Ему пришла в голову мысль: а когда же он сам начнет воспитывать нового Мастера? Он изучил искусство Синанджу для того, чтобы служить своей стране, но оказалось, что знание Синанджу накладывает на него обязательство воспитать ученика. Средство стало целью.
Римо прочитал еще раз, что написал Чиун, затем быстро начертил знак, представляющий собой сочетание бычьих рогов и бычьего же помета. В Америке это сочетание служило просторечным обозначением вранья.
Чиун прочитал написанное своим учеником и медленно кивнул.
— Теперь, когда ты объяснил, что значит благодарность белого человека, не подтвердишь ли ты то, что слышал на крыше?
— Он имел в виду совсем не то, что сказал.
— А! Ты настолько продвинулся в своем знании Синанджу, что научился читать чужие мысли. Тогда скажи мне, о чем думаю я.
— Ты не хочешь признаться сам себе, что обучил белого.
— Если ты действительно так считаешь, тогда напиши это! — В голосе Чиуна звучал полярный холод. — Давай! Пиши! Мастер должен писать правду.
— О’кей, — кивнул Римо. — Я напишу, что работаю на некую организацию и что ты — мой учитель. Я напишу, что я много чему научился и стал не таким, каким был прежде, но все же я белый. Белый человек овладел искусством Синанджу и стал частью Синанджу. Вот что я собираюсь написать.
Чиун стоял и ждал, не говоря ни слова. Но когда Римо поднес перо к пергаменту, он быстро свернул свиток.
— История Синанджу слишком важна, чтобы дозволить подобный бред. Без истории человек — ничто. Самое плохое заключается не в том, что когда вы, белые, поработили черных, вы заставили их работать на себя. Не в том, что вы их убивали. Не в том, что отнимали у них жизнь — это во все времена делали и другие. Самое бесстыдное из того, что вы натворили, — это то, что вы отняли у них историю.
— Я рад, что ты признал, что я белый, — заметил Римо.
— У тебя от белых только недостатки. Ты не можешь быть свободен от их недостатков, потому что живешь рядом с ними.
— Меня нашли в центре Ньюарка, где меня бросила мать, специально прилетевшая из Синанджу. И я был довольно беленьким — ты же знаешь, сирот регистрируют.
— Можешь верить во что хочешь. Я знаю правду, — стоял на своем Чиун.
— Папочка, что плохого в том, что ты признаешь, что передал искусство Синанджу белому? Ты взял мясоеда, курильщика, пьяницу, дерущегося на кулаках белого человека и смог обучить его принципам Синанджу. Разве это не возвышает тебя самого?
— Я думал об этом, — сказал Чиун.
— И что?
— И я отринул эту мысль. В течение многих столетий и даже тысячелетий никто, кроме выходцев из Синанджу, не мог овладеть мудростью Синанджу. Это общепринято. И вот появляешься ты. Что это означает для нашей истории? Если даже общепринятая истина оказывается ложью, тогда где предел лжи?
— Папочка, — сказал Римо. — Я отказался от большинства своих привычек, чтобы последовать путем Синанджу. Честно говоря, не так уж много было от чего отказываться. Я не был женат. У меня была довольно гнусная работа — я был легавым. Не было постоянной подружки. Не было настоящих друзей, как я понимаю. Я любил свою страну и люблю ее до сих пор. Но я нашел нечто, что являет собой абсолютную истину. Это — Синанджу. И я готов отдать свою жизнь за это. И до сих пор мне удавалось жизнь сохранить.
— Ты слишком эмоционален, — заметил Чиун и отвернулся. Римо понял, что это оттого, что Чиун не хотел, чтобы Римо видел, насколько он тронут.
Телефон прозвонил три раза и замолчал. Потом позвонил один раз. Потом позвонил два раза и опять замолчал, Начальство придумало для Римо новое задание.
Римо снял трубку. Он снова чувствовал себя хорошо. Ему нужна была его страна — страна, которой он мог служить, как служил ей, когда пошел добровольцем в морскую пехоту на следующий день после окончания средней школы. Что же касается Синанджу, было странно ощущать себя частью великого Дома ассасинов, прославившегося на Востоке еще в те времена, когда Рим был грязной деревушкой на берегах никому не ведомой этрусской реки. С одной стороны, Римо понятия не имел, кто его отец и мать. С другой — он мог проследить свою родословную дальше в глубь веков, чем мусульмане.
