Часы в витрине означали, что через несколько минут он может войти в подъезд дома номер 32, подняться на второй этаж и позвонить в дверь, эмалированная табличка на которой информировала, что зубной врач Ян Сокольницкий принимает пациентов ежедневно с десяти до семнадцати часов.Если бы на витрине часовщика кроме часов с двумя маятниками был выставлен ещё и паяц с циферблатом на животе, Клос также сверил бы свою «Омегу», но прошёл бы мимо подъезда дома номер 32. Выставленный в витрине паяц, который для детей был развлечением, предупреждал бы разведчика о серьёзной опасности. Это означало бы, что или с Филиппом что-то случилось, или в опасности находится одна из линий связи, ведущей от Ганса Клоса, офицера абвера, к подпольной радиостанции.Филипп, получая от Клоса добытые им агентурные данные, по специальному каналу связи передавал их на радиостанцию, которая информировала Центр, приближая день победы над фашистской Германией.Около трех лет Станислав Мочульский, сотрудник советской разведки, активно действовал как офицер абвера обер-лейтенант Ганс Клос. Каждая неделя во вражеском окружении приносила ему новые испытания и давала бесценную информацию о планах и замыслах противника, требовала особой осторожности и хладнокровия, чтобы избежать подстерегающей на каждом шагу опасности. Он всегда помнил, что малейшая ошибка, допущенная им, неосторожно обронённое слово может означать провал, конец разведывательной работы в логове врага. Результаты этой работы на первый взгляд казались небольшими (не часто попадался инженер Мейер с новым танком!), но они помогали приблизить день победы.Филипп был способным сотрудником, его опыт подпольной работы помог Клосу создать глубоко законспирированную сеть в тылу противника, которую нелегко раскрыть и тем более уничтожить.Правда, нельзя было сбросить со счётов и обычную случайность. Клос уже давно работал в разведке и не мог позволить себе с пренебрежением относиться к случайностям, а потому старался предусмотреть и их.Отогнав недобрые мысли, он нажал на звонок под эмалированной табличкой дантиста. Кто-то из пациентов, сидевших в приёмной зубоврачебного кабинета, открыл ему дверь и сразу же отошёл, увидев немецкого офицера.– Спасибо, – произнёс Клос по-немецки и сел на свободный стул.Мужчина с перевязанной полотенцем щекой отодвинулся, хотя места и без того было достаточно. В приёмной находилось не более десяти пациентов.«Филипп, видимо, неплохой дантист. Где он научился этому ремеслу? – подумал Клос. – Ведь половину довоенной жизни он провёл в тюрьмах за коммунистическую деятельность».Люди, ожидавшие приёма врача, сидели молча. Присутствие офицера в немецком мундире сковывало их.«С каким удовольствием сбросил бы я этот ненавистный мундир! – подумал Клос. – Поговорил бы с этими людьми, послушал их забавные анекдоты о фюрере, узнал бы их мысли, услышал бы об успехах союзников на Восточном и Западном фронтах». И неважно, что эти сведения могли быть немного преувеличены и слишком оптимистичны. Главное не в точности этих сведений, а в том, что он, Клос, мог откровенно, не таясь, поговорить со своими соотечественниками, которые, как и он, ненавидели оккупантов. В их скрытых взглядах и в молчании Клос чувствовал невидимую стену между собой и этими людьми, измученными нелёгкой жизнью в оккупации. Он прекрасно понимал, что эта ненависть к немецким захватчикам останется до конца войны. А он ещё должен носить этот проклятый мундир, чувствовать себя в одиночестве, быть оторванным от родной среды, терпеть суровые взгляды соотечественников, которые видят в нём только офицера вражеской армии.– Кто следующий? – спросил мужчина в белом халате и тут только заметил немецкого офицера.– Пожалуйста, господин офицер, пожалуйста, – по-немецки сказал он, приглашая в кабинет обер-лейтенанта Клоса и беспомощно разводя при этом руками, как бы говоря ожидавшим пациентам: «Сами видите, иначе не могу».