А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Смерть всем, кто так думает! — выкрикнул один генерал.
— Я всегда склоняюсь перед волей своего народа, произнес Генералиссимус Корасон.
Он прикинул на глаз радиус колебаний пьяного посланца Умибии. Глаза всех присутствующих были устремлены на Корасона, и он это знал. Диктатор начал осторожно крутить ручку синего циферблата, который он поставил на аппарат только прошлым вечером. Ведь узнай члены правительства, какое это нехитрое дело — наведи оружие на жертву и нажми кнопку, — и у кого-нибудь мог появиться соблазн отделаться таким образом от самого Генералиссимуса и стать новым лидером. Корасон знал, что власть удерживается самыми примитивными средствами. Страх и корысть — вот что делает приближенных преданными слугами. Они должны бояться правителя и иметь возможность обогащаться. Добейся этого — и ты получишь стабильное и лояльное правительство. Упусти одно из двух — и ты будешь иметь кучу неприятностей.
— Одна целая и семь десятых! — громко произнес Корасон и немного повернул ручку.
Он заметил, что два министра и один генерал пошевелили губами, повторяя цифру про себя. Но бояться надо тех, кто запоминает и при этом не шевелит губами.
— Три седьмых, — произнес Корасон, трижды коснулся выключателя, а затем облизал большой палец и приложил его к верху ящика.
— Моя слюна. Моя мощь. О могущественная машина, наисильнейший в этом государстве соединяет свою мощь с твоей! Зажгись и покажи свою силу. И мою силу. Самого могущественного человека в мире.
Он быстро покрутил ручки всех циферблатов и незаметно среди всего этого мельтешения нажал нужную кнопку.
Аппарат заурчал и заработал.
Раздался громкий треск, и холодное зеленоватое сияние окутало делегата из Умибии. Но делегат нисколько не пострадал и только глупо улыбался.
Корасон в панике снова с силой нажал кнопку. Вновь раздался треск, умибийский делегат снова оказался в луче света, но, покачнувшись, продолжал с улыбкой двигаться к Корасону. Ему непременно хотелось поцеловать своего брата по борьбе. Ему вообще хотелось расцеловать весь мир.
Но, к сожалению, черная вязкая жижа на обочине главного шоссе острова Бакья не имела губ и потому не могла целоваться. Бутылка рома шлепнулась в пыль, увлажнив ее, — этот мокрый кружок мало чем отличался от другого рядом — того, чем стал делегат из Умибии. Даже пуговиц не осталось.
Генералы зааплодировали. Им вторили министры. Все приветствовали Корасона, выражая свои верноподданнические чувства. Но Генералиссимус был встревожен. Машина не сразу справилась со своей задачей. Генералам и министрам это было неизвестно, но сам-то Корасон об этом знал.
Министр сельского хозяйства, позаимствовав у одного из генералов стек, поковырял им в лужице и наконец на что-то наткнулся. Он подцепил предмет, извлек из жижи, облил водой из поданной солдатом кружки и тогда всем стало видно, что это часы марки Сейко. Министр протянул часы Генералиссимусу.
— Нет, — отказался Корасон. — Они твои. Я люблю свой народ. Мы должны делиться. В этом — социализм. Новый социализм. — И, указав на ворота тюрьмы, приказал: — Открыть!
Министр обороны широко распахнул большие тюремные ворота, и трое мужчин шагнули на свободу.
— По своей личной милости и безграничной власти отпускаю всех троих на свободу в честь Конференции стран Третьего мира по природным ресурсам, или как она там называлась. Освобождаю вас в соответствии с данными нам неограниченными правами.
— А вот этот — шпион, — прошептал министр обороны, указывая на мужчину в синем блейзере, белых брюках и соломенной шляпе. — Английский шпион.
— Но я уже освободил его. Почему мне не сказали раньше? Теперь надо найти другой повод его повесить.
— Это мало что изменит. Страна кишит шпионами. Их не меньше сотни со всего мира и даже из других мест.
— Мне это известно, — сердито проговорил Корасон.
Он не мог иначе ответить: на Бакье человек, признавшийся в том, что он чего-то не знает, признавался в своей слабости, а это — конец.
— Вам известно, что они стреляют друг в друга по всей Сьюдад Нативидадо? Нашей столице?
— Знаю, — важно признал Корасон.
