его палец воткнулся Липпинкотту в шею. Руки больного по-прежнему молотили воздух, глаза вращались, слюна текла, но это происходило все медленнее. Наконец, Липпинкотт затих.Чиун не убирал палец еще несколько секунд. Глаза больного закрылись, руки упали на кровать.— В его тело попал яд, который действует на мозг, — сказал Чиун. — Все эти движения помогли яду достичь мозга.— Можем ли мы что-нибудь сделать?Чиун перешел на другую сторону койки.— Надо прекратить доступ яда в мозг. После этого организм сам очистится от него.Он снова вдавил пальцы в шею Липпинкотта, только теперь не слева, а справа. Липпинкотт уже спал; постепенно лицо его из багрового стало бледным. Чиун не убирал пальцы ровно 10 секунд, после чего наклонился над миллионером, чтобы воткнуть пальцы ему в левую подмышку. При этом он что-то шипел. Римо узнал корейское слово, означающее «живи». Чиун произносил его, как приказ.Римо кивал, наблюдая, как Чиун перекрывает один за другим главные кровеносные сосуды в теле Липпинкотта. Это был старый способ воспрепятствовать свободному переносу ядов в теле пострадавшего, принятый в системе Синанджу. Впервые услыхав от Чиуна объяснение этого способа, Римо окрестил его «касательным турникетом», и Чиун, удивившись, что ученик в кои-то веки проявил понятливость, закивал и заулыбался. Надавливания требовалось производить с большой точностью и в определенном порядке, чтобы главные сосуды, переносящие яд, временно перекрывались, а второстепенные продолжали снабжать мозг кровью и кислородом, предохраняя от умирания. В операционной для аналогичной операции потребовалось бы шестеро специалистов, столько же ассистентов и оборудование на миллион долларов. Чиун же обходился кончиками своих пальцев.Римо так и не удалось запомнить последовательность, но сейчас, наблюдая, как Чиун обрабатывает Липпинкотта от горла до лодыжек, он впервые постиг логику метода: слева-справа, слева-справа, сверху вниз, 16 точек. Всего одна ошибка — и почти мгновенная смерть от недостатка кислородного питания в мозгу.— Осторожно, Чиун, — инстинктивно проговорил Римо.Кореец поднял на него свои карие глаза, обдав презрением, и глубоко погрузил пальцы в мышцу левого бедра своего пациента.— Осторожно? — прошипел он. — Если бы ты овладел этим методом тогда, когда тебе это предлагалось, то же самое было бы сделано вдвое быстрее, и у него было бы больше шансов выжить. Если что-то не получится, не смей меня винить! Я знаю, что делаю: ведь я позаботился овладеть этим методом. Но разве могу я хоть в чем-нибудь положиться на неквалифицированную помощь белого?— Все правильно, Чиун, успокойся.Римо нашел себе занятие: он встал у подушки больного и принялся считать его пульс. В его ноздри просочился цветочный запах. Этот аромат был ему знаком. В нем была сладость и мускус. Он временно выбросил из головы мысли о запахе и, положив ладонь Липпинкотту на грудь, стал считать удары сердца и ритм дыхания. Когда Чиун покончил с большой веной в правой лодыжке Липпинкотта, пульс составлял всего 30 ударов в минуту, а грудь поднималась для вдоха всего один раз в шестнадцать секунд.Чиун завершил операцию и поднял голову. Римо убрал ладонь с груди Липпинкотта.— Он будет жить? — спросил он.— Если да, то, надеюсь, ему никогда не придется испытывать такое унижение, как попытки научить чему-то человека, не желающего учиться и отвергающего ценный дар, словно грязь от...— Он будет жить, Чиун? — повторил Римо свой вопрос.— Не знаю. Яд распространился по организму. Все зависит от его воли к жизни.— Ты все время говоришь о яде. Что за яд?