Понимая бесполезность своих действий, я тем не менее набрал ее телефон – результат можно было предсказать заранее. Я подумал, что у нее какие-то срочные дела с Фридой, и позвонил в большой дом, но никто не снимал трубку. Может, не туда попал? Я снова набрал номер – никакого ответа. Я решил прибегнуть к последнему средству и отправил короткий факс: Альма, где ты? С тобой все в порядке? Теряюсь в догадках. Если телефон не работает, пожалуйста, пошли факс. Я тебя люблю. Дэвид.
Единственный телефон в моем доме был на кухне. Я боялся подняться в спальню; если Альма позвонит ночью, я могу не услышать или просто не успею добежать. Я не знал, чем себя занять. Проболтавшись на кухне до часу ночи и ничего не высидев, я постелил себе в гостиной на диване – на том самом скрипучем неудобном диване, который я отдал Альме в первую ночь нашего знакомства. Подходящее место для мрачных мыслей. Я извертелся, представляя себе наихудшие варианты – автокатастрофа, пожар, реанимация, падение с лестницы… На рассвете, когда запели первые птицы, меня сморил сон.
Мне и в голову не приходило, что Фрида может поступить с Альмой точно так же, как со мной. Гектор хотел, чтобы я посмотрел его фильмы, – она лишила меня фильмов. Гектор хотел, чтобы Альма написала его биографию, – почему бы Фриде не отнять у нее книгу? Сюжеты один к одному, но я, что называется, в упор не видел очевидных параллелей, почти полного сходства этих двух ситуаций. Может, из-за несопоставимости масштабов. Ну, сколько времени ушло бы у меня на просмотр всех фильмов? Четыре-пять дней. А Альма писала свою книгу без малого семь лет! Мог ли я предположить, что старая хрупкая женщина окажется настолько жестокой, чтобы перечеркнуть семь лет чужой жизни? Похоже, у меня просто не хватило воображения. Если бы я предвидел последствия, я бы не оставил Альму на ранчо одну. Я бы силой усадил ее в такси вместе с рукописью и увез с собой. Даже потом, в ближайшие три дня, еще не поздно было что-то предпринять. Мы четыре раза созванивались, и имя Фриды постоянно всплывало в разговоре.
Но я слышать ничего не желал о Фриде. Эту страницу я перевернул, меня интересовало исключительно наше будущее. Я разглагольствовал о доме, об Альмином кабинете, о новой мебели, вместо того чтобы выспрашивать подробности душевного состояния Фриды. Но Альма жадно слушала мои рассказы. Она и сама целиком ушла в домашние дела – паковала одежду, решая, что брать и что оставлять, уточняла, есть ли в моей библиотеке та или иная книга, чтобы не везти лишнего, – и даже не догадывалась о нависшей над ней угрозе.
Через три часа после того, как я уехал в аэропорт, обе женщины поехали в Альбукерке за урной. В тот же день в безветренном уголке сада они развеяли прах Гектора среди роз и тюльпанов. Это было то место, где маленького Тэдди смертельно ужалила пчела, так что ритуал дался Фриде нелегко: поначалу она держалась, а затем ее плечи то и дело сотрясались от беззвучных рыданий. В тот вечер Альма сказала мне по телефону, что никогда еще не видела Фриду такой беспомощной, близкой к обмороку. Однако поутру, в довольно ранний час, она нашла ее в кабинете Гектора; Фрида сидела на полу и разбирала груды бумаг, фотографий и рисунков. На очереди сценарии, сказала она Альме. Она собиралась разыскать все, что имело хоть какое-то отношение к кинопроизводству: папки с раскадровками, эскизы костюмов и декораций, осветительные схемы, замечания для актеров. Все надо сжечь, сказала она, ни одной бумажки не должно остаться.
Не успел я уехать, как масштаб уничтожения был пересмотрен и завещание Гектора стало трактоваться расширительно. Одними фильмами дело уже не ограничивалось. Следовало истребить любой намек на то, что эти фильмы когда-либо существовали.
