— Мы уссались над ними… — Молодые русские израильтяне шли компанией — три девочки и два мальчика, восьмиклассники.
— Парень… — спросил я одного из них. — Как пройти в Йуд Гимел?
— Пешком?!
Будто где-нибудь в Сумах я интересовался дорогой на Эрец Исраэл. Одна из девочек подскочила. Я думал, она спросит про время.
— У вас есть закурить?
— Не рано тебе?
—Я еще там курила…
Она мне кого-то напомнила. Округлая мордашка, серые большие глаза. Светлые волосы. В своей прошлой жизни эта маленькая школьница могла быть моей бабкой. Жаль, что, рождаясь заново, мы напрочь забываем о том, кем были прежде…
Я протянул сигареты.
—Это в том направлении… — Она показала рукой.
Ашдод был строго поделен на параллельные горизонтали и вертикали. С одной его стороны было море и развалины древнего города филистимлян. С другой — как бы конец света: песчаные горы со следами протекторов на склонах. Это были следы мотоциклов и тракторов, на них устраивали гонки по песчаным каньонам. Оттуда, как из духовки, тянуло жарким дыханием пустыни…
Районы Ашдода носили буквенные обозначения. Я прошел торговый пассаж, сплошь увешанный вывесками на русском. «Кондитерская „Аргентина“, „Колбасы“, „Ювелирный“…
Вокруг был русский Ашдод. В проносившейся на приличной скорости «хонде» врубили Владимира Высоцкого…
Я увидел еще забегаловку «Савой», «Арагви», рыбную лавку «Океан». Ряды были похожи на игрушечные декорации кукольного театра для «Трех поросят»…
От рядов я нашел дорогу довольно быстро.
Пустырь оказался песчаным, большим, приподнятым над окружающей местностью.
Со стороны моря его укрывал модерновый район-новостройка Йуд Алеф, с другой — уже застроенный Йуд Гимел. Дорога проходила только с одной стороны пустыря — вдоль строящегося делового района.
«Сити!..»
Здесь шло комплексное строительство. Вдаль убегали черные скелеты строящихся восьмиэтажных конструкций…
На пустыре не было никаких строений, только дикорастущий колючий кустарник…
Дорога была закрыта для движения. Внезапно я услышал шорох шин. Кортеж из трех машин, свернувший с проспекта, направлялся сюда. Я натянул на глаза шляпу, поправил солнечные очки. Стоял и смотрел. «Вольво», «мерседес»… Позади шел новенький «Джип-Чероки». Прохождение кортежа было удивительно знакомо. Не исключено, что это были люди, из-за которых я приехал в Израиль. Машины покатили в сторону моря. Снова нависла ватная тишина. Я осмотрел пустырь. Было ясно, что никакая «судзуки» здесь долго не простояла бы. Она была бы заметна со всех сторон. Кроме того, въехать сюда по песку было непросто.
Гальбермана я нашел в угловой восьмиэтажке, на самой верхотуре. Он еще с одним мужиком из России возились с опалубкой. Увидев меня, мой знакомый слегка стушевался. Я догадался об этом, заметив, как он неловко разогнулся. Мы отошли к боковине. Техникой безопасности тут никто не забивал себе голову. Малейшее неверное движение и… Внизу была та самая закрытая для проезда дорога. Я сказал не думая, просто угадав:
— Хочешь сто долларов? Пойдем. Покажешь, где она стояла. В Йуд Гимел? Или в Йуд Алеф? Только не гони черноту.
— В Йуд Алеф.
— Пошли…
—Йоси! — крикнул он напарнику. — Я сейчас.
По дороге мы больше не разговаривали. Обогнув пустырь, вошли в Йуд Алеф. Модерновый район тянулся к морю. Лучшие израильские зодчие приложили тут свои руки и головы. Город вообще отличался прекрасной архитектурой, радовал глаз.
—Вот тут она стояла…
Гальберман показал на заброшенный участок, примыкавший к домам. Место было выигрышным. Ни одно окно сюда не выходило. Сбоку виднелось старое бомбоубежище.
— Точно?
— Клянусь…
Я протянул ему банкнот в сто баксов.
— Как с женой? — Я не удержался.
— Сука она, вот что…
Я понял, что они сошлись, но алименты с него все равно дерут.
Он двинулся назад через пустырь. Я смотрел, как его худощавая фигура мелькает между кустарниками. Человек без корней… Такие могли расти на любой почве. После работы, поддав, строители, по-видимому, заходили в Йуд Алеф посмотреть, что плохо лежит. На свалках можно было кое-что найти.
