Мужик-свиноцефал оскалил крупные зубы.
- Ты объяснял давеча.
- Тогда начинаю. "Гений и Дурак". Экспликация. Картина первая.
Сожженная земля. Все вокруг багрово и огнедышаще. По острым камням идут двое - Гений и Дурак. Идут с трудом, можно сказать - влачатся.
Д у р а к (подняв скучное лицо к небу). Боже, скажи, я есть? Если я есть, скажи - зачем?
(Бог наверху молчит.)
Г е н и й. Ему не до тебя. Он заливает свой позор кагором. Он Бог, а человек произошел от обезьяны. Теперь это доказано. Если бы люди произошли от Бога, они бы себя не истребили. Но, может быть, и Бог произошел от обезьяны?
Д у р а к. Не богохульствуй! Боже, скажи мне, кто ты?
Б о г (сверху). Я связь начал. Я формообразующая мысль. Я импульс. Вакуум. Желание...
Г е н и й. Нету тебя! Нету-у!
Д у р а к. Боже, ну что он так орет?
Г е н и й (раздраженно). А нет его. Он дезертировал. Он физики не знает.
Б о г (сверху). Есть штука посильнее физики. Ловите, как доказательство моей всемудрой воли.
(На землю с небес падает куча разноцветного тряпья.)
Г е н и й. Баба!
Д у р а к. Маруся...
Г е н и й (подняв глаза к небу). Старый пошляк. Не можешь без толпы. Тебе какие предпочтительнее - от Гения или от Дурака?
Б о г (сверху). Валяйте оба. Она всех усреднит.
Регина заломила Скачкову пальцы своими мягкими пальцами. Он чуть не вскрикнул от боли. Регина вскочила.
- Вы только посмотрите - похож на банщика, а туда же: Бог, Гений, Женщина, Дурак. Да что ты в этом понимаешь?
- А то, что человек произошел от обезьяны, от макаки, - сказал автор. - Стоит только послушать, как наши дамы выражаются.
- Я тебя ударю.
- Лучше укуси.
Скачков усадил Регину, прижал к себе. Она затихла и прошептала, впрочем, громко:
- Могу поспорить, он назовет их пупсолюди.
Константин Леонардович бросил на нее взгляд и постучал костяшками пальцев по столу.
- Мы отвлеклись. Олег Васильевич, читайте дальше.
Автор прокашлялся.
- Картина шестая. Напоминаю - это экспликация. Некоторые картины еще не разработаны.
Когда розовые пупсолюди овладели знаниями, они стали этими знаниями баловаться. Сцену озаряют вспышки. Слышны взрывы, крики "Ура!".
Д у р а к. Ты научил их воевать. Ты утверждал, что инфантильному уму, незрелым чувствам война полезна, как упражнение на взрослость. Когда же наши дети созреют для мира?
Г е н и й. Похоже, что, когда они созреют, им уже нечего будет жрать. Они же плодятся, как термиты. Тринитротолуол не оправдал себя как противозачаточное средство. А ты что скажешь, Бог?
Б о г (сверху). Божье дело - первотолчок.
(Подходит п у п с о ч е л о в е к. Теперь он черен от щетины. На рубахе надпись: "Мы впереди".)
Ж и т е л ь. Женщины просят голоса. Я - за. Я воевал, чтобы женщина сравнялась со мной. Чтобы стала на одну доску. Для женщины, я полагаю, в этом благо.
Г е н и й. Ну, коль она согласна, валяйте - стойте на одной доске.
(Общее ликование. Звуки медных труб. С этого момента женщин от мужчин ни по лицу, ни по одежде не отличить. Все курят. Все грубо хохочут.)
Д у р а к. А как же ЭТО?
Г е н и й. На ощупь.
(Над сценой на аэростате поднимается лозунг: "Любой стыд - ложный!")
- Олег, нет в тебе Бога, - сказала Регина и всхлипнула.
Автор кивнул.
- Нету. Христос не воскресает дважды.