В последующие два дня горели новые костры, но Альма в этом участия не принимала – она занималась своими делами, Фриде же помогали Хуан с Кончитой. На третий день вынесли все декорации, хранившиеся в задних комнатах тон-ателье, и подожгли их во дворе. В костер полетели реквизит и костюмы, а также дневники Гектора, и среди них – тот самый зеленый блокнот. Фрида действовала с размахом, но истинный масштаб ее замысла оставался для нас по-прежнему туманным. Записи в зеленом блокноте делались в начале тридцатых годов, задолго до возвращения Гектора в кино. Они представляли собой ценность только как источник информации для его биографии. Без этого блокнота книга Альмы потеряет свое документальное подтверждение. Как мы это сразу не поняли! Во время очередного телефонного разговора Альма упомянула о блокноте вскользь, главной же темой дня оказались немые фильмы Гектора. Хотя они уже стали публичным достоянием, у Фриды были свои опасения: если их обнаружат на ранчо, кто-то может догадаться, что Гектор Спеллинг и Гектор Манн – это одно лицо. Поэтому она решила заодно сжечь и старые фильмы. Это ужасно, сказала она Альме, но делать нечего. Забыть об одном звене – значит позволить по нему восстановить всю цепочку.
Мы договорились, что она мне позвонит завтра в семь по местному времени. Днем она собиралась съездить в соседний город, где есть большой супермаркет; оттуда до Тьерра-дель-Суэньо полтора часа на машине, и к шести, по ее расчетам, она должна была вернуться домой. Звонка я так и не дождался, и мое воображение тут же принялось заполнять «белые пятна». К часу ночи, когда силы меня оставили, я уже не сомневался: домой Альма не вернулась, по дороге с ней случилось что-то ужасное.
Я оказался и прав, и не прав. Не прав в том, что Альма не добралась до дома. Зато прав в остальном – не в деталях, а по сути. Альма подъехала к коттеджу в шесть с минутами. Входная дверь никогда не запиралась, и то, что сейчас она была открыта, не могло ее удивить. А вот дым, поднимавшийся из трубы, ее сильно озадачил. Разумного объяснения этому факту не было. Стоял знойный июльский день. Хуан и Кончита могли принести свежее белье или вынести мусор, но с какой стати они стали бы топить в такую жару? Оставив продукты на заднем сиденье, Альма сразу направилась в дом. Перед камином сидела на корточках Фрида и, комкая бумагу, бросала в огонь. Это было точное, до последнего жеста, воспроизведение финала «Мартина Фроста»: Норберт Стайнхаус, сжигающий рукопись своего рассказа в отчаянной надежде воскресить мать Альмы. Вылетавшая из камина зола кружила вокруг Фриды наподобие почерневших мотыльков. Края крылышек вспыхивали оранжевой кисеей и тут же делались пепельно-серыми. Вдова Гектора была так поглощена своей работой, так сосредоточена на конечном результате, что даже не заметила появления Альмы. У нее на коленях лежали приготовленные к уничтожению стандартные страницы 8x11 дюймов, тоненькая стопка из тридцати-сорока листов. Если это было все, что осталось, значит, шестьсот страниц уже отправились в топку.
Альма, по ее собственным словам, обезумела, в исступлении кричала и визжала, сыпала проклятьями и оскорблениями. Она бросилась на Фриду, которая сразу поднялась на ноги, чтобы защититься, и оттолкнула ее в сторону, так как та преграждала путь в кабинет. Это все, что осталось в памяти у Альмы: оттолкнула с силой. В считанные секунды она добежала до кабинета, где стоял ее компьютер. Сожженная рукопись – это всего лишь распечатка. Главное – жесткий диск и страховочные дискеты. Если Фрида до них не добралась – ничего не потеряно.
Ее надежда и даже оптимизм длились те самые считанные секунды. Переступив порог, она увидела голый письменный стол. Ни монитора, ни клавиатуры, ни принтера, ни голубой пластмассовой коробки с надписанными дискетами (21) и папками с документальными материалами (53). Фрида вынесла всё, наверняка не без помощи Хуана, и Альме сразу стало ясно: дело сделано. Компьютер вдребезги разбит, дискеты раскурочены. И где, спрашивается, их искать? Ранчо раскинулось на четырехстах акрах. Ее книга лежит на дне засыпанной ямы.
Сколько она пробыла в кабинете, Альма не знала. Ей казалось, несколько минут, но, скорее всего, дольше. Запомнилось только то, как она сидит за столом, закрыв лицо руками. Ей хотелось выплакаться, выплеснуть наружу все, что давило на сердце, но сильное потрясение высушило глаза, и ей только оставалось, уткнувшись в ладони, слушать свое прерывистое дыхание. В какой-то момент она обратила внимание на тишину. Подумала, что Фрида ушла в большой дом. Оно и к лучшему. Что сделано, то сделано, и никакие объяснения и взаимные упреки уже не помогут. Тем более для себя она решила: между ними все кончено. Было ли ее решение серьезным? Похоже, что так. Последние события лишь ускорили ее отъезд. Собрать сумку, сесть в машину и приехать в аэропорт – просто и ясно. Там она переночует в гостинице и первым утренним рейсом вылетит в Бостон.
