Клеветником? По поводу предисловия Андрея Дмитриевича Сахарова к «Чернобыльской тетради» могу только с горечью сказать: видимо, никогда порядочный человек не научится распознавать многоликую подлость.
Ю.Н. Щербак Повесть «Чернобыль»
Здесь всё проще. Повесть «Чернобыль» явно не тянет на «выдающееся» произведение типа «Чернобыльская тетрадь». Зачем-то связал себя Юрий Николаевич Щербак обещанием: «Я не могу позволить себе ни одного неточного слова (впрочем, романистам это тоже не пристало), не имею права на домыслы и догадки». С такой установкой ничего путного не получится. Вот у Г. Медведва: берёт цифры… от фонаря, ссылается на Регламент, которого в глаза не видел, и получается документально, убедительно.
И всё-таки в повести Ю.Н. Щербака не всё точно. Не потому, что он придумывает или искажает высказывания респондентов, сами эти высказывания неверны, не отражают истины дела и нелогичны. Сделаю только несколько замечаний по технической стороне катастрофы.
Прежде всего по утверждению, что авария могла произойти в смену И. Казачкова (с 08 до 16ч 25 апреля), в смену Ю. Трегуба (с 16 до 24 ч 25 апреля), но эксперимент был отложен на ночную смену. Таким образом, автор связывает аварию с проведением эксперимента по выбегу ТГ.
Нет такой связи. Произошла авария при проведении эксперимента, но она точно так же могла произойти при любой другой работе и, в первую очередь, при остановке блока, когда реактор находится в режиме стационарных перегрузок топливных кассет.
Прав, конечно, А. Усков, что если бы провели этот эксперимент при пуске блока, то аварии при этом бы не было. Только забывает А. Усков, что в первые месяцы после пуска блока такой аварии и вообще быть не могло.
Реактор совсем другой!
Когда в реакторе находится больше двух сотен ДП, то его паровой эффект реактивности отрицательный, и эти же ДП в большой степени компенсируют концевой эффект стержней СУЗ. Наличие большого количества поглотителей в нижней части активной зоны сглаживало эффект замещения столбов воды вытеснителями в каналах СУЗ. А именно из-за этих эффектов реактивности и взорвался реактор, и не имеет значения, какая работа при этом проводилась.
Совершенно непонятно высказывание И. Казачкова: «Начальнику смены блока – т.е. самому себе – я бы дал лет восемь. И если бы это случилось на моей смене, я бы понимал, что это справедливо».
Ну, его «т.е. самому себе» – чистый трёп. На самом-то деле – А. Акимову. В суде И. Казачков сказал совершенно справедливо, что если на третьем блоке не будет произведена модернизация, то он работать на нём откажется. Собственные его слова: «То пуск будет без меня». То есть, человек понимает – на реакторе, каким был он до аварии, работать нельзя Теперь, когда он узнал, что это был за монстр, признаёт, что и в его смену могло произойти это. То есть, независимо от оператора: Акимов, Казачков, Трегуб… То есть означает, что катастрофа произошла из-за реактора, его свойств, а не свойств оператора. И всё же Акимову он бы дал лет восемь. И справедливым бы посчитал.
Отказываюсь понимать!
По подъёму мощности после провала. После показаний Г.П. Метленко в суде я чётко убеждён, что не был на щите при самом провале, зашёл чуть позже. А то уже начал сомневаться, точно ли я помню, когда прочитал показания ребят, где они говорят, что я был. Мне незачем отрицать своё присутствие – за действия персонала всё равно несу ответственность, был ли, не был. Я или Саша Акимов дал распоряжение на подъём мощности -нет в том нарушения. Когда я спросил у Акимова, до какой мощности снизились, он назвал 30 МВт, разрешил подъём дальше. Не верить Акимову у меня не было никаких оснований, он был грамотным специалистом и честным человеком.
Такую же мощность 30…40 МВт назвали после расследования комиссия Мешкова, а там хватало «доброжелателей» и они бы не преминули ухватиться при провале до нуля, комиссия Шашарина и, наконец, правительственная. И только судебно-техническая комиссия, где не было работавших на реакторе, совершенно необоснованно говорит о провале до нуля. После анализа диаграмм мощности я убеждён, что она была не менее 30 МВт. А это есть «частичное снижение мощности» согласно Регламенту. И нет нарушения в подъёме мощности. И запас реактивности в то время не мог быть меньше 1 5 стержней. В 24 часа он был 24 стержня, есть запись в журнале. Возьмите самый жёсткий вариант – мощность скачком с 50 % до 0 провалилась. За полчаса отравление никак не составит 9 стержней – смотрите по кривой отравления. Мощностной коэффициент, конечно, считайте отрицательным, таким он нам выдавался.