Мужик-свиноцефал коснулся автора плечом.
- Отныне он язычник. Я тоже. Язычество - религия царей.
- Ты царь?
- Я был царем. Ты меня назад сманила. Теперь вот человека сманиваешь. - свиноцефал ткнул пальцем в Скачкова. - А человек не ведает. Жалко, в пьесе нету лошади. В эту пьесу надо лошадь. Гений, Дурак и Лошадь...
- У художника свой Бог, созданный по образу и подобию, - сказала женщина-синяк. Глаза у нее были такими большими, какие не защитишь даже слезами.
Регина посмотрела на автора.
- Ха-ха, - сказала. - По его подобию получится вот такой божок: прыщавый, худосочный и жадный. Такие боги за счет женщины в ресторан ходят.
Константин Леонардович снова постучал пальцами по столешнице.
- Картина седьмая, - сказал автор, не дрогнув. - Появляется компьютер. Жители дерутся за места у экранов. С этого момента они все похожи на японцев.
Я п о н е ц. Алиготэ.
Я п о н к а. Сенсей...
Я п о н е ц. Каратэ...
- Здесь у меня будут японские фразы, - пояснил автор. - Читаю дальше.
С развитием технических знаний и распространением учения дзен количество людей на земле сильно уменьшится. Этому же будут способствовать импотенция, самосозерцание, лечение зубов гамма-лучами, противозачаточные средства, которые начнут выпускать в красивых фантиках с ягодками, птичками, зверушками. Компьютерные игры снизят половое влечение, что, в свою очередь, отразится на рождаемости. Теперь жители даже не черные - они зеленые, как японцы в хаки.
Д у р а к. Когда-то они были розовые. Несли в себе добро. Сейчас, по-моему, только навоз.
Г е н и й. Они всегда стремились к скупке краденого.
(К разговору прислушивается лохматый житель.)
Ж и т е л ь. Но среди нас имеются великие мужи.
Г е н и й. Чтобы прослыть великим, достаточно дубины.
Ж и т е л ь. Но почему же? Но...
(Дурак с подозрением приглядывается к Жителю. Хватает его за грудь.)
Ж и т е л ь. Что вы делаете?
Д у р а к. Девица! Если ее помыть и причесать, будет хорошенькая. Душечка. Солнышко. Запомни, крошка, единственное стоящее занятие - любовь. (Увлекает Девицу в кусты рододендрона.)
Г е н и й. Я же говорю - дурак, а умный...
(Гений заглядывает за кусты. На траве разостлана скатерть. На скатерти бутылка и закуски. Причесанный Дурак и причесанная Девица сидят в обнимку со стаканами в руках. П о ю т: "Парней так много холостых, а я люблю тверезого..." Гений присаживается к "столу". Разглядывает бутылку.)
Г е н и й. Кагор...
Д у р а к. Спасать их надо. Верни им ветчину, вино и медленные танцы...
Г е н и й (пьет из горлышка кагор). Шекспир с глубокого похмелья, вылезши из борделя, где пребывал неделю или месяц, создал "Ромео и Джульетту". Все замечательное - с перепоя.
Д е в и ц а. "У любви, как у пташки, крылья..."
Г е н и й (смотрит в горлышко бутылки. Сунул туда палец.) Дыра начало всех начал. Дыра и точка. И взрыв!
Б о г (сверху). Не надо взрыва.
Г е н и й. А ты заткнись. (Бросает бутылку вверх.) Лучше выпей. Вино есть колыбель и кладбище богов.
Б о г (сверху). Неглуп, но алкоголик.
Д у р а к. О Боже, он придумал вещество, способное к самопознанию. Какую-то пластмассу - дрянь какую-то...
Д е в и ц а. "Любовь никогда не бывает без грусти..."
Б о г (сверху). Самопознание все приведет к нулю.
Г е н и й. Врешь. Я Бога сотворю.
Б о г (сверху). Зачем тебе два Бога?