— Этого я не знаю, — покачал головой Чиун. — Этот яд калечит не тело, а мозг. Ты видел, как он срывал с себя одежду. Ему казалось, что самый воздух — тяжелое одеяло. Не понимаю!— Так было и с его братом, — напомнил Римо. — Тот боялся японцев.Чиун испытующе взглянул на Римо.— Мы говорим об отравлении мозга. Какая тут связь?— Его брат не мог находиться в одном помещении с японцами, — сказал Римо.— Это не отравление мозга, а обыкновенный хороший вкус, — ответил Чиун. — Неужели ты не видишь разницы?— Пожалуйста, Чиун, воздержись от лекций о нахальстве японцев. Брат этого парня выпрыгнул в окно, потому что не мог перенести их присутствия.— С какого этажа? — спросил Чиун.— С шестого.— Двери не были заколочены?— Нет.— Ну, тогда он перегнул палку. Шесть этажей... — Чиун задумался. — Да, это чересчур. Вот если бы с третьего... Никогда не следует выпрыгивать из окна, расположенного выше третьего этажа, чтобы не находиться в одном помещении с японцами, если окна и двери не заколочены наглухо.Римо внимательно посмотрел на Липпинкотта. Тело его казалось воплощением безмятежного покоя. Недавняя судорога прошла, тело мягко погружалось в глубокий сон.— Думаю, он выкарабкается, Чиун, — предположил Римо.— Тихо! — прикрикнул на него Чиун. — Что ты знаешь? — Он потрогал Липпинкотту горло, погрузил кулак в подложечную ямку и только после этого вынес заключение: — Выкарабкается!— Вдруг на него так повлияла инъекция в руку? — сказал Римо.Чиун пожал плечами.— Не понимаю я вашей западной медицины. Раньше понимал, но потом, когда сериал про доктора Брюса Бартона стал непристойным, я перестал его смотреть и уже ничего не понимаю.— Что за врач сделал ему инъекцию? — спросил Римо и, не дожидаясь ответа, вернулся к медсестре, но та могла сказать лишь одно: во всей больнице не осталось врача, который не осматривал бы Липпинкотта. Она предъявила ему список длиной в страницу. Римо кивнул и зашагал прочь.— Когда я вас увижу? — крикнула ему вдогонку сестра.— Очень скоро, — с улыбкой ответил Римо.Липпинкотта он застал по-прежнему спящим. Чиун наблюдал за пациентом с удовлетворенным выражением лица. Римо воспользовался стоявшим в палате телефоном и набрал номер, по которому предлагалось звонить тем, кто хотел узнать выигрышные номера одной из 463 лотерей, проводимых в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут. Чтобы услышать все номера, звонящему из автомата пришлось бы 9 раз бросать в прорезь десятицентовики. Не обращая внимания на автоответчик, монотонно перечисляющий номера, Римо произнес:— Синее и золотое, серебряное и серое.После этого он назвал номер телефона, с которого звонил.Повесив трубку, он приготовился ждать. Через минуту телефон зазвонил.— Смитти? — спросил Римо.— Да. Что случилось?— Рендл Липпинкотт попал в больницу. У него что-то вроде сумасшествия. По-моему, это похоже на то, что было с его братом.— Я знаю, — сказал Смит. — Как его самочувствие?— Чиун говорит, что он будет жить. Но к нему надо приставить охрану. Вы можете заставить семью прислать охранника?— Да, — сказал Смит. — Сейчас.— Мы будем ждать здесь. Второе. Поднимите всю информацию по Липпинкоттам. Тут побывал врач, который, возможно, впрыснул Рендлу смертельный яд. Поищите ниточку в семье. Врача, еще чего-нибудь... — Римо опять почувствовал цветочный аромат.— Сделаем, — сказал Смит.— Какие новости от Руби?— Пока никаких.— Чего еще ждать от женщины! — усмехнулся Римо. Глава девятая Елена Гладстоун спала в спальне на третьем этаже особняка на 81-й Ист-стрит. Она была обнажена. Ее разбудил телефонный звонок. Она села и прижала трубку плечом. Простыня сползла на кровать.