Едва замер шум его шагов, ковер с оружием, висевший позади Векши, зашевелился. Из маленькой ниши в стене, которую он скрывал, в комнату шагнул старший сын боярина, Николай.
— Слышал? — спросил его Векша.
— До единого слова, — нехотя буркнул сын. — Хотя, откровенно говоря, с большим удовольствием услышал бы твой сигнал, чтобы разделаться с этим разбойником.
— Потерпи. Степной атаман может сослужить нам вначале неплохую службу.
По губам сына пробежала презрительная усмешка.
— Ты на самом деле веришь в его сказку о ханской грамоте?
— Я собственными глазами видел и своими руками держал печать великого золотоордынского хана. Так что ошибиться я не мог никак
— Печать еще не грамота, — назидательно заметил Николай.
— Верно, поэтому завтра я и встречаюсь с Дорошем. Если у него действительно грамота Мамая, я не пожалею за нее целого табуна, а не только твоего аргамака.
— Думаешь, это грамота, которую сейчас так ждет из Орды великий князь Ягайло?
— Уверен в этом. Судя по рассказу Дороша, речь идет о ханском посольстве, которое на днях бесследно сгинуло в степи. Печать подтверждает его слова.
— Тебе видней. Скажи, ты на самом деле собираешься отдать атаману моего лучшего скакуна? — нахмурился Николай.
— Я отдал бы ему даже своего… Пока не получил бы из его рук грамоты, — хихикнул Векша.
Сын понимающе улыбнулся.
— Ты прав, отец. Этого человека нельзя отпускать живым. Если получим от него ханскую грамоту он будет ненужным свидетелем того, каким образом она очутилась в наших руках. К тому же его труп лучше всяких слов докажет, что мы отбили грамоту у степного разбойника в бою, рискуя жизнью, а не обменяли ее.
— Он должен умереть, даже если у него ничего нет, — с металлом в голосе произнес Векша. — Это мой и твой враг, недруг всей нашей семьи. Чтобы спокойно жили мы, не должно быть его.
— Завтра он навсегда останется на поляне, где собирается встретиться с тобой, — твердо сказал Николай. — Имеется у него грамота или нет, это будет последний день его жизни.
— Будь осторожен. Я знаю казаков, их не так просто обхитрить, а в бою с ними лучше не встречаться.
— Я отправлюсь на поляну еще затемно и обоснуюсь там с вольными задолго до прибытия Дороша. Я вовсе не собираюсь рисковать.
— С Богом, сын…
Боярин Векша прибыл на поляну ровно в полдень.
Атаман и два его спутника уже ждали боярина. Их вид был вполне мирным и дружелюбным и не вызвал у Векши никаких подозрений. Пока Дорош любовался конем и вертел в руках шлем и саблю, боярин с любопытством рассматривал его спутников. Он многое слышал о воинственных и свободолюбивых выходцах из русских земель, бежавших от княжеского и боярского гнета в пограничные с Ордой степи и живущих там своими ватагами и станицами. Он несколько раз встречал в походах их быстрые, неуловимые конные отряды, в мгновение ока исчезавшие в степи. Однако видеть казаков так близко, лицом к лицу ему приходилось впервые.
Сейчас, глядя на их суровые, обветренные и обожженные солнцем лица, на сухощавые, мускулистые фигуры, на легкую пружинистую посадку в седлах, боярин ощутил в сердце неприятный холодок Вот они какие, ненавистные ему и другим боярам казаки. Те, что своим существованием заставляли теплиться в душе каждого смерда и холопа извечную мечту о воле и как магнитом притягивали к себе из их числа самых смелых и отчаянных.
Эти отважные, не признающие над собой ничьей управы воины всегда были опасны для княжеской и боярской власти. Вначале, во времена Киевской Руси, беглецы устраивали пристанища в низовьях Дуная и именовали себя берладниками. Позже стали уходить за Дон и Днепр и называться ватажниками, станичниками, черкасами, а чаще всего казаками. Если отношение к ним русских властей постоянно было враждебным, то ханы Золотой Орды старались проводить в их отношении гибкую политику. Сначала, считая всю степь собственной вотчиной, они безжалостно истребляли незваных пришельцев, затем, боясь роста могущества Руси и борясь с ее централизацией, стали поощрять отток мужского населения из центральных областей Руси на окраины, способствуя этим упадку военной и экономической мощи русских княжеств. Ордынские баскаки даже получили указание организовывать в степном пограничье с Русью и Литвой поселки для русских беглецов из княжеских и боярских вотчин.