И все это он отдал своей стране, и со всем этим он подошел к телефону и набрал код ответа. В свое время наверху ему сказали, что это просто: если два звонка — набираешь четверку. Если четыре — восьмерку.
— А как быть, — спросил он тогда, — если звонков будет девять?
— Значит, звонили не мы, — ответил Харолд В. Смит, единственный, кроме президента США, американец, которому было известно о существовании Римо, единственный руководитель организации, которую в трудные для страны времена называли последним заслоном на пути катастрофы, а в последнее время, во времена кризисов, именуют “нашей последней надеждой”.
Римо набрал нужный код. Затем еще раз.
Сохранение тайны было превыше всего, потому что организация сама была вне закона, а посему кодовый сигнал должен был ввести в действие шифровальное устройство, исключающее прослушивание. Римо не знал, как работает эта система, но никто не понял бы разговора, даже если бы подключился к параллельному аппарату.
Римо соединился с оператором в Небраске, заверившим, что телефонная компания будет рада оказать ему всяческую помощь. Затем ему сообщили, сколько он сможет сэкономить, обратившись к другой общенациональной телефонной компании, а затем оператор в Майами спросил его, какую компанию он предпочитает.
— Не знаю, — признался Римо. — А как вы?
— Мы не имеем права давать такую информацию, — сказал оператор. — Может быть, вы хотите переговорить с моим начальником?
— Вы не знаете, на кого работаете?
— Хотите поговорить с моим начальником?
— Вы хотите сказать, что не знаете, на кого работаете?
— Это похоже на счет за телефон, сэр. Там целых четырнадцать страниц с подробными объяснениями, кто и за что мне платит деньги, и ни слова не понятно.
Тут раздался гудок, и разговор Римо с оператором прервал резкий и кислый, как лимон, голос. Он принадлежал Харолду В. Смиту, главе организации.
— Прошу прощения, Римо, но мы больше не в состоянии кодировать наши разговоры так, чтобы гарантировать отсутствие помех.
— Вы хотите сказать, что я ничего не перепутал, набирая номер?
— Нет. С тех пор, как компания АТ&Т развалилась, все пошло прахом. Когда-то это была величайшая система телефонной связи. Нам завидовал весь мир. К сожалению, у суда на это есть иное мнение. Впрочем, я предпочитаю законность и порядок в стране идеально работающим телефонам. Если есть выбор, конечно.
— Я и не знал о крахе компании.
— Вы разве не читаете газет?
— Больше нет, Смитти.
— А что же вы делаете? Хороший вопрос.
— Я много дышу, — ответил Римо.
— А, — произнес Смит. — Думаю, это что-то должно означать. Как бы то ни было, у нас возникли серьезные проблемы со свидетелем по делу о рэкете. Похоже, до него кто-то добрался. Мы хотим, чтобы вы заставили его дать правдивые показания. Этот свидетель один может раскрыть всю систему подпольных синдикатов к западу от Скалистых гор. Вы готовы взяться за это дело? Как вы себя чувствуете?
— Я не в самой лучшей своей форме, но этого более чем достаточно для того, чтобы выполнить задание.
Чиун, поняв, что Римо разговаривает с Харолдом В. Смитом, человеком, обеспечивающим бесперебойное поступление золота в Синанджу как вознаграждение за услуги, оказываемые Чиуном и Римо, заметил по-корейски:
— Не подобает так говорить. Если император считает, что ты служишь ему, не взирая на свои раны, то пусть так оно и будет. Пусть он считает, что ты готов отдать каждый вздох своей жизни ради его славы. В том случае, разумеется, если вознаграждение прибывает вовремя.
Римо уже больше не пытался объяснить Чиуну, что Смит никакой не император. Он уже слишком много раз объяснял ему, что их организация служит демократии, а та в свою очередь, решает, кому быть императором, путем всеобщего голосования, а не путем убийства, военной операции или случайностей рождения. Чиун считал, что это не только достойно всяческого отвращения, но что в людских делах такое просто невозможно, и что Римо дурак, раз верит в это, как и в прочие западные сказки, например, про Санта-Клауса или про то, что Бог решает, кому править. Как гласит старинная пословица Дома Синанджу: “Божественное право царя отшлифовано рукой ассасина”.
И эта пословица служила хорошей рекламой для услуг, предоставляемых Домом Синанджу — будь то в Древнем Китае или при дворе Карла Великого.