— Доктор Гладстоун слушает, — сказал она. Услыхав знакомый голос, она выпрямилась, как по команде. Сон сняло как рукой. — Жив? — переспросила она. — Не может быть! Я сама сделала ему укол. — Она обратилась в слух. — Я видела их в больнице, но они не могли... Не знаю. Надо подумать. Они по-прежнему в больнице? — Пауза. — Я позвоню вам завтра.Положив трубку на рычаги, она задумалась. Она никак не могла понять, каким образом престарелый азиат и молодой белый мужчина спасли Рендлу Липпинкотту жизнь. После укола, который она ему сделала, это было совершенно невероятно. Но это тем не менее случилось; теперь Липпинкотта станут бдительно охранять. Когда он отойдет, то наверняка заговорит.С ним необходимо разделаться. Как и с этими двумя. Ведь ей предстояло продолжить устранение Липпинкоттов.Она задумалась о двоих спасителях — азиате и молодом американце. При воспоминании о Римо, его бездонных глазах и улыбке, в которой обнажились его белоснежные зубы и растянулись губы, но которая не затронула оставшихся серьезными глаз, она невольно содрогнулась и натянула на голое тело простыню.Их требуется убрать. Ей будет жаль американца, но работа есть работа.Она потянулась к телефону.
* * *
Руби Гонзалес посетила в поисках Флосси все кабаки на 22-й стрит. Раньше ей было невдомек, что у белых столько кабаков, что в этих кабаках торчит такое количество пьянчуг и что эти пьянчуги воображают, будто молоденькая негритянка, сунувшаяся в такой кабак без провожатого, должна благодарить Бога за их общество. Впрочем, они не страдали избытком воображения и не спешили ее угостить. В первых шести кабаках она самостоятельно платила за свою выпивку — подозрительную смесь апельсинового сока и вина. Вместо вина она предпочла бы шампанское, но подобного напитка в кабаках на 22-й стрит не водилось.Сперва она подолгу сидела в каждом заведении, надеясь вызвать кого-нибудь на разговор и напасть таким образом на след Флосси, однако из этого ничего не вышло, и после шести баров и двенадцати апельсиновых соков с вином она изменила тактику: теперь она шла прямиком к бармену и спрашивала, где найти Флосси.«Кому она понадобилась?» — спрашивал бармен.«Вы ее знаете?» — спрашивала Руби.«Нет», — отвечал бармен.«Здоровенная толстая блондинка».«Зачем она вам?»«Вы ее знаете?»«Нет. Зачем она вам?»«Она моя няня, дубина ты этакая! — взрывалась Руби. — Я хочу забрать ее домой».«Вот оно что!»В следующем баре повторялось то же самое.Так Руби добралась до последнего бара на 22-й стрит. Еще один шаг в западном направлении — и она очутилась бы в неприветливых водах реки Гудзон, точнее, на поверхности реки, поскольку река была настолько сильно засорена отбросами, что жидкость казалась твердью. Еще чуть-чуть — и по ней можно было бы прокатиться на коньках в разгар лета.Итак, последний бар.В конце стойки она увидела блондинку, не помещавшуюся на табурете. Ее гигантские ягодицы обволакивали сиденье, совершенно скрыв его из виду. На ней было чудовищное платье в красный и синий цветочек. Руки ее походили на огузки, волосы — на заросли терновника. Руби подумала: даже без этого жира, грязи, уродливого платья, всклокоченных волос, слезящихся глазок, тройного подбородка и рук-окороков Флосси осталась бы уродиной. Нос ее был слишком широк, рот слишком мал, глаза посажены слишком близко. Даже в лучшие годы она была настоящим пугалом.Руби не обратила внимания на искреннее удивление бармена и на приветствия четырех забулдыг у стойки и направилась прямиком к Флосси, облюбовав соседний табурет.Толстуха обернулась и уставилась на нее. Руби Гонзалес улыбнулась непосредственной улыбкой, способной растапливать сердца чужих людей, превращая их в закадычных друзей.