Однако не для того бывшие смерды и холопы покинули родные избы и хаты, чтобы сменить кабалу русских и литовских князей и бояр на гнет татарских ханов и баев. Собираясь в вооруженные ватаги и станицы, ценя пуще всего свободу и беспрекословно подчиняясь своим выборным атаманам и сотникам, беглецы стали представлять настолько грозную военную силу, что вскоре отбили у русских и литовских бояр всякую охоту бороться с ними и заставили кочевавших рядом татарских и нагайских мурз искать с собой мир и дружбу.
Никто не знал точно даже происхождения их названия — казаки. Одни исследователи в своих изысканиях возвращались к тем далеким и скрытым туманом истории временам, когда в степях, где сейчас обитали казачьи отряды, господствовали племена скифов и сарматов, и искали корень подобного названия в их языке. Другие считали, что это слово пришло из языка татар, теперешних ближайших соседей казаков, означая собой свободного, независимого человека, и были уверены в его тюркском происхождении. Третьи, менее глубокомысленные и потому наиболее многочисленные, вполне серьезно утверждали, что корень слова взят из названия дикого степного животного — козы, мясо которой было основной пищей казаков, вооруженные отряды которых быстротой и осторожностью ничем не отличались от поведения этого пугливого животного.
Веселый голос подъехавшего вплотную Дороша вывел боярина из задумчивости.
— Вижу, сдержал ты свое слово, — сказал атаман, разворачивая коня рядом с Векшей. — Коли так, вот тебе ордынское послание.
Он сунул руку за пазуху и протянул боярину пергаментный свиток, обвязанный шнуром с ханской печатью. Схватив грамоту, Векша лихорадочно развернул ее, впился в пергамент глазами и не смог удержать возгласа разочарования.
— Что это? — с недоумением спросил он. — Я здесь ничего не понимаю.
— Что отбили у гонца, то и передаю, — невозмутимо ответил Дорош. — А ежели тебе не суждено понять написанного, так это немудрено. Не боярину Векше сия грамота послана, не ему разуметь ее.
В словах казака была определенная логика, и Векша успокоился. Осторожно свернул грамоту, снова перевязал шнуром и, стараясь не потревожить Мамаеву печать, сунул себе за пазуху.
— Вот, атаман, и свершили мы каждый свое дело, — сказал он. — Прощай и не поминай меня лихом.
— Прощай и ты, боярин, — спокойно ответил Дорош.
Перехватив повод с приведенным Векшей аргамаком в свою руку, он кивнул боярину и вместе со спутниками медленно тронулся к лесу. Оставшись на месте, Векша с улыбкой провожал его глазами, время от времени поглядывая по сторонам.
Поляна, на которой происходила встреча боярина Векши с атаманом Дорошем, занимала весьма значительную площадь. Когда-то давным-давно, еще во времена славянского язычества, люди выжгли в лесу этот участок, распахали и занимались на нем земледелием. Затем ушли на юг, на более плодородные почвы, и бывшее поле постепенно превратилось в обыкновенную лесную поляну, густо поросшую высоким, чуть ли не в человеческий рост разнотравьем, кустами бузины и лещины. На поляне пересекалось несколько лесных дорог и пешеходных тропинок По одной из них, ведшей в сторону южного рубежа, двигалась сейчас тройка казаков.
Они проехали половину расстояния до леса, как из-за кустов и деревьев стали появляться вооруженные всадники и растекаться направо и налево от дороги, охватывая казаков широким полукругом. С десяток конников, сомкнувшись плечом к плечу, перегородили дорогу. В одном из них по блестящему шлему и развевающемуся пурпурному плащу Векша узнал своего старшего сына. Однако, к величайшему удивлению боярина, Дорош и его спутники, словно не замечая высыпавших из леса всадников, как ни в чем не бывало спокойно и по-прежнему неторопливо ехали по дороге прямо на выставленные им навстречу копья.
Громкое конское ржание, раздавшееся одновременно с разных сторон поляны, моментально объяснило Векше причину их спокойствия. Из травы, покрывавшей бывшее лесное поле, во множестве появились вначале шлемы и лохматые шапки, затем плечи, лошадиные морды, и вот уже все пространство поляны оказалось усеянным незнакомыми боярину всадниками. С копьями в руках, со щитами на плечах они подъезжали к дороге, по которой ехал Дорош, и выстраивались за ним в колонну по четверо в ряд.
