Поставьте ее сюда. Ну, как вам нравится моя квартирка?
– Ничего, – пробормотал незнакомец, колотясь зубами о край стакана. – Нич… чего себе… У… уд… добна.
– Да, знаете. Теперь хорошую квартиру так трудно найти, – любезно заметил Подходцев, изнемогавший от приступа деликатности и упорно не замечавший более чем легкого костюма нового гостя.
– Вам не дует из окна? – участливо спросил Громов.
– Н… ничего. Я немного посижу и пойду себе… домой.
– Ну, куда вам спешить, – радушно воскликнул Подходцев. – Только что пришли и сейчас же уходить. Посидите!
– Я к вам зашел совершенно случайно…
– Помилуйте! Мы очень польщены… Позвольте, я вам помогу надеть пиджак на руки.
И едва новоприбывший надел с помощью Подходцева пиджак, как половина самообладания (вероятно верхняя, если расчленить самообладание по частям костюма) вернулась к нему.
– А мы ведь не знакомы, – сказал он.
Встал и расшаркался.
Глава 4.
Легкомысленный Клинков
– Позвольте представиться: Клинков.
– Ага! А мы – Подходцев и Громов.
Гость снова опустился на кровать и тоскливо прошептал:
– Вас, вероятно, очень удивляет мой костюм.
– Ничего подобного! – горячо воскликнул мягкосердечный Громов. – Это даже красиво. Голубой цвет вам удивительно к лицу.
Клинков вдруг вскочил и с ужасом в глазах стал прислушиваться.
– Он, кажется, идет?!
– Кто, кто?
– Муж. Вы понимаете, он меня застал… Хотел, кажется, стрелять, я насилу убежал…
– Если что меня и удивляет, – заметил Подходцев с самым проницаемым видом, – так это японская ваза.
– О! Я схватил первое, что попало под руку. Я разбил бы ее об его голову, если бы он напал на меня. Я пробежал так три этажа, а он, кажется, гнался за мной… И если бы не подвернулась ваша квартира…
– Кстати! – хлопнул себя по лбу Подходцев. – У вас есть пятьдесят рублей?
– Нет… Двадцать есть. И еще мелочь.
– Мало, – призадумался Подходцев. – Не обернусь. Мне пятьдесят нужно.
– А вы продайте эту вазу, – подмигнул Клинков, очевидно совсем успокоившийся. – Ваза, кажется, не дешевая.
– Удобно ли? Ваза принадлежит любимой женщине…
– Пустяки! Ведь не буду же я возвращать им эту вазу: «Нате, мол, не ваша ли? По ошибке, вместо шляпы захватил…» Да кроме того, я у них оставил своих вещей рублей на пятьдесят.
– Может быть, сходить за ними?
– Боже вас сохрани! Вы его наведете только на след. Это животное размахивает револьвером, будто это простая лайковая перчатка…
– Однако послушайте… Вы покинули на произвол судьбы женщину, оставили ее во власти этого зверя…
– Женщину?! – воскликнул Клинков тоном превосходства. – Вы, очевидно, не знаете женщин вообще, а ее в особенности. Женщина, предоставленная сама себе, от десяти мужей отвертится безо всякого ущерба.
И закончил тоном записного профессионала:
– Нет, нашему брату куда труднее.
– А все-таки вазу лучше вернуть, – нерешительно промямлил Подходцев.
– Боже вас сохрани! Произошла страшная, но красивая в своем трагизме драма. И вдруг вы ее будете опошлять возвратом какой-то вазы. Ну до вазы ли человеку, у которого сейчас сердце разбито, который разочаровался в женщинах. Продайте ее антиквару, и конец. А пока что – вот вам мои двадцать рублей.
– Позвольте! Они вам самим понадобятся. Вы можете послать на квартиру за другим костюмом и сегодня выйти на улицу. Вы где живете?
– Ах, не спрашивайте, – простонал Клинков.
– Почему?
– Я снимал комнату у сестры того человека, который хотел в меня стрелять…
– Ну?
– И я не могу теперь к ней показаться…
– Вот глупости! Какое ей, в сущности, дело. Муж живет здесь, сестра его в другом месте… Вы просто ее жилец…
– Да, «просто жилец»! Если она узнает от брата, что я ей изменил, она…
Раздался такой взрыв смеха, что даже мрачный Клинков повеселел.
– Вам смешно, а мне, ей-Богу, пока некуда деваться…
В его тоне было столько добродушной беспомощности, что подходцевское сердце растаяло.
– Э, чего там, право. Не вешайте носа. Есть у меня две кровати и диван. Ум хорошо, два лучше, три совсем великолепно, а так как вазой оплачивается целый будущий месяц, то… не будем омрачать наших горизонтов! Вот вам. Клинков, одеяло, подсаживайтесь к столу, вы, Громов, выньте из-за окна две новых бутылочки, а я, господа, поднимаю этот стакан за людей, которые не вешают носа!