Альма встала и вышла из кабинета. Семи еще не было, но, зная меня, она не сомневалась, что я уже торчу на кухне – пью текилу и жду ее звонка. Она решила не откладывать. Сегодня у нее украли несколько лет жизни, мир рушился на глазах, и надо было все это высказать кому-то, сейчас, немедленно, пока ее еще не начали душить слезы. Телефон стоял в спальне, по соседству. Через десять секунд она будет сидеть на кровати и набирать мой номер. Однако, выйдя из кабинета, она повернула налево, а не направо. Еще недавно из камина летели искры, и перед долгим телефонным разговором она захотела убедиться, что огонь догорел. Разумное решение, если разобраться. Так она очутилась в другом конце дома, а в результате вся эта ночь – да что там, вся наша жизнь – пошла кувырком. Вот в чем ужас-то: мало того, что я не сумел предотвратить случившееся, еще эта неотвязная мысль: позвони мне Альма сразу – ничего бы не было. То есть Фрида продолжала бы себе лежать мертвая на полу в гостиной, но Альма этого бы не знала, и ее последующие действия, связанные с обнаружением тела, просто не имели бы места. Поговорив со мной, она взяла бы себя в руки, укротила свое безумие, оказалась более готовой к предстоящему удару. Например, скажи она мне про то, как она с силой оттолкнула Фриду, стоявшую у нее на дороге, я бы смог ее предупредить о возможных последствиях. Люди теряют равновесие, люди падают и разбивают голову об острые углы. Я бы сказал: сходи в гостиную и посмотри. Что и было бы сделано, пока я оставался на связи. А после того как она обнаружила тело, я бы ее немного успокоил, дал ей возможность более трезво оценить ситуацию, и тогда бы она хорошо подумала, прежде чем осуществить то, что она сделала. Но, повторяю, выйдя из кабинета, Альма повернула налево, а не направо, и когда она увидела на полу бездыханный труп, она забыла про звонок. Впрочем, вряд ли забыла, даже наверняка не забыла – просто ею овладела одна мысль и не хватило духу набрать мой номер. Вместо этого она села на кухне с бутылкой текилы и шариковой ручкой, и остаток ночи посвятила сочинению адресованного мне письма.
Я спал внизу на диване, когда включился факс. У нас было шесть утра, а у них еще ночь. Окончательно обессилев, я провалился в какую-то глубокую яму и проспал около часа. На первые два или три звонка я никак не отреагировал, если не считать изменившегося хода моего сна; а снился мне кошмар, в котором будильник должен был вовремя меня поднять, чтобы я не опоздал на свою лекцию «Метафоры любви». Вообще-то сны я не запоминаю, но этот сон я помню так же ясно, как и все, что произошло со мной, после того как я открыл глаза. Я сел на кровати и сразу врубился: звонит не будильник в спальне, а телефон на кухне. Но пока я, шатаясь как пьяный, нашел туда дорогу, гудки прекратились. Я услышал характерный щелчок факс-машины, готовой принять сообщение, и когда я ввалился в кухню, из прорези как раз появилось начало послания. В восемьдесят восьмом году факсы еще не работали со стандартными листами бумаги; из машины вылезал этакий тонкий свиток со специальными электронными пометками – нечто среднее между Торой и донесением с поля битвы каких-нибудь этрусков. Альма потратила на письмо больше восьми часов: обдумывала, записывала, откладывала ручку, снова брала, при этом все больше и больше хмелея, и в результате получилось ни много ни мало двадцать с лишним страниц. Я читал их стоя, перебирая руками нескончаемый свиток, который машина выталкивала из себя дюйм за дюймом. В первой части послания излагались вещи, мною уже пересказанные: сожженная рукопись, исчезнувший компьютер, мертвая Фрида на полу в гостиной. Вторая часть заканчивалась так:
У меня нет выхода. Я не настолько сильный человек, Дэвид, чтобы нести такой груз. Даже оторвать его от земли – и то не получается.