Я потянул вниз замок на дверях бомбоубежища. Что-то подсказывало, что он тут только для вида. Слишком много работяг строящегося ашдодского Сити прошло мимо, чтобы не полюбопытствовать, что внутри. Замок действительно висел для отвода глаз. Вниз вел узкий ход.
Сделав первый шаг, я понял, что оказался у цели. Резкий гнилостный запах ударил в нос.
Недаром на Востоке покойников хоронят в первые часы после смерти. При температуре свыше тридцати, в постоянно открытой «духовке» со стороны пустыни, разложение органических соединений, в первую очередь белков микробов, шло особенно интенсивно.
Я нащупал ногой старую газету. Поднял. Щелкнул зажигалкой. Огонек осветил узкую лестницу.
Труп оставили внизу, у входа в убежище.
Еще не рассмотрев как следует убитого, я увидел свой желто-коричневый плед и сумку. Ее даже развернули, чтобы стали видны отметки, сделанные российской таможней. Задержав дыхание, я выдернул плед, бросил рядом с сумкой. Газета еще горела. Глотнув воздуха, я нагнулся над Холоминым. Тело распухло. Лицо казалось особенно раздутым, приобрело грязно-зеленый цвет с просвечивавшей сквозь кожу сетью загнивших кровеносных сосудов. Язык вывалился наружу…
Теряя дыхание, я рванул куртку в том месте, где находился карман. Она не поддалась. Мне пришлось расстегнуть «молнию». Есть!..
Я залез в карман.
Серебряная фигурка — персонаж китайского театра теней — странный образ из сновидений, босой, с острыми изломами локтей и колен…
Я спрятал фигурку. Обыскал труп. Бумаги, не разбирая, сунул в карман.
Плед, сумка…
Доллары брать не стал.
Недалеко от автобусной станции я посидел на камнях. Несколько большеголовых ящериц, похожих на тысячекратно уменьшенных древних ящеров, грелись на солнце.
Я рассмотрел свою добычу. Бумаги ничего интересного не содержали: квитанции на прокат машины, гостиничные счета, листок из блокнота с текстом на английском…
Потом я развел небольшой костерок из картонных коробок, во множестве валявшихся вокруг, одну за другой сжег каждую добытую улику. Плед, сумку…
Душный воздух пустыни не освежал. Ощущение исходящего от меня гнилостного запаха не оставляло меня ни на минуту и потом, когда я добирался до Иерусалима. Я ловил себя на том, что наблюдаю за пассажирами. Казалось, они принюхиваются, не понимая, откуда доносится зловонная смесь аммиака, сероводорода с метаном, образующаяся при гниении в толстом кишечнике трупа…
Сложенный вчетверо листок из блокнота Арлекино я не сжег. На нем знакомым почерком было выведено название популярной композиции:
«Ten Years After» 1967/Rock amp; Roll music to the World» 1972.
Венгер, по-видимому, уже звонил мне не раз, потому что его тревожный звонок раздался сразу, как только я вошел к себе.
—Надо поболтать…
«Что-то произошло…»
События следовали одно за другим. У компьютера лежало давешнее объявление:
«Генриха Штейна просит откликнуться его школьный друг…». Мне еще предстояло разыскать неведомого Генриха Штейна.
Арлёкино лежал ненайденный, незахороненный, неоплаканный. Равнодушие и апатия охватили меня.
Венгер встретил меня недалеко от своего дома.
Мимо, в сторону Гило, неслись машины.
—Как колени?
Он махнул рукой:
—Дело не в этом. — Венгер посмотрел на меня испытующе: — Сегодня приходили твои…
Я помолчал и спросил:
— Ты уверен? — До этого я ни словом не обмолвился о моих проблемах.
— Я пораскинул, думаю, что они интересовались тобой…
Ему постучали в дверь около полудня.
—Двое. Третий стоял в подъезде.
Сначала позвонили по телефону, бросили трубку. Потом явились. «Фонд социальной службы… Какие проблемы?..»
—Вопросы обычные: как давно в стране, сколько раз в месяц хожу в театр… Попросили назвать людей, с которыми поддерживаю отношения…
Я молчал.
—Один — высокий, худощавый. Со жвачкой. Второй — вроде цыгана…
Я узнал обоих. Это были каталы, которых я встретил как-то на Яффо.
—Высокий, с серым непроницаемым лицом, похожий на уголовника, бесстрастно жевал. Только раз он среагировал молниеносно, на миг прекратив жевать, когда какой-то парень резко выдвинулся вперед и прижал лежащую в середине карту. «Центровой!»
Смуглый с ленцой красавец, похожий на цыгана, изображал играющую публику.
—Третий — среднего роста в бело-желтой рубашке с широкими полосами…
Я уточнил:
— По горизонту. Не вертикальные.