Так за что же «сурово карать» надо Акимова или Дятлова? Действовали они согласно эксплуатационным документам. Подумать надо было И. Казачкову, прежде чем говорить: «Но им хотелось до конца довести испытания». Именно в его смену в 1985 г. произошло падение А3 при намеченном останове блока из-за неправильной работы приборов. При самом первом пункте программы работ, намеченных на останов. Не было запаса реактивности в 55 стержней, и Дятлов отдал приказ расхолаживать блок, ничего не выполнив. Здесь же почти всё было сделано, но почему-то Дятлов идёт на нарушение.
Срабатывает какой-то стереотип. Когда задаются вопросы в необычной обстановке или но неординарному поводу – человек ведётся, как бычок на верёвочке, вместо того, чтобы сказать: «Простите, вопрос некорректен».
И Аркадий Усков мучается, поддался бы он нажиму начальника или не поддался. Решил поддаться.
Да не было никакого нажима, как не было и нарушений.
Господа, думать-то когда начнём?
Обиделся А. Усков, когда я ему при встрече высказал всё это. А что же обижаться? Это самый подлый вид обвинения, когда вроде бы сочувствует персоналу и чистосердечно пытается понять, почему он нарушения допускал, и как бы оправдывает. У людей создаётся впечатление – уж если человек доброжелательный к персоналу признаёт, что были нарушения, значит, были.
К этому случаю, как нельзя более, подходит: Избавь меня, боже, от таких друзей, а от врагов я и сам избавлюсь.
Высказывания В.А. Жильцова я не стану комментировать. В большой мере уже сказано. Только одно:
«Более того, возникла та редчайшая ситуация, когда система А3 послужила стартовым толчком к разгону реактора. Была бы А3 нормальной, реактор никогда бы не разогнался, каких бы ошибок СИУР Л. Топтунов ни наделал. Ибо тормозная педаль должна тормозить, а не разгонять автомобиль».
По этому высказыванию человека, «всю жизнь посвятившего ядерной энергетике», возникают вопросы:
В.А. Жильцову не ясно, что ни редко, ни редчайше, а никогда А3 не должна выступать в роли разгонного устройства?
– В.А. Жильцов признаёт защиту ненормальной, а обвиняет персонал?
– В.А. Жильцов едет на автомобиле, видит выходящего на дорогу человека, тормозит. Автомобиль вместо остановки разгоняется и давит человека. Будет себя считать виновным В.А. Жильцов?
Себя-то он, конечно, не будет считать виновным, персонал – да.
Прямо диву даёшься, как хладнокровно господа учёные и неучёные признают, что аварийная защита взорвала реактор (!!!), и, несмотря ни на что, продолжают выискивать грехи персонала.
Дикость. Абсурд.
Глава 10. О свободе оператора
Сама по себе принятая мысль о свободе оператора в принятии решения, высказанная И. Казачковым и А. Усковым в повести Ю. Щербака «Чернобыль», на мой взгляд, в применении к коллективу ЧАЭС неправомерна вообще и уж точно не имеет отношения к аварии 26 апреля. Свобода принятия решений вне зависимости от любых привходящих обстоятельств, кроме технических соображений, нужна не только оператору – всем. Но полной свободы нет и быть не может. При любой системе, при любых производственных отношениях. Говорю только о наёмных работниках, к которым отношу всех на советских государственных предприятиях. На мой взгляд, для подавляющего большинства работников у нас этой свободы вполне хватало потому, что в случае конфликта и невозможности больше работать здесь всегда можно было при такой-то зарплате найти другую работу, мало что теряя, разве только в первое время. Конечно, если ты квалифицированный работник.
При любой системе нельзя рассчитывать, что когда ты возражаешь начальнику, то он будет гладить тебя по шерсти и приговаривать: «Какой хороший, на меня гавкает». Но если придерживаться двух элементарных правил:
– не «лезть в пузырь» по мелочам;
– всё-таки быть правым, возражая, то начальник покипятится и отойдёт.