«Полусотня, сотня… Две, три…» — машинально прикидывал на глаз их число Векша. Да, Дорош оказался не той птичкой, которую можно было взять голыми руками. Его ватажники залегли на поляне вокруг дуба еще с вечера, сразу после прибытия атамана от Векши. Привычные к многочасовым безмолвным засадам, сумевшие приучить к этому и своих коней, они поднялись с земли именно в ту минуту, когда их присутствие стало необходимым.
Закусив от ярости губу, вцепившись рукой в бороду, Векша следил за тем, как Дорош и двигавшаяся за ним казачья колонна приближались к его сыну и находившимся с ним воинам. Едва расстояние между ними сократилось до дальности полета стрелы, всадник в блестящем шлеме первым поднял коня на дыбы и, освобождая дорогу, быстро поскакал в сторону. Вслед за ним, перегоняя друг друга, бросились врассыпную другие боярские воины.
5
Князь Данило любил охоту, и лишь наступившая темнота заставила его прекратить преследование стада вепрей, поднятых загонщиками в камышах. Нанизав на острие копья большой сочный кусок мяса, он сунул его в костер и, сидя на корточках возле огня, наблюдал, как мясо постепенно покрывалось нежной румяной корочкой. Осторожное покашливание подошедшего сбоку слуги заставило его поднять голову, оторвать взгляд от костра, — Княже, к тебе человек
— Кто он?
— Мне неведомо. Говорит, надобно сказать тебе нечто важное с глазу на глаз.
— Откуда прибыл? Воин или смерд?
— Не сказывает, княже. По одежке больше на смерда похож.
— Скажи, пусть обождет. Сейчас буду.
Князь передал копье с мясом одному из дружинников, занявшему его место у костра, проверил, хорошо ли вынимается из ножен короткий меч. Повел плечами в надетой под платьем тонкой кольчуге, и только после этого двинулся за слугой.
Человек, ожидавший его, стоял в тени ветвистого дуба, тесно прижавшись к нему спиной. Был он невысок ростом, тщедушен, нижнюю часть лица скрывал темный плащ, в который он был закутан почти до пят.
— Здрав будь, добрый человек, — проговорил князь, останавливаясь в шаге от темной фигуры и непроизвольно кладя ладонь на крыж меча.
— Здоровья и тебе, князь Данило, — ответил незнакомец. — Прости, что беспокою на охоте, однако дело, с которым к тебе явился, не терпит.
— Может, пойдем к костру? — предложил князь. — Там согреешься и поужинаешь с нами.
— Нет, княже. Нельзя, чтобы кто-то видел нас вместе, потому и пришел я даже ночью в этом плаще. Непростое дело привело меня к тебе, княже, и ежели узнает о нашей встрече боярин Адомас, не сносить мне головы.
— Кто ты и почему боишься боярина Адомаса? — спросил Данило.
— Княже, наш разговор для двоих, — оставив вопрос без ответа, сказал незнакомец. — Отошли своего человека и узнаешь все, что желаешь.
Князь кивнул слуге, и тот удалился к костру. Незнакомец проследил за ним глазами, рывком отбросил плащ с лица.
— Узнаешь, княже?
— Постой, постой, — проговорил князь Данило, всматриваясь в незнакомца. — Уж не конюший ли ты боярина Адомаса? Не тебя ли я видел неделю назад в великокняжеском замке?
— Меня, — прозвучал ответ. — Теперь, княже, ты понимаешь, отчего мне нельзя показываться у костра?
Князь Данило усмехнулся.
— Ты прав, добрый человек, не друзья-товарищи мы с боярином Адомасом. Вряд ли погладит он тебя по голове, пронюхав о нашем разговоре.
— Мало у нас времени, княже, поскольку в любой миг может хватиться меня боярин. Позволь к делу перейти.
— Говори.
— Страшен враг в чистом поле и густом лесу, но еще страшнее он в родном доме. Опасен враг, идущий на тебя с мечом, однако еще опаснее он, ежели улыбается тебе и прячет нож за пазухой. Согласен со мной, княже?
— К чему твоя присказка? — настораживаясь, спросил Данило.
— Богат и знатен ты, княже, — словно не слыша его, продолжал конюший. — Многих приблизил к себе и осыпал милостью, многих считаешь верными друзьями. И не знаешь, что не все слуги верны тебе, не ведаешь, что некоторые, пригревшись подле тебя, только ждут случая, чтобы ужалить больнее. Об одном из таких оборотней хочу остеречь тебя.
