А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

И только личная просьба его командира, полковника Баррета, заставила его прийти на этот бал, тем более что устраивала его супруга полковника.
- У вас еще достаточно времени до отъезда на север, - сказал ему тогда Баррет, по-дружески похлопав Гэбриела по плечу. - Поскольку почти все молодые люди сейчас находятся вместе с армией на Иберийском полуострове, подходящих партнеров для танцев осталось мало, и моя жена в отчаянии от того, что ее званый вечер может окончиться провалом.
Полковник Бернард Баррет, по сути, заменил Гэбриелу отца, несмотря на то что Александр Макфи, его родной отец, дожил до двадцатого дня рождения своего младшего сына. Не кто иной, как Баррет, содействовал тому, чтобы Гэбриел получил патент на офицерское звание, и он же помог ему продать патент одному из своих собратьев-офицеров, когда Гэбриел был неожиданно вызван домой, в Шотландию. За те годы, что Гэбриелу довелось прослужить под его началом, полковник научил его многим вещам - как защитить себя от внезапного нападения и как наилучшим образом выявить и использовать слабости противника. Он сделал из него храброго и осмотрительного воина, галантного кавалера и, что самое главное, привил ему истинное понятие чести.
Если полковник и знал мрачную правду о прошлом рода Макфи, то ничем этого не показал. За те долгие месяцы, что они провели вместе в Испании и Португалии, преследуя Наполеона, полковник Баррет всегда относился к Гэбриелу с неизменной учтивостью и уважением - и это в то время, когда очень многие солдаты-англичане не скрывали своего пренебрежения к однополчанам из Шотландии. Даже три четверти века не смогли сгладить взаимного ожесточения, оставшегося после злополучного сорок пятого года. Тем не менее Баррет дал Гэбриелу возможность проявить себя - и как солдату на поле битвы, и как командиру роты, отвечавшему за жизнь других людей. Поэтому-то Гэбриел и не нашел в себе сил ему отказать и отправился на бал к миссис Баррет, дав себе, однако, слово не задерживаться там дольше чем на час.
Именно там, на этом балу, он впервые и увидел Джорджиану.
Она стояла у самой дальней стены, старательно пытаясь слиться с деревянными панелями гостиной миссис Баррет, рядом с целой стайкой юных барышень, только что прибывших сюда из провинции. Все они были разодеты по последней моде, улыбались и обмахивались расписными веерами в надежде попасться на глаза какому-нибудь молодому щеголю.
Что-то в облике Джорджианы привлекло внимание Гэбриела - и не только потому, что она выглядела в тот вечер необычайно прелестной со своими пышными белокурыми волосами, завитыми и уложенными в высокую прическу, которая подчеркивала хрупкую красоту ее шеи и плеч. Но не яркий веер и даже не элегантный шелковый корсаж ее платья без рукавов заставляли его снова и снова бросать взгляды на одно и то же место у стены. Глаза Джорджианы - вот что прежде всего поразило воображение Гэбриела, едва он оказался посреди многолюдного бального зала. Бледно-серебристые, словно блестящие капли дождя в лунную ночь, они таили в себе больше печали, чем было доступно человеческому воображению.
Гэбриел, который сам родился в семье с темным прошлым, ведущей крайне замкнутый образ жизни, без труда распознал в ней товарища по несчастью. В течение всего вечера он то и дело посматривал в сторону Джорджианы, а та между тем стояла все так же неподвижно возле дальней стены, словно приросла к полу, пока вокруг царило веселье и один танец сменялся другим. Помнится, он даже пожалел о том, что такая прелестная девушка выглядит такой грустной и что никто, кроме него, этого не замечает.
Когда обещанный час истек и Гэбриел уже собирался уходить, он случайно услышал, как мать Джорджианы прошипела ей на ухо какое-то замечание - очевидно, выговаривая дочери за то, что та не слишком старается привлечь к себе внимание мужчин. Судя по выражению глаз Джорджианы, которая буквально оцепенела в ответ на недовольство матери, после бала ее ожидали серьезные неприятности.