Поэтому я тебе не позвоню. Ты мне скажешь, что это был несчастный случай, что здесь нет моей вины, и я начну тебе верить. Я захочу тебе поверить. Но, если без обмана, я ее сильно толкнула, гораздо сильнее, чем можно толкнуть восьмидесятилетнюю женщину, и тем самым убила ее. То, что она со мной сделала, ничего не меняет. Я ее убила, и если сейчас позволю себя разубедить, это станет началом конца для нас обоих. Тут ничего не попишешь. Чтобы остановиться, я должна пожертвовать правдой, но, делая это, я обрекаю все лучшее во мне на умирание. Вот почему я должна действовать не мешкая, пока еще не дала слабину. Хвала Всевышнему за алкоголь. «Гиннесс вселяет в вас силы» – возвещают лондонские рекламные щиты. Текила вселяет отвагу.
У каждого своя исходная точка, и как бы далеко ты от нее ни ушел, в конце концов снова оказываешься там же. Я уже поверила, что ты меня спасешь, что я принадлежу тебе, но я всегда принадлежала им и только им. Спасибо тебе, Дэвид, за мечту. Уродка Альма нашла мужчину, который дал ей почувствовать себя красавицей. Если ты сотворил такое со мной, представляешь, что ты сможешь сделать для девушки с одним лицом?
Считай, что тебе повезло. Все закончится раньше, чем ты узнаешь, какая я на самом деле. Тебе напомнить? Я появилась в твоем доме с револьвером.
Надо ли объяснять, что это значит? Только сумасшедшая способна на такое, а сумасшедшим доверять нельзя. Они суют свой нос в чужую жизнь, пишут книги о том, что их не касается, и покупают сильное снотворное. Хвала Всевышнему за снотворное. Ты уехал без него – по-твоему, это случайность? Все время, что ты был здесь, пилюли лежали у меня в сумочке. Я сто раз хотела их тебе отдать, и сто раз забывала; так ты без них и уехал. Не ругай меня. Как выяснилось, мне они нужнее, чем тебе. Мои надежные друзья в красных жилетах числом двадцать пять. Такая вот команда под названием «Ксанакс». Победа гарантирована.
Прости. Прости. Прости. Прости. Прости.
Я безуспешно пытался с ней связаться. Как ни странно, я сразу прозвонился, на том конце провода раздались гудки, но Альма так и не сняла трубку. Сорок, пятьдесят гудков… я упрямо ждал, что этот назойливый трезвон нарушит концентрацию внимания, отвлечет ее от этих пилюль. Может, следовало подождать еще пять звонков? Десять звонков? Я все-таки повесил трубку и послал ответный факс. Поговори со мной, прошу тебя. Альма, сними трубку и поговори со мной. Я снова набрал ее номер, но на этот раз после шести или семи гудков вдруг наступила мертвая тишина. Сначала я не понял, что случилось, и только потом до меня дошло: она выдернула из розетки телефонный шнур.
Глава 9
Через несколько дней я похоронил ее рядом с родителями на католическом кладбище в двадцати пяти милях к северу от Тьерра-дель-Суэньо. О родственниках Альмы мне ничего не было известно, и, так как никто со стороны Грюндов или Моррисонов не заявил своих прав на тело умершей, все расходы я взял на себя. Пришлось принимать решения из области черного юмора: вам что больше нравится, бальзамирование или кремация? Гроб из какого дерева вы предпочитаете? Вам подороже или подешевле? Выбор в пользу погребения повлек за собой новые вопросы: одежда, цвет помады, лак для ногтей, прическа? Не знаю, как я со всем этим справился; вероятно, как все остальные, – вслепую, на ощупь, полубессознательно. Единственное, с чем я твердо определился: никакой кремации. Огня и пепла на мой век хватит. На медицинское вскрытие моего разрешения не спрашивали, но сжечь ее я не позволю.
В ту ночь я позвонил в офис местного шерифа, и тот послал на ранчо своего помощника для выяснения обстоятельств.
Еще не было шести утра, когда Виктор Гусман приехал на место, но Хуана и Кончиты уже след простыл. Альма и Фрида лежали там, где их застала смерть, отправленное мне письмо торчало из факс-машины, а маленькие словно испарились. Пятью днями позже, когда, завершив все дела, я уезжал из Нью-Мексико, Гусман со товарищи продолжали безрезультатные поиски.