– За что же его вешать, – сказал Клинков, закутываясь в одеяло. – Это было бы жестоко. Мой нос, во всяком случае, этого не заслуживает.
Три стакана наполнились красной влагой, и эта влага была первым цементом, который так крепко спаял трех столь не похожих друг на друга людей.
Разные пути их вдруг причудливо скрестились, и эти три реки – одна тихая, меланхолическая (Громов), другая быстрая, прямая (Подходцев), а третья капризная, непостоянная (Клинков) – слились воедино и потекли отныне по одному руслу…
После третьего стакана было много хохота и возни (Подходцев в лицах представлял первое появление Клинкова), а после четвертого стакана Громов довольно искусно изобразил, как точильщик точит ножи, что навело Клинкова на мысль рассказать не совсем приличный анекдот.
И только ложась спать, все трое с некоторым удивлением отметили, что они как будто созданы друг для друга.
Вот так они и встретились – причудливо, неожиданно и не совсем обычно, с общепринятой точки зрения. Но такова и жизнь – причудливая, полная необычайностей и неожиданностей…
Глава 5.
Издательское предприятие
Большая пустынная комната, только по окраинам обставленная кое-какой мебелью, дремлет в сумерках. На одной из кроватей еле виден силуэт крепко спящего человека. То, что он крепко спит, чувствуется по его ровному дыханию и неподвижной позе.
И если бы к нему наклониться ближе, можно было бы увидеть, что во сне он улыбается. Так спать может только человек с чистой совестью.
Это Подходцев.
Его неразлучные товарищи по комнате в совместной жизни – Клинков и Громов – должны быть недалеко, потому что эта троица почти никогда не расстается…
Действительно, не успели еще сумерки сгуститься в темный весенний вечер, как на лестнице раздались два голоса – бархатный баритон Клинкова и звенящий тенор Громова:
– А я тебе говорю, что эта девушка все время смотрела на меня!
– Это ничего не доказывает! В паноптикумах публика больше всего рассматривает не красавицу Клеопатру со змеей, а душительницу детей Марианну Скублинскую!
Не найдя на это ответа, грузный Клинков сердито запыхтел и первым вошел в общую комнату, захлопнув дверь перед самым носом Громова.
– Пусти! – прозвенел Громов, налетая плечом на дверь.
– Проси прощенья, – прогудел голос Клинкова изнутри.
– Ну ладно. Прости, что я тебя назвал идиотом.
– Постой, да ведь ты меня не называл идиотом?
– Я подумал, но это все равно. Пусти! Если не пустишь, встану завтра пораньше и зашью рукава в твоем пиджаке.
– Ну, иди, черт… С тебя станется.
Громов вошел, и тут же оба издали удивленное восклицание:
– Чего это он тут набросал на полу?
– Какие-то бумажки. Может быть, старые письма его возлюбленных…
– Или счета от несчастного портного…
– Или повестки от мирового…
Клинков поднял одну скомканную бумажку, расправил ее и вскрикнул:
– Господи Иисусе! Да ведь это деньги. Пятирублевая бумажка.
– И вот!
– И вот! Я слепну! Я задыхаюсь!
– Да тут их десятки!
– Сотни!
– Зачем он их разбросал тут?
– Я догадываюсь: он хочет нас поразить.
– Знаешь, давай сделаем вид, что мы ничего не замечаем.
– Идет. Эй, Подходцев! Не стыдно ль спать, когда цвет русской интеллигенции бодрствует?! Вставай!
Подходцев проснулся, спустил ноги с кровати, поглядел на бумажки, на спокойные лица товарищей и до глубины души удивился их равнодушию.
– Вы только сейчас вошли?
– Уже минут пять. А что?
– Вы ничего не замечаете?
– Нет. А что?
– На полу-то…
– Что ж на полу… Бумажки какие-то набросаны. Зачем ты соришь, ей-Богу? Что за неряшливость?
– Да вы поглядите, что это за бумажки!! – прогремел Подходцев.
Клинков поднял одну бумажку и в ужасе бросил ее.
– Ой! Деньги! И на них кровь.
– Подходцев… Он умер сразу, или агония у него была мучительная?
– У кого?
– Кого ты убил и ограбил.
– Животное ты! Эти денежки чисты, как декабрьский снег!.. Оказывается, что три дня подряд я снился одной из моих теток… И снился «нехорошо», как она пишет. Думая, что я болен или заточен в тюрьму, она и прислала мне ни с того ни с сего четыреста рублей.
– Что за достойная женщина!