— Привет, Флосси! — сказала она. — Хочешь выпить? — кивнув на пустой стакан из-под пива, она вытащила из кармашка, где держала деньги на кабаки, пятерку. В подобных местах открывать сумочку и вынимать мелочь из кошелька значило напрашиваться на неприятности.— Еще как! — оживилась Флосси. — Роджер! — окликнула она бармена. — Обслужи меня с приятельницей. Разве мы с вами знакомы? — спросила она Руби пьяным голосом. — Вряд ли. У меня не слишком много друзей-чернокожих.Она с трудом выговаривала слова, речь ее была замедленной, как будто она боялась сказать что-то нелепое или оскорбительное. Как-никак незнакомка собиралась заплатить за ее пиво.— Знакомы. Нас познакомил Зак.— Зак? Зак... Ах, да, Зак! Нет уж! Никогда не видела Зака с вами. Зак не любил негров.— Знаю, — ответила Руби. — Мы не были друзьями, просто однажды занимались одним и тем же делом.Подошел бармен. Руби заказала два пива. Флосси все еще трясла головой.— Никогда с вами не встречалась. Иначе я бы вспомнила. Я всех запоминаю, даже самых худеньких.— Я вам напомню. Это случилось вечером, месяца три-четыре назад. Я столкнулась с Заком неподалеку от Седьмой, где он живет, мы доехали до Двадцать второй на метро, и он сказал, что идет к вам. Мы дошли до вашего дома, вы уже спустились, и мы с вами просто обменялись приветствиями. Наверное, вы собрались в магазин за продуктами.— Только не с Заком, — уперлась Флосси. — Зак никогда не покупает жратвы.— Значит, платили вы.— Наверное. Сначала отдаешь мужчине все, тратишь на него свои лучшие годы, а потом изволь его кормить.— Как поживает Зак? — спросила Руби. — Давно вы с ним виделись?— Не хочу об этом разговаривать, — буркнула Флосси.— Почему? Что он натворил?Флосси сморщилась, пытаясь сосредоточиться и вспомнить не только проделки Зака, но и его самого.— А-а-а! — протянула она через некоторое время. — Так он же удрал! Ушел — и с концами. Оставил меня без еды и питья. Бросил! Мне пришлось вернуться на улицу, чтобы добыть пропитание и выпивку.— Когда это случилось? — спросила Руби. Она подняла стакан, чокнулась с Флосси и пожелала ей счастья.Флосси выпила полстакана, прежде чем ответить:— Не знаю. Со временем у меня проблемы.— Две недели тому назад?Флосси задумалась, пытаясь представить себе, что такое неделя.— Типа того. Или месяц. Месяц — это мне знакомо. В сентябре, апреле, ноябре и июне по тридцать дней, а в остальных месяцах по тридцать шесть. Есть еще високосный год — он кончается слишком быстро...Руби жестом приказала подать Флосси еще один стакан пива и тоже отхлебнула глоток.— У него сейчас крупное дело?— У Зака? У Зака никогда в жизни не было крупных дел. Он только пыжился. Сидел в моей квартире, писал свое дурацкое письмо, чиркал, сорил, бросал бумажки на пол. Куда это годится, я вас спрашиваю? Бросать бумажки на мой чистый пол? Дурацкое письмо. Он может только пыжиться...Ее отвлекло подоспевшее пиво.— Что он сделал с письмом? — спросила Руби.Флосси пожала плечами, то есть где-то в глубине ее туши произошел толчок, после которого долго колебались все жировые отложения. Сперва колыхнулись плечи, потом волна прокатилась по всему телу и погасла в районе безответно страдающего табурета; оттолкнувшись от сиденья, волна снова докатилась до плеч. Для успокоения сейсмической активности потребовалась новая доза пива.— Что он сделал с письмом? — повторила свой вопрос Руби.— Кто ж его знает? Написал, сунул в конверт. С моей маркой! А я его отправила.— Президенту?— Вот-вот. Президенту Соединенных этих самых. Прямо ему. Я! Зак даже письма отправить не может. Всем приходится заниматься мне самой.Руби кивнула. С письмом все ясно. Оставался последний вопрос: где Зак Мидоуз?