Вытирали слезящиеся глаза, приседали, цепляясь друг за друга. Но когда он снова пополз вверх — на этот раз медленней и осторожней, заскользив по стволу как змея, — они замолчали и замерли, не спуская с него глаз. Они стояли красиво, зажав в изгибе локтей копья с закаленными в огне наконечниками. Среди них попадались почти мальчишки, но большинство были стройные молодые люди с коричневой светлой кожей — или только выглядели молодыми. В их облике мало что говорило о возрасте. Лишь самых старших можно было определить по легкой проседи в волосах. На них было оружие, украшения, сумки, котомки, и все равно они были голы, как и приникший к ветке Лесной Огонь, — остролицые, темноглазые, темнобровые и темноволосые люди, разрисованные шрамами, не узорами, с пыльными босыми ногами. Бороды и усы у них походили издалека на темные пятна.
Лесной Огонь дополз почти до гнезда. Коленями, бедрами, ступнями обхватил сук, оторвал обе руки и потянулся вверх — чтобы взять перья. Одним гибким движением Леопарды окружили дерево, не отводя от Лесного Огня внимательных и восторженных глаз.
— А-ах!
Лесной Огонь схватил и сунул за пояс красные перья. Леопарды уже раскрыли было рты, готовясь издать по бедный клич, но… с неба раздался крик, промелькнули когти, огромный клюв, зашумели крылья и перья. Наверху, под гнездом, замелькали руки и перья, полетели перья и брызнула кровь. Потом наступила тишина. Лесной Огонь, с искаженным от напряжения лицом, двумя руками свернул птице шею. По нему текла яркая кровь. Струились красные змеи. Он издал крик и швырнул в зеленую крону мертвое тело. Леопарды засмеялись, захлопали ляжками, сгрудились возле дерева. Лесной Огонь съехал по голой ветке вниз и, громко крикнув, скрылся среди листвы. Опережая его, на землю посыпались сучья, кора и листья. Он повис на ветке, прыгнул, пролетев оставшиеся десять футов, и оказался в кругу соплеменников. Молодые и старые бросились к Лесному Огню, сияя от радости. Молодые обнимали его и целовали, не обращая внимания на кровь, не боясь запачкаться. Все говорили, и все смеялись. Лесной Огонь освободился от объятий и заговорил громче других:
— Алое перо Яростному Льву!
— Мне? Друг ты мой!
— Алое перо Бегущему Носорогу!
— Тебе нет равных!
— Алое перо Сутулому Орлу!
— Приятель!
Под кровавой маской лицо Лесного Огня подергивалось от напряжения и восторга. Его хлопали по спине, гладили, целовали, но вдруг он замолчал, ощупал пояс и воззрился на свои пустые ладони. Лицо вытянулось, рот раскрылся. Он посмотрел под дерево, туда, где на голой земле лежали его оружие и украшения. Сжал зубы. Схватил копье и вонзил его в ствол:
— Ни одного алого пера для Лесного Огня!
Он заплакал.
В ту же минуту его окружили молодые, утешая словами и песней. Лесной Огонь шмыгал носом, глотая слезы. Яростный Лев обнял его за плечи, поцеловал и вложил в ладонь красное перышко:
— Посмотри-ка, Лесной Огонь, вот тебе алое перо!
— Нет-нет! Не нужно!
— А вот и еще…
— И еще…
— Я хотел подарить их вам. Когда я увидел перья, я сказал себе: это для Яростного Льва, Бегущего Носорога и Сутулого Орла…
— Лесной Огонь украшает шею алыми ягодами…
— Лесной Огонь украшает лодыжки алыми ягодами…
— Алые перья Лесному Огню!
— Не могу. Не сейчас. О! Неужели же вы и впрямь этого хотите?
— Наклони-ка немного голову…
— Правда? Вы отдаете их не потому, что я глупец и плакса?
— По-моему, лучше все три прямо посередине. Вот так!
Лесной Огонь тряхнул головой и рассмеялся сквозь слезы. Он наклонился, повесил на шею красные ягоды, застегнул на ногах браслеты из красных ягод. Сутулый Орел снял с ветки свой трехструнный инструмент, перекинул через плечо и запел:
Лесной Огонь сжег огромное дерево от корней до вершины!
Лесной Огонь вырвал красные перья у самого солнца!
Лесной Огонь взвился в воздух. Он взлетал, подпрыгивал, приседал, носился под деревом в круге голой земли. Он раскинул руки и взмахивал ими, как будто крыльями.
