Но я не хочу, чтобы ты презирал меня, — слышишь? Я работал как каторжный девять долгих лет, и, клянусь богом, у меня есть что сказать этими проклятыми красками! Разве не так? Ну ответь же, Гоген!— Мой командир, да ты голова! Мистраль мало-помалу утих. Арлезианцы осмелились снова выйти на улицу. Вновь пылало сумасшедшее солнце. В воздухе было что-то лихорадочное, неудержимо тревожное. У полиции прибавилось работы — всюду начались насилия и дерзкие преступления. В глазах прохожих таилось беспокойство. Никто не смеялся. Никто не разговаривал. Черепичные крыши плавились под солнцем. На площади Ламартина возникали драки, сверкали ножи. Назревала катастрофа. Арль задыхался, выносить такое напряжение он был больше не в силах. Казалось, долина Роны вот-вот взлетит на воздух, брызнув миллионом осколков.Винсент вспомнил слова парижского журналиста.«Что же будет? — спрашивал он себя. — Землетрясение или революция?»Вопреки всему, он по-прежнему работал в поле без шляпы. Ему нужен был этот белый ослепительный зной, чтобы растопить ужасающие страсти, обуревавшие его душу. Мозг его был словно жаркий тигель, выплавлявший одно докрасна раскаленное полотно за другим.С каждой новой картиной он все острее чувствовал, что девять лет труда во всю силу сказались только теперь, в эти тяжелые недели, сделав его на короткий срок могучим и совершенным живописцем. Он теперь далеко превзошел то, что создал в прошлое лето. Никогда уж потом не написать ему полотен, столь полно выражающих существо природы и его самого!Он работал с четырех утра до позднего вечера, пока сумерки не скрадывали пейзаж. Он писал две, а порой и три картины в день. Каждое полотно, которое он создавал единым судорожным порывом, отнимало у него целый год жизни. Продолжительность его существования на земле не интересовала Винсента, для него важно было лишь то, как он распорядится отпущенными ему днями. Время для него измерялось лишь полотнами, которые выходили из-под его кисти, а не шелестом отрываемых листков календаря.Он понимал, что его искусство достигло наивысшего расцвета, что наступил зенит его жизни, его час, к которому он стремился многие годы. Он не знал, как долго это продлится. Он знал одно — он должен писать и писать, полотно за полотном, полотно за полотном… Этот зенит жизни, этот краткий миг в бесконечности времен надо удержать, продлить, растянуть до тех пор, пока он не создаст все то, чем переполнена его душа.Трудясь без устали целыми днями, ссорясь и ругаясь по ночам, не зная сна, довольствуясь самой скудной пищей, упиваясь солнцем, красками, возбуждением, табаком и абсентом, терзаемые стихиями и творческим жаром, изводя себя яростными нападками и злобой, друзья все больше и больше ненавидели друг друга.Их палило солнце. Их бичевал мистраль. Им слепили глаза краски. Абсент обжигал их пустые желудки. Душной, тягостной ночью, когда разражалась буря, их дом стонал и содрогался.Гоген написал портрет Винсента, пока тот рисовал в поле плуги. Винсент долго смотрел на этот портрет. В первый раз он ясно понял, что думает о нем Гоген.— Это, конечно, я, — сказал он. — Я, но только сумасшедший!Вечером они пошли в кафе. Винсент заказал себе легкого абсента. Вдруг он швырнул свой налитый до краев стакан Гогену в лицо. Гоген увернулся. Он схватил Винсента и на руках перенес его через всю площадь Ламартина. Винсент опомнился уже в кровати. Он тотчас же уснул.— Мой милый Гоген, — сказал он утром тихим и спокойным голосом, — мне смутно помнится, что вчера вечером я оскорбил тебя.