Что касается Фриды, то ее похоронами, согласно завещанию, распорядился ее адвокат. Траурная церемония состоялась на ранчо, в рощице позади большого дома, среди ив и осин, выращенных Гектором. Я не пришел туда сознательно. Слишком сильна была моя ненависть к Фриде, меня тошнило от одной мысли об этом ритуале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Единственный телефон в моем доме был на кухне. Я боялся подняться в спальню; если Альма позвонит ночью, я могу не услышать или просто не успею добежать. Я не знал, чем себя занять. Проболтавшись на кухне до часу ночи и ничего не высидев, я постелил себе в гостиной на диване – на том самом скрипучем неудобном диване, который я отдал Альме в первую ночь нашего знакомства. Подходящее место для мрачных мыслей. Я извертелся, представляя себе наихудшие варианты – автокатастрофа, пожар, реанимация, падение с лестницы… На рассвете, когда запели первые птицы, меня сморил сон.
Мне и в голову не приходило, что Фрида может поступить с Альмой точно так же, как со мной. Гектор хотел, чтобы я посмотрел его фильмы, – она лишила меня фильмов. Гектор хотел, чтобы Альма написала его биографию, – почему бы Фриде не отнять у нее книгу? Сюжеты один к одному, но я, что называется, в упор не видел очевидных параллелей, почти полного сходства этих двух ситуаций. Может, из-за несопоставимости масштабов. Ну, сколько времени ушло бы у меня на просмотр всех фильмов? Четыре-пять дней. А Альма писала свою книгу без малого семь лет! Мог ли я предположить, что старая хрупкая женщина окажется настолько жестокой, чтобы перечеркнуть семь лет чужой жизни? Похоже, у меня просто не хватило воображения. Если бы я предвидел последствия, я бы не оставил Альму на ранчо одну. Я бы силой усадил ее в такси вместе с рукописью и увез с собой. Даже потом, в ближайшие три дня, еще не поздно было что-то предпринять. Мы четыре раза созванивались, и имя Фриды постоянно всплывало в разговоре.
Но я слышать ничего не желал о Фриде. Эту страницу я перевернул, меня интересовало исключительно наше будущее. Я разглагольствовал о доме, об Альмином кабинете, о новой мебели, вместо того чтобы выспрашивать подробности душевного состояния Фриды. Но Альма жадно слушала мои рассказы. Она и сама целиком ушла в домашние дела – паковала одежду, решая, что брать и что оставлять, уточняла, есть ли в моей библиотеке та или иная книга, чтобы не везти лишнего, – и даже не догадывалась о нависшей над ней угрозе.
Через три часа после того, как я уехал в аэропорт, обе женщины поехали в Альбукерке за урной. В тот же день в безветренном уголке сада они развеяли прах Гектора среди роз и тюльпанов. Это было то место, где маленького Тэдди смертельно ужалила пчела, так что ритуал дался Фриде нелегко: поначалу она держалась, а затем ее плечи то и дело сотрясались от беззвучных рыданий. В тот вечер Альма сказала мне по телефону, что никогда еще не видела Фриду такой беспомощной, близкой к обмороку. Однако поутру, в довольно ранний час, она нашла ее в кабинете Гектора; Фрида сидела на полу и разбирала груды бумаг, фотографий и рисунков. На очереди сценарии, сказала она Альме. Она собиралась разыскать все, что имело хоть какое-то отношение к кинопроизводству: папки с раскадровками, эскизы костюмов и декораций, осветительные схемы, замечания для актеров. Все надо сжечь, сказала она, ни одной бумажки не должно остаться.
Не успел я уехать, как масштаб уничтожения был пересмотрен и завещание Гектора стало трактоваться расширительно. Одними фильмами дело уже не ограничивалось. Следовало истребить любой намек на то, что эти фильмы когда-либо существовали.
В последующие два дня горели новые костры, но Альма в этом участия не принимала – она занималась своими делами, Фриде же помогали Хуан с Кончитой. На третий день вынесли все декорации, хранившиеся в задних комнатах тон-ателье, и подожгли их во дворе. В костер полетели реквизит и костюмы, а также дневники Гектора, и среди них – тот самый зеленый блокнот. Фрида действовала с размахом, но истинный масштаб ее замысла оставался для нас по-прежнему туманным. Записи в зеленом блокноте делались в начале тридцатых годов, задолго до возвращения Гектора в кино. Они представляли собой ценность только как источник информации для его биографии. Без этого блокнота книга Альмы потеряет свое документальное подтверждение. Как мы это сразу не поняли! Во время очередного телефонного разговора Альма упомянула о блокноте вскользь, главной же темой дня оказались немые фильмы Гектора. Хотя они уже стали публичным достоянием, у Фриды были свои опасения: если их обнаружат на ранчо, кто-то может догадаться, что Гектор Спеллинг и Гектор Манн – это одно лицо. Поэтому она решила заодно сжечь и старые фильмы. Это ужасно, сказала она Альме, но делать нечего. Забыть об одном звене – значит позволить по нему восстановить всю цепочку.