— Чиун там? — поинтересовался Смит. — Передайте ему наши наилучшие пожелания и скажите, что вознаграждение прибыло вовремя.
— Он знает об этом, Смитти.
— Откуда? Я сам узнал об этом только сегодня утром.
— Я не знаю, откуда. Однажды с доставкой возникла проблема, и все накопленное за долгие годы богатство Синанджу оказалось под угрозой, и с тех пор он лично следит за счетами.
— Он нам больше не доверяет?
— Вроде того, — отозвался Римо.
Как объяснить это Смиту? Чиун не доверял никому за пределами Синанджу, да и внутри этих пределов не находил никого, к кому бы мог испытать подобное чувство. Он доверял Римо, потому что он знал Римо. И уж конечно, он не собирался доверять клиенту.
— У нас судебный процесс в Калифорнии, — сообщил Смит.
Больше почти ничего и не надо было сообщать — только имя и конкретное место.
Римо проделывал это много раз. Обеспечивал правдивые показания свидетелей. Это была одна из тех целей, ради которых и создавалась КЮРЕ, организация, возглавляемая Смитом. Общая задача была — обеспечить для страны возможность жить, соблюдая конституцию, и при этом выжить. А это означало, что суды должны работать. Но такое количество свидетелей меняли свои показания потому, что бывали подкуплены или напуганы, что во многих штатах телега правосудия ползла вперед со страшным скрипом. И это была одна из целей, про которую Римо мог сказать, что она отчасти выполнена. Другая главная цель создания КЮРЕ заключалась в том, чтобы уберечь мир от полного крушения, и в этом деле, как Римо был твердо уверен, КЮРЕ явно проигрывала сражение.
— Ты еще не готов, — сказал Чиун.
— Для тебя — нет. Для того, что мне предстоит сделать, — да.
— Первый шаг в вечность — это неправильное дыхание.
— У меня достаточно мастерства.
— Достаточно мастерства? Достаточно мастерства? — возмутился Чиун. — Достаточно мастерства для того, чтобы ударить кого-нибудь по башке кирпичом. Достаточно мастерства для того, чтобы выстрелить из пистолета. Ты — Синанджу, а не... а не какой-то там гангстер в униформе.
— И все-таки я белый, папочка.
— Судя по твоим словам — да.
— Разве не ты сам говорил, что императоры неспособны отличить совершенство от утиного помета? Что все, что им надо — это насадить очередную голову на кол на стене дворца?
— Да, но для нас это небезразлично. Нам небезразлично то, что мы есть. И кроме того, в этой стране никто не насаживает головы на кол. Это страна сумасшедших. Правители тут стыдятся своих ассасинов.
— Верно, папочка. Мы — секретная организация.
— Вот видишь. Ты стыдишься того, что ты делаешь. И это вина сумасшедшего Смита. В любой цивилизованной стране он бы воспользовался моей помощью для того, чтобы открыто провозгласить себя императором. Он бы вывесил головы своих врагов на стене дворца, чтобы всем показать свою силу. Но нет — мы должны таиться, как преступники.
— Верно, папочка. Таиться, — мило улыбнулся Римо.
— Только червяку нравится жить под камнем, — продолжал Чиун.
— У меня нет времени с тобой спорить, папочка. Мне пора.
— Куда? Зачем? Убрать соперника, претендующего на трон и тем самым вписать новую страницу в славную историю Синанджу? Как мне отразить в моем труде все те глупости, которые ты совершаешь? Написать, что ты доставляешь посылки? Или что ты наблюдаешь за работой механизмов, как раб, прикованный к колодезному вороту? Какое новое оскорбление для искусства Синанджу нас ждет?
— Я должен обеспечить правдивые показания свидетеля.
Чиун свернул свой свиток и завинтил крышку чернильницы.
— Вы все сумасшедшие. Все. Если императору Смиту нужно, чтобы судья принял то или иное решение, почему он просто не купит судью, как это делается во всех цивилизованных странах?
Римо уже упаковал все, что ему было нужно в дорогу. Все — то есть пачку наличных денег, которые он сунул себе в карман.
— Именно против этого мы и боремся, — заметил он.
— Почему? — не понял Чиун.
— Все дело в конституции, папочка, и у меня сейчас нет времени все это объяснять.