– Завтра же, – сказал Клинков, – я приснюсь своей тетке.
– Да уж… Если бы это от тебя зависело, ты извел бы бедную старуху своими появлениями.
– Что ж ты думаешь делать с этими деньгами?
– Не я, а мы. Деньги общие.
– Нет! – твердо сказал Клинков. – Для общих денег это слишком большая сумма!..
– Но ведь я получил их благодаря вам.
– Каким образом?
– Тетке снилось, что я нехорошо живу. Результат – деньги. Теперь: если я действительно нехорошо живу, то благодаря кому? Благодаря вам. Значит, мы заработали эти деньги все вместе.
– Убийственная логика.
– Верно, за нее убить мало.
Три друга собрали деньги, разгладили их, положили на середину стола и, усевшись вокруг, принялись их рассматривать чрезвычайно пристально.
– Большие деньги, – покачал головой Громов. – Если начать на них пить – можно получить белую горячку, если есть – ожирение сердца и подагру, если тратить на красавиц – общее расстройство организма.
– Следовательно, нужно сделать на них что-нибудь полезное.
– Можно открыть кроличий завод. Выгодное дело!
– Или купить имение с образцовым питомником.
– Или нанять целиком доходный дом и отдавать его под квартиры.
– А почему ты молчишь, Громов?
– Мне пришла в голову мысль, – застенчиво произнес Громов.
– И как же она себя чувствует в этом пустом помещении?
– Мысль такая: давайте, господа, издавать сатирический журнал.
– Я могу только издать удивленный крик, – признался Подходцев, действительно ошеломленный.
– Но ведь это идея, – вдруг расцвел Клинков. – Вы знаете, а может быть, и не знаете, что я довольно недурно рисую карикатуры. Громов пишет прозу и стихи.
– А что же я буду делать? – ревниво спросил Подходцев.
– Ты? Издательская и хозяйственная часть.
– Это будет чрезвычайно приятный журнал.
– И полезный в хозяйстве, – добавил Подходцев, кусая ус.
– Почему?
– Как средство от мух.
– Не понимаю.
– Мухи будут дохнуть от ваших рисунков и стихов.
– Берегись, Подходцев! Мы назовем свой журнал «Апельсин», и тогда ты действительно ничего в нем не поймешь.
– Постойте, постойте, – вскричал Громов, сжимая голову руками. – «Апельсин»… А, ей-Богу, это недурно. Звучно, запоминается и непретенциозно!
– По-моему, тоже, – хлопнул тяжелой рукой по столу Клинков. – Это хорошо: «Газетчик, дайте мне „Апельсин“!
Громов вскочил, схватил с дивана подушку, приложил ее, как сумку, к своему боку и, приняв позу газетчика, ответил густым басом:
– «Апельсинов» уже нет – все распроданы.
– Что ж ты, дубина, не берешь их больше?
– Да я взял много, но сейчас же все расхватали. Поверите – с руками рвут.
– А ты мне не можешь где-нибудь достать старый номер?
– Трудновато. За рубль – пожалуй.
– Три дам, только достань.
– Слушаю-с, ваше сиятельство.
Эта наглядная интермедия произвела на колебавшегося Подходцева глубокое впечатление.
– Действительно, издавать журнал прелюбопытно. А книжные магазины тоже будут продавать?
– Конечно! – вскричал Клинков. И обратился к Громову: – Скажите, приказчик книжного магазина, у вас имеется «Апельсин»?
Громов зашел за стол, изображавший собою прилавок, и, изогнувшись, ответил:
– «Апельсин»? Сколько номеров прикажете?
– Десять. Хочу послать своей племяннице, брату, еще кое-кому.
– У нас осталось всего три штуки…
– О, добрый приказчик! Дайте мне десять номеров.
– Не могу, – сухо ответил Громов, – на вас не напасешься.
– О, многомилостивый торговец! Сжальтесь надо мной… Жена запретила мне являться домой без десяти номеров «Апельсина».
– Или берите три, или проваливайте.
Клинков упал на колени и, протягивая молитвенно руки, завопил:
– Я утоплюсь, если вы не дадите мне десяти номеров. О, спасите меня!..
И, встав с колен, отряхнул пыль с брюк, обернулся к Подходцеву и сказал другим, более спокойным тоном:
– Так будет в книжных магазинах.
– Значит, публика, по-вашему, заинтересуется им?
– Публика? – подхватил Клинков. – Я себе рисую такую картину…
Он снова упал перед Громовым на колени и, протягивая к нему руки, простонал:
– Марья Петровна! Я люблю вас, будьте моей.
– Хорошо, – пропищал Громов, кокетливо обмахиваясь подушкой.
– Мы будем так счастливы… Будем по вечерам читать «Апельсин».