Ему, начальнику-то, на должностях, от которых зависит производство, в первую очередь нужны знающие, а уж потом покладистые. У нас, правда, много должностей никчёмных, вот туда можно в первую очередь покладистых.
Мне кажется, так называемый психологический климат на станции был вполне приемлемый. Главная заслуга в этом, по моему мнению, директора В.П. Брюханова. Человек по натуре не жёсткий, выдержанный, не делал скоропалительных выводов. Конечно, всякое бывало, особенно в нервной, крайне напряжённой, с массой возникающих вопросов обстановке при строительстве и монтаже блоков. Но всё это замыкалось на начальниках цехов и заместителях.
Для того, чтобы иметь свободу внешнюю, надо обладать внутренней свободой, чувством собственного достоинства. Я мог возразить, и фактически это делал, любому на станции.
Главный инженер В.П. Акинфиев – не злой в общем-то человек, но обладал удивительной способностью на ровном месте оскорбить человека.
На первом блоке были смонтированы в системе САОР элементы трубопровода – угольники изготовления Баглейского завода Минэнерго. Изготовлены они были по нужному стандарту, но завод имел разрешение изготавливать элементы на давление только до 22 атм.
Тогда я работал заместителем начальника реакторного цеха. Поехал на завод, имеющий право изготовления элементов, поскольку уже был на нём раньше по заключению договора на поставку трубопроводов. Приехал на завод, говорят – нет, ведь уже приезжали ваши монтажники. Для установления «контакта» через ресторан пришлось потратить деньги, прихваченные на покупку костюма. Договорился, заказал с избытком, ещё на другом блоке использовали.
Дня через три заходит Акинфиев и спрашивает: «Не изготовили ещё?» Говорю: «Нет».
– А что же ты болтал, что быстро сделают?
– Начальник, ты «чокнулся»? За это время сделать невозможно. Хоть и простая документация, но её надо пропустить через конструкторский, технологический, производственный отделы.
На хамский упрёк я ответил тоже по-хамски.
Хороший у нас далее разговор получился. Послали друг друга на три буквы и «не на БАМ, а ещё по старой дороге».
Другой случай. На третьем блоке понадобились мембраны диаметром 600 мм, а в стране нержавеющая лента прокатывается не шире 400 мм. Надо сваривать. Монтажники не берутся, тонкая. Установил контакт с институтом сварки в Киеве. Говорю Акинфиеву, что надо мне день для поездки в Киев.
– Поезжай, но чтобы без трёпа (!?)
Взорвало, конечно, меня. Плюнуть бы надо, не моя это обязанность. Да деваться некуда – у нас всё равно спрос с начальника цеха. Поехал, посмотрел сварные образцы, привёз трудовое соглашение на 150 мембран по три рубля за штуку.
На четвёртый блок не стал заниматься. Кто-то договорился с ВНИИАЭС, пустили по новой технике и станции обошлось в сорок шесть тысяч рублей. Зато по «новой технике» премию получили. Ну, мне это восстановило трату за бензин: ездил на своей машине в Киев.
В разных подобных случаях, а их было немало, я никогда не задумывался, что мне за это придётся терпеть. И с заместителем главного инженера Ю.А. Каменевым раза три ругался насмерть. Не знаю как Ю.А. Каменев, он мужик вспыльчивый, но отходчив, а В.П. Акинфиев, уверен, ходил к В.П. Брюханову с соответствующим представлением на меня. Но ничего. Хотя иногда и чувствовал косые взгляды. Но меня это мало волновало.
Всегда считал: служи делу, а не человеку.
Только дело не обманет. Правда, и в этом один раз засомневался. В ноябре 1986 г. после выписки из больницы приехали в Киев. В новой квартире книги лежали кучей, стал разбирать. И такая злость взяла, что всю техническую литературу выбросил. Луддит двадцатого века… Те станки разбивали, а я вот на книги набросился. Умно. Да если всё правильно делать, так скучновато.