– С удовольствием бы пробуравил ему зубки без бормашины, – проговорил мужчина с перевязанной щекой, когда за офицером закрылась дверь. 4 Приглашение Бруннера на покер было только предлогом. После нескольких выпитых бутылок коньяка ни у одного из немецких офицеров, находившихся в салоне Ирмины Кобас, не возникло особого желания садиться за карты.Пани Кобас не скрывала, что выпитые бутылки – это только вступление к настоящему веселью, которое скоро начнётся.Она порхала среди молодых офицеров, лучезарно улыбаясь и кокетничая. Её вечернее платье было глубоко декольтировано, однако не так вызывающе, чтобы кто-то из офицеров мог подумать, что пани Ирмина перешла дозволенные границы приличия. «Я женщина несколько легкомысленная, но весьма порядочная», – как бы стремилась подчеркнуть она.Оберштурмбанфюрер Гейбель с минуту присматривался к Ирмине. В какой-то мере она интересовала его как женщина, но связывали их чисто меркантильные интересы. Правда, интересы не слишком легальные, однако не такие, чтобы могли скомпрометировать шефа местного отделения гестапо.Инструкция тайной политической полиции не запрещала офицерам поддерживать контакты с поляками, а иногда даже способствовала этому в целях оказания взаимных услуг… Боже сохрани! Гейбель был опытным офицером полиции и не позволил бы себя поймать на компрометирующих его связях. А если благодаря посредничеству пани Кобас кто-то и вырвался из сырых подвалов здания сельскохозяйственной школы, где вот уже около трех лет размещается местное отделение гестапо, то, вероятно, эти люди не были особо опасными противниками рейха.Гейбель усмехнулся, посмотрев на разрумянившуюся, разгорячённую от выпитого вина Ирмину Кобас, которая в это время включила музыку.Послышались звуки танго. С обвораживающей улыбкой Ирмина обращалась к молодых офицерам, сердито покрикивала на неуклюжую служанку, которая разносила дымящийся бигос [ Национальное польское кушанье из мелко рубленного мяса и тушёной капусты. – Прим. ред.
].Глядя на стены, обвешанные картинами, Гейбель удивился: в квартире этой обаятельной женщины настоящие произведения искусства висят рядом с мещанскими, невыразительными картинами. Тонкий профиль девушки в позолоченной раме – работа какого-то мастера девятнадцатого века (Гейбель так разомлел от выпитого коньяка, что не желал встать, чтобы прочитать имя художника), а рядом с этим шедевром – низкопробная картина: печальный гураль на фоне гор в Закопане или Кринице.– Пустые бокалы?! – воскликнула пани Кобас. – Сейчас, господа офицеры, мы наполним их! – Она направилась к буфету за бутылками, а Гейбель подумал, что Ирмина, хотя она своё тридцатилетие отметила задолго до войны, выглядит ещё по-девичьи молодо и очень… очень…– Не могли бы мы найти более укромное местечко? – обратился Гейбель к Ирмине, с пренебрежением посмотрев на молодых лейтенантов, которые начали петь какую-то заунывную песню, и поняв, что вскоре эти офицеры повалятся под стол, а те, что потрезвее, пойдут по улицам города в надежде встретить более интересное дамское общество.Пани Ирмина согласно улыбнулась. Гейбель встал, взял её под руку, и они вышли из салона.В небольшой комнате, где они сели на диван, стояли на комоде часы в стиле «рококо». Гейбель дёрнул за свисавший шнурок и с интересом прислушался к мелодичному бою часов.– Восхищаюсь вашим вкусом, пани Ирмина. Видимо, эти часики дорого вам обошлись?– Нет, это семейная реликвия, – ответила она.– В таком случае, у ваших родных был хороший вкус… Если бы вы, дорогая Ирмина, располагали ещё какой-нибудь подобной вещицей… – Проговорил он, уверенный, что Ирмина Кобас всё сделает для него.Дружба с шефом гестапо позволяла пани Кобас иметь значительно больше таких «семейных реликвий», чем могла вместить её пятикомнатная, по-мещански обставленная квартира.– Итак, – продолжил Гейбель, – вернёмся к нашим общим интересам…– Сколько? – спросила пани Ирмина, прищуривая глаз.