– А что такое «Апельсин»? – снова пропищал Громов, скорчив бессмысленную физиономию.
– А-а! – свирепо зарычал Клинков. – Вы, Марья Петровна, не знаете что такое «Апельсин»?! В таком случае – черт с вами! Отказываюсь от вас! Навсегда!
– Ах, – вскрикнула «Марья Петровна» и в обмороке упала Подходцеву на руки.
Такая блестящая иллюстрация успеха и значения журнала рассеяла последние колебания Подходцева.
– А денег у нас хватит? – спросил этот деловой малый.
– Конечно! Полтораста – за бумагу, столько же – типографии, пятьдесят – на клише и остальное на мелкие расходы. Первый же номер даст рублей двести прибыли.
– Evviva, «Apelsino»! – вскричал Клинков. – Господин издатель! Дайте сотруднику десять рублей аванса.
Подходцев развалился на стуле и снисходительно поглядел на Клинкова:
– Ох, уж эти мне сотрудники. Все бы им только авансы да авансы. Ну, нате, возьмите. Только чтобы это было последний раз. И, пожалуйста, не запоздайте с материалом.
Клинков сунул деньги в карман и шаркнул ногой:
– Заведующий художественной частью журнала «Апельсин» приглашает редактора и издателя в ближайший ресторан откушать хлеба-соли, заложив этим, как говорится, фундамент.
Поднимаясь в три часа ночи по лестнице, редакция журнала «Апельсин» делала не совсем уверенные шаги и хором пела следующую, не совсем складную песню:
Мать и брат, отец и сын,
Все читают «Апельсин».
Нищий, дворник, кардинал –
Все читают наш журнал.
А Громов добавлял соло:
Кто же не читает,
Тот –
Идиот,
В «Апельсинах» ничего не понимает!
Глава 6.
Деловые люди
Подходцев с утра до вечера носился по типографиям, продавцам бумаги и цинкографиям…
А ночью ему не было покоя.
Будил его заработавшийся за столом Громов:
– Слушай, Подходцев… Ты извини, что я тебя разбудил… Ничего?
– Да уж черт с тобой… Все равно проснулся. Что надо?
– Скажи, хорошая рифма – «водосточная» и «уполномоченная».
– Нет, – призадумавшись, отвечал Подходцев. – Поставь что угодно, но другое: восточная, неурочная, молочная, сочная, потолочная…
– Спасибо, милый. Теперь спи.
Будил и Клинков.
– Подходцев, проснись.
– Что тебе надо?!
– Сними на минутку рубашку.
– Что ты – сечь меня хочешь? – стонал уставший за день Подходцев.
– Нет, мне нужно зарисовать двуглавый мускул. У меня тут в карикатуре борец участвует.
– Попроси Громова.
– Ну, нашел тоже руку… У него кочерга, а не рука…
– О, чтоб вас черти… Ну, на, рисуй скорей.
– Согни руку так… Спасибо, дружище. А может, ты бы встал и надел ботинки?.. У тебя такие красивые. Я рисую светскую сценку, и одна нога у меня какая-то вымученная.
– О, чтоб вы…
А с другой стороны доносился заискивающий голос Громова:
– Подходушка, можно выразиться: «ее розовые губки усмехнулись»?
– Можно! Выражайся. Если вы меня еще раз разбудите – я тоже выражусь!..
Работа кипела.
В одной из комнат типографии лежал правильными пачками свежий, только что вышедший номер «Апельсина».
Это был великий день для трех товарищей. Десятки раз они хватались за номер, перелистывали его, даже внюхивались в запах типографской краски:
– А, ей-Богу, хорошо пахнет. По-моему, прекрасный номер. И рисунки хлесткие, и текст. Хе-хе…
Первый газетчик, который явился за десятком номеров, вызвал самые бурные овации трех друзей.
– Газетчик. Здравствуйте, дружище! У вас давно такое симпатичное лицо?
– А глаза! Прекрасные серые глаза.
– А голос! Если таким голосом сказать покупателю: «Вот, купите этот прекрасный журнал под названием „Апельсин“, – то всякий разорится, а купит!
– Вы, газетчик, держите его на виду. Он оранжевый, и этот цвет даст такие чудесные рефлексы на вашем лице, что вы покажетесь вдвое красивее…
Распропагандировав таким образом несколько газетчиков, вся редакция высыпала на улицу и отправилась бродить по самым людным местам.
У всех трех в руках красовались номера «Апельсина»… Подходцев шел впереди, делал вид, что читает журнал, и время от времени разражался громким демонстративным смехом.
– Ну и чудаки же! Господи, до чего это смешно.