Г е н и й. Не два! Всем-всем по Богу! Всем - и японцам.
Б о г (сверху). Не утруждай себя. Они уже придумали забаву.
(Компьютеры, у которых сидит и дергается все зеленое человечество, вдруг взрываются с чудовищным грохотом и вонью.)
- Но почему японцы? - спросила женщина-синяк.
Ей ответила девушка-свечечка:
- Даша, европейский суперэтнос имеет тенденцию к свертыванию, он выработался. Зато азиатский суперэтнос на подъеме. Двадцать первый век будет принадлежать азиатам во главе с японцами.
- Как страшно, - прошептала женщина-синяк.
- Картина восьмая, - громко объявил автор. - И вновь сожженная земля. Все багрово и огнедышаще. По острым обломкам бредут в изнеможении двое Гений и Дурак.
Д у р а к. Опять мы одиноки. Я говорил тебе - будь добрее.
Г е н и й. Кричи. Пусть голос Дурака пустыню оживит.
Д у р а к. И закричу. Она была прекрасна-а!
Г е н и й. Аннигиляция? О да. В ней все слилось: и жизнь, и смерть, гармония и хаос...
Д у р а к. Ты сам дурак. Я говорю о Ней...
Г е н и й. Заткнись. Услышит этот старый хрен, что наверху, опять Ее подбросит.
Б о г (сверху). Кайся.
Г е н и й (неохотно и мрачно). Каюсь...
Вскочила Регина. Опираясь на плечо Скачкова, спросила:
- Ну почему? Почему ты все время пытаешься унизить женщину? Ты импотент, в чем ты каешься?
- Как в чем? - спокойно сказал автор. - Это конец. Каюсь для точки.
- Ни в чем ты не каешься. Ты не любишь ни Бога, ни женщину. Только самого себя - мания величия. - Щеки Регины горели, как факелы чести и справедливости. - Весь этот хлам написан ради самовыпендрежа. А что касается Гения - не трожь! Чего нет в нас, того, естественно, не может быть и в нашей пачкотне.
Автор смотрел в темноту потолка. Страстный выговор, можно даже сказать - топор Регины его не тронул.
- А я говорю - где лошади? - сказал свиноцефал.
"Он и свихнулся на сходстве то ли с боровом, то ли с быком, - подумал Скачков. - Ему все на это намекали, он и завернулся сам в себя".
- Непременно лошадь. Я тебе говорю, Олег, вставь лошадь на бугре. Свиноцефал повернулся к автору и заставил автора повернуться к себе. - А ты, Олег, возвел на бугор себя. Регина права - сейчас центр нравственности конь, а не японец. Надо, чтобы на всех буграх стояли кони. И Берию введи для достоверности. В пенсне.
Автор погладил его руку, и критик затих.
Оживился моряк. А может, не моряк. Что-то в нем было морское, но нехорошее. Было похоже, что лицо этого человека состоит из матросских пуговиц. И каким-то образом на эти пуговицы застегнуто что-то морское. Моряк сверлил всех, особенно Скачкова и Регину, взглядом.
- Я записал тут несколько мыслей. Мысли я зачитываю стоя, - он встал. - Мысль первая: "Наконец-то мы взобрались на тот пик невежества, с которого уже можно разглядеть далекую ниву культуры". Второе: "Бог - лишь прибавочный элемент к опыту, накопленному гением". Третье: "Невежеством способна управлять только религия". И еще, касается женщин: "Даже сто красавиц не заменят нам одного Бога". И пятое: "Цель всякой жизни смерть". - Моряк посопел, как бы стравливая пар. - И в заключение маленькая притча, написанная мной только сейчас, по ассоциации. "Стоят два столба, старый и новый. "Ты гнилой", - говорит новый столб старому. "А ты бетонный", - отвечает старый столб новому". Спасибо за внимание.
Моряк свел брови в линию, сел и долго возился - наверно, застегивался на все свои пуговицы. Должно быть, они у него торчали по всему телу.