— Я прощаю тебя от всего сердца, — отозвался Гоген, — но вчерашняя сцена может повториться. Если бы стакан попал мне в лицо, я мог бы потерять самообладание и задушить тебя. Поэтому позволь мне написать твоему брату, что я уезжаю отсюда.— Нет, нет! Поль, ты не уедешь! Неужели ты бросишь наш дом? Все, что я сделал здесь, я сделал для тебя.Спор не утихал целый день. Винсент горячо уговаривал Гогена остаться. Гоген отвергал каждый его довод. Винсент упрашивал, льстил, ругался, грозил, даже плакал. И на этот раз он одержал верх. Он чувствовал, что вся его жизнь зависит от того, останется ли его друг в доме. К вечеру Гоген изнемог и еле стоял на ногах. Он сдался лишь затем, чтобы немного отдышаться.Во всем доме воздух трепетал и содрогался, словно насыщенный электричеством. Гоген был не в силах заснуть. Он задремал лишь под утро, на заре.Странное ощущение заставило его проснуться. Открыв глаза, он увидел, что над его кроватью стоит Винсент и пристально смотрит на него из темноты.— Что с тобой, Винсент? — сурово спросил Гоген.Винсент вышел из комнаты, лег в постель и забылся тяжелым сном.На следующую ночь Гоген был разбужен тем же самым ощущением. У его кровати стоял Винсент и пристально смотрел на него из темноты.— Винсент! Иди ложись!Винсент повернулся и вышел.На другой день за ужином у них вспыхнула жестокая ссора из-за супа.— Ты бухнул в него краски, Винсент, стоило мне зазеваться! — крикнул Гоген.Винсент расхохотался. Он подошел к стене и, взяв мел, написал: Je suis Saint Esprit,Je suis sain d'esprit. Я святой дух, У меня здоровый дух (фр.)
Несколько дней он вел себя очень тихо. Вид у него был унылый и угнетенный. С Гогеном он едва обмолвился словом. Он не брал в руки кисть. Не читал. Он сидел на стуле и упорно смотрел прямо перед собой, в пространство.На четвертый день, когда дул свирепый мистраль, он попросил Гогена пойти с ним прогуляться.— Идем в парк, — сказал он, — я хочу тебе кое-что сказать.— Разве ты не можешь сказать это дома, ведь здесь нам гораздо уютнее?— Нет, я не могу говорить сидя в четырех стенах. Мне надо пройтись.— Ну что ж, пусть будет по-твоему.Они пошли по проезжей дороге, которая огибала левую окраину города. Чтобы сделать шаг, им приходилось наклоняться вперед всем телом и пробивать мистраль, словно он был чем-то твердым и упругим. Кипарисы в парке гнулись под ветром почти до земли.— Что ты хотел сказать мне? — спросил Гоген.Он должен был кричать Винсенту прямо в ухо. Ветер уносил его слова раньше, чем Винсент успевал их расслышать.— Поль, я все думал эти последние дни. У меня родилась замечательная идея.— Извини, пожалуйста, но я побаиваюсь твоих замечательных идей.— Мы все зашли в тупик в своей живописи. А знаешь почему?— Что, что? Не слышу ни слова. Крикни мне на ухо!— ЗНАЕШЬ, ПОЧЕМУ МЫ ВСЕ ЗАШЛИ В ТУПИК В СВОЕЙ ЖИВОПИСИ?— Нет. Почему?— Потому, что мы пишем в одиночку!— Что за чепуха!— Кое-что мы пишем хорошо, кое-что — плохо. И вот, представь, мы соединяем свои силы в одном полотне.— Мой командир, я ловлю каждое твое слово! — Помнишь ты братьев Бот? Голландских живописцев? Одному удавался пейзаж. Другой был силен в изображении человеческой фигуры. Они писали картину совместно. Один делал пейзаж. Другой вписывал в него фигуры. И они превосходно работали.— Короче говоря, к чему это ты клонишь?— Что? Я не слышу. Подойди поближе.— Я ГОВОРЮ — ПРОДОЛЖАЙ!— Поль, именно так и должны делать мы. Ты и я, Съра, Сезанн, Лотрек, Руссо. Мы все должны работать совместно над одними полотнами. Это будет истинная коммуна художников. Мы будем сносить в картину все лучшее, на что каждый из нас способен. Съра — воздух. Ты — пейзаж. Сезанн предметы. Лотрек фигуры. Я — солнце, луну и звезды. Все вместе мы составим одного великого живописца. Что ты скажешь?