— Кто он? — нахмурив брови, спросил Данило.
— Воевода Богдан.
— Воевода Богдан? — переспросил Данило. — Мой лучший и вернейший друг? Знаешь ли ты, холоп, что он вырос на моих глазах? Что стал в моей дружине из простого воина первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв и он не единожды спасал мне жизнь? Как смеешь, грязный холоп, возводить хулу на моего лучшего воеводу? Кто позволил тебе чернить моего старого и надежного товарища?
Он шагнул к конюшему, схватил руками за грудки. Рывком приподнял его над землей и прижал к стволу дуба.
— Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто заплатил за сей подлый навет? Отвечай, не то задушу собственными руками. — И Данило вдавил конюшего в дерево с такой силой, что тот захрипел.
— Правду молвлю, княже, сущую правду, — испуганной скороговоркой забормотал конюший, отчаянно болтая в воздухе ногами и не находя под ними опоры. — Не гневись, выслушай меня до конца. Тогда и решай, правду или ложь принес я.
— Хорошо, холоп, говори. Но ежели врешь — велю запороть плетьми под этим же дубом.
Князь отпустил конюшего, тот поправил сбившийся с головы капюшон плаща, снова прислонился спиной к дубу.
— Значит, не веришь мне, княже? — зло прошипел он. — Ладно, слушай все с самого начала. Помнишь, гостил ты прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И ночами в надежном месте говорили с ним о том, что, когда поведет князь Дмитрий Русь на Мамая, надобно натравить на Литву ее врагов, дабы не смог князь Ягайло помочь Орде и тоже напасть на Русь. Было вас при тайном сговоре трое, да только знают о нем сейчас и боярин Адомас, и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес им? Ты сам, московский князь Дмитрий или боярин Боброк? Ответствуй, княже.
Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули глаза.
— Никто из нас троих не мог передать этого Ягайле или Адомасу. Однако откуда знают они об этом?
— Оттуда, княже, что говорило вас трое, а слышало четверо. Ибо всегда стоял у ваших дверей на страже воевода Богдан и не пропускал ни единого вашего слова. А когда возвратились вы в Литву, передал он все вызнанное боярину Адомасу, тот — великому князю Ягайле. Теперь веришь мне, княже?
— Нет, — твердо ответил Данило. — Иным путем попало сие известие к литовскому Ягайле. Не верю, что воевода Богдан способен на подобную измену.
— Не веришь? — язвительно хохотнул конюший. — Хорошо, слушай дальше. Давно был тот разговор Богдана с Адомасом, ничто не подтверждало воеводиных слов, и вдруг недавно появился в наших местах боярин Боброк. Разбил в Черном урочище лагерь, привез с собой из Москвы два воза денег, чтобы подкупить и натравить на Литву ее врагов-соседей. Хоронились и в твоей усадьбе Боброковы соглядатаи, были среди них десятский Иванко и сотник Григорий. Иванко с товарищем вскоре вернулись к Боброку и московскому золоту, а Григорий ускакал с твоими воинами и сотником Андреем к ляшскому кордону. Все это тоже знает боярин Адомас. Он даже вознамерился перехватить Боброка и его возы с золотом, только руки оказались коротки. Что молвишь теперь, княже?
— Опять он? — насупившись, спросил Данило. — Снова его рук дело?
— Да, об этом тоже донес Адомасу воевода Богдан.
— Скажи, холоп, — после некоторого молчания произнес Данило, — чего хочешь за свои вести?
— Ничего, княже, мне от тебя не надобно, поскольку не в твоей власти отблагодарить меня.
Он отшатнулся от дуба, сделал шаг вперед, развернулся к Даниле боком. И тот лишь сейчас увидел на спине у конюшего горб. Вот почему он все время жался к дереву, вот отчего постоянно стремился быть к князю лицом — он не хотел показать собственное уродство.
— Никакая твоя милость, княже, не обрадует меня, любая, даже самая щедрая награда не вернет того, чего у меня давно уже нет. Поэтому не надобно мне ничего.
Князь был удивлен.
— Но что заставило тебя, рискуя жизнью, прийти ко мне?
Горбун грустно улыбнулся.
— Что заставило, княже? Не знаю, поймешь ли ты меня. Большинством людей при свершении важных дел движет чувство любви либо желание разбогатеть. Однако иногда ими движет ненависть, которая сильнее всех других начал, потому что она не ведает преград и пощады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Слышал? — спросил его Векша.