Мы договорились, что она мне позвонит завтра в семь по местному времени. Днем она собиралась съездить в соседний город, где есть большой супермаркет; оттуда до Тьерра-дель-Суэньо полтора часа на машине, и к шести, по ее расчетам, она должна была вернуться домой. Звонка я так и не дождался, и мое воображение тут же принялось заполнять «белые пятна». К часу ночи, когда силы меня оставили, я уже не сомневался: домой Альма не вернулась, по дороге с ней случилось что-то ужасное.
Я оказался и прав, и не прав. Не прав в том, что Альма не добралась до дома. Зато прав в остальном – не в деталях, а по сути. Альма подъехала к коттеджу в шесть с минутами. Входная дверь никогда не запиралась, и то, что сейчас она была открыта, не могло ее удивить. А вот дым, поднимавшийся из трубы, ее сильно озадачил. Разумного объяснения этому факту не было. Стоял знойный июльский день. Хуан и Кончита могли принести свежее белье или вынести мусор, но с какой стати они стали бы топить в такую жару? Оставив продукты на заднем сиденье, Альма сразу направилась в дом. Перед камином сидела на корточках Фрида и, комкая бумагу, бросала в огонь. Это было точное, до последнего жеста, воспроизведение финала «Мартина Фроста»: Норберт Стайнхаус, сжигающий рукопись своего рассказа в отчаянной надежде воскресить мать Альмы. Вылетавшая из камина зола кружила вокруг Фриды наподобие почерневших мотыльков. Края крылышек вспыхивали оранжевой кисеей и тут же делались пепельно-серыми. Вдова Гектора была так поглощена своей работой, так сосредоточена на конечном результате, что даже не заметила появления Альмы. У нее на коленях лежали приготовленные к уничтожению стандартные страницы 8x11 дюймов, тоненькая стопка из тридцати-сорока листов. Если это было все, что осталось, значит, шестьсот страниц уже отправились в топку.
Альма, по ее собственным словам, обезумела, в исступлении кричала и визжала, сыпала проклятьями и оскорблениями. Она бросилась на Фриду, которая сразу поднялась на ноги, чтобы защититься, и оттолкнула ее в сторону, так как та преграждала путь в кабинет. Это все, что осталось в памяти у Альмы: оттолкнула с силой. В считанные секунды она добежала до кабинета, где стоял ее компьютер. Сожженная рукопись – это всего лишь распечатка. Главное – жесткий диск и страховочные дискеты. Если Фрида до них не добралась – ничего не потеряно.
Ее надежда и даже оптимизм длились те самые считанные секунды. Переступив порог, она увидела голый письменный стол. Ни монитора, ни клавиатуры, ни принтера, ни голубой пластмассовой коробки с надписанными дискетами (21) и папками с документальными материалами (53). Фрида вынесла всё, наверняка не без помощи Хуана, и Альме сразу стало ясно: дело сделано. Компьютер вдребезги разбит, дискеты раскурочены. И где, спрашивается, их искать? Ранчо раскинулось на четырехстах акрах. Ее книга лежит на дне засыпанной ямы.
Сколько она пробыла в кабинете, Альма не знала. Ей казалось, несколько минут, но, скорее всего, дольше. Запомнилось только то, как она сидит за столом, закрыв лицо руками. Ей хотелось выплакаться, выплеснуть наружу все, что давило на сердце, но сильное потрясение высушило глаза, и ей только оставалось, уткнувшись в ладони, слушать свое прерывистое дыхание. В какой-то момент она обратила внимание на тишину. Подумала, что Фрида ушла в большой дом. Оно и к лучшему. Что сделано, то сделано, и никакие объяснения и взаимные упреки уже не помогут. Тем более для себя она решила: между ними все кончено. Было ли ее решение серьезным? Похоже, что так. Последние события лишь ускорили ее отъезд. Собрать сумку, сесть в машину и приехать в аэропорт – просто и ясно. Там она переночует в гостинице и первым утренним рейсом вылетит в Бостон.