— Посмотрите! Я умею летать!
— Я тоже умею летать!
— Я тоже!
Лесной Огонь постоял и легко, с раскинутыми руками, запрыгал:
— Посмотрите! Я прекрасная птица!
— Он — прекрасная птица!
— Я прекрасная птица! Смотрите на меня! Слушайте меня! Любите меня! Я — прекрасная птица!
Он втянул голову в плечи и приблизился к Старейшему из Старейших:
— Правда, Прекрасная Птица?
Старейший из Старейших строго оглядел Леопардов. Он поднял копье. Все торжественно подняли копья. Все молчали. Старейший из Старейших опустил взгляд. Лесной Огонь преклонил колени. Старейший из Старейших медленно опустил ему на плечо острие копья:
— Ты — Прекрасная Птица.
Прекрасная Птица поднялся, излучая радость, из глаз полились слезы — он улыбался. Сутулый Орел обнял его за плечи и поцеловал.
В тишине послышалось еле слышное стрекотание. Леопарды развернулись все, как один, вглядываясь в высокую траву равнины. Стрекотание стало ближе, трава зашевелилась — это возвращались под тень своего дерева шимпанзе. Первыми показались молодые и тотчас громко заверещали. Матери с детенышами заковыляли обратно. Молодые запрыгали, скаля зубы. Леопарды отступили на шаг и выстроились в линию, затылок в затылок, боком к врагу. Головы подняты, взгляды прикованы к обезьянам. Вожак стаи выпрямился — над травой показались его голова и плечи. Он оскалился и зарычал. Леопарды засмеялись и все замахнулись, делая вид, будто готовятся бросить копья. Главный Шимп зарычал, запрыгал, заколотил лапами о землю. Молодые Леопарды засмеялись и сделали то же самое. Только старшие стояли неподвижно, зажав копья в изгибе локтей, улыбаясь улыбкой терпения. Вожак шимпанзе остановился. Он выпрямился, медленно и неуклюже. Неуклюже повернулся спиной. Неуклюже и медленно двинулся прочь по высокой траве. И только когда трава снова дошла до плеч, опустился на четвереньки и вместе со всеми подданными быстро исчез из виду.
Когда шимпанзе ушли, Леопарды облегченно вздохнули, запели и засмеялись. Старейший из Старейших посмотрел на свою тень, которая была не намного длиннее ступни. Потянулся и широко зевнул. Леопарды дружно принялись зевать и вернулись к большому дереву. Все разом заговорили, но мало кто слушал, что говорят другие.
Пальма или Пескарик не стали бы даже вникать в такой разговор. Женщины знают, когда слова лишены смысла. Здесь же, в болтовне Леопардов, были только чувства, каждый пел главным образом для себя и раз говаривал сам с собой. Выразительность жестов, трепетание горла — в этом и заключалась беседа, общая и неточная, как ум Леопарда. В ней звучали и презрение к шимпанзе, и радость при мысли о сне и любви — любви бессознательной, как и сон. Один отложил свой трехструнный лук, другой — маленький барабан. Все сняли оружие и легли вповалку между торчащих корней. Шевелились пестрые тени. Пение сменилось баюканьем и бормотаньем, когда они устраивались, обнимаясь, ласкаясь, и занимались любовью. Так они прижимались друг к другу, пока от жары и усталости их не сморил сон.
Но уснули не все. Один молодой человек все же не принимал участия в общих ласках и единении. Не от того, что стремился их избегать. С другой стороны под деревом было достаточно укромных мест, но он туда не пошел. Нет, он сидел на краю земляной площадки, рядом с уснувшими Леопардами, возле раскинутых ног. Он сидел на корточках, то и дело молча бросая на собратьев косые взгляды. И поглаживая лодыжку. На лодыжке был длинный рубец, ниже расползся синяк. Человек потирал синяк, трогал пальцем рубец и глазами скользил по лицам охотников, которые то занимались любовью, то, вновь провалившись в сон, храпели с открытыми ртами. Один раз он все же уткнулся в колени усами и бородой, на мгновенье прикрыл глаза, но тотчас поднял голову и украдкой метнул косой взгляд на спящих.
Прекрасная Птица лежал, обнимая молодого Леопарда, чья голова покоилась у него на плече. Прекрасная Птица приоткрыл сонные глаза, увидел человека с рубцом и ухмыльнулся. Сонный, он высунул язык. Набрал в грудь воздуха и тихонько запел:
— Могучий Слон повалился ничком у ног Антилопы.