Конечно, я не бездумно возражал начальству. Пути отступления были. Во-первых, считал (уж насколько обоснованно…), что при своих знаниях и отношении к работе всегда её найду. Во-вторых, зарплату всегда отдавал жене, и тратила она её по своему усмотрению. Но ещё в г. Комсомольске-на-Амуре сказал, чтобы тысячи три всегда были. Тогда ещё этого было достаточно для переезда в случае необходимости. Вот в этих двух условиях и была моя свобода. Надо быть готовым к любой реакции начальника, вплоть до увольнения. Ни о какой свободе не может быть и речи, если ты всегда будешь взвешивать на аптекарских весах последствия своих возражений: на семь рублей премию меньше дадут, путёвку в санаторий зажмут…
Но это вообще, а в частности на Чернобыльской станции мне неизвестно ни одного случая увольнения оператора, кроме как по совершенно бесспорным упущениям в работе. Да и этих можно пересчитать на пальцах одной руки. Под операторами я понимаю всех, начиная с начальника смены станции.
Конкретно о 26 апреле 1986 г. Совершенно напрасно И. Казачков и А. Усков мучаются, могли бы они или не могли пойти на нарушение инструкций.
Не было нарушений-то!
А снижения запаса реактивности, «спасибо» проектантам, мы 26 апреля не видели, поэтому тоже никто не мучился, ни Акимов, ни Топтунов, ни Дятлов. Я его просто не ожидал до 1 ч 30 мин. И не было бы его при отрицательном мощностном коэффициенте, как это следует из проектных документов и замера станционного Отдела ядерной безопасности. Откуда нам было знать, что «всё врут календари»?
А всё то же – бездумность, когда это тебя впрямую не касается. Ну, Усков не оператор, хотя по должности и он инструкции обязан знать. А уж ответ Казачкова на вопрос автора повести Ю.Н. Щербака вовсе непонятен:
– Подъём мощности – самое роковое решение?
– Да, это было роковое решение…
И далее говорит, что если бы он это сделал, то он бы понял и признал законность наказания. И сделал бы Казачков, ни минуты не сомневаясь, и ничего при этом не нарушил бы – ни Регламента, ни инструкций. На чём же основано обвинение? На послеаварийных знаниях? Так из них же и ясно, что ни провал мощности, ни последующий подъём на реакторе, выполненном согласно требованиям ПБЯ и ОПБ, не имели бы никаких отрицательных последствий. Мы же нанимались работать на нормальном реакторе.
Вот она, зашоренность мышления. При чём же здесь свобода оператора – экономическая или любая другая? Кто здесь на вас давит?
Нельзя свободу понимать как свободу от ответственности, от совести. Когда говоришь о конкретных людях, то свои высказывания основывай на чётком знании обстоятельств. В противном случае можно высказывать только предположения, но так и говори.
Писателю, конечно, тесновато оставаться в рамках действительных событий, и вот уже разыгравшаяся фантазия громоздит в «документальную» повесть «детали», которых и в помине не было. И забыл Г. Медведев, что, говоря о реально существующих людях, надо соблюдать хотя бы элементарную порядочность. Вводит конфликты: как это – бесконфликтная трагедия? Зато живость изложения появляется и пищу для размышления критикам даёт. О себе и о других узнаёшь из этих произведений и что было, и чего не было. Может с точки зрения профессиональной и критической разбор «Чернобыльской тетради» И. Борисовой («Октябрь» № 10 за 1990 г.) хорош, да только с действительностью он соотносится так же, как и сама повесть.
Давайте посмотрим, что пишет И. Борисова, и сопоставим с действительностью:
«Но пока на него (на Дятлова – А.Д.) давил приказ, он действовал в его рамках и давил на других так же, как давили на него, передавая, транспортируя это давление. До взрыва Дятлов требовал продолжать эксперимент с выбегом ТГ, не считаясь с аварийной реальностью. После взрыва он фабриковал ложь о том, что реактор якобы цел, ибо этой лжи от него ждали».
«В Хронике на Дятлова давят, и Дятлов давит. Система давления развёртывается веером. Давит Дятлов, давит Фомин, давит Брюханов, давит Щербина… Хроника фиксирует „физиологию“ давления, её процессы и реакции, доступные наблюдению и протоколированию. И те, кто давит, и те, на кого давят, – они в конечном счёте не разведены по лагерям».