— Тю-тю! Нашелся дурак, да не впору колпак! Гоген разразился хриплым, неистовым хохотом. Ветер швырял его хохот прямо в лицо Винсенту, как швыряет пену с морской волны.— Командир, — сказал Гоген, когда, насмеявшись, он перевел наконец дух. — Если твоя идея не самая величайшая из всех идей в мире, то провалиться мне на месте! А пока, извини меня, я посмеюсь еще немного.И он пошел по тропинке, хватаясь за живот и корчась от хохота.Винсент не шевелясь стоял на месте.Целая туча черных птиц стремительно опускалась на Винсента с неба. Тысячи черных птиц, крича, летели на него и били крыльями. Они кружились над ним, хлестали его, накрывали с головой своими черными телами, лезли ему в волосы, врывались в уши, в глаза, в ноздри, в рот, погребая его под плотным, траурно-черным, душным облаком трепещущих крыл.Гоген вернулся назад.— Слушай, Винсент, давай-ка пойдем отсюда прямо к Луи. По-моему, необходимо отпраздновать рождение твоей восхитительной идеи.Винсент молча потащился за Гогеном на улицу Риколетт.Гоген ушел наверх с одной из девушек.Рашель села к Винсенту на колени тут же в зале.— Ты не пойдешь ко мне, Фу-Ру? — спросила она.— Нет.— Почему же?— У меня нет пяти франков.— Тогда, может быть, ты отдашь мне вместо этого свое ухо?— Отдам.Гоген скоро вернулся. Они медленно пошли вниз по холму к своему дому. Гоген наскоро проглотил ужин. Затем, не говоря ни слова, он вышел из дома. Он пересек уже почти всю площадь Ламартина, когда услышал за спиной знакомые шаги — короткие, торопливые, сбивчивые.Он обернулся.Винсент догонял его, в руках у него была открытая бритва.Гоген стоял, не двигаясь, не спуская с Винсента глаз.Винсент остановился в двух шагах от него. Он пристально смотрел на Гогена из темноты. Потом он понурил голову, повернулся и побежал обратно к дому.Гоген пошел в гостиницу. Он снял там комнату, запер на замок дверь и лег в постель.Винсент вернулся домой. Он поднялся по красным кирпичным ступенькам в спальню. Взял в руки зеркало, перед которым столько раз писал свой автопортрет. Поставил его на туалетный столик, прислонив к стене.Он увидел в зеркале свои красные, налитые кровью глаза.Это конец. Его жизнь прошла. Он читал это по своему лицу.Лучше свести все счеты сейчас же.Он поднял бритву. Он почувствовал, как острая сталь прикоснулась к горлу.Чьи-то голоса шептали ему странные, небывалые слова.Арлезианское солнце метнуло между его глазами и зеркалом вал ослепительного огня.Одним движением бритвы он отхватил, правое ухо.На голове осталась лишь узкая полоска мочки.Он выронил бритву из рук. Обмотал голову полотенцем. Кровь большущими каплями падала на пол.Он вынул ухо из таза. Обмыл его. Завернул в несколько листков бумаги, потом упаковал сверток в газету.Он натянул на обмотанную голову баскский берет. Спустился по лестнице к двери. Перешел площадь Ламартина, поднялся на холм, позвонил у входа в дом номер один на улице Риколетт.Служанка открыла дверь.— Позови мне Рашель.Через минуту вышла Рашель.— А, это ты, Фу-Ру! Чего тебе надо?— Я принес тебе кое-что.— Мне? Подарок?— Да, подарок.— Как это мило с твоей стороны, Фу-Ру.— Смотри, береги его. Это подарок на память от меня.— А что это такое?— Разверни, увидишь.Рашель развернула бумагу. Она в ужасе уставилась на ухо. Потом как мертвая рухнула на плиты тротуара.Винсент поплелся прочь. Он шел вниз по склону холма. Пересек площадь Ламартина. Потом затворил за собой дверь и лег в кровать.