Всем не терпелось что-то сказать. Но все смотрели на Скачкова. Причем с огромной силой порицания и любопытства. Они даже ерзали на стульях. Даже Алоис.
Скачков почувствовал себя одиноко, словно в чужой языковой среде.
Регина опять сжала ему пальцы. Но Скачков мог бы поклясться, что и она, как и все тут, склонна считать, что беды на земле происходят от людей, которые мнят себя нормальными.
- Может быть, вы что-нибудь скажете? - предложил Скачкову Константин Леонардович. - Не стесняйтесь, у нас просто.
- Мне думается... - начал Скачков, покраснев. - Современно ли это, аллегория?
- Чихать! - Автор смотрел на него в упор, и моряк тоже. Между ними сидела женщина, гололобая и круглоглазая. "Ей бы челку носить", - подумал Скачков и вдруг сказал, даже не ожидая от себя такого ума:
- "Гений и Дурак" - название слишком сильное для этой вещи. Ждешь каких-то сверхпоступков.
- Дерьмовый снобизм, - ответил автор. - Бог беспомощен.
А гололобая женщина улыбнулась, как учительница младших классов. Она как бы погладила Скачкова по голове бедовой, но пустой, и теплым манным голосом сообщила:
- Видите ли, дружок, Гений и Дурак - это нравственные конкреции демоны, или кристаллы, от свойств которых зависят Дух и Гармония.
Все закивали. Женщина-синяк, прижавшись к Алоису, сказала:
- К черту! Чего тут не понять. Дерьмо это, а не литература. Нет любви. Когда нет любви, то о чем жалеть?
Автор взорвался.
- Не тронь святое! - закричал. - Драма как раз и есть в растворении любви в дерьме цивилизации. А мне категорически претит!
Нестриженые волосы гуляли по его черепу, как пампасовая трава. Скачков подумал, краснея от чувства своей здесь ненужности, что автор похож на ошпаренного ежа или на подгулявшего девятиклассника, попавшего под дождь.
- Она про Бога, - сказала девушка-свечечка.
- Про Бога? - Автор тут же успокоился. Подышал немного носом и выбросил перед собой три растопыренных пальца с обгрызенными ногтями. Тут, понимаешь, триединство: Бог, Гений и Дурак. Как говорила Софья, - он кивнул на гололобую женщину, - три демона, связывающие Дух с Истиной.
- А демон любви? - Женщина-синяк уставилась своим синеглазьем на Скачкова. Ее глаза были очень похожими на елочные украшения. - Вот вы. Вы мне скажите: любовь - демон или гормональная недостаточность?
- Я думаю: любовь - это любовь.
- Весьма наивно, дружок, - улыбнулась Скачкову гололобая женщина.
- Не наивна только подлость! - крикнула Регина.
Гололобая уставилась на нее. Она даже облизнулась быстро, как перед укусом.
- Кто сказал?
- Мой первый муж.
- Тебе?
- Своему начальнику.
- Прелестно. "Не наивна только подлость". Как это сделано... Прелестно... Наверное, он был смелый человек...
- А что такое человек? - спросил моряк-пуговичник, тоже глядя на Скачкова.
- Пошли их куда подальше, - посоветовал Скачкову свиноцефал. Человек на коне не мог быть винтиком. Поэтому коней истребили.
Моряк все сверлил Скачкова.
- Вульгарные материалисты полагают, что человек стал человеком, когда взял в руки примитивное орудие труда. Регина, ты именно так думаешь. Я знаю.
- Не трогай мою подругу, - сказала женщина-синяк. - Ты ее всегда ревнуешь.
Гололобая ей возразила:
- Пусть трогает.
Остальные закивали. Константин Леонардович тоже кивнул.