Альма встала и вышла из кабинета. Семи еще не было, но, зная меня, она не сомневалась, что я уже торчу на кухне – пью текилу и жду ее звонка. Она решила не откладывать. Сегодня у нее украли несколько лет жизни, мир рушился на глазах, и надо было все это высказать кому-то, сейчас, немедленно, пока ее еще не начали душить слезы. Телефон стоял в спальне, по соседству. Через десять секунд она будет сидеть на кровати и набирать мой номер. Однако, выйдя из кабинета, она повернула налево, а не направо. Еще недавно из камина летели искры, и перед долгим телефонным разговором она захотела убедиться, что огонь догорел. Разумное решение, если разобраться. Так она очутилась в другом конце дома, а в результате вся эта ночь – да что там, вся наша жизнь – пошла кувырком. Вот в чем ужас-то: мало того, что я не сумел предотвратить случившееся, еще эта неотвязная мысль: позвони мне Альма сразу – ничего бы не было. То есть Фрида продолжала бы себе лежать мертвая на полу в гостиной, но Альма этого бы не знала, и ее последующие действия, связанные с обнаружением тела, просто не имели бы места. Поговорив со мной, она взяла бы себя в руки, укротила свое безумие, оказалась более готовой к предстоящему удару. Например, скажи она мне про то, как она с силой оттолкнула Фриду, стоявшую у нее на дороге, я бы смог ее предупредить о возможных последствиях. Люди теряют равновесие, люди падают и разбивают голову об острые углы. Я бы сказал: сходи в гостиную и посмотри. Что и было бы сделано, пока я оставался на связи. А после того как она обнаружила тело, я бы ее немного успокоил, дал ей возможность более трезво оценить ситуацию, и тогда бы она хорошо подумала, прежде чем осуществить то, что она сделала. Но, повторяю, выйдя из кабинета, Альма повернула налево, а не направо, и когда она увидела на полу бездыханный труп, она забыла про звонок. Впрочем, вряд ли забыла, даже наверняка не забыла – просто ею овладела одна мысль и не хватило духу набрать мой номер. Вместо этого она села на кухне с бутылкой текилы и шариковой ручкой, и остаток ночи посвятила сочинению адресованного мне письма.
Я спал внизу на диване, когда включился факс. У нас было шесть утра, а у них еще ночь. Окончательно обессилев, я провалился в какую-то глубокую яму и проспал около часа. На первые два или три звонка я никак не отреагировал, если не считать изменившегося хода моего сна; а снился мне кошмар, в котором будильник должен был вовремя меня поднять, чтобы я не опоздал на свою лекцию «Метафоры любви». Вообще-то сны я не запоминаю, но этот сон я помню так же ясно, как и все, что произошло со мной, после того как я открыл глаза. Я сел на кровати и сразу врубился: звонит не будильник в спальне, а телефон на кухне. Но пока я, шатаясь как пьяный, нашел туда дорогу, гудки прекратились. Я услышал характерный щелчок факс-машины, готовой принять сообщение, и когда я ввалился в кухню, из прорези как раз появилось начало послания. В восемьдесят восьмом году факсы еще не работали со стандартными листами бумаги; из машины вылезал этакий тонкий свиток со специальными электронными пометками – нечто среднее между Торой и донесением с поля битвы каких-нибудь этрусков. Альма потратила на письмо больше восьми часов: обдумывала, записывала, откладывала ручку, снова брала, при этом все больше и больше хмелея, и в результате получилось ни много ни мало двадцать с лишним страниц. Я читал их стоя, перебирая руками нескончаемый свиток, который машина выталкивала из себя дюйм за дюймом. В первой части послания излагались вещи, мною уже пересказанные: сожженная рукопись, исчезнувший компьютер, мертвая Фрида на полу в гостиной. Вторая часть заканчивалась так:
У меня нет выхода. Я не настолько сильный человек, Дэвид, чтобы нести такой груз. Даже оторвать его от земли – и то не получается.