Нет, уважаемая И. Борисова, по лагерям-то как раз и разведены: Брюханов, Фомин, Дятлов и там же были бы Акимов, Топтунов, Перевозченко, а вот фактические виновники трагедии, которые скрываются, в том числе и за произведения типа «Чернобыльской тетради», – на свободе, ухмыляются. Вы, конечно, говорите о других лагерях, но эти мои слова не надо принимать за шутку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Ю.Н. Щербак Повесть «Чернобыль»
Здесь всё проще. Повесть «Чернобыль» явно не тянет на «выдающееся» произведение типа «Чернобыльская тетрадь». Зачем-то связал себя Юрий Николаевич Щербак обещанием: «Я не могу позволить себе ни одного неточного слова (впрочем, романистам это тоже не пристало), не имею права на домыслы и догадки». С такой установкой ничего путного не получится. Вот у Г. Медведва: берёт цифры… от фонаря, ссылается на Регламент, которого в глаза не видел, и получается документально, убедительно.
И всё-таки в повести Ю.Н. Щербака не всё точно. Не потому, что он придумывает или искажает высказывания респондентов, сами эти высказывания неверны, не отражают истины дела и нелогичны. Сделаю только несколько замечаний по технической стороне катастрофы.
Прежде всего по утверждению, что авария могла произойти в смену И. Казачкова (с 08 до 16ч 25 апреля), в смену Ю. Трегуба (с 16 до 24 ч 25 апреля), но эксперимент был отложен на ночную смену. Таким образом, автор связывает аварию с проведением эксперимента по выбегу ТГ.
Нет такой связи. Произошла авария при проведении эксперимента, но она точно так же могла произойти при любой другой работе и, в первую очередь, при остановке блока, когда реактор находится в режиме стационарных перегрузок топливных кассет.
Прав, конечно, А. Усков, что если бы провели этот эксперимент при пуске блока, то аварии при этом бы не было. Только забывает А. Усков, что в первые месяцы после пуска блока такой аварии и вообще быть не могло.
Реактор совсем другой!
Когда в реакторе находится больше двух сотен ДП, то его паровой эффект реактивности отрицательный, и эти же ДП в большой степени компенсируют концевой эффект стержней СУЗ. Наличие большого количества поглотителей в нижней части активной зоны сглаживало эффект замещения столбов воды вытеснителями в каналах СУЗ. А именно из-за этих эффектов реактивности и взорвался реактор, и не имеет значения, какая работа при этом проводилась.
Совершенно непонятно высказывание И. Казачкова: «Начальнику смены блока – т.е. самому себе – я бы дал лет восемь. И если бы это случилось на моей смене, я бы понимал, что это справедливо».
Ну, его «т.е. самому себе» – чистый трёп. На самом-то деле – А. Акимову. В суде И. Казачков сказал совершенно справедливо, что если на третьем блоке не будет произведена модернизация, то он работать на нём откажется. Собственные его слова: «То пуск будет без меня». То есть, человек понимает – на реакторе, каким был он до аварии, работать нельзя Теперь, когда он узнал, что это был за монстр, признаёт, что и в его смену могло произойти это. То есть, независимо от оператора: Акимов, Казачков, Трегуб… То есть означает, что катастрофа произошла из-за реактора, его свойств, а не свойств оператора. И всё же Акимову он бы дал лет восемь. И справедливым бы посчитал.
Отказываюсь понимать!
По подъёму мощности после провала. После показаний Г.П. Метленко в суде я чётко убеждён, что не был на щите при самом провале, зашёл чуть позже. А то уже начал сомневаться, точно ли я помню, когда прочитал показания ребят, где они говорят, что я был. Мне незачем отрицать своё присутствие – за действия персонала всё равно несу ответственность, был ли, не был. Я или Саша Акимов дал распоряжение на подъём мощности -нет в том нарушения. Когда я спросил у Акимова, до какой мощности снизились, он назвал 30 МВт, разрешил подъём дальше. Не верить Акимову у меня не было никаких оснований, он был грамотным специалистом и честным человеком.
Такую же мощность 30…40 МВт назвали после расследования комиссия Мешкова, а там хватало «доброжелателей» и они бы не преминули ухватиться при провале до нуля, комиссия Шашарина и, наконец, правительственная. И только судебно-техническая комиссия, где не было работавших на реакторе, совершенно необоснованно говорит о провале до нуля. После анализа диаграмм мощности я убеждён, что она была не менее 30 МВт. А это есть «частичное снижение мощности» согласно Регламенту. И нет нарушения в подъёме мощности. И запас реактивности в то время не мог быть меньше 1 5 стержней. В 24 часа он был 24 стержня, есть запись в журнале. Возьмите самый жёсткий вариант – мощность скачком с 50 % до 0 провалилась. За полчаса отравление никак не составит 9 стержней – смотрите по кривой отравления. Мощностной коэффициент, конечно, считайте отрицательным, таким он нам выдавался.