Груда сонных тел заколыхалась, задвигалась, захихикала, но вяло — так, будто шутка успела уже хорошо надоесть. Мальчик, дремавший на плече у Прекрасной Птицы, ухмыльнулся и теснее прижался к любовнику. Прекрасная Птица закрыл глаза, но ухмылка осталась и высунутый язык тоже.
Могучий Слон отвел взгляд, отнял руку от больной лодыжки. Он не сказал ни слова. Поверх коленей он молча смотрел на разбросанное снаряжение. Угрюмо исследовал взглядом барабан и трехструнный лук, посмотрел на флейту из белой кости, лежавшую возле его ног. Потянулся, взял флейту, поднес к губам. Собрался было дунуть, потом скосил глаза на Старейшего из Старейших и вновь положил на землю. За спиной он услышал шепот, но не увидел, кто говорит:
— Могучий Слон повалился ничком у ног Антилопы…
Могучий Слон торопливо заговорил:
— Там был камень… Ветка наклонилась, корень торчал, крепкий… Смотри!
Он вскочил, лодыжка подвернулась, и он едва не упал. Осторожно ступил на больную ногу, сжал зубы и неуклюже заковылял перед Леопардами. Мальчик, чья голова лежала на груди Старейшего из Старейших, от восторга взвизгнул:
— Шимп!
Старейший из Старейших оттолкнул его прочь и так шлепнул по мягкому месту, что мальчишка взвыл от боли. Молодые тоже зафыркали и захихикали; тряслись плечи, груди ходили ходуном. С другой стороны площадки послышались еще шлепок и скулеж. Но постепенно все успокоились, и вновь наступила тишина, прерывавшаяся то коротким смешком, то фырканьем, то — один раз — взрывом всеобщего хохота.
Услышав новое имя, Шимп замер. Покраснел, побледнел под загаром, вспыхнул. Медленно, ни на кого не глядя, вернулся на прежнее место. Сел на корточки. Рот приоткрылся, глаза и ноздри расширились. Лицо было густо-багровым.
Солнце перевалило за верхушку дерева, и тень кроны подобралась ближе к стволу. Шимп по-прежнему сидел на корточках. Он не спал. Краска с лица сошла, но голова его так ни разу и не коснулась колен. Он мрачно смотрел в даль равнины.
Горы окружали равнину со всех сторон. Кое-где в их светлой голубизне сверкали белые пятна. Дальше вниз голубизна сменялась густой синевой, ниже — в синеву врезались коричневые проплешины. Еще ниже зеленели покрытые лесом холмы, но Шимп ничего этого не замечал. Только когда над одной из вершин поднялась черная туча и поползла вдоль гряды влево, он увидел ее и на ощупь отыскал флейту. Но тотчас положил на место, без всякого выражения продолжая следить глазами. Туча была слишком далеко и двигалась медленно, как улитка. Там, где она проползла, были блеск и сверкание молний, словно гроза оставляла за собой ослепительный улиточий след, а холмы и равнина плыли перед ним в пелене набегавших слез.
Солнечный свет заглянул под крону. Случайный ветерок раздвинул густую листву, отчего дерево затрепетало, проснулось, зашумело и вновь затихло. Вместе с деревом начали просыпаться и Леопарды. Они зевали, потягивались, облизывали запекшиеся губы. Поднимались и собирали вещи. Старейший из Старейших подтянул потуже узел ремешка, на котором висели на шее пустые яйца. Шимп сунул за пояс флейту. Сутулый Орел пальцами распрямил ремешки болы и проверил камни, будто за время сна с ними что-то могло случиться. Никто не смеялся и не улыбался.
Старейший из Старейших закончил сборы. Он ждал, сдвинув брови, глядя на остальных, пока они надевали мешки и котомки и завязывали поясные ремни. Но когда все были готовы и встали в ожидании, сам немного помедлил, прислушиваясь к голосам равнины. Потом, приложив палец к губам, ткнул копьем вперед. Мальчики, молодые, старшие — Леопарды бесшумно двинулись к высокой траве.