– Я проверил. Это богатые люди.– Война разорила даже богатых… Так сколько же?– Вам, дорогая Ирмина, известна цена таких услуг, – сказал Гейбель. – Впрочем, общественное положение её мужа… Словом, так: десять тысяч злотых и двести долларов… Люблю круглые суммы.– Большинство мужей, а мужчин я хорошо знаю, – усмехнулась пани Кобас, – не дали бы за такую жену и ломаного гроша. А граф желает заплатить за неё, но у него нет такой большой суммы. Он просто разорится… Между тем вам, господин оберштурмбанфюрер, как и мне, хорошо известно, что жена его невиновна и для Германии не представляет никакой опасности.– Это не совсем так. Невиновных людей не задерживают на словацко-венгерской границе.– Она только хотела повидать своих интернированных родственников в Венгрии…– Вы же знаете, дорогая пани Ирмина, что любая услуга стоит денег, – сказал Гейбель со вздохом. Его забавлял этот торг.– Всё это так. Но я только посредник. Граф действительно не может заплатить такую большую сумму. Согласитесь хотя бы ради меня на восемь тысяч злотых и сто долларов. Поверьте, я сама никакой выгоды тут не буду иметь. Просто хочу помочь отчаявшемуся человеку, который так любит свою жену. Аристократия может вам пригодиться, она ещё не утратила своего влияния.– Хорошо, я не стану торговаться из-за злотых, – проговорил Гейбель, – пусть будет восемь тысяч и сто пятьдесят долларов.– Какой вы, господин оберштурмбанфюрер, неуступчивый, – сказала Ирмина. Она подошла к секретеру, открыла шкатулку, подала Гейбелю пакет с деньгами.– Считать не буду, я верю вам, пани Ирмина, – сказал гестаповец, принимая пакет из её рук. – Графиня будет освобождена из-под ареста на этой же неделе, но, поверьте, я делаю это только ради вас, дорогая Ирмина.– Постараюсь, господин оберштурмбанфюрер, раздобыть для вас каминные часы в стиле «рококо», – улыбнулась пани Кобас. – Теперь, как никогда, можно купить настоящее произведение искусства за меру картошки.– А я для вас, дорогая Ирмина, приготовлю флакончик парижских духов. – Гестаповец крепко пожал и поцеловал ей руку.В этот момент вошёл Бруннер.«Этот болван никогда не научиться приличным манерам, – подумал Гейбель. – Мог бы и постучать».– Где же ваш приятель Клос? – спросила пани Кобас без тени замешательства. – Вы обещали его пригласить на сегодняшний вечер!– Мне кажется, пани Ирмина, Бруннер хочет испортить нам вечер служебными делами, – проговорил Гейбель.Кобас поняла, что должна оставить их одних.– Что случилось? – ворчливо спросил Гейбель Бруннера, когда она вышла.– Я должен был снять дантиста.«Идиот или предатель?»– подумал Гейбель, глядя на Бруннера. Три часа назад было установлено наблюдение за домом номер 32 по улице Глувной. Один из лучших агентов Гейбеля под псевдонимом Вольф после трехмесячной слежки установил, что в городе под чужим именем проживает известный коммунистический деятель. Но вот, наконец, установлен его адрес и можно терпеливо ждать, когда в расставленную сеть попадут люди, связанные с большевистской агентурой, а этот Бруннер, не соизволив даже предупредить своего шефа, снимает дантиста!Не исключено, что дантист лично поддерживал связь с неуловимой радиостанцией, работа которой не давала Гейбелю спокойно спать.– Что значит «должен был»? – раздражённо спросил он Бруннера. – Или, может быть, вам Бруннер, надоела спокойная жизнь в этом городе? Соскучились по Восточному фронту? Кто вас научил, Бруннер, так бездарно работать? Снимать объект после трехчасового наблюдения – это про сто идиотизм!