Он до сих пор не мог понять, что нашло на него тогда. Все, что Гэбриел знал наверняка, - это то, что в тот миг он был готов почти на все, лишь бы навсегда изгнать безжизненное выражение из глаз Джорджианы…
Этот душевный порыв привел к ухаживанию, которое завершилось их свадьбой без малого три месяца спустя. Когда Гэбриел вернулся к себе домой на остров Трелей, чтобы вступить во владение наследственными землями, он привез с собой Джорджиану. И только когда они оказались в Шотландии, вдали от Лондона и связанных с ним тягостных воспоминаний, Гэбриел смог в полной мере осознать всю глубину меланхолии своей молодой жены, меланхолии, укоренившейся за годы нравственного насилия со стороны матери и физического - со стороны отца. Каким бы чутким и понимающим он ни был по отношению к Джорджиане, та невольно цепенела, стоило ему прикоснуться к ней. Она снова и снова просила у него прощения за свою пугливость и в конце концов успокоилась достаточно, чтобы разделить с ним постель, но после нескольких недель добросовестного исполнения супружеского долга, которое каждый раз заканчивалось ее слезами, Гэбриел оставил попытки сблизиться с женой. Однако к этому времени Джорджиана уже носила под сердцем их ребенка.
В течение всего срока беременности Джорджиана открыто заявляла, что их первенец будет сыном, как будто, повторяя эти слова достаточно часто, она могла сделать их правдой. Она говорила, что хочет назвать его Гэбриелом в честь отца, пропуская мимо ушей зловещие предостережения женщин острова, которые утверждали, будто давать имя еще не родившемуся ребенку - дурная примета.
Даже когда вместо сына Джорджиана произвела на свет дочь, Джулиану, она отказывалась в это верить - до тех пор пока сама не увидела малышку. Гэбриел хорошо помнил, какими глазами она смотрела в тот день на новорожденную - не с радостью и восторгом молодой матери, но с тем же выражением нескрываемого ужаса, которое так поразило его в первый вечер на лондонском балу.
Гэбриел снова и снова пытался уверить Джорджиану в том, что ей нечего больше опасаться, что жизнь, которую она вела до сих пор, навсегда осталась в прошлом, однако Джорджиана все же взяла с него обещание, что он никогда не позволит ее семье обращаться с Джулианой так же дурно, как они обращались с ней. По ее словам, эти люди не остановятся ни перед чем, лишь бы добиться своего. Гэбриел, который хотел лишь одного - хоть как-то развеять опасения жены, охотно согласился на ее просьбу, сам не подозревая о том, какое значение этой клятве суждено было приобрести в будущем.
Время шло своим чередом, и Джорджиана начала понемногу привыкать к новой для нее роли матери. Она взяла на себя все заботы о Джулиане, сама кормила ее грудью, восторгалась шумными забавами и выходками маленького капризного создания двух лет от роду. Гэбриел уже решил, что Джорджиана наконец-то почувствовала себя счастливой, по-настоящему счастливой первый раз за всю жизнь, избавившись от грустных воспоминаний о собственном злополучном детстве.
Однако он роковым образом ошибся.
Гэбриел почти ничего не знал о том, что произошло в то хмурое зимнее утро три года назад. День начался как обычно, и ничто как будто не предвещало надвигавшегося несчастья. Рассвет выдался морозным, однако солнце все же пробилось сквозь облака, заливая остров своим сиянием, поэтому после завтрака Джорджиана оделась сама и одела Джулиану, намереваясь прогуляться вместе с ней по холмам, возвышавшимся над западным берегом острова, как они часто делали и раньше. Она предложила Гэбриелу присоединиться к ним, но тот отказался, поскольку ему еще нужно было просмотреть кипу бумаг, оставленных для него управляющим. Вместо этого он наблюдал за ними из окна кабинета, махнув рукой на прощание, когда они проследовали через покрытую инеем низину и скрылись за вершиной далекого холма. Снаружи дул ледяной ветер, и Джорджиана заверила его в том, что они не задержатся там надолго. И тем не менее Гэбриел почему-то испытывал смутное чувство тревоги.
Если бы только он прислушался к своему внутреннему голосу!
Когда прошло несколько часов, а они не вернулись, Гэбриел отправился за ними следом, но нашел лишь свою дочь, которая стояла в одиночестве на дальнем берегу, мокрая и дрожащая, внезапно онемев и не в состоянии объяснить ему, куда исчезла ее мать.