- Однако! - сказал моряк. - Человек стал человеком, когда осознанно понимаешь, подчеркиваю - осознанно ограничил свои инстинкты. Обуздал желания! Отсюда первое: Бог - есть ограничивающая функция разума; второе: совесть - есть контрольная функция разума; третье: стыд - есть реакция крови на победу разума над ненасытным драконом наслаждения, сопровождающаяся выделением адреналина.
- Совесть и добро - явления социальные, - робко сказала девушка-свечечка.
Моряк улыбнулся.
Все его существо было застегнуто на все его морские пуговицы. Они желваками выпирали под кожей.
- Отсюда нравственное превосходство будущего над прошлым. Продуктом совести является высокоразвитая цивилизация, прогресс и правовое положение человека. - Улыбка моряка была как шарикоподшипник.
- Дерьмо! - сказал автор драмы. - Человек желает вернуться к доброму барину. Японцы это поняли. Груз социальной ответственности, конкуренцию и соревнование они переложили на феодала-технократа. Промышленный феодализм. Японцы - дерьмо.
- Ты чего, Олег, ополчился на японцев? - спросил Алоис.
- А я не ополчился. У японцев нет гениев. У китайцев гении были, а у японцев нет. Синхронные ребята. Синдром пираньи. В рот палец не клади.
- А нобелевские лауреаты?
- Я про гениев, а ты с лауреатами...
Тут вскочила женщина-синяк.
- Девочки, я знаю, что нужно делать, чтобы, наконец, изменить эту нашу собачью жизнь. Нужно, девочки, рожать японцев!
- Перерыв! Перерыв! - прокричала Анна, уловив какой-то знак Константина Леонардовича. - Доспорите за чаем.
- Лишь технократ может покончить с бюрократом. Он его, гниду... рычал автор.
- Остынь, - Анна поставила на стол блюдо с толсто нарезанной колбасой.
"Свежая", - подумал Скачков. - "Прима"". Он помнил времена, когда во всех ленинградских гастрономах стоял вкусный дух настоящей "Любительской" колбасы, розовой и прохладной.
Анна ставила на стол хлеб, масло.
Мужчины пошли курить в люстровую. А Скачков по многолетней привычке пошел все же на лестницу. Жена всегда просила его выходить курить на лестницу. У них с соседом на лестничной площадке и банка для окурков была подвешена к перилам.
Обернувшись, он увидел Алоиса - тот стоял в дверях люстровой комнаты, ждал, чтобы кивнуть.
Кивнул.
Анна и Регина ставили на стол чайник, вазу с конфетами, тарелки, чашки, блюдца. Анна торопилась, дважды глянула на часы. Что-то похожее на обиду шевельнулось в душе Скачкова. Никому он тут не был нужен. Он прошел в красную комнату. Красная женщина поднялась ему навстречу.
- Ты мой, - сказала она. - Ты им не верь. Они все врут. Совесть - это любовь. Я позвоню тебе. Я жду. Иди ко мне... - Но в ее словах не было призыва, не было конкретности. Они были обращены к кому-то другому, но скорее всего эти слова означали прощание.
Скачков, кивая и жалко улыбаясь, вытолкался на площадку. Красная женщина вслед за ним не пошла. Она сгорала, освещенная красным торшером, словно ее принесли в жертву красному богу.
На площадке Скачков вытащил из кармана сигареты, но не закурил, а, зажав пачку в кулаке, помчался вниз. Он закурил только на улице, когда успокоилось дыхание. "Вот попал!" - хохотал он над собой, но хохотал, чтобы обмануть самого себя, а на самом деле душа его скулила. "Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!" - восклицал он. А на самом-то деле душа его плакала по Алоису: ""Совесть - есть функция разума!" Во дают! Но какого черта тут делает Алоис? У него же было развито чувство юмора, он же нормальный мужик. Мы с ним были как братья..."
Анна вылетела из парадной прямо на Скачкова.
- Ой, извините, - сказала. - Вы ушли. Правильно. Нечего там нормальным людям. Больные - они же не цирк. Правильно говорю? Проводите меня до "Ленинграда", там меня муж ждет.
1 2 3