Когда Гоген утром в половине восьмого пришел к дому Винсента, там у дверей была уже толпа народа. Рулен в отчаянии ломал руки.— Что вы сделали со своим товарищем, сударь? — спросил Гогена какой-то человек в котелке, похожем на дыню. Тон у него был резкий и суровый.— Право, не знаю…— Ну, нет… вы прекрасно знаете… он мертв.Прошло довольно много времени, прежде чем Гоген вновь обрел способность соображать. Взгляды, которые бросала на него толпа, словно разрывали его на части, стискивали ему горло.— Пройдемте наверх, сударь, — сказал он запинаясь. — Там мы сможем спокойно поговорить.В нижних комнатах на полу валялись мокрые полотенца. Ступеньки лестницы, которая вела в спальню Винсента, были запачканы кровью. Винсент лежал на кровати, плотно укрытый простынями, скрюченный, словно ружейный курок. Жизнь, казалось, покинула его. Осторожно, очень осторожно Гоген коснулся тела Винсента. Оно было теплое. Гоген почувствовал, как к нему внезапно возвращается прежняя бодрость и энергия.— Будьте любезны, сударь, — сказал он ровным, тихим голосом полицейскому комиссару, — разбудите этого человека как можно осторожнее. Если он спросит обо мне, скажите ему, что я уехал в Париж. Встреча со мной может оказаться для него губительной.Полицейский комиссар послал за доктором и каретой. Винсента повезли в больницу. Рулен, тяжело вздыхая, брел рядом. 9 Доктор Феликс Рей, молодой врач Арльской больницы, был коренастый, приземистый человек со скуластым лицом, острым подбородком и стоявшими дыбом жесткими черными волосами. Он перевязал Винсенту рану и поместил его в комнату, напоминавшую келью, из которой было вынесено все лишнее. Уходя, он запер дверь на ключ.Вечером, когда он щупал у Винсента пульс, больной проснулся. Он посмотрел неподвижным взглядом на потолок, потом на выбеленные известкой стены, потом на синевшее в окне вечернее небо. Наконец глаза его остановились на лице доктора Рея.— Здравствуйте, — сказал он тихо.— Здравствуйте, — ответил доктор Рей.— Где я?— Вы в Арльской больнице.— Ох!Лицо Винсента побледнело от боли. Он поднес руку к тому месту, где у него было правое ухо. Доктор Рей остановил его.— Трогать нельзя, — сказал он.— Да… Я припоминаю… теперь я припоминаю…— Рана у вас, друг мой, хорошая, чистая. Я вас поставлю на ноги за несколько дней.— А где мой приятель?— Он уехал в Париж.— Понимаю… Можно мне покурить трубку?— Не сейчас, друг мой.Доктор Рей промыл и перевязал рану.— Это совсем пустяковый случай, — говорил он. — В конце концов человек ведь слышит не этой капустой, которая у него прилеплена снаружи. На слух это не повлияет.— Вы очень добры, доктор. Почему эта комната… такая голая?— Я велел вынести все лишнее, чтобы защитить вас.— Защитить меня? От кого?— От самого себя.— Да… понимаю…— Ну, мне пора идти. Я пришлю к вам служителя с ужином. Постарайтесь лежать совершенно спокойно. Потеря крови очень ослабила вас.Когда утром Винсент проснулся, у его кровати сидел Тео. Лицо у Тео было бледное, перекошенное, глаза покраснели.— Тео, — сказал Винсент.Тео соскользнул со своего стула, встал у кровати на колени и взял Винсента за руку. Он плакал, не стараясь сдержаться и не стыдясь своих слез.— Тео… вот так всегда… когда я просыпаюсь… и ты мне очень нужен… ты рядом.Тео не мог вымолвить ни слова.— Это жестоко… погнать тебя в такую даль. Как ты узнал?— Вчера я получил телеграмму от Гогена. Успел сесть на вечерний поезд.— Напрасно Гоген ввел тебя в такие расходы. Ты сидел тут всю ночь, Тео?— Да, Винсент.Они помолчали.