Поэтому я тебе не позвоню. Ты мне скажешь, что это был несчастный случай, что здесь нет моей вины, и я начну тебе верить. Я захочу тебе поверить. Но, если без обмана, я ее сильно толкнула, гораздо сильнее, чем можно толкнуть восьмидесятилетнюю женщину, и тем самым убила ее. То, что она со мной сделала, ничего не меняет. Я ее убила, и если сейчас позволю себя разубедить, это станет началом конца для нас обоих. Тут ничего не попишешь. Чтобы остановиться, я должна пожертвовать правдой, но, делая это, я обрекаю все лучшее во мне на умирание. Вот почему я должна действовать не мешкая, пока еще не дала слабину. Хвала Всевышнему за алкоголь. «Гиннесс вселяет в вас силы» – возвещают лондонские рекламные щиты. Текила вселяет отвагу.
У каждого своя исходная точка, и как бы далеко ты от нее ни ушел, в конце концов снова оказываешься там же. Я уже поверила, что ты меня спасешь, что я принадлежу тебе, но я всегда принадлежала им и только им. Спасибо тебе, Дэвид, за мечту. Уродка Альма нашла мужчину, который дал ей почувствовать себя красавицей. Если ты сотворил такое со мной, представляешь, что ты сможешь сделать для девушки с одним лицом?
Считай, что тебе повезло. Все закончится раньше, чем ты узнаешь, какая я на самом деле. Тебе напомнить? Я появилась в твоем доме с револьвером.
Надо ли объяснять, что это значит? Только сумасшедшая способна на такое, а сумасшедшим доверять нельзя. Они суют свой нос в чужую жизнь, пишут книги о том, что их не касается, и покупают сильное снотворное. Хвала Всевышнему за снотворное. Ты уехал без него – по-твоему, это случайность? Все время, что ты был здесь, пилюли лежали у меня в сумочке. Я сто раз хотела их тебе отдать, и сто раз забывала; так ты без них и уехал. Не ругай меня. Как выяснилось, мне они нужнее, чем тебе. Мои надежные друзья в красных жилетах числом двадцать пять. Такая вот команда под названием «Ксанакс». Победа гарантирована.
Прости. Прости. Прости. Прости. Прости.
Я безуспешно пытался с ней связаться. Как ни странно, я сразу прозвонился, на том конце провода раздались гудки, но Альма так и не сняла трубку. Сорок, пятьдесят гудков… я упрямо ждал, что этот назойливый трезвон нарушит концентрацию внимания, отвлечет ее от этих пилюль. Может, следовало подождать еще пять звонков? Десять звонков? Я все-таки повесил трубку и послал ответный факс. Поговори со мной, прошу тебя. Альма, сними трубку и поговори со мной. Я снова набрал ее номер, но на этот раз после шести или семи гудков вдруг наступила мертвая тишина. Сначала я не понял, что случилось, и только потом до меня дошло: она выдернула из розетки телефонный шнур.
Глава 9
Через несколько дней я похоронил ее рядом с родителями на католическом кладбище в двадцати пяти милях к северу от Тьерра-дель-Суэньо. О родственниках Альмы мне ничего не было известно, и, так как никто со стороны Грюндов или Моррисонов не заявил своих прав на тело умершей, все расходы я взял на себя. Пришлось принимать решения из области черного юмора: вам что больше нравится, бальзамирование или кремация? Гроб из какого дерева вы предпочитаете? Вам подороже или подешевле? Выбор в пользу погребения повлек за собой новые вопросы: одежда, цвет помады, лак для ногтей, прическа? Не знаю, как я со всем этим справился; вероятно, как все остальные, – вслепую, на ощупь, полубессознательно. Единственное, с чем я твердо определился: никакой кремации. Огня и пепла на мой век хватит. На медицинское вскрытие моего разрешения не спрашивали, но сжечь ее я не позволю.
В ту ночь я позвонил в офис местного шерифа, и тот послал на ранчо своего помощника для выяснения обстоятельств.
Еще не было шести утра, когда Виктор Гусман приехал на место, но Хуана и Кончиты уже след простыл. Альма и Фрида лежали там, где их застала смерть, отправленное мне письмо торчало из факс-машины, а маленькие словно испарились. Пятью днями позже, когда, завершив все дела, я уезжал из Нью-Мексико, Гусман со товарищи продолжали безрезультатные поиски.
Что касается Фриды, то ее похоронами, согласно завещанию, распорядился ее адвокат. Траурная церемония состоялась на ранчо, в рощице позади большого дома, среди ив и осин, выращенных Гектором. Я не пришел туда сознательно. Слишком сильна была моя ненависть к Фриде, меня тошнило от одной мысли об этом ритуале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29