А Клинков и Громов, шагая сзади и стараясь запутаться в толпу гуляющих, беседовали громче, пожалуй, чем нужно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
– Ничего, – пробормотал незнакомец, колотясь зубами о край стакана. – Нич… чего себе… У… уд… добна.
– Да, знаете. Теперь хорошую квартиру так трудно найти, – любезно заметил Подходцев, изнемогавший от приступа деликатности и упорно не замечавший более чем легкого костюма нового гостя.
– Вам не дует из окна? – участливо спросил Громов.
– Н… ничего. Я немного посижу и пойду себе… домой.
– Ну, куда вам спешить, – радушно воскликнул Подходцев. – Только что пришли и сейчас же уходить. Посидите!
– Я к вам зашел совершенно случайно…
– Помилуйте! Мы очень польщены… Позвольте, я вам помогу надеть пиджак на руки.
И едва новоприбывший надел с помощью Подходцева пиджак, как половина самообладания (вероятно верхняя, если расчленить самообладание по частям костюма) вернулась к нему.
– А мы ведь не знакомы, – сказал он.
Встал и расшаркался.
Глава 4.
Легкомысленный Клинков
– Позвольте представиться: Клинков.
– Ага! А мы – Подходцев и Громов.
Гость снова опустился на кровать и тоскливо прошептал:
– Вас, вероятно, очень удивляет мой костюм.
– Ничего подобного! – горячо воскликнул мягкосердечный Громов. – Это даже красиво. Голубой цвет вам удивительно к лицу.
Клинков вдруг вскочил и с ужасом в глазах стал прислушиваться.
– Он, кажется, идет?!
– Кто, кто?
– Муж. Вы понимаете, он меня застал… Хотел, кажется, стрелять, я насилу убежал…
– Если что меня и удивляет, – заметил Подходцев с самым проницаемым видом, – так это японская ваза.
– О! Я схватил первое, что попало под руку. Я разбил бы ее об его голову, если бы он напал на меня. Я пробежал так три этажа, а он, кажется, гнался за мной… И если бы не подвернулась ваша квартира…
– Кстати! – хлопнул себя по лбу Подходцев. – У вас есть пятьдесят рублей?
– Нет… Двадцать есть. И еще мелочь.
– Мало, – призадумался Подходцев. – Не обернусь. Мне пятьдесят нужно.
– А вы продайте эту вазу, – подмигнул Клинков, очевидно совсем успокоившийся. – Ваза, кажется, не дешевая.
– Удобно ли? Ваза принадлежит любимой женщине…
– Пустяки! Ведь не буду же я возвращать им эту вазу: «Нате, мол, не ваша ли? По ошибке, вместо шляпы захватил…» Да кроме того, я у них оставил своих вещей рублей на пятьдесят.
– Может быть, сходить за ними?
– Боже вас сохрани! Вы его наведете только на след. Это животное размахивает револьвером, будто это простая лайковая перчатка…
– Однако послушайте… Вы покинули на произвол судьбы женщину, оставили ее во власти этого зверя…
– Женщину?! – воскликнул Клинков тоном превосходства. – Вы, очевидно, не знаете женщин вообще, а ее в особенности. Женщина, предоставленная сама себе, от десяти мужей отвертится безо всякого ущерба.
И закончил тоном записного профессионала:
– Нет, нашему брату куда труднее.
– А все-таки вазу лучше вернуть, – нерешительно промямлил Подходцев.
– Боже вас сохрани! Произошла страшная, но красивая в своем трагизме драма. И вдруг вы ее будете опошлять возвратом какой-то вазы. Ну до вазы ли человеку, у которого сейчас сердце разбито, который разочаровался в женщинах. Продайте ее антиквару, и конец. А пока что – вот вам мои двадцать рублей.
– Позвольте! Они вам самим понадобятся. Вы можете послать на квартиру за другим костюмом и сегодня выйти на улицу. Вы где живете?
– Ах, не спрашивайте, – простонал Клинков.
– Почему?
– Я снимал комнату у сестры того человека, который хотел в меня стрелять…
– Ну?
– И я не могу теперь к ней показаться…
– Вот глупости! Какое ей, в сущности, дело. Муж живет здесь, сестра его в другом месте… Вы просто ее жилец…
– Да, «просто жилец»! Если она узнает от брата, что я ей изменил, она…
Раздался такой взрыв смеха, что даже мрачный Клинков повеселел.
– Вам смешно, а мне, ей-Богу, пока некуда деваться…
В его тоне было столько добродушной беспомощности, что подходцевское сердце растаяло.
– Э, чего там, право. Не вешайте носа. Есть у меня две кровати и диван. Ум хорошо, два лучше, три совсем великолепно, а так как вазой оплачивается целый будущий месяц, то… не будем омрачать наших горизонтов! Вот вам. Клинков, одеяло, подсаживайтесь к столу, вы, Громов, выньте из-за окна две новых бутылочки, а я, господа, поднимаю этот стакан за людей, которые не вешают носа!