— Я разговаривал с доктором Реем, Винсент. Он говорит, что это солнечный удар. Ты все время работал на солнце без шляпы, Винсент, ведь правда?— Да.— Вот видишь, старина, этого не надо было делать. Теперь ты должен всегда надевать шляпу. Здесь, в Арле, у стольких людей бывает солнечный удар.Винсент с нежностью пожал брату руку. У Тео застрял комок в горле, и он никак не мог его проглотить.— У меня есть одна новость, Винсент, но, я думаю, лучше нам подождать несколько дней.— Хорошая новость, Тео?— Надеюсь, что тебя она обрадует.В комнату вошел доктор Рей.— Ну, как сегодня чувствует себя больной?— Доктор, брат хочет сообщить мне хорошую новость. Можно?— Полагаю, что можно. Обождите, — минуточку, минуточку. Позвольте, я взгляну. Что ж, отлично, прямо-таки отлично! Теперь рана быстро начнет затягиваться.Когда доктор вышел, Винсент попросил Тео рассказать новость.— Винсент, — сказал Тео. — Я… ну, как тебе сказать… я встретил девушку.— Правда, Тео?— Да. Она голландка. Иоганна Бонгер. Очень похожа на нашу мать, Винсент.— Ты ее любишь, Тео?— Да. Я был одинок без тебя в Париже, Винсент. Раньше, до твоего приезда в Париж, мне никогда не бывало так плохо, но после того, как мы прожили вместе целый год…— Со мной нелегко было жить, Тео. Боюсь, я доставил тебе много хлопот!— Ох, Винсент, если бы ты знал, как часто я мечтал войти в квартиру на улице Лепик и опять увидеть твои башмаки у порога и сырые полотна на моей кровати! Однако хватит нам болтать. Тебе нужен покой. Я только посижу рядышком с тобой — вот и все.Тео пробыл в Арле два дня. Он уехал лишь после того, как доктор Рей заверил его, что Винсент быстро поправится и что он, доктор, будет заботиться о нем не только как о своем пациенте, но и как о друге.Рулен навещал Винсента каждый вечер и приносил цветы. По ночам Винсента мучили галлюцинации. Чтобы избавить его от бессонницы, доктор Рей пропитывал его подушку и матрац камфарой.На четвертый день, убедившись, что Винсент вполне в здравом рассудке, доктор перестал запирать дверь и велел внести в комнату мебель.— Можно мне встать и одеться, доктор? — спросил Винсент.— Если вы чувствуете себя достаточно крепким, Винсент. Когда пройдетесь и немного подышите свежим воздухом, зайдите ко мне в кабинет.Арльская больница помещалась в двухэтажном доме, построенном в виде четырехугольника, с двориком посредине, где было множество великолепных цветов и папоротников, а дорожки были посыпаны гравием. Винсент медленно прошелся по двору и через несколько минут был уже в кабинете доктора Рея, на первом этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Несколько дней он вел себя очень тихо. Вид у него был унылый и угнетенный. С Гогеном он едва обмолвился словом. Он не брал в руки кисть. Не читал. Он сидел на стуле и упорно смотрел прямо перед собой, в пространство.На четвертый день, когда дул свирепый мистраль, он попросил Гогена пойти с ним прогуляться.— Идем в парк, — сказал он, — я хочу тебе кое-что сказать.— Разве ты не можешь сказать это дома, ведь здесь нам гораздо уютнее?— Нет, я не могу говорить сидя в четырех стенах. Мне надо пройтись.— Ну что ж, пусть будет по-твоему.Они пошли по проезжей дороге, которая огибала левую окраину города. Чтобы сделать шаг, им приходилось наклоняться вперед всем телом и пробивать мистраль, словно он был чем-то твердым и упругим. Кипарисы в парке гнулись под ветром почти до земли.— Что ты хотел сказать мне? — спросил Гоген.Он должен был кричать Винсенту прямо в ухо. Ветер уносил его слова раньше, чем Винсент успевал их расслышать.— Поль, я все думал эти последние дни. У меня родилась замечательная идея.