В траве, утопая в ней где по самое брюхо, где по колено, паслись стада. Кроме животных единообразие пейзажа повсюду нарушали островки колючего кустарника, термитники или огромные деревья, похожие на то, под которым спали охотники, и все равно равнина казалась ровным плоским морем травы, раскинувшимся до самых покрытых лесом холмов. Леопарды вошли в траву и двинулись цепью по узкой тропе, вытоптанной животными. Они двигались ровным шагом, не вспугнув ни единое существо. Впереди шел Светляк, подобравшийся, настороженный. Когда он наконец привел строй туда, где охотники оказались сразу между тремя стадами, все замерли, как один. Даже Шимп, который теперь немного отставал. Старейший из Старейших обозрел местность, не только приметив, где и кто пасется, но успев оценить каждого — кто жирный, тощий, старый, молодой, больной, здоровый, самец или самка. Зебры, буйволы, антилопы, газели, носороги — он увидел и знал, где они лежат, укрывшись в траве, в которой незаметны были овраги с глинистыми крутыми склонами и стоячей на дне водой. Он увидел и знал, кто из них остановится, загнанный, на краю обрыва, а кто осмелится ринуться вниз. Он повернулся налево, и вместе с ним повернулся весь строй, встав лицом к ближнему холму, и каждый в строю помнил, что впереди, перед холмом, есть сухой овраг. Людям нужно было немалое мастерство, чтобы, не нарушая спокойствия, оказаться именно там, где они сумеют отсечь от всех одно-единственное животное. Мягко ступали они, повторяя шаги Старейшего, который и сам двигался бездумно, выбирая не стадо, а лишь направление. Сейчас на пространстве между людьми и оврагом паслись три стада, слившиеся по краям, где зебры, газели и буйволы бродили вперемежку. Чем ближе подходили охотники, тем меньше была допустима ошибка. Дозорные в стадах подняли головы и не отрывали глаз от людей. Мастерство состояло в том, чтобы не испугать их — самых чутких и настороженных, — не дать сообразить, какому именно стаду грозит опасность. Но настороженность дозорных была не более чем обычная их готовность к бегству. Животные продолжали жевать траву, медленно передвигаясь по уютной равнине, где опасность грозила так редко, что ею можно было пренебречь. Зебры сдвинулись влево, буйволы вправо. Газели же, предпочтя дальше пастись в одиночестве, направились вперед, к оврагу. Охотники остановились. Перед ними были десятки животных, — животных, которые скоро ринутся прочь, ускользнут, как ускользает из рук вода, оставляя в ладони одну-единственную каплю. Охотники шли редкой цепью, шагах в десяти друг от друга, и знали, что газель, которая не решится спасаться в овраге, непременно попытается прорваться сквозь строй. Каждый крепко сжимал правой рукой копье, левой держась за ремень болы. В самый отчаянный миг газель будет слушать только свой страх. И тогда, вздумай она прорываться, зазвучат крики, визг, свист ремней, стук копий с закаленными в огне наконечниками, деревянными, но тяжелыми, будто камень; замелькают и завращаются по своим орбитам на концах ремешков камешки бол. Тогда можно потерять глаз или зуб. Можно сломать руку, ногу или даже свалиться с проломленным черепом. Но если не подведет сноровка или удача, то в траве забьется, взбрыкивая, газель, а вокруг сомкнётся светло-коричневый строй.
Животные побежали, и Леопарды в траве замерли, взяв оружие на изготовку. Газели бежали медленно, словно некое статистическое чутье подсказывало им, что гибель грозит не всем, а только кому-то одному. Охотники вновь двинулись вперед, и животные побежали быстрее, но не из страха, а из предосторожности. Охотники врезались в стадо, как корабль в дрейфующий лед, когда льдины расходятся и трещат и плывут себе прочь, подгоняемые водой, почти не касаясь бортов.
Леопарды ускорили шаг. Двигались только ноги, скрытые высокой травой, голова, руки, плечи почти не шевелились, будто тем самым люди хотели создать видимость неподвижности, обмануть наблюдавшие за ними глаза. Потом перешли на бег, направляясь к некой выбранной точке, где окажется одна газель, слишком испуганная, или слишком неосторожная, или же не угадавшая цели последнего броска. Стадо всколыхнулось, зафыркало, захрапело, хлынуло прочь, так что задрожала земля и пыль поднялась над сухой травой. Чем быстрее бежали охотники, тем быстрее неслось стадо, мощней топот, сильнее паника, громче крики:
— Олли-олли-олли-олли!
Рванулись прочь робкие, загнанные в ловушку газели, безобидные, бестолковые и беспомощные, у которых одна защита — крепкие ноги; боязливые и грациозные, понеслись, наталкиваясь друг на друга, взмывая в воздух выше людских голов. Почти все вырвались на простор равнины и летели стремглав, едва касаясь копытами земли. Болы раскачивались, копья наперевес. Последняя газель замешкалась и — пропала, последняя, отставшая и оставшаяся одна там, где впереди были вопли охотников, мельканье камней, а сзади бездна обрыва. Газель попятилась. Над головой просвистело копье и исчезло в овраге. Газель прянула на дыбы, и тотчас за первым копьем взвилось второе. Газель прыгнула в сторону, туда, где в цепи охотников в этот миг появился еще один, опоздавший и неуклюжий.