— А то, что наша армия, господин президент, с трудом поддерживает порядок на улицах? Все страны прислали сюда своих лучших тайных агентов и наемных убийц, все хотят заполучить наше драгоценное оружие, — сказал министр обороны, указывая на черный ящик с циферблатами. — Отель «Астарз» забит ими. Они рвутся к нашему оружию.
— Кого здесь больше всех?
— Русских.
— Тогда следует обвинить ЦРУ в том, что они вмешиваются в наши внутренние дела.
— Но у американцев здесь только один агент, да и тот без оружия. Американцы боятся собственного народа. Слабаки.
— Устроим суд, — сказал, широко улыбаясь, Корасон. — Лучший на островах Карибского моря. Будет присутствовать сотня заседателей и пять судей. Когда придет время, они поднимутся и запоют: «Виновен, виновен, виновен». И мы вздернем африканского шпиона.
— А мне можно будет взять его часы? — спросил новый министр юстиции. — Министр сельского хозяйства себе уже взял.
Корасон ненадолго задумался. Если американский шпион — тот седовласый джентльмен средних лет, что называет себя геологом, то у него должен быть золотой «ролекс». Очень хорошие часы.
— Нельзя, — ответил он. — Его часы — собственность государства.
Суд состоялся в тот самый день, когда американца впервые пригласили во дворец президента. Сочли, что сто присяжных — слишком много, они будут только мешать друг другу, и сошлись на пяти. Корасон слышал, что в Америке любят приглашать присяжных разных рас, и поэтому среди них было трое русских. Как он заявил перед телевизионной камерой, «белый он и есть белый».
Приговор не принес никаких неожиданностей и был единодушен: виновен. В тот же день американца повесили. Каждому члену суда присяжных Корасон вручил браслет из морских ракушек, купленный в магазине сувениров на первом этаже отеля «Астарз». Двое присяжных, оба русские, пожелали увидеть, как действует знаменитый аппарат президента. Они столько о нем слышали и ужасно хотели бы на него взглянуть, пока его не похитили подлые американские агенты капитализма и империализма из ЦРУ.
Корасон рассмеялся и неожиданно согласился — обещал, что покажет. Он отправил их на дальний берег острова и ждал, когда его люди вернутся с сообщением, что с русскими покончено. Но его люди не вернулись. О, тут требуется осторожность!
Корасон пригласил к себе русского посла и предложил заключить своеобразный мирный договор: каждый, кто сумеет выжить на острове в единоборстве с солдатами Корасона, будет окружен почетом и уважением. Так он понимал договор о дружбе и сотрудничестве.
Новость о заключенном Бакьей и Россией мирном договоре достигла Вашингтона одновременно с сообщением о казни «американского шпиона».
Комментатор крупнейшей телевизионной станции с легким виргинским акцентом и лицом праведника, которое слегка портила тяжеловатая челюсть, задал в эфир вопрос: «Когда наконец Америка перестанет терпеть поражение за поражением, засылая повсюду негодных агентов, и станет нравственным лидером мира, на что погрязшая в грехах Россия не может и надеяться?»
Приблизительно в то же время, когда комментатор, который очень любил навешивать ярлыки, но не умел различать, что хорошо, а что плохо, закончил передачу, на липкий от жары асфальт аэропорта Бакьи небрежно швырнули лакированный сундук — событие, благодаря которому престиж Америки получил шанс снова взлететь высоко.
Сундук был один из уже упоминавшихся четырнадцати; они были тщательно окрашены в разные цвета и их отполированные деревянные стенки горели на солнце. Тот, с которым обошлись так небрежно, покрывал зеленый лак. Носильщику и в голову не пришло, что старичок с азиатской внешностью и путешествующий к тому же с американским паспортом может оказаться важной птицей. Тем более что у носильщика возникло безотлагательное дело — ему надо было срочно рассказать армейскому капитану, стоящему под крылом самолета, как великолепно смешивает его троюродный брат кокосовое молоко с ромом. Напиток получается — первый класс, глаза на лоб лезут.
— Вы уронили один из моих сундуков, — сказал Чиун носильщику.