— Извини, пожалуйста, но я побаиваюсь твоих замечательных идей.— Мы все зашли в тупик в своей живописи. А знаешь почему?— Что, что? Не слышу ни слова. Крикни мне на ухо!— ЗНАЕШЬ, ПОЧЕМУ МЫ ВСЕ ЗАШЛИ В ТУПИК В СВОЕЙ ЖИВОПИСИ?— Нет. Почему?— Потому, что мы пишем в одиночку!— Что за чепуха!— Кое-что мы пишем хорошо, кое-что — плохо. И вот, представь, мы соединяем свои силы в одном полотне.— Мой командир, я ловлю каждое твое слово! — Помнишь ты братьев Бот? Голландских живописцев? Одному удавался пейзаж. Другой был силен в изображении человеческой фигуры. Они писали картину совместно. Один делал пейзаж. Другой вписывал в него фигуры. И они превосходно работали.— Короче говоря, к чему это ты клонишь?— Что? Я не слышу. Подойди поближе.— Я ГОВОРЮ — ПРОДОЛЖАЙ!— Поль, именно так и должны делать мы. Ты и я, Съра, Сезанн, Лотрек, Руссо. Мы все должны работать совместно над одними полотнами. Это будет истинная коммуна художников. Мы будем сносить в картину все лучшее, на что каждый из нас способен. Съра — воздух. Ты — пейзаж. Сезанн предметы. Лотрек фигуры. Я — солнце, луну и звезды. Все вместе мы составим одного великого живописца. Что ты скажешь?— Тю-тю! Нашелся дурак, да не впору колпак! Гоген разразился хриплым, неистовым хохотом. Ветер швырял его хохот прямо в лицо Винсенту, как швыряет пену с морской волны.— Командир, — сказал Гоген, когда, насмеявшись, он перевел наконец дух. — Если твоя идея не самая величайшая из всех идей в мире, то провалиться мне на месте! А пока, извини меня, я посмеюсь еще немного.И он пошел по тропинке, хватаясь за живот и корчась от хохота.Винсент не шевелясь стоял на месте.Целая туча черных птиц стремительно опускалась на Винсента с неба. Тысячи черных птиц, крича, летели на него и били крыльями. Они кружились над ним, хлестали его, накрывали с головой своими черными телами, лезли ему в волосы, врывались в уши, в глаза, в ноздри, в рот, погребая его под плотным, траурно-черным, душным облаком трепещущих крыл.Гоген вернулся назад.— Слушай, Винсент, давай-ка пойдем отсюда прямо к Луи. По-моему, необходимо отпраздновать рождение твоей восхитительной идеи.Винсент молча потащился за Гогеном на улицу Риколетт.Гоген ушел наверх с одной из девушек.Рашель села к Винсенту на колени тут же в зале.— Ты не пойдешь ко мне, Фу-Ру? — спросила она.— Нет.— Почему же?— У меня нет пяти франков.— Тогда, может быть, ты отдашь мне вместо этого свое ухо?— Отдам.Гоген скоро вернулся. Они медленно пошли вниз по холму к своему дому. Гоген наскоро проглотил ужин. Затем, не говоря ни слова, он вышел из дома. Он пересек уже почти всю площадь Ламартина, когда услышал за спиной знакомые шаги — короткие, торопливые, сбивчивые.Он обернулся.Винсент догонял его, в руках у него была открытая бритва.Гоген стоял, не двигаясь, не спуская с Винсента глаз.Винсент остановился в двух шагах от него. Он пристально смотрел на Гогена из темноты. Потом он понурил голову, повернулся и побежал обратно к дому.Гоген пошел в гостиницу. Он снял там комнату, запер на замок дверь и лег в постель.Винсент вернулся домой. Он поднялся по красным кирпичным ступенькам в спальню. Взял в руки зеркало, перед которым столько раз писал свой автопортрет. Поставил его на туалетный столик, прислонив к стене.Он увидел в зеркале свои красные, налитые кровью глаза.Это конец. Его жизнь прошла. Он читал это по своему лицу.Лучше свести все счеты сейчас же.Он поднял бритву. Он почувствовал, как острая сталь прикоснулась к горлу.Чьи-то голоса шептали ему странные, небывалые слова.