1 2 3 4 5 6
Лесной Огонь дополз почти до гнезда. Коленями, бедрами, ступнями обхватил сук, оторвал обе руки и потянулся вверх — чтобы взять перья. Одним гибким движением Леопарды окружили дерево, не отводя от Лесного Огня внимательных и восторженных глаз.
— А-ах!
Лесной Огонь схватил и сунул за пояс красные перья. Леопарды уже раскрыли было рты, готовясь издать по бедный клич, но… с неба раздался крик, промелькнули когти, огромный клюв, зашумели крылья и перья. Наверху, под гнездом, замелькали руки и перья, полетели перья и брызнула кровь. Потом наступила тишина. Лесной Огонь, с искаженным от напряжения лицом, двумя руками свернул птице шею. По нему текла яркая кровь. Струились красные змеи. Он издал крик и швырнул в зеленую крону мертвое тело. Леопарды засмеялись, захлопали ляжками, сгрудились возле дерева. Лесной Огонь съехал по голой ветке вниз и, громко крикнув, скрылся среди листвы. Опережая его, на землю посыпались сучья, кора и листья. Он повис на ветке, прыгнул, пролетев оставшиеся десять футов, и оказался в кругу соплеменников. Молодые и старые бросились к Лесному Огню, сияя от радости. Молодые обнимали его и целовали, не обращая внимания на кровь, не боясь запачкаться. Все говорили, и все смеялись. Лесной Огонь освободился от объятий и заговорил громче других:
— Алое перо Яростному Льву!
— Мне? Друг ты мой!
— Алое перо Бегущему Носорогу!
— Тебе нет равных!
— Алое перо Сутулому Орлу!
— Приятель!
Под кровавой маской лицо Лесного Огня подергивалось от напряжения и восторга. Его хлопали по спине, гладили, целовали, но вдруг он замолчал, ощупал пояс и воззрился на свои пустые ладони. Лицо вытянулось, рот раскрылся. Он посмотрел под дерево, туда, где на голой земле лежали его оружие и украшения. Сжал зубы. Схватил копье и вонзил его в ствол:
— Ни одного алого пера для Лесного Огня!
Он заплакал.
В ту же минуту его окружили молодые, утешая словами и песней. Лесной Огонь шмыгал носом, глотая слезы. Яростный Лев обнял его за плечи, поцеловал и вложил в ладонь красное перышко:
— Посмотри-ка, Лесной Огонь, вот тебе алое перо!
— Нет-нет! Не нужно!
— А вот и еще…
— И еще…
— Я хотел подарить их вам. Когда я увидел перья, я сказал себе: это для Яростного Льва, Бегущего Носорога и Сутулого Орла…
— Лесной Огонь украшает шею алыми ягодами…
— Лесной Огонь украшает лодыжки алыми ягодами…
— Алые перья Лесному Огню!
— Не могу. Не сейчас. О! Неужели же вы и впрямь этого хотите?
— Наклони-ка немного голову…
— Правда? Вы отдаете их не потому, что я глупец и плакса?
— По-моему, лучше все три прямо посередине. Вот так!
Лесной Огонь тряхнул головой и рассмеялся сквозь слезы. Он наклонился, повесил на шею красные ягоды, застегнул на ногах браслеты из красных ягод. Сутулый Орел снял с ветки свой трехструнный инструмент, перекинул через плечо и запел:
Лесной Огонь сжег огромное дерево от корней до вершины!
Лесной Огонь вырвал красные перья у самого солнца!
Лесной Огонь взвился в воздух. Он взлетал, подпрыгивал, приседал, носился под деревом в круге голой земли. Он раскинул руки и взмахивал ими, как будто крыльями.
— Посмотрите! Я умею летать!
— Я тоже умею летать!
— Я тоже!
Лесной Огонь постоял и легко, с раскинутыми руками, запрыгал:
— Посмотрите! Я прекрасная птица!
— Он — прекрасная птица!
— Я прекрасная птица! Смотрите на меня! Слушайте меня! Любите меня! Я — прекрасная птица!
Он втянул голову в плечи и приблизился к Старейшему из Старейших:
— Правда, Прекрасная Птица?