— Точно.
На Яффо он стоял на атасе у края тротуара, внимательно вглядывался в глубь улицы. Бригада ничем не брезговала. Как правило, каталы заезжали сюда в качестве туристов через Кипр. На пароме. Посещение было практически безвизовым…
«Шарон тоже говорила о двоих с парома…»
— Меня они зачем-то сфотографировали…
— А ты?
— А что я? Я ведь вижу, с кем имею дело. Назвал собачников, кто бывает в аллее.
— А что они?
— Сказали, чтобы я не ломался, а то они сыграют в шахматы с моими сыновьями. «Русскую партию». Они все узнали про меня.
— Так…
— Не уходили, пока я не назвал тебя. Мне было самому интересно проверить. И сразу все стало на место. «Кто? Чем он занимается? Сколько времени в Израиле?»
«Установщики» из катал во многом уступали тем, с кем я работал в Москве.
—И все подробно…
Венгер мало что мог сказать. Он и сам почти ничего не знал обо мне.
—Пишет рецензии. В стране недавно… — Он взглянул на меня. — Ты не обижайся. Другого выхода не было. Как только они узнали, в каком доме ты живешь, сразу стали прощаться…
На всякий случай я удостоверился:
— Ты знаешь Влада? Киевского мэна. Он ходит с другом…
— Нет, это были не они.
Я поставил машину на служебную стоянку рядом с банком.
Дежурный секьюрити встретил меня в дверях. Мне показалось, он встревожен.
— У нас все в порядке?
Он помялся:
— В общем, да.
— Председатель на месте?
— Салахетдинов? У себя. Президент выехала, скоро будет.
— Мой зам?
— Поехал на прогревание. В свою поликлинику. Чекистскую…
Я все еще не мог избавиться от своего зама, которого почти не видел. Камал Салахетдинов и слышать не хотел о его замене. Бывший капитан-гэбэшник его вполне устраивал…
— Помощница интересовалась вами…
— Сейчас поднимусь.
От себя я позвонил кадровику. Салахетдинов в любой момент мог спросить о положении дел. Кадровика на месте не оказалось. Секретарь меня не обрадовала:
—Трое ваших людей подали заявления. Увольняются…
Она перечислила. Все трое были креатурами и личными друзьями моего зама.
—Давно подали заявления?
—Сегодня. Все трое…
Это была демонстрация.
По дороге я заглянул в курилку. Несколько сотрудниц, которых я там увидел, с любопытством уставились на меня. Обычно женщины не ходили курить всем кагалом. Перед моим появлением они о чем-то шептались. Потом также всем скопом потянулись к выходу. Я сделал пару быстрых затяжек. Смял сигарету.
«Что-то случилось…»
Я набрал телефон приемной. Тонкий голосок был притворно доброжелателен и предупредителен:
—Московский банк… Слушаю вас внимательно!
Я назвал себя.
—Вы можете сейчас подняться ко мне?
Помощницу и начальника кредитного управления я застал в приемной. Вид у них был аховый, тем не менее они о чем-то болтали на языке столичных бомжей:
—«Ты чё, лапуль?»
Спектакль «Все. Все. Все?» с Татьяной Васильевой и Валерием Гаркалиным, поставленный Валерием Ахадовым, имел продолжение. Реплика была оттуда. Вячеслав сразу мигнул мне, мы прошли к нему в кабинет.
—Хорошо, что вы приехали. Вы в курсе?
— Нет. Я уезжал…
— «Алькад» потребовал перевести пятьдесят миллионов долларов, ссылаясь на форс-мажорные обстоятельства…
Днем я выехал по делам в РУОП. Вернулся в банк после обеда.
— Президент на месте? — поинтересовался я у дежурного.
— Не приезжала.
— Хочешь сказать, с тех пор не вернулась? С утра, как выехала?
—Да.
—А что секьюрити?
Моей жесткой обязанностью было внимательно следить за тем, чтобы правила охраны первых лиц банка не нарушались. Это было заповедью и моих учителей — британских коллег.
— Секьюрити нет…
— Заместитель знает?
— Заместитель ваш предупредил по телефону. Звонил, что приболел… Не «заболел», а именно «приболел», не то чтобы очень, просто, так или иначе, предпочел побыть дома…
Время от времени этот молодой мужик спокойно брал больничный лист, как в свое время в родном Управлении охраны бывшего КГБ, а то просто сообщал, что не будет. Как сегодня.
— В машину Лукашовой звонили?
— Несколько раз… Никто не отвечает.
— Понятно.