Арлезианское солнце метнуло между его глазами и зеркалом вал ослепительного огня.Одним движением бритвы он отхватил, правое ухо.На голове осталась лишь узкая полоска мочки.Он выронил бритву из рук. Обмотал голову полотенцем. Кровь большущими каплями падала на пол.Он вынул ухо из таза. Обмыл его. Завернул в несколько листков бумаги, потом упаковал сверток в газету.Он натянул на обмотанную голову баскский берет. Спустился по лестнице к двери. Перешел площадь Ламартина, поднялся на холм, позвонил у входа в дом номер один на улице Риколетт.Служанка открыла дверь.— Позови мне Рашель.Через минуту вышла Рашель.— А, это ты, Фу-Ру! Чего тебе надо?— Я принес тебе кое-что.— Мне? Подарок?— Да, подарок.— Как это мило с твоей стороны, Фу-Ру.— Смотри, береги его. Это подарок на память от меня.— А что это такое?— Разверни, увидишь.Рашель развернула бумагу. Она в ужасе уставилась на ухо. Потом как мертвая рухнула на плиты тротуара.Винсент поплелся прочь. Он шел вниз по склону холма. Пересек площадь Ламартина. Потом затворил за собой дверь и лег в кровать.Когда Гоген утром в половине восьмого пришел к дому Винсента, там у дверей была уже толпа народа. Рулен в отчаянии ломал руки.— Что вы сделали со своим товарищем, сударь? — спросил Гогена какой-то человек в котелке, похожем на дыню. Тон у него был резкий и суровый.— Право, не знаю…— Ну, нет… вы прекрасно знаете… он мертв.Прошло довольно много времени, прежде чем Гоген вновь обрел способность соображать. Взгляды, которые бросала на него толпа, словно разрывали его на части, стискивали ему горло.— Пройдемте наверх, сударь, — сказал он запинаясь. — Там мы сможем спокойно поговорить.В нижних комнатах на полу валялись мокрые полотенца. Ступеньки лестницы, которая вела в спальню Винсента, были запачканы кровью. Винсент лежал на кровати, плотно укрытый простынями, скрюченный, словно ружейный курок. Жизнь, казалось, покинула его. Осторожно, очень осторожно Гоген коснулся тела Винсента. Оно было теплое. Гоген почувствовал, как к нему внезапно возвращается прежняя бодрость и энергия.— Будьте любезны, сударь, — сказал он ровным, тихим голосом полицейскому комиссару, — разбудите этого человека как можно осторожнее. Если он спросит обо мне, скажите ему, что я уехал в Париж. Встреча со мной может оказаться для него губительной.Полицейский комиссар послал за доктором и каретой. Винсента повезли в больницу. Рулен, тяжело вздыхая, брел рядом. 9 Доктор Феликс Рей, молодой врач Арльской больницы, был коренастый, приземистый человек со скуластым лицом, острым подбородком и стоявшими дыбом жесткими черными волосами. Он перевязал Винсенту рану и поместил его в комнату, напоминавшую келью, из которой было вынесено все лишнее. Уходя, он запер дверь на ключ.Вечером, когда он щупал у Винсента пульс, больной проснулся. Он посмотрел неподвижным взглядом на потолок, потом на выбеленные известкой стены, потом на синевшее в окне вечернее небо. Наконец глаза его остановились на лице доктора Рея.— Здравствуйте, — сказал он тихо.— Здравствуйте, — ответил доктор Рей.— Где я?— Вы в Арльской больнице.— Ох!Лицо Винсента побледнело от боли. Он поднес руку к тому месту, где у него было правое ухо. Доктор Рей остановил его.— Трогать нельзя, — сказал он.— Да… Я припоминаю… теперь я припоминаю…— Рана у вас, друг мой, хорошая, чистая. Я вас поставлю на ноги за несколько дней.— А где мой приятель?— Он уехал в Париж.— Понимаю… Можно мне покурить трубку?— Не сейчас, друг мой.Доктор Рей промыл и перевязал рану.— Это совсем пустяковый случай, — говорил он. — В конце концов человек ведь слышит не этой капустой, которая у него прилеплена снаружи. На слух это не повлияет.