер в «Паннонии», рядом с университетом, и в первый же по приезде день его навестили маленький Сем Шпрингман и его коллега доктор Ресо Кастнер. Эти два человека, которые поднялись в номер Шиндлера на лифте, уже слышали от беженцев отрывочные сведения. Но ничего существенного, кроме отдельных фактов, сообщить они не могли. То обстоятельство, что им удалось избежать опасности, не означало, что они были знакомы с пределами ее распространения, с механизмом функционирования, с ее размерами и так далее. Кастнер и Шпрингман были полны ожиданий, что – если Седлачеку можно верить – этот судетский немец, дожидающийся их наверху, сможет обрисовать цельную картину, дать исчерпывающий ответ об опустошенной Польше.
В номере они кратко представились друг другу, потому что Шпрингман и Кастнер пришли слушать и видели, что Шиндлер полон желания рассказывать. В этом городе, обожающем пить кофе, не составило труда заказать крепкий кофе и пирожные, что позволило внести непринужденность в первые минуты знакомства. Кастнер и Шпрингман, обменявшись рукопожатием с огромным немцем, расселись в креслах. Но Шиндлер продолжал мерить шагами комнату. Казалось, что здесь, далеко от Кракова, от страшной реакции гетто и «акций», груз того, что он знал, давил его куда больше, чем когда он вкратце все рассказывал Седлачеку. Он возбужденно ходил по ковру номера. Его шаги, должно быть, были услышаны снизу – от его движении подрагивали канделябры, когда он изображал действия карательной команды эсэсовцев на Кракузе, показывая, как один из них прижал ногой голову жертвы на глазах маленькой девочки в красном, догонявшей свою колонну.
Он начал с личных впечатлений о жестокости, царящей в Кракове, о сценах, которые он сам видел на улицах и о которых слышал по обе стороны стены – от евреев и от СС. В этой связи, сказал он, ему удалось захватить письма от некоторых жителей гетто, от врача Хаима Хильфштейна, от доктора Леона Залпетера, от Ицхака Штерна. В письме доктора Хильфштейна, сказал Шиндлер, говорится о голоде. «Как только уходит лишний вес, – сказал Оскар, – начинают работать мозги».
Все гетто обречены на уничтожение, сообщил им Оскар. Это в равной степени относится как к Варшаве, так к Лодзи или Кракову. Население варшавского гетто сократилось на четыре пятых, лодзинского на две трети, краковского на половину. Куда деваются люди, которых вывозят из гетто? Часть – в трудовые лагеря; но сегодня, вам, господа, придется узнать и принять, что как минимум три пятых депортированных исчезают в концентрационных лагерях, которые пользуются новыми научными методами убийства. И эти лагеря не представляют собой исключения. У них даже есть официальное название, данное им в СС – Vernichtungslager: лагеря уничтожения.
За последние несколько недель, рассказал Оскар, примерно 2.000 обитателей, задержанные в облавах, были отосланы не в газовые камеры Бельзеца, а в трудовые лагеря под городом. Один расположен в Величке, другой в Прокочиме – и тот, и другой близ железнодорожной линии, идущей прямо на русский фронт. Из Велички и Прокочима заключенных каждый день гоняют в деревушку Плачув, предместье города, где ведется строительство большого трудового лагеря. Их существование в таких лагерях не знает ни дня отдыха – бараками в Величке и Прокочиме командует эсэсовец Хорст Пиларцик, обративший на себя внимание прошлым июнем, когда организовал вывоз из гетто примерно семи тысяч человек, из которых вернулся только один, химик. Предполагается, что лагерем в Плачуве будет руководить человек такого же калибра. Своеобразное преимущество трудовых лагерей состоит в том, что у них нет технических возможностей для систематического уничтожения людей. Для их существования есть несколько иное логическое объяснение, которое имеет под собой экономическое обоснование – заключенных из Велички и Прокочима, так же, как и из гетто, каждый день гонят на работу на различных стройках. Лагеря в Величке, Прокочиме и предполагаемый лагерь в Плачуве находятся под личным контролем шефа краковской полиции Юлиана Шернера и Рольфа Чурды, в то время как лагерями уничтожения заправляет Главное административно-хозяйственное управление СС в Ораниенбурге под Берлином. Vernichtungslagers тоже какое-то время используют рабочую силу своих заключенных, но конечная цель их – уничтожение людей и использование получаемых от них побочных продуктов, то есть повторный оборот одежды, сбор оставшихся драгоценностей и вещей, вплоть до очков и игрушек; используются даже кожа и волосы трупов.