— До единого слова, — нехотя буркнул сын. — Хотя, откровенно говоря, с большим удовольствием услышал бы твой сигнал, чтобы разделаться с этим разбойником.
— Потерпи. Степной атаман может сослужить нам вначале неплохую службу.
По губам сына пробежала презрительная усмешка.
— Ты на самом деле веришь в его сказку о ханской грамоте?
— Я собственными глазами видел и своими руками держал печать великого золотоордынского хана. Так что ошибиться я не мог никак
— Печать еще не грамота, — назидательно заметил Николай.
— Верно, поэтому завтра я и встречаюсь с Дорошем. Если у него действительно грамота Мамая, я не пожалею за нее целого табуна, а не только твоего аргамака.
— Думаешь, это грамота, которую сейчас так ждет из Орды великий князь Ягайло?
— Уверен в этом. Судя по рассказу Дороша, речь идет о ханском посольстве, которое на днях бесследно сгинуло в степи. Печать подтверждает его слова.
— Тебе видней. Скажи, ты на самом деле собираешься отдать атаману моего лучшего скакуна? — нахмурился Николай.
— Я отдал бы ему даже своего… Пока не получил бы из его рук грамоты, — хихикнул Векша.
Сын понимающе улыбнулся.
— Ты прав, отец. Этого человека нельзя отпускать живым. Если получим от него ханскую грамоту он будет ненужным свидетелем того, каким образом она очутилась в наших руках. К тому же его труп лучше всяких слов докажет, что мы отбили грамоту у степного разбойника в бою, рискуя жизнью, а не обменяли ее.
— Он должен умереть, даже если у него ничего нет, — с металлом в голосе произнес Векша. — Это мой и твой враг, недруг всей нашей семьи. Чтобы спокойно жили мы, не должно быть его.
— Завтра он навсегда останется на поляне, где собирается встретиться с тобой, — твердо сказал Николай. — Имеется у него грамота или нет, это будет последний день его жизни.
— Будь осторожен. Я знаю казаков, их не так просто обхитрить, а в бою с ними лучше не встречаться.
— Я отправлюсь на поляну еще затемно и обоснуюсь там с вольными задолго до прибытия Дороша. Я вовсе не собираюсь рисковать.
— С Богом, сын…
Боярин Векша прибыл на поляну ровно в полдень.
Атаман и два его спутника уже ждали боярина. Их вид был вполне мирным и дружелюбным и не вызвал у Векши никаких подозрений. Пока Дорош любовался конем и вертел в руках шлем и саблю, боярин с любопытством рассматривал его спутников. Он многое слышал о воинственных и свободолюбивых выходцах из русских земель, бежавших от княжеского и боярского гнета в пограничные с Ордой степи и живущих там своими ватагами и станицами. Он несколько раз встречал в походах их быстрые, неуловимые конные отряды, в мгновение ока исчезавшие в степи. Однако видеть казаков так близко, лицом к лицу ему приходилось впервые.
Сейчас, глядя на их суровые, обветренные и обожженные солнцем лица, на сухощавые, мускулистые фигуры, на легкую пружинистую посадку в седлах, боярин ощутил в сердце неприятный холодок Вот они какие, ненавистные ему и другим боярам казаки. Те, что своим существованием заставляли теплиться в душе каждого смерда и холопа извечную мечту о воле и как магнитом притягивали к себе из их числа самых смелых и отчаянных.
Эти отважные, не признающие над собой ничьей управы воины всегда были опасны для княжеской и боярской власти. Вначале, во времена Киевской Руси, беглецы устраивали пристанища в низовьях Дуная и именовали себя берладниками. Позже стали уходить за Дон и Днепр и называться ватажниками, станичниками, черкасами, а чаще всего казаками. Если отношение к ним русских властей постоянно было враждебным, то ханы Золотой Орды старались проводить в их отношении гибкую политику. Сначала, считая всю степь собственной вотчиной, они безжалостно истребляли незваных пришельцев, затем, боясь роста могущества Руси и борясь с ее централизацией, стали поощрять отток мужского населения из центральных областей Руси на окраины, способствуя этим упадку военной и экономической мощи русских княжеств. Ордынские баскаки даже получили указание организовывать в степном пограничье с Русью и Литвой поселки для русских беглецов из княжеских и боярских вотчин.