Старейший из Старейших строго оглядел Леопардов. Он поднял копье. Все торжественно подняли копья. Все молчали. Старейший из Старейших опустил взгляд. Лесной Огонь преклонил колени. Старейший из Старейших медленно опустил ему на плечо острие копья:
— Ты — Прекрасная Птица.
Прекрасная Птица поднялся, излучая радость, из глаз полились слезы — он улыбался. Сутулый Орел обнял его за плечи и поцеловал.
В тишине послышалось еле слышное стрекотание. Леопарды развернулись все, как один, вглядываясь в высокую траву равнины. Стрекотание стало ближе, трава зашевелилась — это возвращались под тень своего дерева шимпанзе. Первыми показались молодые и тотчас громко заверещали. Матери с детенышами заковыляли обратно. Молодые запрыгали, скаля зубы. Леопарды отступили на шаг и выстроились в линию, затылок в затылок, боком к врагу. Головы подняты, взгляды прикованы к обезьянам. Вожак стаи выпрямился — над травой показались его голова и плечи. Он оскалился и зарычал. Леопарды засмеялись и все замахнулись, делая вид, будто готовятся бросить копья. Главный Шимп зарычал, запрыгал, заколотил лапами о землю. Молодые Леопарды засмеялись и сделали то же самое. Только старшие стояли неподвижно, зажав копья в изгибе локтей, улыбаясь улыбкой терпения. Вожак шимпанзе остановился. Он выпрямился, медленно и неуклюже. Неуклюже повернулся спиной. Неуклюже и медленно двинулся прочь по высокой траве. И только когда трава снова дошла до плеч, опустился на четвереньки и вместе со всеми подданными быстро исчез из виду.
Когда шимпанзе ушли, Леопарды облегченно вздохнули, запели и засмеялись. Старейший из Старейших посмотрел на свою тень, которая была не намного длиннее ступни. Потянулся и широко зевнул. Леопарды дружно принялись зевать и вернулись к большому дереву. Все разом заговорили, но мало кто слушал, что говорят другие.
Пальма или Пескарик не стали бы даже вникать в такой разговор. Женщины знают, когда слова лишены смысла. Здесь же, в болтовне Леопардов, были только чувства, каждый пел главным образом для себя и раз говаривал сам с собой. Выразительность жестов, трепетание горла — в этом и заключалась беседа, общая и неточная, как ум Леопарда. В ней звучали и презрение к шимпанзе, и радость при мысли о сне и любви — любви бессознательной, как и сон. Один отложил свой трехструнный лук, другой — маленький барабан. Все сняли оружие и легли вповалку между торчащих корней. Шевелились пестрые тени. Пение сменилось баюканьем и бормотаньем, когда они устраивались, обнимаясь, ласкаясь, и занимались любовью. Так они прижимались друг к другу, пока от жары и усталости их не сморил сон.
Но уснули не все. Один молодой человек все же не принимал участия в общих ласках и единении. Не от того, что стремился их избегать. С другой стороны под деревом было достаточно укромных мест, но он туда не пошел. Нет, он сидел на краю земляной площадки, рядом с уснувшими Леопардами, возле раскинутых ног. Он сидел на корточках, то и дело молча бросая на собратьев косые взгляды. И поглаживая лодыжку. На лодыжке был длинный рубец, ниже расползся синяк. Человек потирал синяк, трогал пальцем рубец и глазами скользил по лицам охотников, которые то занимались любовью, то, вновь провалившись в сон, храпели с открытыми ртами. Один раз он все же уткнулся в колени усами и бородой, на мгновенье прикрыл глаза, но тотчас поднял голову и украдкой метнул косой взгляд на спящих.
Прекрасная Птица лежал, обнимая молодого Леопарда, чья голова покоилась у него на плече. Прекрасная Птица приоткрыл сонные глаза, увидел человека с рубцом и ухмыльнулся. Сонный, он высунул язык. Набрал в грудь воздуха и тихонько запел:
— Могучий Слон повалился ничком у ног Антилопы.
Груда сонных тел заколыхалась, задвигалась, захихикала, но вяло — так, будто шутка успела уже хорошо надоесть. Мальчик, дремавший на плече у Прекрасной Птицы, ухмыльнулся и теснее прижался к любовнику. Прекрасная Птица закрыл глаза, но ухмылка осталась и высунутый язык тоже.