В середине своих рассуждений о разнице, существующей между лагерями уничтожения и предназначенными для рабского труда, Шиндлер внезапно подошел к дверям, резко распахнул их и оглядел пустой холл.
– Я знаю, что у этого города репутация места, где все подслушивают, – объяснил он. Невысокий мистер Шпрингман, поднявшись, тронул его за локоть.
– «Паннония» не так уж плоха, – тихо сказал он Оскару. – Гестапо обосновалось в «Виктории».
Шиндлер еще раз осмотрел холл, закрыл двери и продолжил метаться по комнате. Остановившись около окна, он возобновил свои мрачный отчет. На руководство трудовыми лагерями назначают людей, доказавших свою неустрашимость и серьезный подход во время чисток гетто. В них время от времени случаются спорадические убийства и, конечно же, существует коррупция, связанная с запасами пищи, от чего уменьшаются рационы для заключенных. Но это все же предпочтительнее, чем гарантированная смерть в Vernichtungslagers. Люди в этих трудовых лагерях все же могут устраиваться с чуть большими удобствами, а кое-кого можно извлечь оттуда и тайно переправить через границу в Венгрию.
«То есть, эсэсовцы так же податливы на подкуп, как и другие силы полиции? – спросили Оскара представители Комитета по спасению в Будапеште».
– По своему опыту, – проворчал Оскар, – могу сказать, что нет ни одного, кого нельзя было бы купить.
Когда Оскар завершил свое повествование, конечно же, воцарилось молчание. Нельзя сказать, чтобы Кастнер и Шпрингман были так уж изумлены. Всю жизнь они провели под гнетом страха перед тайной полицией, которая смутно предполагала, чем они ныне занимаются. Они были в относительной безопасности лишь благодаря связям Сема и взяткам. И в то же время респектабельное еврейство относилось к ним с неприязнью. Например, Шмуэль Штерн, президент Еврейского Совета, член венгерского Сената, оценил бы сегодняшний рассказ Оскара Шиндлера как гнусные выдумки, инсинуации в ядре немецкой культуры, оскорбительный намек на предполагаемые действия венгерского правительства. Двое гостей Шиндлера привыкли слышать и худшие вещи.
Так что свидетельства Шиндлера не повергли Кастнера и Шпрингмана в ужас, чего они с тревогой ожидали в глубине души. Теперь они, по крайней мере, знали, против кого и чего им придется направить все силы и средства – хотя противостоять им будет не великан филистимлянин, а сам Бегемот Бегемот – одно из имен дьявола.

. Может, они уже начали обдумывать идею, что наряду с конкретными сделками – дополнительным питанием для этого лагеря, спасением этого интеллектуала, взяткой, чтобы утихомирить профессиональное рвение этого эсэсовца – необходимо рассчитывать и долгосрочные спасательные операции, которые потребуют головокружительных расходов.
Шиндлер опустился в кресло. Сем Шпрингман бросил взгляд на измотанного промышленника. Вы произвели на нас исключительно сильное впечатление, сказал Шпрингман. Они, конечно, тут же пошлют в Стамбул полное изложение рассказа Оскара. Необходимо побудить сионистов Палестины и все прочие организации к более решительным действиям. В то же время все это должно быть передано правительствам Черчилля и Рузвельта. Шпрингман сказал, что, по его мнению, Оскар прав, сомневаясь в том, поверят ли люди его словам; он прав, считая, что все это просто не поддается восприятию.
– Тем не менее, – сказал Шпрингман, – я настоятельно попросил бы вас лично прибыть в Стамбул и поговорить там с людьми.
После небольшого раздумья – то ли о требованиях производства эмалированных изделий, то ли об опасности пересечения такого количества границ – Шиндлер согласился.