Одну из туфель Джорджианы вынесло волнами на берег неделю спустя, однако ее тело так и не удалось найти, как будто она растворилась в клубах белого утреннего тумана. Был ли виной тому несчастный случай или же Джорджиана по какой-то причине покончила с собой, не имело для него значения. Стоя на берегу и сжимая дрожащей рукой ее промокший насквозь ботинок, Гэбриел ощущал на своих плечах всю тяжесть ответственности за ее гибель так же остро, как если бы он сам убил ее.
Ему следовало это предвидеть. То была давняя и зловещая история, записанная почти три столетия назад, но напоминавшая о себе снова и снова в течение многих поколений проклятого клана Макфи.
Гэбриел осушил остаток бренди и, покинув свое место у камина, проследовал через темную комнату к большому сундуку, стоявшему в самом неприметном месте в дальнем углу, такому же древнему на вид, как и сам замок Данвин. Откинув потертый и выцветший от старости гобелен, покрывавший сундук сверху, он провел ладонью по темной дубовой крышке, за долгие столетия испещренной выбоинами и царапинами. Затем Гэбриел снял с шеи серебряную цепочку, спрятанную под батистовой тканью рубашки. На самом ее конце, поблескивая в тусклом свете камина, висел крохотный, сохранившийся с незапамятных времен ключ, который носили при себе все предводители клана Макфи, жившие до него.
Грубо сработанный железный замок сундука представлял собой такую же загадку, как и само его происхождение. Носивший на себе следы многочисленных попыток взломщиков добраться до содержимого сундука, этот замок был настолько необычным по своей конструкции, что открыть его можно было лишь одним-единственным ключом - неким подобием легендарного Эскалибура. И даже имея при себе ключ, сделать это мог только старший в клане Макфи. Для любого другого, кто решился бы на подобный шаг, ключ мог оказаться не только бесполезным, но и роковым, неся с собой неизбежную гибель, словно сам металл, из которого его выковали, тоже был заколдован. Именно такой замок достоин был оберегать бесценное достояние клана Макфи.
Вставив ключ в скважину, Гэбриел высвободил дужку замка и приподнял крышку сундука, который, как можно было убедиться с первого взгляда, был пуст - реликвия, которую положили сюда на хранение несколько веков назад, исчезла.
Старинный кормовой флагшток служил символом рода Макфи еще с тех пор, как о нем впервые было упомянуто в летописях, передаваясь из поколения в поколение с момента основания клана. Возможно, из-за тесных уз, связывавших Макфи с настоятелями монастыря, основанного на острове Трелей святым Колумбой, многие уверяли, будто этот флагшток был сделан из того же дерева, что и коракл, на котором святой угодник приплыл сюда из Ирландии, и потому, бесспорно, нес с собой благословение Божие. Легенда описывала флагшток как длинный и прочный одновременно, чудесным образом не ломающийся даже в сильный шторм, сделанный из сверкающего белого дерева неизвестного происхождения. История же утверждала, что до тех пор, пока древняя реликвия находилась в руках старшего из Макфи, всему клану было обеспечено благоденствие и процветание - и они действительно процветали сотни лет. Ведомые прославленным Меркадусом Макфи, они завоевали безраздельное господство не только на Трелее, но и на соседних островах. Нынешние неприятности Макфи, в прежние времена почитаемых в качестве наследственных хранителей записей древних правителей островов, начались на заре шестнадцатого столетия, когда потомок Меркадуса, некий Мердок Макфи, в то время предводитель клана, навлек на себя проклятие ведьмы с соседнего острова Джура.
Если верить летописям, Мердок, здоровенный неуклюжий детина с характерными для всех Макфи черными волосами и темно-серыми глазами, как-то раз отправился в плавание на своем бирлине, когда внезапно разразилась ужасная буря, и он вместе со своими людьми оказался выброшенным за борт в ледяные воды залива. Он храбро сражался с гигантскими волнами, слыша вокруг себя отчаянные вопли тонущих, которые один за другим исчезали в морской пучине, пока наконец сам не обессилел и не лишился чувств.