Однако не для того бывшие смерды и холопы покинули родные избы и хаты, чтобы сменить кабалу русских и литовских князей и бояр на гнет татарских ханов и баев. Собираясь в вооруженные ватаги и станицы, ценя пуще всего свободу и беспрекословно подчиняясь своим выборным атаманам и сотникам, беглецы стали представлять настолько грозную военную силу, что вскоре отбили у русских и литовских бояр всякую охоту бороться с ними и заставили кочевавших рядом татарских и нагайских мурз искать с собой мир и дружбу.
Никто не знал точно даже происхождения их названия — казаки. Одни исследователи в своих изысканиях возвращались к тем далеким и скрытым туманом истории временам, когда в степях, где сейчас обитали казачьи отряды, господствовали племена скифов и сарматов, и искали корень подобного названия в их языке. Другие считали, что это слово пришло из языка татар, теперешних ближайших соседей казаков, означая собой свободного, независимого человека, и были уверены в его тюркском происхождении. Третьи, менее глубокомысленные и потому наиболее многочисленные, вполне серьезно утверждали, что корень слова взят из названия дикого степного животного — козы, мясо которой было основной пищей казаков, вооруженные отряды которых быстротой и осторожностью ничем не отличались от поведения этого пугливого животного.
Веселый голос подъехавшего вплотную Дороша вывел боярина из задумчивости.
— Вижу, сдержал ты свое слово, — сказал атаман, разворачивая коня рядом с Векшей. — Коли так, вот тебе ордынское послание.
Он сунул руку за пазуху и протянул боярину пергаментный свиток, обвязанный шнуром с ханской печатью. Схватив грамоту, Векша лихорадочно развернул ее, впился в пергамент глазами и не смог удержать возгласа разочарования.
— Что это? — с недоумением спросил он. — Я здесь ничего не понимаю.
— Что отбили у гонца, то и передаю, — невозмутимо ответил Дорош. — А ежели тебе не суждено понять написанного, так это немудрено. Не боярину Векше сия грамота послана, не ему разуметь ее.
В словах казака была определенная логика, и Векша успокоился. Осторожно свернул грамоту, снова перевязал шнуром и, стараясь не потревожить Мамаеву печать, сунул себе за пазуху.
— Вот, атаман, и свершили мы каждый свое дело, — сказал он. — Прощай и не поминай меня лихом.
— Прощай и ты, боярин, — спокойно ответил Дорош.
Перехватив повод с приведенным Векшей аргамаком в свою руку, он кивнул боярину и вместе со спутниками медленно тронулся к лесу. Оставшись на месте, Векша с улыбкой провожал его глазами, время от времени поглядывая по сторонам.
Поляна, на которой происходила встреча боярина Векши с атаманом Дорошем, занимала весьма значительную площадь. Когда-то давным-давно, еще во времена славянского язычества, люди выжгли в лесу этот участок, распахали и занимались на нем земледелием. Затем ушли на юг, на более плодородные почвы, и бывшее поле постепенно превратилось в обыкновенную лесную поляну, густо поросшую высоким, чуть ли не в человеческий рост разнотравьем, кустами бузины и лещины. На поляне пересекалось несколько лесных дорог и пешеходных тропинок По одной из них, ведшей в сторону южного рубежа, двигалась сейчас тройка казаков.
Они проехали половину расстояния до леса, как из-за кустов и деревьев стали появляться вооруженные всадники и растекаться направо и налево от дороги, охватывая казаков широким полукругом. С десяток конников, сомкнувшись плечом к плечу, перегородили дорогу. В одном из них по блестящему шлему и развевающемуся пурпурному плащу Векша узнал своего старшего сына. Однако, к величайшему удивлению боярина, Дорош и его спутники, словно не замечая высыпавших из леса всадников, как ни в чем не бывало спокойно и по-прежнему неторопливо ехали по дороге прямо на выставленные им навстречу копья.
Громкое конское ржание, раздавшееся одновременно с разных сторон поляны, моментально объяснило Векше причину их спокойствия. Из травы, покрывавшей бывшее лесное поле, во множестве появились вначале шлемы и лохматые шапки, затем плечи, лошадиные морды, и вот уже все пространство поляны оказалось усеянным незнакомыми боярину всадниками. С копьями в руках, со щитами на плечах они подъезжали к дороге, по которой ехал Дорош, и выстраивались за ним в колонну по четверо в ряд.