Так за что же «сурово карать» надо Акимова или Дятлова? Действовали они согласно эксплуатационным документам. Подумать надо было И. Казачкову, прежде чем говорить: «Но им хотелось до конца довести испытания». Именно в его смену в 1985 г. произошло падение А3 при намеченном останове блока из-за неправильной работы приборов. При самом первом пункте программы работ, намеченных на останов. Не было запаса реактивности в 55 стержней, и Дятлов отдал приказ расхолаживать блок, ничего не выполнив. Здесь же почти всё было сделано, но почему-то Дятлов идёт на нарушение.
Срабатывает какой-то стереотип. Когда задаются вопросы в необычной обстановке или но неординарному поводу – человек ведётся, как бычок на верёвочке, вместо того, чтобы сказать: «Простите, вопрос некорректен».
И Аркадий Усков мучается, поддался бы он нажиму начальника или не поддался. Решил поддаться.
Да не было никакого нажима, как не было и нарушений.
Господа, думать-то когда начнём?
Обиделся А. Усков, когда я ему при встрече высказал всё это. А что же обижаться? Это самый подлый вид обвинения, когда вроде бы сочувствует персоналу и чистосердечно пытается понять, почему он нарушения допускал, и как бы оправдывает. У людей создаётся впечатление – уж если человек доброжелательный к персоналу признаёт, что были нарушения, значит, были.
К этому случаю, как нельзя более, подходит: Избавь меня, боже, от таких друзей, а от врагов я и сам избавлюсь.
Высказывания В.А. Жильцова я не стану комментировать. В большой мере уже сказано. Только одно:
«Более того, возникла та редчайшая ситуация, когда система А3 послужила стартовым толчком к разгону реактора. Была бы А3 нормальной, реактор никогда бы не разогнался, каких бы ошибок СИУР Л. Топтунов ни наделал. Ибо тормозная педаль должна тормозить, а не разгонять автомобиль».
По этому высказыванию человека, «всю жизнь посвятившего ядерной энергетике», возникают вопросы:
В.А. Жильцову не ясно, что ни редко, ни редчайше, а никогда А3 не должна выступать в роли разгонного устройства?
– В.А. Жильцов признаёт защиту ненормальной, а обвиняет персонал?
– В.А. Жильцов едет на автомобиле, видит выходящего на дорогу человека, тормозит. Автомобиль вместо остановки разгоняется и давит человека. Будет себя считать виновным В.А. Жильцов?
Себя-то он, конечно, не будет считать виновным, персонал – да.
Прямо диву даёшься, как хладнокровно господа учёные и неучёные признают, что аварийная защита взорвала реактор (!!!), и, несмотря ни на что, продолжают выискивать грехи персонала.
Дикость. Абсурд.
Глава 10. О свободе оператора
Сама по себе принятая мысль о свободе оператора в принятии решения, высказанная И. Казачковым и А. Усковым в повести Ю. Щербака «Чернобыль», на мой взгляд, в применении к коллективу ЧАЭС неправомерна вообще и уж точно не имеет отношения к аварии 26 апреля. Свобода принятия решений вне зависимости от любых привходящих обстоятельств, кроме технических соображений, нужна не только оператору – всем. Но полной свободы нет и быть не может. При любой системе, при любых производственных отношениях. Говорю только о наёмных работниках, к которым отношу всех на советских государственных предприятиях. На мой взгляд, для подавляющего большинства работников у нас этой свободы вполне хватало потому, что в случае конфликта и невозможности больше работать здесь всегда можно было при такой-то зарплате найти другую работу, мало что теряя, разве только в первое время. Конечно, если ты квалифицированный работник.
При любой системе нельзя рассчитывать, что когда ты возражаешь начальнику, то он будет гладить тебя по шерсти и приговаривать: «Какой хороший, на меня гавкает». Но если придерживаться двух элементарных правил:
– не «лезть в пузырь» по мелочам;
– всё-таки быть правым, возражая, то начальник покипятится и отойдёт.