Руби пила с Флосси до самого закрытия, безуспешно пытаясь выведать у толстухи, куда подевался Мидоуз. Двое забулдыг набивались им в провожатые, и Флосси попыталась их отшить, заявив, что дамы, подобные ей и ее подруге Руби, не желают иметь ничего общего с такими затрапезными личностями. Личности расхохотались. Руби сказала им идти вон. Флосси пошла к выходу, Руби последовала за ней. Тогда одна из личностей схватила Руби за руку. Ей пришлось прибегнуть к помощи револьвера 32-го калибра, коротенькое дуло которого она засунула обидчику в левую ноздрю. Глаза обидчика расширились, он выпустил руку Руби и рухнул на свой стул. Руби убрала оружие и догнала Флосси.— Я иду домой, — сообщила Флосси.— Я тебя провожу, — сказала Руби.— Зачем? Я всюду хожу сама.— Ничего, давай пройдемся.— Я не успела прибрать квартиру, — предупредила Флосси.— Ничего. Пошли.— Ну, пошли, — согласилась Флосси.Дом Флосси в точности соответствовал своей обитательнице. Он далеко не был шедевром архитектурного искусства и ветшал ускоренными темпами. В подъезде царила темень, что пришлось Руби по душе: так не была заметна грязь. Она аккуратно переступала со ступеньки на ступеньку, готовая проворно отпрыгнуть, если из-под ее туфли раздастся визг. Зато Флосси не заботилась о таких мелочах и вышагивала по лестнице, как исполнительница партии сопрано из вагнеровской оперы, собирающаяся спеть с середины сцены про коня.Руби подумала, что наихудшие трущобы, в какие ей доводилось попадать в Соединенных Штатах, были населены не черными, а белыми. Видимо, белым требуется дополнительное усилие, особый дар, чтобы достигнуть степени нищеты, отличающей черных; неудивительно, что трущобы, в которых обитает столь одаренный люд, вовсе непригодны для обитания.— Домишко — дрянь, — сказала Флосси, пройдя половину пути до третьего этажа. — Но это все, что я могу себе позволить.— Зак помогает тебе платить за квартиру? — спросила Руби.— Он помогает только лошадям. И букмекерам. — В этом было столько пронзительной правды, что Флосси с удовольствием повторила: — Букмекеры — вот кому он помогает с квартплатой.Руби считала, что образцом запущенности является квартира Зака Мидоуза, однако по сравнению с норой Флосси жилище Зака вспоминалось как экспериментальная площадка дизайнера-новатора, мечтающего о просторе и чистоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
* * *
Руби Гонзалес посетила в поисках Флосси все кабаки на 22-й стрит. Раньше ей было невдомек, что у белых столько кабаков, что в этих кабаках торчит такое количество пьянчуг и что эти пьянчуги воображают, будто молоденькая негритянка, сунувшаяся в такой кабак без провожатого, должна благодарить Бога за их общество. Впрочем, они не страдали избытком воображения и не спешили ее угостить. В первых шести кабаках она самостоятельно платила за свою выпивку — подозрительную смесь апельсинового сока и вина. Вместо вина она предпочла бы шампанское, но подобного напитка в кабаках на 22-й стрит не водилось.Сперва она подолгу сидела в каждом заведении, надеясь вызвать кого-нибудь на разговор и напасть таким образом на след Флосси, однако из этого ничего не вышло, и после шести баров и двенадцати апельсиновых соков с вином она изменила тактику: теперь она шла прямиком к бармену и спрашивала, где найти Флосси.«Кому она понадобилась?» — спрашивал бармен.«Вы ее знаете?» — спрашивала Руби.«Нет», — отвечал бармен.«Здоровенная толстая блондинка».«Зачем она вам?»«Вы ее знаете?»«Нет. Зачем она вам?»«Она моя няня, дубина ты этакая! — взрывалась Руби. — Я хочу забрать ее домой».«Вот оно что!»В следующем баре повторялось то же самое.