Вид у старика был самый миролюбивый. Шедший рядом с ним Римо нес в руках небольшую сумку, в которой было все необходимое: запасные носки, рубашка, шорты. Если он задерживался где-нибудь более, чем на день, то покупал все нужное на месте. Сейчас на нем были серые летние брюки и черная тенниска. Местный аэродром ему не понравился: сверкал алюминием, как новенькая плошка, которую уронили в ржавое болото. Вокруг аэродрома росло несколько пальм. Вдали темнели горы, там, наверное, жили те великие целители вуду, о которых по свету ходили легенды. Прислушавшись, Римо услышал мерный стук барабана, который звучал непрерывно, словно невидимое сердце острова. Оглядевшись, Римо презрительно фыркнул. Подумаешь, еще один заурядный карибский диктатор. Да пошел он к черту! Это шоу Чиуна, и если Соединенные Штаты финансировали представление, пусть узнают, что такое Мастер Синанджу.
Римо не слишком разбирался в дипломатии, но был уверен, что устрашающие приемы династии Мин здесь вряд ли пройдут. А впрочем, как знать. Засунув руки в карманы брюк, Римо наблюдал, как развиваются события между Чиуном, капитаном и носильщиком.
— Уронили мой сундук, — заявил Чиун.
Капитан в новенькой фуражке с золотым кантом и новых черных армейских ботинках, сверкавших так ярко, что в них можно было смотреться, как в зеркало, был тяжелее старого корейца фунтов на сто, пятьдесят из которых приходились на свисавший с черного пояса живот. Он тоже знал, что старик-азиат путешествует с американским паспортом, и потому презрительно сплюнул на асфальт.
— Послушай, что я тебе скажу, янки. Я вас всех не люблю, но желтых янки особенно.
— Уронили мой сундук, — повторил Чиун.
— Ты говоришь с капитаном армии Бакьи. Ну-ка покажи мне свое уважение. Поклонись!
Длинные пальцы Мастера Синанджу спрятались в кимоно. Он заговорил медоточивым голосом.
— Как ужасно, — произнес он, — что вокруг мало народу — некому будет послушать ваш прекрасный голос.
— Ты чего? — насторожился капитан.
— Пожалуй, двину я этого старого осла хорошенько, ладно? — предложил носильщик.
Парню было года двадцать два, чернокожее привлекательное лицо дышало юностью, а прекрасная атлетическая фигура говорила о постоянной физической активности. На восемнадцать дюймов выше Чиуна, он и капитана обогнал в росте. Обхватив могучими руками зеленый лакированный сундук, он взметнул его над головой.
— Я сверну голову этому желтокожему янки.
— Подожди, — остановил юношу капитан. — Что ты имел в виду, желтопузый, когда говорил о моем прекрасном голосе?
— Он будет звучать великолепно, — сладко проворковал Чиун. — Еще бы, ведь вы запоете «Боже, храни Америку», и в голосе вашем будет столько чувства, что всем покажется, что поет соловей.
— Да я скорее язык проглочу, желтопузый, — сплюнул капитан.
— Нет, не скорее. Язык вы проглотите позже, — заявил Чиун.
То, что кореец задумал, требовало большой осторожности. В зеленом сундуке лежали видеокассеты с американскими «мыльными операми», возможно, не очень аккуратно упакованные. Значит, он должен мягко опуститься с головы носильщика на землю, а ни в коем случае не упасть. Руки Чиуна плавным движением метнулись вперед и сомкнулись поочередно на правом и левом коленях носильщика. Казалось, эти желтые, как пергамент, руки греют юноше колени. Капитан не сомневался, что теперь уж носильщик непременно шарахнет этого старого дурня сундуком по голове.
Но тут с коленями носильщика произошло то, чего раньше капитан никогда не видел. Они оказались в ботинках. Колени вдруг съехали вниз внутри брюк и уперлись в ботинки. А сам носильщик стал на восемнадцать дюймов короче. Затем что-то хрустнуло у него в пояснице, а старик с восточным лицом кружил вокруг него как овощечистка вокруг картофелины. Лицо носильщика исказила гримаса ужаса, он широко раскрыл рот, силясь закричать, однако его легкие, поднявшиеся уже к подбородку, превратились в кровавое месиво. Сундук покачнулся было на его голове, но тут подбородок коснулся взлетно-посадочной полосы, руки безжизненно раскинулись. Своим длинным пальцем кореец продолжал манипуляции теперь уже с головой носильщика, пока она не осела полностью, и лакированный сундук не опустился плавно на этот кроваво-красный пьедестал. Кассеты были спасены. А от носильщика осталось одно мокрое пятно.