– За что же его вешать, – сказал Клинков, закутываясь в одеяло. – Это было бы жестоко. Мой нос, во всяком случае, этого не заслуживает.
Три стакана наполнились красной влагой, и эта влага была первым цементом, который так крепко спаял трех столь не похожих друг на друга людей.
Разные пути их вдруг причудливо скрестились, и эти три реки – одна тихая, меланхолическая (Громов), другая быстрая, прямая (Подходцев), а третья капризная, непостоянная (Клинков) – слились воедино и потекли отныне по одному руслу…
После третьего стакана было много хохота и возни (Подходцев в лицах представлял первое появление Клинкова), а после четвертого стакана Громов довольно искусно изобразил, как точильщик точит ножи, что навело Клинкова на мысль рассказать не совсем приличный анекдот.
И только ложась спать, все трое с некоторым удивлением отметили, что они как будто созданы друг для друга.
Вот так они и встретились – причудливо, неожиданно и не совсем обычно, с общепринятой точки зрения. Но такова и жизнь – причудливая, полная необычайностей и неожиданностей…
Глава 5.
Издательское предприятие
Большая пустынная комната, только по окраинам обставленная кое-какой мебелью, дремлет в сумерках. На одной из кроватей еле виден силуэт крепко спящего человека. То, что он крепко спит, чувствуется по его ровному дыханию и неподвижной позе.
И если бы к нему наклониться ближе, можно было бы увидеть, что во сне он улыбается. Так спать может только человек с чистой совестью.
Это Подходцев.
Его неразлучные товарищи по комнате в совместной жизни – Клинков и Громов – должны быть недалеко, потому что эта троица почти никогда не расстается…
Действительно, не успели еще сумерки сгуститься в темный весенний вечер, как на лестнице раздались два голоса – бархатный баритон Клинкова и звенящий тенор Громова:
– А я тебе говорю, что эта девушка все время смотрела на меня!
– Это ничего не доказывает! В паноптикумах публика больше всего рассматривает не красавицу Клеопатру со змеей, а душительницу детей Марианну Скублинскую!
Не найдя на это ответа, грузный Клинков сердито запыхтел и первым вошел в общую комнату, захлопнув дверь перед самым носом Громова.
– Пусти! – прозвенел Громов, налетая плечом на дверь.
– Проси прощенья, – прогудел голос Клинкова изнутри.
– Ну ладно. Прости, что я тебя назвал идиотом.
– Постой, да ведь ты меня не называл идиотом?
– Я подумал, но это все равно. Пусти! Если не пустишь, встану завтра пораньше и зашью рукава в твоем пиджаке.
– Ну, иди, черт… С тебя станется.
Громов вошел, и тут же оба издали удивленное восклицание:
– Чего это он тут набросал на полу?
– Какие-то бумажки. Может быть, старые письма его возлюбленных…
– Или счета от несчастного портного…
– Или повестки от мирового…
Клинков поднял одну скомканную бумажку, расправил ее и вскрикнул:
– Господи Иисусе! Да ведь это деньги. Пятирублевая бумажка.
– И вот!
– И вот! Я слепну! Я задыхаюсь!
– Да тут их десятки!
– Сотни!
– Зачем он их разбросал тут?
– Я догадываюсь: он хочет нас поразить.
– Знаешь, давай сделаем вид, что мы ничего не замечаем.
– Идет. Эй, Подходцев! Не стыдно ль спать, когда цвет русской интеллигенции бодрствует?! Вставай!
Подходцев проснулся, спустил ноги с кровати, поглядел на бумажки, на спокойные лица товарищей и до глубины души удивился их равнодушию.
– Вы только сейчас вошли?
– Уже минут пять. А что?
– Вы ничего не замечаете?
– Нет. А что?
– На полу-то…
– Что ж на полу… Бумажки какие-то набросаны. Зачем ты соришь, ей-Богу? Что за неряшливость?
– Да вы поглядите, что это за бумажки!! – прогремел Подходцев.
Клинков поднял одну бумажку и в ужасе бросил ее.
– Ой! Деньги! И на них кровь.
– Подходцев… Он умер сразу, или агония у него была мучительная?
– У кого?
– Кого ты убил и ограбил.
– Животное ты! Эти денежки чисты, как декабрьский снег!.. Оказывается, что три дня подряд я снился одной из моих теток… И снился «нехорошо», как она пишет. Думая, что я болен или заточен в тюрьму, она и прислала мне ни с того ни с сего четыреста рублей.
– Что за достойная женщина!
– Завтра же, – сказал Клинков, – я приснюсь своей тетке.