Так Руби добралась до последнего бара на 22-й стрит. Еще один шаг в западном направлении — и она очутилась бы в неприветливых водах реки Гудзон, точнее, на поверхности реки, поскольку река была настолько сильно засорена отбросами, что жидкость казалась твердью. Еще чуть-чуть — и по ней можно было бы прокатиться на коньках в разгар лета.Итак, последний бар.В конце стойки она увидела блондинку, не помещавшуюся на табурете. Ее гигантские ягодицы обволакивали сиденье, совершенно скрыв его из виду. На ней было чудовищное платье в красный и синий цветочек. Руки ее походили на огузки, волосы — на заросли терновника. Руби подумала: даже без этого жира, грязи, уродливого платья, всклокоченных волос, слезящихся глазок, тройного подбородка и рук-окороков Флосси осталась бы уродиной. Нос ее был слишком широк, рот слишком мал, глаза посажены слишком близко. Даже в лучшие годы она была настоящим пугалом.Руби не обратила внимания на искреннее удивление бармена и на приветствия четырех забулдыг у стойки и направилась прямиком к Флосси, облюбовав соседний табурет.Толстуха обернулась и уставилась на нее. Руби Гонзалес улыбнулась непосредственной улыбкой, способной растапливать сердца чужих людей, превращая их в закадычных друзей.— Привет, Флосси! — сказала она. — Хочешь выпить? — кивнув на пустой стакан из-под пива, она вытащила из кармашка, где держала деньги на кабаки, пятерку. В подобных местах открывать сумочку и вынимать мелочь из кошелька значило напрашиваться на неприятности.— Еще как! — оживилась Флосси. — Роджер! — окликнула она бармена. — Обслужи меня с приятельницей. Разве мы с вами знакомы? — спросила она Руби пьяным голосом. — Вряд ли. У меня не слишком много друзей-чернокожих.Она с трудом выговаривала слова, речь ее была замедленной, как будто она боялась сказать что-то нелепое или оскорбительное. Как-никак незнакомка собиралась заплатить за ее пиво.— Знакомы. Нас познакомил Зак.— Зак? Зак... Ах, да, Зак! Нет уж! Никогда не видела Зака с вами. Зак не любил негров.— Знаю, — ответила Руби. — Мы не были друзьями, просто однажды занимались одним и тем же делом.Подошел бармен. Руби заказала два пива. Флосси все еще трясла головой.— Никогда с вами не встречалась. Иначе я бы вспомнила. Я всех запоминаю, даже самых худеньких.— Я вам напомню. Это случилось вечером, месяца три-четыре назад. Я столкнулась с Заком неподалеку от Седьмой, где он живет, мы доехали до Двадцать второй на метро, и он сказал, что идет к вам. Мы дошли до вашего дома, вы уже спустились, и мы с вами просто обменялись приветствиями. Наверное, вы собрались в магазин за продуктами.— Только не с Заком, — уперлась Флосси. — Зак никогда не покупает жратвы.— Значит, платили вы.— Наверное. Сначала отдаешь мужчине все, тратишь на него свои лучшие годы, а потом изволь его кормить.— Как поживает Зак? — спросила Руби. — Давно вы с ним виделись?— Не хочу об этом разговаривать, — буркнула Флосси.— Почему? Что он натворил?Флосси сморщилась, пытаясь сосредоточиться и вспомнить не только проделки Зака, но и его самого.— А-а-а! — протянула она через некоторое время. — Так он же удрал! Ушел — и с концами. Оставил меня без еды и питья. Бросил! Мне пришлось вернуться на улицу, чтобы добыть пропитание и выпивку.— Когда это случилось? — спросила Руби. Она подняла стакан, чокнулась с Флосси и пожелала ей счастья.Флосси выпила полстакана, прежде чем ответить:— Не знаю. Со временем у меня проблемы.— Две недели тому назад?Флосси задумалась, пытаясь представить себе, что такое неделя.— Типа того. Или месяц. Месяц — это мне знакомо. В сентябре, апреле, ноябре и июне по тридцать дней, а в остальных месяцах по тридцать шесть. Есть еще високосный год — он кончается слишком быстро...