– Прошу вас, господин оберштурмбанфюрер, выслушать меня! Другого выхода не было. Мои люди засекли слепого музыканта, который нередко появлялся во дворе этого дома. Они наблюдали за ним из будки сторожа, который проболтался, что этот слепой музыкант приходит сюда два или три раза в день в сопровождении какого-то парнишки. Он играл на аккордеоне и что-то пел, из окон ему бросали завёрнутые в бумагу монеты. Чаще бросали из одного окна. Наши люди скрытно последовали за ним, чтобы выяснить, куда он пойдёт. Агент Руге справедливо предположил, что на листочках бумаги, в которые завёртывались монеты, могла быть зашифрована агентурная информация. Однако парень, сопровождавший слепого старика, заметил, что за ними следят. Тогда он вытащил из кармана старика какую-то бумажку и, делая вид, что прикуривает папиросу, поджёг её… Руге решил, что ждать больше нечего, и арестовал дантиста…– Если всё это происходило на улице, то зачем было трогать дантиста?– Видите ли, господин оберштурмбанфюрер, тот парень быстро исчез. Он убежал в соседний двор, а там был выход на соседнюю улицу. Его и след простыл. На том месте, где они стояли, мы подобрали полусгоревший клочок бумаги, тщательно осмотрели его. И что вы думаете?… Это действительно была агентурная информация, на которой сохранилось только несколько слов: «J-23» докладывает, что транспорт… танковой дивизии…» Теперь вы понимаете, оберштурмбанфюрер, что иного выхода у нас не было. Тот парень обязательно предупредил бы его. Не могли же мы ждать, пока дантист скроется!– А музыкант? Он-то, надеюсь, от вас не убежал? А может ваш агент Руге позволил скрыться и ему?– Когда начали стрелять по тому парню, старик что-то крикнул ему, когда же Руге подбежал, слепой был уже мёртв.– Пойдёмте, Бруннер, – сказал Гейбель. – Разберёмся до конца в том, что вы натворили…Ирмина Кобас не задерживала их. Она не стала напоминать Гейбелю о своей приятельнице графине, а Бруннеру – о его обещании пригласить к ней в дом симпатичного обер-лейтенанта Клоса.– Нечего сказать, Бруннер, – недовольно ворчал Гейбель, захлопывая дверцу «мерседеса», – отличились вы. Как вы могли позволить сбежать тому щенку и прикончить старика, который нам очень пригодился бы?!Бруннер молчал. Он хорошо знал своего шефа, возражать которому было бесполезно. Это могло ещё больше разозлить Гейбеля, и неизвестно, чем всё кончилось бы для Бруннера. 5 Клос не мог сосредоточиться. Он смотрел на шахматную доску, но, вместо того чтобы обдумать дальнейший ход игры с сидевшим напротив инженером Мейром, невольно старался подвести в памяти итоги прошедшего дня.Прежде всего, совещание у Гейбеля. Перспектива потерять несколько часов в душном, прокуренном кабинете шефа гестапо не слишком-то радовала его. Но это на первый взгляд обычное совещание оказалось весьма полезным – он узнал об опасности, которая нависла над радиостанцией подпольной организации.Из слов Гейбеля следовало, что СД удалось забросить его агента в группу обеспечения. Клос решил, что Филиппа он должен обязательно предупредить. Пусть даже ценой роспуска всей группы необходимо избавиться от гестаповского агента, который действует где-то вблизи от радиостанции. Только благодаря этой радиостанции опасная работа Клоса имела какой-то смысл.Добытые с трудом, а иногда и с риском для жизни разведывательные данные передавались в Центр, а там сопоставление их с информацией, поступившей из других источников, позволяло определить обстановку на том или ином участке фронта, наличие сил и намерения противника. Случалось иногда, что возникала необходимость срочно передать по радиостанции добытые сведения. Так было и теперь, когда Клосу удалось узнать точные сроки испытаний модели нового тяжёлого танка инженера Мейера.Необходимо было немедленно сообщить Филиппу о том, что эти мощные танки после испытания на полигоне демонтируют, не более суток они пробудут на заводских складах, а потом их отправляют вглубь Германии на доработку или в Рурский бассейн на военные заводы для серийного производства. И только массированный налёт советской авиации в указанное время может уничтожить все образцы этих танков вместе с документацией.