Чиун пожал плечами и спрятал свои длинные тонкие пальцы под кимоно. Он никогда не сможет объяснить это в истории Синанджу. Вот перед вами клочок бумаги, и он свят для Смита и для Римо. Сам факт существования того, что они называют своей организацией, нарушает то, что написано на этом клочке бумаги, и все же организация была создана для того, чтобы этот клочок бумаги охранять. А следовательно, все должны хранить тайну о том, что они делают. От белых много чего можно ожидать, но это совсем непонятно. Римо утверждает, что у Смита нет планов стать императором или, как они здесь говорят, президентом. Но если у него нет таких планов, то каковы его истинные планы? Уж во всяком случае — не защита священного клочка бумаги. Ведь она даже не украшена никакими драгоценностями. Он видел ее однажды — она была в стеклянном ящике.
— Это она? — спросил тогда Чиун, разглядывая простой кусок старого пергамента.
— Это она, папочка, — подтвердил Римо с гордостью.
— За нее погибло много людей.
— А кто их всех убил?
— Тоже очень многие. В основном — люди, желающие уничтожить Америку.
— Ты хочешь казать, что если этот клочок бумаги сгорит, то Америка перестанет существовать? Значит, это магия. Магический клочок бумаги, который хранит Америку.
— Да. В некотором роде. В определенном смысле, да, — ответил Римо.
Чиун помнил, какой счастливый вид был у Римо, когда он произносил эти слова. В самом деле счастливый. И он не лгал. Римо никогда не лгал. Пугающая характеристика для человека — вроде как неспособность мигать, но тем не менее эта черта была присуща Римо.
И стоял тогда Чиун перед стеклянным ящиком в доме, построенном белыми, и слушал, как Римо со счастливым видом рассказывает ему сказку о клочке бумаги и утверждает, что написанные на нем слова управляют Америкой.
Но нигде в бумаге не было никаких упоминаний ни о королях, ни об императорах. Нигде. Все, о чем говорилось в бумаге, касалось того, что правители не имеют права делать по отношению к своим подданным. Римо прочитал примерно с полстраницы о правах граждан, и Чиун извинился и попросил его прервать чтение. Если бы Римо сказал еще хоть полслова в том же духе, Чиуна бы вырвало.
И на служение всему этому вздору и было теперь направлено грозное могущество Синанджу. Именно такие мысли пришли в голову Чиуну, глядевшему вослед счастливому и довольному Римо, покидающему квартиру.
Глава третья
Дженнаро Друмола по прозвищу Барабан весил четыреста тридцать фунтов. Когда он смеялся, живот его оставался неподвижен, а стены комнаты тряслись.
Не так уж сладко жилось ему в маленьком деревянном домике. Но так распорядился генеральный прокурор США, желавший, чтобы Друмола жил именно там, подальше от центра Лос-Анджелеса или какого-либо другого города. Прокурор хотел сделать так, чтобы никто из друзей Друмолы до него, Друмолы, не добрался. Вокруг, по всему лесу, были расставлены посты из лучших сотрудников военного ведомства. Под землей была установлена цепь электронных датчиков, которые должны были сработать, если кто-то проникнет сквозь людской заслон. А над всем этим постоянно кружил патрульный самолет. Своими показаниями Дженнаро Друмола один мог подорвать всю систему транспортировки наркотиков в Калифорнии.
Барабан был более чем готов оказать правительству эту услугу. У него было стойкое отвращение к газовым камерам, а правительство сообщило, что он может жить, пусть даже и в тюрьме, если он поможет правительству в процессе над теми людьми, на которых он когда-то работал.
— Вы хотите сказать, я должен нарушить свой обет молчания? — спросил Барабан.
— Господин Друмола, у нас есть железобетонные доказательства того, что вы прикончили трех человек за деньги. Вы когда-нибудь видели человека, сидящего в газовой камере? Знаете, что это за смерть?
— А вы, знаете, какой смертью умирают люди, дающие показания против мафии?
— Мы поместим вас в лагере, находящемся под охраной армии. Над лагерем будут курсировать самолеты. Ваши друзья не достанут вас там, куда мы вас поместим.
— А кормить меня будут хорошо?
— Как короля, господин Друмола. Вот какой вам предстоит сделать выбор: умереть от удушья в газовой камере или питаться по-королевски.
— Вы ставите вопрос так, что мне легко принять решение, — заметил Барабан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30