Я снова поднялся к начальнику кредитного управления. Еще от дверей услышал, как он сказал кому-то:
—Я думал, она к тебе заедет…
Он разговаривал по телефону с кем-то из клиентов. Когда я подошел, Вячеслав уже прощался:
—Извини. Самого доброго. — Он кивнул мне. — Минутку…
Клавиш высветил очередной закодированный номер.
—Добрый день, дорогой… Как ты? Гербалайф пить не забываешь? Смотри, Пахомыч… — Со стороны могло показаться, что разговаривают нежнейшие друзья. — К тебе Екатерина Дмитриевна не заезжала? Нет?
Вячеслав не смог скрыть озабоченности в голосе и тут же был вынужден объяснить:
—Да нет, просто она тут срочно нужна…
Он положил трубку. Мы ничего не сказали друг другу. Вячеслав словно выпал из времени. Выглядел некрасивым, рыхлым. Одышливость и полнокровие любителя вкусно поесть и выпить теперь очень резко бросались в глаза.
—Катя не вернулась. И ни одного звонка.
Лукашова обычно не задерживалась, в противном случае сразу ставила своих в известность.
—Салахетдинов знает?
—Он в курсе. Что-то предпринимает по своим каналам…
Президент банка Лукашова так и не появилась. Я звонил бывшим коллегам, к которым еще недавно обращался по поводу разборки в ресторане с Женей Дашевским и Лобаном. Никто о судьбе Лукашовой ничего не знал.
Неопознанных трупов в Москве не было. В больницы с огнестрельными и другими тяжелыми ранениями никто в бессознательном состоянии не поступал.
Я не поехал домой. Все секьюрити были на местах. На всякий случай я держал наготове группу немедленного реагирования. Камал Салахетдинов спустился в дежурку:
—Южане увезли ее…
Он тоже не покидал банка.
— Они никогда бы не пошли на это, будь Женя Дашевский жив! Он держал руку у них на горле…
— У Окуня?!
— Кто он такой, Окунь! В камере ему место у параши. Под нарами. О'Брайен! Он приказывает!
Секьюрити навострили уши: глава совета директоров рядовых охранников разговорами не баловал!
— Такое отчудить с в о р а м и в з а к о н е ! А ведь рано или поздно в тюрьму все равно попадет! Спросится за Лобана, за Женю Дашевского…
— Но Лобан жив! Я звонил в Склифосовского…
—Он уже в другом месте!
Салахетдинов был осведомлен.
—Знаешь, какой вопрос самый важный? — спросил он.
Секьюрити придвинулись.
Князья уголовного мира любили казаться сложными, мудреными. Представить жульничество как систему взглядов, цельное, законченное мировоззрение.
Он помедлил:
—Люди никогда не знают, длинной или короткой будет их жизнь. Оттого они и не знают, как вести себя…
«Ну, у паханов-то жизнь очень длинной не бывает…»
Мы еще помолчали.
—Ты как-то сказал о возможной ментовской поддержке. — Салахетдинов пристально посмотрел на меня. — Думаешь, РУОП пойдет на это?
Я не был уверен.
Президента Лукашову контора определенно взяла бы под свою защиту.
Но к р и м и н а л ь н о г о а в т о р и т е т а !
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Они много раз ко мне обращались, когда Женя и Лобан были в силах… Но я для них всегда о т р и ц а л о в к а !
Он выглядел постаревшим. Жеваным. Никто не дал бы ему сейчас его сорока.
— Я попробую узнать.
— У самого начальника? Рембо с ним по к о р е ш а м. ..
— Хотя бы.
Вечер тянулся медленно. Телефоны казались выключенными. Я несколько раз даже поднимал трубку, чтобы проверить. Все было в порядке. Аппарат работал! Было уже поздно, когда телефон наконец зазвонил. Я схватил трубку. Это был председатель правления.
—Можешь зайти?
Камал Салахетдинов сидел за столом. Мы перебросились ничего не значащими репликами. Он сказал неожиданно:
— Они позвонили, чтобы мы приехали за ее «девяткой». Машина стоит на Спиридоновке… Как свернешь с Большой Никитской. С правой стороны. Распорядись.
— Я сам поеду. А что Катя?
—Ее будут держать… Если мы не дадим согласие на их требования, они ее изуродуют, как Бог черепаху… Потом примутся за других… — Он говорил даже как-то насмешливо. — Меня они пока не тронули. Знают: кроме Камала Салахетдинова, никто таких денег не организует…
«Девятку» Лукашовой я увидел сразу за поворотом на Спиридоновку, которую я по старой памяти величал улицей Алексея Толстого. За трехэтажным дореволюционной постройки домом с наличниками на окнах, с традиционным овальным проемом для въезда во двор, высилось кирпичное здание с лоджиями, сооружение последних лет застоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31