Время для радиопередачи было установлено – полночь. Значит, командованию оставались ещё целые сутки для подготовки к нанесению массированного бомбового удара, даже если бы испытания новых танков закончились сегодня. Филипп должен был успеть передать все эти данные в Центр. При своевременной информации Центра год упорной работы целого коллектива научных сотрудников, инженеров, военных специалистов под руководством Мейера пойдёт насмарку. А может быть, под бомбёжкой погибнет и сам создатель этого бронированного чудовища, ведь заводская гостиница размещается поблизости от заводских корпусов.Клос ничего не имел простив Мейера. Этот сорокадвухлетний инженер, сгорбленный, как шестидесятилетний старец, не вызывал у Клоса антипатии, а, напротив, даже возбуждал сожаление. Его незаурядный талант был поставлен на службу войне, сумасбродным планам нацистов покорить весь мир. Мейер (могло случиться и так) был противником всего этого, но, создавая новое оружие, укреплял фашизм, даже если сам и не был фашистом…– Ваш ход, господин обер-лейтенант, – прервал мысли Клоса Мейер.
1 2 3 4 5 6 7
].Глядя на стены, обвешанные картинами, Гейбель удивился: в квартире этой обаятельной женщины настоящие произведения искусства висят рядом с мещанскими, невыразительными картинами. Тонкий профиль девушки в позолоченной раме – работа какого-то мастера девятнадцатого века (Гейбель так разомлел от выпитого коньяка, что не желал встать, чтобы прочитать имя художника), а рядом с этим шедевром – низкопробная картина: печальный гураль на фоне гор в Закопане или Кринице.– Пустые бокалы?! – воскликнула пани Кобас. – Сейчас, господа офицеры, мы наполним их! – Она направилась к буфету за бутылками, а Гейбель подумал, что Ирмина, хотя она своё тридцатилетие отметила задолго до войны, выглядит ещё по-девичьи молодо и очень… очень…– Не могли бы мы найти более укромное местечко? – обратился Гейбель к Ирмине, с пренебрежением посмотрев на молодых лейтенантов, которые начали петь какую-то заунывную песню, и поняв, что вскоре эти офицеры повалятся под стол, а те, что потрезвее, пойдут по улицам города в надежде встретить более интересное дамское общество.Пани Ирмина согласно улыбнулась. Гейбель встал, взял её под руку, и они вышли из салона.В небольшой комнате, где они сели на диван, стояли на комоде часы в стиле «рококо». Гейбель дёрнул за свисавший шнурок и с интересом прислушался к мелодичному бою часов.– Восхищаюсь вашим вкусом, пани Ирмина. Видимо, эти часики дорого вам обошлись?– Нет, это семейная реликвия, – ответила она.– В таком случае, у ваших родных был хороший вкус… Если бы вы, дорогая Ирмина, располагали ещё какой-нибудь подобной вещицей… – Проговорил он, уверенный, что Ирмина Кобас всё сделает для него.Дружба с шефом гестапо позволяла пани Кобас иметь значительно больше таких «семейных реликвий», чем могла вместить её пятикомнатная, по-мещански обставленная квартира.– Итак, – продолжил Гейбель, – вернёмся к нашим общим интересам…– Сколько? – спросила пани Ирмина, прищуривая глаз.– Я проверил. Это богатые люди.– Война разорила даже богатых… Так сколько же?– Вам, дорогая Ирмина, известна цена таких услуг, – сказал Гейбель. – Впрочем, общественное положение её мужа… Словом, так: десять тысяч злотых и двести долларов… Люблю круглые суммы.– Большинство мужей, а мужчин я хорошо знаю, – усмехнулась пани Кобас, – не дали бы за такую жену и ломаного гроша. А граф желает заплатить за неё, но у него нет такой большой суммы. Он просто разорится… Между тем вам, господин оберштурмбанфюрер, как и мне, хорошо известно, что жена его невиновна и для Германии не представляет никакой опасности.– Это не совсем так. Невиновных людей не задерживают на словацко-венгерской границе.– Она только хотела повидать своих интернированных родственников в Венгрии…– Вы же знаете, дорогая пани Ирмина, что любая услуга стоит денег, – сказал Гейбель со вздохом. Его забавлял этот торг.