Могучий Слон отвел взгляд, отнял руку от больной лодыжки. Он не сказал ни слова. Поверх коленей он молча смотрел на разбросанное снаряжение. Угрюмо исследовал взглядом барабан и трехструнный лук, посмотрел на флейту из белой кости, лежавшую возле его ног. Потянулся, взял флейту, поднес к губам. Собрался было дунуть, потом скосил глаза на Старейшего из Старейших и вновь положил на землю. За спиной он услышал шепот, но не увидел, кто говорит:
— Могучий Слон повалился ничком у ног Антилопы…
Могучий Слон торопливо заговорил:
— Там был камень… Ветка наклонилась, корень торчал, крепкий… Смотри!
Он вскочил, лодыжка подвернулась, и он едва не упал. Осторожно ступил на больную ногу, сжал зубы и неуклюже заковылял перед Леопардами. Мальчик, чья голова лежала на груди Старейшего из Старейших, от восторга взвизгнул:
— Шимп!
Старейший из Старейших оттолкнул его прочь и так шлепнул по мягкому месту, что мальчишка взвыл от боли. Молодые тоже зафыркали и захихикали; тряслись плечи, груди ходили ходуном. С другой стороны площадки послышались еще шлепок и скулеж. Но постепенно все успокоились, и вновь наступила тишина, прерывавшаяся то коротким смешком, то фырканьем, то — один раз — взрывом всеобщего хохота.
Услышав новое имя, Шимп замер. Покраснел, побледнел под загаром, вспыхнул. Медленно, ни на кого не глядя, вернулся на прежнее место. Сел на корточки. Рот приоткрылся, глаза и ноздри расширились. Лицо было густо-багровым.
Солнце перевалило за верхушку дерева, и тень кроны подобралась ближе к стволу. Шимп по-прежнему сидел на корточках. Он не спал. Краска с лица сошла, но голова его так ни разу и не коснулась колен. Он мрачно смотрел в даль равнины.
Горы окружали равнину со всех сторон. Кое-где в их светлой голубизне сверкали белые пятна. Дальше вниз голубизна сменялась густой синевой, ниже — в синеву врезались коричневые проплешины. Еще ниже зеленели покрытые лесом холмы, но Шимп ничего этого не замечал. Только когда над одной из вершин поднялась черная туча и поползла вдоль гряды влево, он увидел ее и на ощупь отыскал флейту. Но тотчас положил на место, без всякого выражения продолжая следить глазами. Туча была слишком далеко и двигалась медленно, как улитка. Там, где она проползла, были блеск и сверкание молний, словно гроза оставляла за собой ослепительный улиточий след, а холмы и равнина плыли перед ним в пелене набегавших слез.
Солнечный свет заглянул под крону. Случайный ветерок раздвинул густую листву, отчего дерево затрепетало, проснулось, зашумело и вновь затихло. Вместе с деревом начали просыпаться и Леопарды. Они зевали, потягивались, облизывали запекшиеся губы. Поднимались и собирали вещи. Старейший из Старейших подтянул потуже узел ремешка, на котором висели на шее пустые яйца. Шимп сунул за пояс флейту. Сутулый Орел пальцами распрямил ремешки болы и проверил камни, будто за время сна с ними что-то могло случиться. Никто не смеялся и не улыбался.
Старейший из Старейших закончил сборы. Он ждал, сдвинув брови, глядя на остальных, пока они надевали мешки и котомки и завязывали поясные ремни. Но когда все были готовы и встали в ожидании, сам немного помедлил, прислушиваясь к голосам равнины. Потом, приложив палец к губам, ткнул копьем вперед. Мальчики, молодые, старшие — Леопарды бесшумно двинулись к высокой траве.