Когда Мердок очнулся, то обнаружил, что лежит под грудой теплых шкур в пещере у самого берега моря, рядом с костром. Худая, старая, с ввалившимися глазами ведьма, присматривавшая за костром, объяснила ему, что это она спасла его от гибели посредством своего волшебства, благополучно доставив его в свою пещеру на остров Джура.
Мердок был так признателен женщине за избавление, что пообещал ей в награду любое из своих бесчисленных сокровищ. Еще несколько дней он оставался в пещере ведьмы, чтобы окончательно прийти в себя, но когда к нему снова вернулись силы и он уже стал подумывать о возвращении домой, на свой родной остров, видневшийся невдалеке за пеленой тумана, ведьма наотрез отказалась его отпустить, снова и снова заставляя его лодку пристать обратно к берегу посредством магической привязи.
И Макфи приходилось против воли оставаться ее гостем, испытывая неописуемые муки при виде дома, такого близкого и вместе с тем недосягаемого. Наконец ему удалось войти в доверие к ведьме и узнать у нее о небольшом топорике, с помощью которого можно было рассечь удерживавшую его волшебную привязь. Однажды безлунной ночью Макфи, выкрав у старухи топорик и разрубив привязь, бежал от нее и вернулся домой, к облегчению и радости своих родных, между тем как морской ветер за его спиной доносил до него яростные вопли ведьмы.
На следующий день старуха появилась у дверей Макфи, требуя, чтобы он сдержал слово и отдал ей свое самое бесценное сокровище. Но когда тот предложил ей великолепную, усыпанную драгоценными камнями брошь, она отказалась, заявив, что есть лишь одна вещь, которую она готова принять в награду за спасение его жизни, - знаменитый старинный флагшток клана Макфи. Мердок отказался, суля ей взамен немыслимые богатства, однако ведьма оставалась непреклонной, требуя от него семейную реликвию. Выведенный из себя, Мердок приказал выставить старуху вон и предупредил ее о том, чтобы она не смела больше возвращаться.
К рассвету следующего утра трое из пятерых детей предводителя клана таинственным образом скончались. Их нашли лежащими в постелях с лицами спокойными и безмятежными, словно кто-то извлек само дыхание из их уст. Убитый горем Макфи тотчас бросился к сундуку лишь для того, чтобы обнаружить, что старинный флагшток исчез, хотя и непонятно было, как его удалось вынуть, не отпирая замка. На его месте лежал обрывок грубого пергамента, на котором были начертаны следующие слова на древнем гэльском языке:
«В течение девяти столетий и затем еще одного любое существо, будь то человек или животное, которое вы подпустите близко к сердцу, скоро вас покинет, внезапно сойдя в могилу, пока вы будете беспомощно взирать на происходящее со стороны, всеми брошенные и одинокие. Только здесь, на этом туманном острове, можно найти правду. Флагшток святого Колумбы один способен снять наложенное на вас проклятие. Некто с чистым оком и чистым сердцем исправит ошибки прошлого и положит конец всем вашим мукам!»
С этого времени в течение трех последующих веков все те, кто так или иначе был дорог сердцу кого-либо из предводителей клана Макфи, умирали внезапно и при загадочных обстоятельствах - тонули в волнах, гибли при пожаре, иногда даже случайно падали с обрыва. Складывалось впечатление, что всякий раз, когда кто-то из Макфи совершал ошибку, позволив себе душевную привязанность к другому человеку, древнее проклятие давало о себе знать подобно прикосновению царя Мидаса, превращавшего все живое в бездушный металл, как и предрекла ведьма в тот далекий день. Вследствие этого те из Макфи, кому удалось выжить, превратились в замкнутый клан холодных, неприветливых людей, беспомощно наблюдавших за тем, как самые близкие им люди без всякого предупреждения падали жертвами проклятия злобной старухи. По этой же причине Гэбриел в детстве редко виделся со своим отцом, знаменитым Александром Макфи. О его здоровье и благополучии заботилась мать, Лили, между тем как его отец проводил все время со своим старшим сыном, Малкольмом, готовя последнего к затворнической жизни главы клана.
Малкольм оказался прилежным учеником и достойно нес на своих плечах бремя рокового наследства, превратившись с годами в человека столь же черствого и бездушного, как и его отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31