Ему, начальнику-то, на должностях, от которых зависит производство, в первую очередь нужны знающие, а уж потом покладистые. У нас, правда, много должностей никчёмных, вот туда можно в первую очередь покладистых.
Мне кажется, так называемый психологический климат на станции был вполне приемлемый. Главная заслуга в этом, по моему мнению, директора В.П. Брюханова. Человек по натуре не жёсткий, выдержанный, не делал скоропалительных выводов. Конечно, всякое бывало, особенно в нервной, крайне напряжённой, с массой возникающих вопросов обстановке при строительстве и монтаже блоков. Но всё это замыкалось на начальниках цехов и заместителях.
Для того, чтобы иметь свободу внешнюю, надо обладать внутренней свободой, чувством собственного достоинства. Я мог возразить, и фактически это делал, любому на станции.
Главный инженер В.П. Акинфиев – не злой в общем-то человек, но обладал удивительной способностью на ровном месте оскорбить человека.
На первом блоке были смонтированы в системе САОР элементы трубопровода – угольники изготовления Баглейского завода Минэнерго. Изготовлены они были по нужному стандарту, но завод имел разрешение изготавливать элементы на давление только до 22 атм.
Тогда я работал заместителем начальника реакторного цеха. Поехал на завод, имеющий право изготовления элементов, поскольку уже был на нём раньше по заключению договора на поставку трубопроводов. Приехал на завод, говорят – нет, ведь уже приезжали ваши монтажники. Для установления «контакта» через ресторан пришлось потратить деньги, прихваченные на покупку костюма. Договорился, заказал с избытком, ещё на другом блоке использовали.
Дня через три заходит Акинфиев и спрашивает: «Не изготовили ещё?» Говорю: «Нет».
– А что же ты болтал, что быстро сделают?
– Начальник, ты «чокнулся»? За это время сделать невозможно. Хоть и простая документация, но её надо пропустить через конструкторский, технологический, производственный отделы.
На хамский упрёк я ответил тоже по-хамски.
Хороший у нас далее разговор получился. Послали друг друга на три буквы и «не на БАМ, а ещё по старой дороге».
Другой случай. На третьем блоке понадобились мембраны диаметром 600 мм, а в стране нержавеющая лента прокатывается не шире 400 мм. Надо сваривать. Монтажники не берутся, тонкая. Установил контакт с институтом сварки в Киеве. Говорю Акинфиеву, что надо мне день для поездки в Киев.
– Поезжай, но чтобы без трёпа (!?)
Взорвало, конечно, меня. Плюнуть бы надо, не моя это обязанность. Да деваться некуда – у нас всё равно спрос с начальника цеха. Поехал, посмотрел сварные образцы, привёз трудовое соглашение на 150 мембран по три рубля за штуку.
На четвёртый блок не стал заниматься. Кто-то договорился с ВНИИАЭС, пустили по новой технике и станции обошлось в сорок шесть тысяч рублей. Зато по «новой технике» премию получили. Ну, мне это восстановило трату за бензин: ездил на своей машине в Киев.
В разных подобных случаях, а их было немало, я никогда не задумывался, что мне за это придётся терпеть. И с заместителем главного инженера Ю.А. Каменевым раза три ругался насмерть. Не знаю как Ю.А. Каменев, он мужик вспыльчивый, но отходчив, а В.П. Акинфиев, уверен, ходил к В.П. Брюханову с соответствующим представлением на меня. Но ничего. Хотя иногда и чувствовал косые взгляды. Но меня это мало волновало.
Всегда считал: служи делу, а не человеку.
Только дело не обманет. Правда, и в этом один раз засомневался. В ноябре 1986 г. после выписки из больницы приехали в Киев. В новой квартире книги лежали кучей, стал разбирать. И такая злость взяла, что всю техническую литературу выбросил. Луддит двадцатого века… Те станки разбивали, а я вот на книги набросился. Умно. Да если всё правильно делать, так скучновато.