– Да уж… Если бы это от тебя зависело, ты извел бы бедную старуху своими появлениями.
– Что ж ты думаешь делать с этими деньгами?
– Не я, а мы. Деньги общие.
– Нет! – твердо сказал Клинков. – Для общих денег это слишком большая сумма!..
– Но ведь я получил их благодаря вам.
– Каким образом?
– Тетке снилось, что я нехорошо живу. Результат – деньги. Теперь: если я действительно нехорошо живу, то благодаря кому? Благодаря вам. Значит, мы заработали эти деньги все вместе.
– Убийственная логика.
– Верно, за нее убить мало.
Три друга собрали деньги, разгладили их, положили на середину стола и, усевшись вокруг, принялись их рассматривать чрезвычайно пристально.
– Большие деньги, – покачал головой Громов. – Если начать на них пить – можно получить белую горячку, если есть – ожирение сердца и подагру, если тратить на красавиц – общее расстройство организма.
– Следовательно, нужно сделать на них что-нибудь полезное.
– Можно открыть кроличий завод. Выгодное дело!
– Или купить имение с образцовым питомником.
– Или нанять целиком доходный дом и отдавать его под квартиры.
– А почему ты молчишь, Громов?
– Мне пришла в голову мысль, – застенчиво произнес Громов.
– И как же она себя чувствует в этом пустом помещении?
– Мысль такая: давайте, господа, издавать сатирический журнал.
– Я могу только издать удивленный крик, – признался Подходцев, действительно ошеломленный.
– Но ведь это идея, – вдруг расцвел Клинков. – Вы знаете, а может быть, и не знаете, что я довольно недурно рисую карикатуры. Громов пишет прозу и стихи.
– А что же я буду делать? – ревниво спросил Подходцев.
– Ты? Издательская и хозяйственная часть.
– Это будет чрезвычайно приятный журнал.
– И полезный в хозяйстве, – добавил Подходцев, кусая ус.
– Почему?
– Как средство от мух.
– Не понимаю.
– Мухи будут дохнуть от ваших рисунков и стихов.
– Берегись, Подходцев! Мы назовем свой журнал «Апельсин», и тогда ты действительно ничего в нем не поймешь.
– Постойте, постойте, – вскричал Громов, сжимая голову руками. – «Апельсин»… А, ей-Богу, это недурно. Звучно, запоминается и непретенциозно!
– По-моему, тоже, – хлопнул тяжелой рукой по столу Клинков. – Это хорошо: «Газетчик, дайте мне „Апельсин“!
Громов вскочил, схватил с дивана подушку, приложил ее, как сумку, к своему боку и, приняв позу газетчика, ответил густым басом:
– «Апельсинов» уже нет – все распроданы.
– Что ж ты, дубина, не берешь их больше?
– Да я взял много, но сейчас же все расхватали. Поверите – с руками рвут.
– А ты мне не можешь где-нибудь достать старый номер?
– Трудновато. За рубль – пожалуй.
– Три дам, только достань.
– Слушаю-с, ваше сиятельство.
Эта наглядная интермедия произвела на колебавшегося Подходцева глубокое впечатление.
– Действительно, издавать журнал прелюбопытно. А книжные магазины тоже будут продавать?
– Конечно! – вскричал Клинков. И обратился к Громову: – Скажите, приказчик книжного магазина, у вас имеется «Апельсин»?
Громов зашел за стол, изображавший собою прилавок, и, изогнувшись, ответил:
– «Апельсин»? Сколько номеров прикажете?
– Десять. Хочу послать своей племяннице, брату, еще кое-кому.
– У нас осталось всего три штуки…
– О, добрый приказчик! Дайте мне десять номеров.
– Не могу, – сухо ответил Громов, – на вас не напасешься.
– О, многомилостивый торговец! Сжальтесь надо мной… Жена запретила мне являться домой без десяти номеров «Апельсина».
– Или берите три, или проваливайте.
Клинков упал на колени и, протягивая молитвенно руки, завопил:
– Я утоплюсь, если вы не дадите мне десяти номеров. О, спасите меня!..
И, встав с колен, отряхнул пыль с брюк, обернулся к Подходцеву и сказал другим, более спокойным тоном:
– Так будет в книжных магазинах.
– Значит, публика, по-вашему, заинтересуется им?
– Публика? – подхватил Клинков. – Я себе рисую такую картину…
Он снова упал перед Громовым на колени и, протягивая к нему руки, простонал:
– Марья Петровна! Я люблю вас, будьте моей.
– Хорошо, – пропищал Громов, кокетливо обмахиваясь подушкой.
– Мы будем так счастливы… Будем по вечерам читать «Апельсин».