– Всё это так. Но я только посредник. Граф действительно не может заплатить такую большую сумму. Согласитесь хотя бы ради меня на восемь тысяч злотых и сто долларов. Поверьте, я сама никакой выгоды тут не буду иметь. Просто хочу помочь отчаявшемуся человеку, который так любит свою жену. Аристократия может вам пригодиться, она ещё не утратила своего влияния.– Хорошо, я не стану торговаться из-за злотых, – проговорил Гейбель, – пусть будет восемь тысяч и сто пятьдесят долларов.– Какой вы, господин оберштурмбанфюрер, неуступчивый, – сказала Ирмина. Она подошла к секретеру, открыла шкатулку, подала Гейбелю пакет с деньгами.– Считать не буду, я верю вам, пани Ирмина, – сказал гестаповец, принимая пакет из её рук. – Графиня будет освобождена из-под ареста на этой же неделе, но, поверьте, я делаю это только ради вас, дорогая Ирмина.– Постараюсь, господин оберштурмбанфюрер, раздобыть для вас каминные часы в стиле «рококо», – улыбнулась пани Кобас. – Теперь, как никогда, можно купить настоящее произведение искусства за меру картошки.– А я для вас, дорогая Ирмина, приготовлю флакончик парижских духов. – Гестаповец крепко пожал и поцеловал ей руку.В этот момент вошёл Бруннер.«Этот болван никогда не научиться приличным манерам, – подумал Гейбель. – Мог бы и постучать».– Где же ваш приятель Клос? – спросила пани Кобас без тени замешательства. – Вы обещали его пригласить на сегодняшний вечер!– Мне кажется, пани Ирмина, Бруннер хочет испортить нам вечер служебными делами, – проговорил Гейбель.Кобас поняла, что должна оставить их одних.– Что случилось? – ворчливо спросил Гейбель Бруннера, когда она вышла.– Я должен был снять дантиста.«Идиот или предатель?»– подумал Гейбель, глядя на Бруннера. Три часа назад было установлено наблюдение за домом номер 32 по улице Глувной. Один из лучших агентов Гейбеля под псевдонимом Вольф после трехмесячной слежки установил, что в городе под чужим именем проживает известный коммунистический деятель. Но вот, наконец, установлен его адрес и можно терпеливо ждать, когда в расставленную сеть попадут люди, связанные с большевистской агентурой, а этот Бруннер, не соизволив даже предупредить своего шефа, снимает дантиста!Не исключено, что дантист лично поддерживал связь с неуловимой радиостанцией, работа которой не давала Гейбелю спокойно спать.– Что значит «должен был»? – раздражённо спросил он Бруннера. – Или, может быть, вам Бруннер, надоела спокойная жизнь в этом городе? Соскучились по Восточному фронту? Кто вас научил, Бруннер, так бездарно работать? Снимать объект после трехчасового наблюдения – это про сто идиотизм!– Прошу вас, господин оберштурмбанфюрер, выслушать меня! Другого выхода не было. Мои люди засекли слепого музыканта, который нередко появлялся во дворе этого дома. Они наблюдали за ним из будки сторожа, который проболтался, что этот слепой музыкант приходит сюда два или три раза в день в сопровождении какого-то парнишки. Он играл на аккордеоне и что-то пел, из окон ему бросали завёрнутые в бумагу монеты. Чаще бросали из одного окна. Наши люди скрытно последовали за ним, чтобы выяснить, куда он пойдёт. Агент Руге справедливо предположил, что на листочках бумаги, в которые завёртывались монеты, могла быть зашифрована агентурная информация. Однако парень, сопровождавший слепого старика, заметил, что за ними следят. Тогда он вытащил из кармана старика какую-то бумажку и, делая вид, что прикуривает папиросу, поджёг её… Руге решил, что ждать больше нечего, и арестовал дантиста…– Если всё это происходило на улице, то зачем было трогать дантиста?– Видите ли, господин оберштурмбанфюрер, тот парень быстро исчез. Он убежал в соседний двор, а там был выход на соседнюю улицу. Его и след простыл. На том месте, где они стояли, мы подобрали полусгоревший клочок бумаги, тщательно осмотрели его. И что вы думаете?