— Вы очень добры, доктор. Почему эта комната… такая голая?— Я велел вынести все лишнее, чтобы защитить вас.— Защитить меня? От кого?— От самого себя.— Да… понимаю…— Ну, мне пора идти. Я пришлю к вам служителя с ужином. Постарайтесь лежать совершенно спокойно. Потеря крови очень ослабила вас.Когда утром Винсент проснулся, у его кровати сидел Тео. Лицо у Тео было бледное, перекошенное, глаза покраснели.— Тео, — сказал Винсент.Тео соскользнул со своего стула, встал у кровати на колени и взял Винсента за руку. Он плакал, не стараясь сдержаться и не стыдясь своих слез.— Тео… вот так всегда… когда я просыпаюсь… и ты мне очень нужен… ты рядом.Тео не мог вымолвить ни слова.— Это жестоко… погнать тебя в такую даль. Как ты узнал?— Вчера я получил телеграмму от Гогена. Успел сесть на вечерний поезд.— Напрасно Гоген ввел тебя в такие расходы. Ты сидел тут всю ночь, Тео?— Да, Винсент.Они помолчали.— Я разговаривал с доктором Реем, Винсент. Он говорит, что это солнечный удар. Ты все время работал на солнце без шляпы, Винсент, ведь правда?— Да.— Вот видишь, старина, этого не надо было делать. Теперь ты должен всегда надевать шляпу. Здесь, в Арле, у стольких людей бывает солнечный удар.Винсент с нежностью пожал брату руку. У Тео застрял комок в горле, и он никак не мог его проглотить.— У меня есть одна новость, Винсент, но, я думаю, лучше нам подождать несколько дней.— Хорошая новость, Тео?— Надеюсь, что тебя она обрадует.В комнату вошел доктор Рей.— Ну, как сегодня чувствует себя больной?— Доктор, брат хочет сообщить мне хорошую новость. Можно?— Полагаю, что можно. Обождите, — минуточку, минуточку. Позвольте, я взгляну. Что ж, отлично, прямо-таки отлично! Теперь рана быстро начнет затягиваться.Когда доктор вышел, Винсент попросил Тео рассказать новость.— Винсент, — сказал Тео. — Я… ну, как тебе сказать… я встретил девушку.— Правда, Тео?— Да. Она голландка. Иоганна Бонгер. Очень похожа на нашу мать, Винсент.— Ты ее любишь, Тео?— Да. Я был одинок без тебя в Париже, Винсент. Раньше, до твоего приезда в Париж, мне никогда не бывало так плохо, но после того, как мы прожили вместе целый год…— Со мной нелегко было жить, Тео. Боюсь, я доставил тебе много хлопот!— Ох, Винсент, если бы ты знал, как часто я мечтал войти в квартиру на улице Лепик и опять увидеть твои башмаки у порога и сырые полотна на моей кровати! Однако хватит нам болтать. Тебе нужен покой. Я только посижу рядышком с тобой — вот и все.Тео пробыл в Арле два дня. Он уехал лишь после того, как доктор Рей заверил его, что Винсент быстро поправится и что он, доктор, будет заботиться о нем не только как о своем пациенте, но и как о друге.Рулен навещал Винсента каждый вечер и приносил цветы. По ночам Винсента мучили галлюцинации. Чтобы избавить его от бессонницы, доктор Рей пропитывал его подушку и матрац камфарой.На четвертый день, убедившись, что Винсент вполне в здравом рассудке, доктор перестал запирать дверь и велел внести в комнату мебель.— Можно мне встать и одеться, доктор? — спросил Винсент.— Если вы чувствуете себя достаточно крепким, Винсент. Когда пройдетесь и немного подышите свежим воздухом, зайдите ко мне в кабинет.Арльская больница помещалась в двухэтажном доме, построенном в виде четырехугольника, с двориком посредине, где было множество великолепных цветов и папоротников, а дорожки были посыпаны гравием. Винсент медленно прошелся по двору и через несколько минут был уже в кабинете доктора Рея, на первом этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54