– А что такое «Апельсин»? – снова пропищал Громов, скорчив бессмысленную физиономию.
– А-а! – свирепо зарычал Клинков. – Вы, Марья Петровна, не знаете что такое «Апельсин»?! В таком случае – черт с вами! Отказываюсь от вас! Навсегда!
– Ах, – вскрикнула «Марья Петровна» и в обмороке упала Подходцеву на руки.
Такая блестящая иллюстрация успеха и значения журнала рассеяла последние колебания Подходцева.
– А денег у нас хватит? – спросил этот деловой малый.
– Конечно! Полтораста – за бумагу, столько же – типографии, пятьдесят – на клише и остальное на мелкие расходы. Первый же номер даст рублей двести прибыли.
– Evviva, «Apelsino»! – вскричал Клинков. – Господин издатель! Дайте сотруднику десять рублей аванса.
Подходцев развалился на стуле и снисходительно поглядел на Клинкова:
– Ох, уж эти мне сотрудники. Все бы им только авансы да авансы. Ну, нате, возьмите. Только чтобы это было последний раз. И, пожалуйста, не запоздайте с материалом.
Клинков сунул деньги в карман и шаркнул ногой:
– Заведующий художественной частью журнала «Апельсин» приглашает редактора и издателя в ближайший ресторан откушать хлеба-соли, заложив этим, как говорится, фундамент.
Поднимаясь в три часа ночи по лестнице, редакция журнала «Апельсин» делала не совсем уверенные шаги и хором пела следующую, не совсем складную песню:
Мать и брат, отец и сын,
Все читают «Апельсин».
Нищий, дворник, кардинал –
Все читают наш журнал.
А Громов добавлял соло:
Кто же не читает,
Тот –
Идиот,
В «Апельсинах» ничего не понимает!
Глава 6.
Деловые люди
Подходцев с утра до вечера носился по типографиям, продавцам бумаги и цинкографиям…
А ночью ему не было покоя.
Будил его заработавшийся за столом Громов:
– Слушай, Подходцев… Ты извини, что я тебя разбудил… Ничего?
– Да уж черт с тобой… Все равно проснулся. Что надо?
– Скажи, хорошая рифма – «водосточная» и «уполномоченная».
– Нет, – призадумавшись, отвечал Подходцев. – Поставь что угодно, но другое: восточная, неурочная, молочная, сочная, потолочная…
– Спасибо, милый. Теперь спи.
Будил и Клинков.
– Подходцев, проснись.
– Что тебе надо?!
– Сними на минутку рубашку.
– Что ты – сечь меня хочешь? – стонал уставший за день Подходцев.
– Нет, мне нужно зарисовать двуглавый мускул. У меня тут в карикатуре борец участвует.
– Попроси Громова.
– Ну, нашел тоже руку… У него кочерга, а не рука…
– О, чтоб вас черти… Ну, на, рисуй скорей.
– Согни руку так… Спасибо, дружище. А может, ты бы встал и надел ботинки?.. У тебя такие красивые. Я рисую светскую сценку, и одна нога у меня какая-то вымученная.
– О, чтоб вы…
А с другой стороны доносился заискивающий голос Громова:
– Подходушка, можно выразиться: «ее розовые губки усмехнулись»?
– Можно! Выражайся. Если вы меня еще раз разбудите – я тоже выражусь!..
Работа кипела.
В одной из комнат типографии лежал правильными пачками свежий, только что вышедший номер «Апельсина».
Это был великий день для трех товарищей. Десятки раз они хватались за номер, перелистывали его, даже внюхивались в запах типографской краски:
– А, ей-Богу, хорошо пахнет. По-моему, прекрасный номер. И рисунки хлесткие, и текст. Хе-хе…
Первый газетчик, который явился за десятком номеров, вызвал самые бурные овации трех друзей.
– Газетчик. Здравствуйте, дружище! У вас давно такое симпатичное лицо?
– А глаза! Прекрасные серые глаза.
– А голос! Если таким голосом сказать покупателю: «Вот, купите этот прекрасный журнал под названием „Апельсин“, – то всякий разорится, а купит!
– Вы, газетчик, держите его на виду. Он оранжевый, и этот цвет даст такие чудесные рефлексы на вашем лице, что вы покажетесь вдвое красивее…
Распропагандировав таким образом несколько газетчиков, вся редакция высыпала на улицу и отправилась бродить по самым людным местам.
У всех трех в руках красовались номера «Апельсина»… Подходцев шел впереди, делал вид, что читает журнал, и время от времени разражался громким демонстративным смехом.
– Ну и чудаки же! Господи, до чего это смешно.
А Клинков и Громов, шагая сзади и стараясь запутаться в толпу гуляющих, беседовали громче, пожалуй, чем нужно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14