Конечно, я не бездумно возражал начальству. Пути отступления были. Во-первых, считал (уж насколько обоснованно…), что при своих знаниях и отношении к работе всегда её найду. Во-вторых, зарплату всегда отдавал жене, и тратила она её по своему усмотрению. Но ещё в г. Комсомольске-на-Амуре сказал, чтобы тысячи три всегда были. Тогда ещё этого было достаточно для переезда в случае необходимости. Вот в этих двух условиях и была моя свобода. Надо быть готовым к любой реакции начальника, вплоть до увольнения. Ни о какой свободе не может быть и речи, если ты всегда будешь взвешивать на аптекарских весах последствия своих возражений: на семь рублей премию меньше дадут, путёвку в санаторий зажмут…
Но это вообще, а в частности на Чернобыльской станции мне неизвестно ни одного случая увольнения оператора, кроме как по совершенно бесспорным упущениям в работе. Да и этих можно пересчитать на пальцах одной руки. Под операторами я понимаю всех, начиная с начальника смены станции.
Конкретно о 26 апреле 1986 г. Совершенно напрасно И. Казачков и А. Усков мучаются, могли бы они или не могли пойти на нарушение инструкций.
Не было нарушений-то!
А снижения запаса реактивности, «спасибо» проектантам, мы 26 апреля не видели, поэтому тоже никто не мучился, ни Акимов, ни Топтунов, ни Дятлов. Я его просто не ожидал до 1 ч 30 мин. И не было бы его при отрицательном мощностном коэффициенте, как это следует из проектных документов и замера станционного Отдела ядерной безопасности. Откуда нам было знать, что «всё врут календари»?
А всё то же – бездумность, когда это тебя впрямую не касается. Ну, Усков не оператор, хотя по должности и он инструкции обязан знать. А уж ответ Казачкова на вопрос автора повести Ю.Н. Щербака вовсе непонятен:
– Подъём мощности – самое роковое решение?
– Да, это было роковое решение…
И далее говорит, что если бы он это сделал, то он бы понял и признал законность наказания. И сделал бы Казачков, ни минуты не сомневаясь, и ничего при этом не нарушил бы – ни Регламента, ни инструкций. На чём же основано обвинение? На послеаварийных знаниях? Так из них же и ясно, что ни провал мощности, ни последующий подъём на реакторе, выполненном согласно требованиям ПБЯ и ОПБ, не имели бы никаких отрицательных последствий. Мы же нанимались работать на нормальном реакторе.
Вот она, зашоренность мышления. При чём же здесь свобода оператора – экономическая или любая другая? Кто здесь на вас давит?
Нельзя свободу понимать как свободу от ответственности, от совести. Когда говоришь о конкретных людях, то свои высказывания основывай на чётком знании обстоятельств. В противном случае можно высказывать только предположения, но так и говори.
Писателю, конечно, тесновато оставаться в рамках действительных событий, и вот уже разыгравшаяся фантазия громоздит в «документальную» повесть «детали», которых и в помине не было. И забыл Г. Медведев, что, говоря о реально существующих людях, надо соблюдать хотя бы элементарную порядочность. Вводит конфликты: как это – бесконфликтная трагедия? Зато живость изложения появляется и пищу для размышления критикам даёт. О себе и о других узнаёшь из этих произведений и что было, и чего не было. Может с точки зрения профессиональной и критической разбор «Чернобыльской тетради» И. Борисовой («Октябрь» № 10 за 1990 г.) хорош, да только с действительностью он соотносится так же, как и сама повесть.
Давайте посмотрим, что пишет И. Борисова, и сопоставим с действительностью:
«Но пока на него (на Дятлова – А.Д.) давил приказ, он действовал в его рамках и давил на других так же, как давили на него, передавая, транспортируя это давление. До взрыва Дятлов требовал продолжать эксперимент с выбегом ТГ, не считаясь с аварийной реальностью. После взрыва он фабриковал ложь о том, что реактор якобы цел, ибо этой лжи от него ждали».
«В Хронике на Дятлова давят, и Дятлов давит. Система давления развёртывается веером. Давит Дятлов, давит Фомин, давит Брюханов, давит Щербина… Хроника фиксирует „физиологию“ давления, её процессы и реакции, доступные наблюдению и протоколированию. И те, кто давит, и те, на кого давят, – они в конечном счёте не разведены по лагерям».
Нет, уважаемая И. Борисова, по лагерям-то как раз и разведены: Брюханов, Фомин, Дятлов и там же были бы Акимов, Топтунов, Перевозченко, а вот фактические виновники трагедии, которые скрываются, в том числе и за произведения типа «Чернобыльской тетради», – на свободе, ухмыляются. Вы, конечно, говорите о других лагерях, но эти мои слова не надо принимать за шутку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36