Руби жестом приказала подать Флосси еще один стакан пива и тоже отхлебнула глоток.— У него сейчас крупное дело?— У Зака? У Зака никогда в жизни не было крупных дел. Он только пыжился. Сидел в моей квартире, писал свое дурацкое письмо, чиркал, сорил, бросал бумажки на пол. Куда это годится, я вас спрашиваю? Бросать бумажки на мой чистый пол? Дурацкое письмо. Он может только пыжиться...Ее отвлекло подоспевшее пиво.— Что он сделал с письмом? — спросила Руби.Флосси пожала плечами, то есть где-то в глубине ее туши произошел толчок, после которого долго колебались все жировые отложения. Сперва колыхнулись плечи, потом волна прокатилась по всему телу и погасла в районе безответно страдающего табурета; оттолкнувшись от сиденья, волна снова докатилась до плеч. Для успокоения сейсмической активности потребовалась новая доза пива.— Что он сделал с письмом? — повторила свой вопрос Руби.— Кто ж его знает? Написал, сунул в конверт. С моей маркой! А я его отправила.— Президенту?— Вот-вот. Президенту Соединенных этих самых. Прямо ему. Я! Зак даже письма отправить не может. Всем приходится заниматься мне самой.Руби кивнула. С письмом все ясно. Оставался последний вопрос: где Зак Мидоуз?Руби пила с Флосси до самого закрытия, безуспешно пытаясь выведать у толстухи, куда подевался Мидоуз. Двое забулдыг набивались им в провожатые, и Флосси попыталась их отшить, заявив, что дамы, подобные ей и ее подруге Руби, не желают иметь ничего общего с такими затрапезными личностями. Личности расхохотались. Руби сказала им идти вон. Флосси пошла к выходу, Руби последовала за ней. Тогда одна из личностей схватила Руби за руку. Ей пришлось прибегнуть к помощи револьвера 32-го калибра, коротенькое дуло которого она засунула обидчику в левую ноздрю. Глаза обидчика расширились, он выпустил руку Руби и рухнул на свой стул. Руби убрала оружие и догнала Флосси.— Я иду домой, — сообщила Флосси.— Я тебя провожу, — сказала Руби.— Зачем? Я всюду хожу сама.— Ничего, давай пройдемся.— Я не успела прибрать квартиру, — предупредила Флосси.— Ничего. Пошли.— Ну, пошли, — согласилась Флосси.Дом Флосси в точности соответствовал своей обитательнице. Он далеко не был шедевром архитектурного искусства и ветшал ускоренными темпами. В подъезде царила темень, что пришлось Руби по душе: так не была заметна грязь. Она аккуратно переступала со ступеньки на ступеньку, готовая проворно отпрыгнуть, если из-под ее туфли раздастся визг. Зато Флосси не заботилась о таких мелочах и вышагивала по лестнице, как исполнительница партии сопрано из вагнеровской оперы, собирающаяся спеть с середины сцены про коня.Руби подумала, что наихудшие трущобы, в какие ей доводилось попадать в Соединенных Штатах, были населены не черными, а белыми. Видимо, белым требуется дополнительное усилие, особый дар, чтобы достигнуть степени нищеты, отличающей черных; неудивительно, что трущобы, в которых обитает столь одаренный люд, вовсе непригодны для обитания.— Домишко — дрянь, — сказала Флосси, пройдя половину пути до третьего этажа. — Но это все, что я могу себе позволить.— Зак помогает тебе платить за квартиру? — спросила Руби.— Он помогает только лошадям. И букмекерам. — В этом было столько пронзительной правды, что Флосси с удовольствием повторила: — Букмекеры — вот кому он помогает с квартплатой.Руби считала, что образцом запущенности является квартира Зака Мидоуза, однако по сравнению с норой Флосси жилище Зака вспоминалось как экспериментальная площадка дизайнера-новатора, мечтающего о просторе и чистоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13