В траве, утопая в ней где по самое брюхо, где по колено, паслись стада. Кроме животных единообразие пейзажа повсюду нарушали островки колючего кустарника, термитники или огромные деревья, похожие на то, под которым спали охотники, и все равно равнина казалась ровным плоским морем травы, раскинувшимся до самых покрытых лесом холмов. Леопарды вошли в траву и двинулись цепью по узкой тропе, вытоптанной животными. Они двигались ровным шагом, не вспугнув ни единое существо. Впереди шел Светляк, подобравшийся, настороженный. Когда он наконец привел строй туда, где охотники оказались сразу между тремя стадами, все замерли, как один. Даже Шимп, который теперь немного отставал. Старейший из Старейших обозрел местность, не только приметив, где и кто пасется, но успев оценить каждого — кто жирный, тощий, старый, молодой, больной, здоровый, самец или самка. Зебры, буйволы, антилопы, газели, носороги — он увидел и знал, где они лежат, укрывшись в траве, в которой незаметны были овраги с глинистыми крутыми склонами и стоячей на дне водой. Он увидел и знал, кто из них остановится, загнанный, на краю обрыва, а кто осмелится ринуться вниз. Он повернулся налево, и вместе с ним повернулся весь строй, встав лицом к ближнему холму, и каждый в строю помнил, что впереди, перед холмом, есть сухой овраг. Людям нужно было немалое мастерство, чтобы, не нарушая спокойствия, оказаться именно там, где они сумеют отсечь от всех одно-единственное животное. Мягко ступали они, повторяя шаги Старейшего, который и сам двигался бездумно, выбирая не стадо, а лишь направление. Сейчас на пространстве между людьми и оврагом паслись три стада, слившиеся по краям, где зебры, газели и буйволы бродили вперемежку. Чем ближе подходили охотники, тем меньше была допустима ошибка. Дозорные в стадах подняли головы и не отрывали глаз от людей. Мастерство состояло в том, чтобы не испугать их — самых чутких и настороженных, — не дать сообразить, какому именно стаду грозит опасность. Но настороженность дозорных была не более чем обычная их готовность к бегству. Животные продолжали жевать траву, медленно передвигаясь по уютной равнине, где опасность грозила так редко, что ею можно было пренебречь. Зебры сдвинулись влево, буйволы вправо. Газели же, предпочтя дальше пастись в одиночестве, направились вперед, к оврагу. Охотники остановились. Перед ними были десятки животных, — животных, которые скоро ринутся прочь, ускользнут, как ускользает из рук вода, оставляя в ладони одну-единственную каплю. Охотники шли редкой цепью, шагах в десяти друг от друга, и знали, что газель, которая не решится спасаться в овраге, непременно попытается прорваться сквозь строй. Каждый крепко сжимал правой рукой копье, левой держась за ремень болы. В самый отчаянный миг газель будет слушать только свой страх. И тогда, вздумай она прорываться, зазвучат крики, визг, свист ремней, стук копий с закаленными в огне наконечниками, деревянными, но тяжелыми, будто камень; замелькают и завращаются по своим орбитам на концах ремешков камешки бол. Тогда можно потерять глаз или зуб. Можно сломать руку, ногу или даже свалиться с проломленным черепом. Но если не подведет сноровка или удача, то в траве забьется, взбрыкивая, газель, а вокруг сомкнётся светло-коричневый строй.
Животные побежали, и Леопарды в траве замерли, взяв оружие на изготовку. Газели бежали медленно, словно некое статистическое чутье подсказывало им, что гибель грозит не всем, а только кому-то одному. Охотники вновь двинулись вперед, и животные побежали быстрее, но не из страха, а из предосторожности. Охотники врезались в стадо, как корабль в дрейфующий лед, когда льдины расходятся и трещат и плывут себе прочь, подгоняемые водой, почти не касаясь бортов.
Леопарды ускорили шаг. Двигались только ноги, скрытые высокой травой, голова, руки, плечи почти не шевелились, будто тем самым люди хотели создать видимость неподвижности, обмануть наблюдавшие за ними глаза. Потом перешли на бег, направляясь к некой выбранной точке, где окажется одна газель, слишком испуганная, или слишком неосторожная, или же не угадавшая цели последнего броска. Стадо всколыхнулось, зафыркало, захрапело, хлынуло прочь, так что задрожала земля и пыль поднялась над сухой травой. Чем быстрее бежали охотники, тем быстрее неслось стадо, мощней топот, сильнее паника, громче крики:
— Олли-олли-олли-олли!
Рванулись прочь робкие, загнанные в ловушку газели, безобидные, бестолковые и беспомощные, у которых одна защита — крепкие ноги; боязливые и грациозные, понеслись, наталкиваясь друг на друга, взмывая в воздух выше людских голов. Почти все вырвались на простор равнины и летели стремглав, едва касаясь копытами земли. Болы раскачивались, копья наперевес. Последняя газель замешкалась и — пропала, последняя, отставшая и оставшаяся одна там, где впереди были вопли охотников, мельканье камней, а сзади бездна обрыва. Газель попятилась. Над головой просвистело копье и исчезло в овраге. Газель прянула на дыбы, и тотчас за первым копьем взвилось второе. Газель прыгнула в сторону, туда, где в цепи охотников в этот миг появился еще один, опоздавший и неуклюжий.
1 2 3 4 5 6