«Полусотня, сотня… Две, три…» — машинально прикидывал на глаз их число Векша. Да, Дорош оказался не той птичкой, которую можно было взять голыми руками. Его ватажники залегли на поляне вокруг дуба еще с вечера, сразу после прибытия атамана от Векши. Привычные к многочасовым безмолвным засадам, сумевшие приучить к этому и своих коней, они поднялись с земли именно в ту минуту, когда их присутствие стало необходимым.
Закусив от ярости губу, вцепившись рукой в бороду, Векша следил за тем, как Дорош и двигавшаяся за ним казачья колонна приближались к его сыну и находившимся с ним воинам. Едва расстояние между ними сократилось до дальности полета стрелы, всадник в блестящем шлеме первым поднял коня на дыбы и, освобождая дорогу, быстро поскакал в сторону. Вслед за ним, перегоняя друг друга, бросились врассыпную другие боярские воины.
5
Князь Данило любил охоту, и лишь наступившая темнота заставила его прекратить преследование стада вепрей, поднятых загонщиками в камышах. Нанизав на острие копья большой сочный кусок мяса, он сунул его в костер и, сидя на корточках возле огня, наблюдал, как мясо постепенно покрывалось нежной румяной корочкой. Осторожное покашливание подошедшего сбоку слуги заставило его поднять голову, оторвать взгляд от костра, — Княже, к тебе человек
— Кто он?
— Мне неведомо. Говорит, надобно сказать тебе нечто важное с глазу на глаз.
— Откуда прибыл? Воин или смерд?
— Не сказывает, княже. По одежке больше на смерда похож.
— Скажи, пусть обождет. Сейчас буду.
Князь передал копье с мясом одному из дружинников, занявшему его место у костра, проверил, хорошо ли вынимается из ножен короткий меч. Повел плечами в надетой под платьем тонкой кольчуге, и только после этого двинулся за слугой.
Человек, ожидавший его, стоял в тени ветвистого дуба, тесно прижавшись к нему спиной. Был он невысок ростом, тщедушен, нижнюю часть лица скрывал темный плащ, в который он был закутан почти до пят.
— Здрав будь, добрый человек, — проговорил князь, останавливаясь в шаге от темной фигуры и непроизвольно кладя ладонь на крыж меча.
— Здоровья и тебе, князь Данило, — ответил незнакомец. — Прости, что беспокою на охоте, однако дело, с которым к тебе явился, не терпит.
— Может, пойдем к костру? — предложил князь. — Там согреешься и поужинаешь с нами.
— Нет, княже. Нельзя, чтобы кто-то видел нас вместе, потому и пришел я даже ночью в этом плаще. Непростое дело привело меня к тебе, княже, и ежели узнает о нашей встрече боярин Адомас, не сносить мне головы.
— Кто ты и почему боишься боярина Адомаса? — спросил Данило.
— Княже, наш разговор для двоих, — оставив вопрос без ответа, сказал незнакомец. — Отошли своего человека и узнаешь все, что желаешь.
Князь кивнул слуге, и тот удалился к костру. Незнакомец проследил за ним глазами, рывком отбросил плащ с лица.
— Узнаешь, княже?
— Постой, постой, — проговорил князь Данило, всматриваясь в незнакомца. — Уж не конюший ли ты боярина Адомаса? Не тебя ли я видел неделю назад в великокняжеском замке?
— Меня, — прозвучал ответ. — Теперь, княже, ты понимаешь, отчего мне нельзя показываться у костра?
Князь Данило усмехнулся.
— Ты прав, добрый человек, не друзья-товарищи мы с боярином Адомасом. Вряд ли погладит он тебя по голове, пронюхав о нашем разговоре.
— Мало у нас времени, княже, поскольку в любой миг может хватиться меня боярин. Позволь к делу перейти.
— Говори.
— Страшен враг в чистом поле и густом лесу, но еще страшнее он в родном доме. Опасен враг, идущий на тебя с мечом, однако еще опаснее он, ежели улыбается тебе и прячет нож за пазухой. Согласен со мной, княже?
— К чему твоя присказка? — настораживаясь, спросил Данило.
— Богат и знатен ты, княже, — словно не слыша его, продолжал конюший. — Многих приблизил к себе и осыпал милостью, многих считаешь верными друзьями. И не знаешь, что не все слуги верны тебе, не ведаешь, что некоторые, пригревшись подле тебя, только ждут случая, чтобы ужалить больнее. Об одном из таких оборотней хочу остеречь тебя.