– Ближе к концу года, – сказал Шпрингман. – А тем временем вы регулярно будете видеться в Кракове с доктором Седлачеком.
Они встали, и Оскар увидел, как изменились эти люди. Поблагодарив его, они вышли и стали спускаться по лестнице, производя неоспоримое впечатление двух серьезных деловых людей, которым пришлось выслушать неприятные новости о неполадках на филиале предприятия.
Этим же вечером в отель Шиндлера позвонил доктор Седлачек и пригласил его на короткую прогулку, после чего им предстояло отобедать в отеле «Геллерт». Из-за столика перед ними открывался вид на Дунай, на ползущие по нему огоньки барж, на сияние, поднимающееся над городскими кварталами по ту сторону реки. Словно стояли довоенные времена, когда Шиндлер мог чувствовать себя беззаботным туристом. После напряжения сегодняшнего дня он пил густое красное венгерское вино «Бычья кровь», не в силах утолить сжигающую его жажду, и под их столом появлялось все больше пустых бутылок.
В середине обеда к ним присоединился австрийский журналист, доктор Шмидт со своей любовницей, броской золотоволосой венгеркой. Шиндлер восхитился драгоценностями девушки и сказал, что сам он большой ценитель драгоценных камней. Но когда подали абрикосовое бренди, он был уже не так дружелюбен. Помрачнев, он сидел, слушая болтовню Шмидта о ценах на недвижимость, о покупке машин и о результатах рысистых бегов. Девушка восхищенно слушала Шмидта, поскольку ощущала результаты его торговых сделок на собственной шее и на запястьях. Но неожиданная неприязнь Оскара ни от кого не могла укрыться. Доктор Седлачек втайне был обрадован: может, Оскар видит в какой-то мере и происхождение своего собственного состояния, свое стремление совершать сделки на грани допустимого.
Когда с обедом было покончено, Шмидт и его девушка направились в какой-то ночной клуб, а Седлачек позаботился, чтобы они с Шиндлером попали в другой. Рассевшись там, они, забыв о сдержанности, заказали еще «барака» и стали смотреть представление.
– Этот Шмидт, – сказал Шиндлер, стараясь внести ясность в вопрос, дабы он больше не мучил его в этот час. – Вы его используете?
– Да.
– Не думал, что вам приходится иметь дело с такой публикой, – сказал Оскар. – Он же вор.
Не в силах скрыть улыбки, доктор Седлачек отвернулся от него.
– Как вы можете быть уверены, что он доставит по назначению деньги, которые вы ему доверяете? – спросил Оскар.
– Мы позволяем ему удерживать проценты, – сказал доктор Седлачек.
Оскар задумался на добрых полминуты. Затем пробормотал:
– Не нужны мне эти паршивые проценты. Не хочу даже, чтобы мне их предлагали.
– Очень хорошо, – сказал Седлачек.
– Давайте посмотрим на девочек, – предложил Оскар.

Глава 19

В то время, когда Оскар Шиндлер возвращался в товарном вагоне из Будапешта, где предсказал скорый конец всех гетто, унтерштурмфюрер СС Амон Гет как раз выехал из Люблина, чтобы приступить к такой ликвидации, после чего взять на себя руководство образованным вместо гетто исправительно-трудовым лагерем (Zwangsarbeitslager) в Плачуве. Гет был примерно месяцев на восемь младше Шиндлера, но у них было гораздо больше общего, чем только год рождения. Как и Оскар, он вырос в католической семье и перестал следовать требованиям церкви только в 1938 году, когда распался его первый брак. Как и Оскар, он окончил старшие классы в Realgymnasium – черчение, физика, математика. К тому же он вообще был достаточно практичным человеком, не мыслителем, хотя предпочитал считать себя философом.
Уроженец Вены, он рано вступил в национал-социалистскую партию, в 1930 году. Когда взволнованная Австрийская Республика в 1933 году запретила партию, он уже был членом ее тайного образования, СС. Работая в подполье, он появился на венских улицах после аншлюса 1938 года в форме унтер-офицера СС.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53