— Боже, храни Америку! — резво запел капитан, надеясь, что воспроизводимый мотив хоть немного напоминает песню гринго. Лицо его прямо таки расплылось в улыбке любви к американским друзьям. — Мы все зовемся американцами, — радостно сообщил он.
— Это не те слова. Не из великой песни нации, проявившей большую мудрость, прибегнув к услугам Дома Синанджу. Римо научит тебя правильным словам. Он хорошо знает американские песни.
— Некоторые знаю, — сказал Римо.
— Какие там слова? — молил его капитан.
— Почем я знаю, — отмахнулся Римо. — Пой что хочешь.
Выяснилось, что капитан любит Соединенные Штаты всем сердцем, и его родная сестра, живущая в Штатах, тоже любит Америку почти так же сильно, как он, и поэтому он строго-настрого наказал подчиненным, чтобы они позаботились о сундуках старика. Если кто уронит хоть один, он того пристрелит, сам, лично!
Капрал из провинции Хосания, известной непобедимой ленью своих уроженцев, брезгливо пожаловался, что зеленый сундук плавает в какой-то гадости.
Капитан в назидание другим тут же всадил ему пулю в лоб — люби соседей, люби, как он, — для него, капитана, дороже Америки ничего нет. Особенно по душе ему желтолицые американцы.
Восемьдесят пять солдат прошли строевым шагом от аэропорта до гостиницы «Астарз», не переставая стучать в барабаны-"конга" и петь «Боже, храни Америку!». Четырнадцать сундуков плыли поверх их голов. Процессия напоминала откормленную змею с блестящими лакированными чешуйками.
Миновав дворец президента, караван остановился у парадного подъезда гостиницы.
— Нам лучший номер! — приказал капитан.
— Простите, капитан, но все лучшие комнаты заняты.
— В «Астарзе» всегда есть свободные комнаты. У страны трудности с туризмом.
— А теперь все заняты, вот так, — сказал клерк. — Они там все наверху с оружием. Некоторые с большим, — и клерк широко развел руки. — А некоторые с маленьким, вот с таким. — И он свел близко два пальца. — Но обращаться они с ним умеют. Только вчера мы потеряли трех солдат. Такие вот дела.
— Сам я работаю на аэродроме. Слышал краем уха, что у вас неладно, но подробностей не знаю.
— Еще бы. Те солдаты уже ничего не расскажут, капитан. А такие вот подневольные, вроде вас, получат приказ идти сюда, а здесь раз — и пуля в лоб. Вот так-то, приятель.
— Сукины дети, — пробормотал капитан.
Он имел в виду старших офицеров. Они-то, конечно, все знали. И предлагали за небольшое вознаграждение следить за туристами. Капитаны армии Бакьи, подобно всем испаноязычным офицерам повсеместно, независимо от политического устройства стран, делали свой маленький бизнес на капиталистический лад.
Эти офицеры настолько страстно верили в превосходство рыночной экономики, что заткнули бы за пояс любого банкира. Надо сказать, что на Бакье, как и на остальных островах Карибского моря, существовала старая добрая традиция. За чин офицера в армии полагалось платить. Это было своего рода капиталовложением. Став офицером, вы возвращали деньги, и часто с прибылью. Те, кто победнее, расплачивались разными услугами. За хорошее место надо было платить больше. Аэропорт считался неплохим местом. Отель же, в котором останавливались туристы, с процветающей проституцией и возможностью спекулировать был в глазах генералитета особо лакомым кусочком. Однако капитан догадывался, что сейчас в отеле дела обстоят не очень хорошо: сумма, которую надо заплатить, чтобы попасть туда, резко снизилась.
Все же капитан хотел рискнуть и купить себе должность в отеле. И вот теперь клерк бескорыстно предупредил его о том, что здесь творится. Бескорыстно ли? Капитан заподозрил неладное.
— А почему вы мне говорите все это? — спросил капитан.
Быстрым движением он подтянул живот, нависавший над ремнем.
— Не хочу находиться здесь: все командуют — кому где селиться.
Капитан потер подбородок. Да, дела. Оглянулся на хрупкого старика-азиата с клоками седых волос. Широко улыбнулся. Он еще не забыл про беднягу носильщика, от которого всего и осталось — мокрое пятно на взлетно-посадочной полосе. И все же если клерк предоставляет кому попало бесплатную информацию, значит, там, наверху, действительно творится что-то ужасное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16