— Кто он? — нахмурив брови, спросил Данило.
— Воевода Богдан.
— Воевода Богдан? — переспросил Данило. — Мой лучший и вернейший друг? Знаешь ли ты, холоп, что он вырос на моих глазах? Что стал в моей дружине из простого воина первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв и он не единожды спасал мне жизнь? Как смеешь, грязный холоп, возводить хулу на моего лучшего воеводу? Кто позволил тебе чернить моего старого и надежного товарища?
Он шагнул к конюшему, схватил руками за грудки. Рывком приподнял его над землей и прижал к стволу дуба.
— Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто заплатил за сей подлый навет? Отвечай, не то задушу собственными руками. — И Данило вдавил конюшего в дерево с такой силой, что тот захрипел.
— Правду молвлю, княже, сущую правду, — испуганной скороговоркой забормотал конюший, отчаянно болтая в воздухе ногами и не находя под ними опоры. — Не гневись, выслушай меня до конца. Тогда и решай, правду или ложь принес я.
— Хорошо, холоп, говори. Но ежели врешь — велю запороть плетьми под этим же дубом.
Князь отпустил конюшего, тот поправил сбившийся с головы капюшон плаща, снова прислонился спиной к дубу.
— Значит, не веришь мне, княже? — зло прошипел он. — Ладно, слушай все с самого начала. Помнишь, гостил ты прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И ночами в надежном месте говорили с ним о том, что, когда поведет князь Дмитрий Русь на Мамая, надобно натравить на Литву ее врагов, дабы не смог князь Ягайло помочь Орде и тоже напасть на Русь. Было вас при тайном сговоре трое, да только знают о нем сейчас и боярин Адомас, и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес им? Ты сам, московский князь Дмитрий или боярин Боброк? Ответствуй, княже.
Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули глаза.
— Никто из нас троих не мог передать этого Ягайле или Адомасу. Однако откуда знают они об этом?
— Оттуда, княже, что говорило вас трое, а слышало четверо. Ибо всегда стоял у ваших дверей на страже воевода Богдан и не пропускал ни единого вашего слова. А когда возвратились вы в Литву, передал он все вызнанное боярину Адомасу, тот — великому князю Ягайле. Теперь веришь мне, княже?
— Нет, — твердо ответил Данило. — Иным путем попало сие известие к литовскому Ягайле. Не верю, что воевода Богдан способен на подобную измену.
— Не веришь? — язвительно хохотнул конюший. — Хорошо, слушай дальше. Давно был тот разговор Богдана с Адомасом, ничто не подтверждало воеводиных слов, и вдруг недавно появился в наших местах боярин Боброк. Разбил в Черном урочище лагерь, привез с собой из Москвы два воза денег, чтобы подкупить и натравить на Литву ее врагов-соседей. Хоронились и в твоей усадьбе Боброковы соглядатаи, были среди них десятский Иванко и сотник Григорий. Иванко с товарищем вскоре вернулись к Боброку и московскому золоту, а Григорий ускакал с твоими воинами и сотником Андреем к ляшскому кордону. Все это тоже знает боярин Адомас. Он даже вознамерился перехватить Боброка и его возы с золотом, только руки оказались коротки. Что молвишь теперь, княже?
— Опять он? — насупившись, спросил Данило. — Снова его рук дело?
— Да, об этом тоже донес Адомасу воевода Богдан.
— Скажи, холоп, — после некоторого молчания произнес Данило, — чего хочешь за свои вести?
— Ничего, княже, мне от тебя не надобно, поскольку не в твоей власти отблагодарить меня.
Он отшатнулся от дуба, сделал шаг вперед, развернулся к Даниле боком. И тот лишь сейчас увидел на спине у конюшего горб. Вот почему он все время жался к дереву, вот отчего постоянно стремился быть к князю лицом — он не хотел показать собственное уродство.
— Никакая твоя милость, княже, не обрадует меня, любая, даже самая щедрая награда не вернет того, чего у меня давно уже нет. Поэтому не надобно мне ничего.
Князь был удивлен.
— Но что заставило тебя, рискуя жизнью, прийти ко мне?
Горбун грустно улыбнулся.
— Что заставило, княже? Не знаю, поймешь ли ты меня. Большинством людей при свершении важных дел движет чувство любви либо желание разбогатеть. Однако иногда ими движет ненависть, которая сильнее всех других начал, потому что она не ведает преград и пощады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13