… Это действительно была агентурная информация, на которой сохранилось только несколько слов: «J-23» докладывает, что транспорт… танковой дивизии…» Теперь вы понимаете, оберштурмбанфюрер, что иного выхода у нас не было. Тот парень обязательно предупредил бы его. Не могли же мы ждать, пока дантист скроется!– А музыкант? Он-то, надеюсь, от вас не убежал? А может ваш агент Руге позволил скрыться и ему?– Когда начали стрелять по тому парню, старик что-то крикнул ему, когда же Руге подбежал, слепой был уже мёртв.– Пойдёмте, Бруннер, – сказал Гейбель. – Разберёмся до конца в том, что вы натворили…Ирмина Кобас не задерживала их. Она не стала напоминать Гейбелю о своей приятельнице графине, а Бруннеру – о его обещании пригласить к ней в дом симпатичного обер-лейтенанта Клоса.– Нечего сказать, Бруннер, – недовольно ворчал Гейбель, захлопывая дверцу «мерседеса», – отличились вы. Как вы могли позволить сбежать тому щенку и прикончить старика, который нам очень пригодился бы?!Бруннер молчал. Он хорошо знал своего шефа, возражать которому было бесполезно. Это могло ещё больше разозлить Гейбеля, и неизвестно, чем всё кончилось бы для Бруннера. 5 Клос не мог сосредоточиться. Он смотрел на шахматную доску, но, вместо того чтобы обдумать дальнейший ход игры с сидевшим напротив инженером Мейром, невольно старался подвести в памяти итоги прошедшего дня.Прежде всего, совещание у Гейбеля. Перспектива потерять несколько часов в душном, прокуренном кабинете шефа гестапо не слишком-то радовала его. Но это на первый взгляд обычное совещание оказалось весьма полезным – он узнал об опасности, которая нависла над радиостанцией подпольной организации.Из слов Гейбеля следовало, что СД удалось забросить его агента в группу обеспечения. Клос решил, что Филиппа он должен обязательно предупредить. Пусть даже ценой роспуска всей группы необходимо избавиться от гестаповского агента, который действует где-то вблизи от радиостанции. Только благодаря этой радиостанции опасная работа Клоса имела какой-то смысл.Добытые с трудом, а иногда и с риском для жизни разведывательные данные передавались в Центр, а там сопоставление их с информацией, поступившей из других источников, позволяло определить обстановку на том или ином участке фронта, наличие сил и намерения противника. Случалось иногда, что возникала необходимость срочно передать по радиостанции добытые сведения. Так было и теперь, когда Клосу удалось узнать точные сроки испытаний модели нового тяжёлого танка инженера Мейера.Необходимо было немедленно сообщить Филиппу о том, что эти мощные танки после испытания на полигоне демонтируют, не более суток они пробудут на заводских складах, а потом их отправляют вглубь Германии на доработку или в Рурский бассейн на военные заводы для серийного производства. И только массированный налёт советской авиации в указанное время может уничтожить все образцы этих танков вместе с документацией.Время для радиопередачи было установлено – полночь. Значит, командованию оставались ещё целые сутки для подготовки к нанесению массированного бомбового удара, даже если бы испытания новых танков закончились сегодня. Филипп должен был успеть передать все эти данные в Центр. При своевременной информации Центра год упорной работы целого коллектива научных сотрудников, инженеров, военных специалистов под руководством Мейера пойдёт насмарку. А может быть, под бомбёжкой погибнет и сам создатель этого бронированного чудовища, ведь заводская гостиница размещается поблизости от заводских корпусов.Клос ничего не имел простив Мейера. Этот сорокадвухлетний инженер, сгорбленный, как шестидесятилетний старец, не вызывал у Клоса антипатии, а, напротив, даже возбуждал сожаление. Его незаурядный талант был поставлен на службу войне, сумасбродным планам нацистов покорить весь мир. Мейер (могло случиться и так) был противником всего этого, но, создавая новое оружие, укреплял фашизм, даже если сам и не был фашистом…– Ваш ход, господин обер-лейтенант, – прервал мысли Клоса Мейер.
1 2 3 4 5 6 7