Другой бы на твоем месте хоть удочкой промышлял. Смотреть на тебя дюже тоскливо. С души воротит… Марию, горючую вдову, ты хитростью к себе заманил и на себя работать заставил. Чтоб тебе, бездельнику старому, пусто было! И чтобы на том свете рыбаки тебя в свою компанию не приняли! – Старуха вдруг подбоченилась и сказала: –Я же знаю, зачем ты на базар ходишь. На меня смотреть. Ты же ж ведь, старый пень, в меня всю жизнь влюблённый. А мне на тебя – тьфу! Ты ж для меня пустое пространство…
Девки и молодухи хохотали. Даже некоторые пожилые не сдерживали улыбок. Но Славка заметил, что в смехе рыбачек не было одобрения.
– Мозгов бы тебе поболе, – сказал старухе дед Власенко. – Душа твоя медная.

МОРЕ НА ГОРИЗОНТЕ

Старик шёл насупясь. Лохматые брови, как козырёк, прикрывали ему пол-лица.
– Каждый день с нею воюю, – сказал он, стараясь придать своему голосу ровность. – До чего же тёмная баба. Брешет и брешет…
Вышли на берег.
Море горело на горизонте нестерпимым огнём.
– Разве вам бабушка Мария не жена? – спросил Славка. – Она вас на «вы» называет.
Старик насупился ещё больше.
– Нет… Мария – вдова моего сотоварища. Мой сотоварищ Егор погиб, когда большая фуртуна была – шторм дюже сильный. Он с сыном пошёл ставной невод спасать… Море их вместе забрало. Обоих… – Старик замолчал, засопел в усы.
– А ейный сын Митя, старший, тот в Севастополе смерть нашел. Митино имя там на камне написано… Не может Мария в своей хате жить. Плачет она там дюже.
Грустно стало Славке. Потому что не мог он в этом деле оказать помощь. Да в таких делах никто уж помочь не может.
Та вредная старуха Ольга – она же ж моею невестой была. – Старик хлопнул себя рукой по боку.
Какой я дурак был… Пела она, Ольга, дюже красиво. Голос у неё такой замечательный, изнутра… – И всё ещё сердито, но уже тише, добавил: – Меня Серафина от неё отвела… Вот это ж была девка, моя Серафина…
На берегу двое бородатых рыбаков толкали в море смоляную лодку. Они замахали старику. Закричали:
– Дед Власенко, кончай сторожбу! Пошли крючья ставить. И хлопца бери. Бригаду организуем.
На шеях у рыбаков – женские косынки. Брюки подпоясаны обрывками сети. На ногах – брезентовые чулки до колен и кожаные постолы.
Старик отвернулся, стал кашлять от дыма.
– Может быть, сходим, дед Власенко, – вдруг сказал Славка. – Может, поймаем, чтобы та старуха язык прикусила.
Дед прохрипел:
– Куда тебе, хлопец. Ты для этого дюже хрупкий, как камышина… Видишь? – он кивнул в море на рыбаков. – Рыбаки же чисто разбойники. Рожи от комаров пораспухли, все в смоле, только усищи топорщатся… Да и я тоже. Какой я нынче рыбак… – Он показал руки с искривлёнными, раздутыми в суставах пальцами. – Сейчас, хлопец, техника… – Старик усмехнулся вдруг. Покачал головой.
– В молодости я белугу в четыреста килограммов один на один взял. Одной икры восемьдесят кило. И сейчас ещё об этом старики говорят. Потому что не всякому рыбаку так случается… Рыбак в одиночку взять рыбину в сто килограммов может, а если больше – уже вдвоём.
Они подошли к затону.
Старик ушёл со своим сменщиком, таким же старым, в книге расписываться. Пока они в сторожке курили, Славка смотрел в море. В горячее сверкание солнца, в даль, которая кончается на горизонте для глаз, словно прячет свою обширную тайну от всех неподвижных и нелюбопытных.
На свае, неподалеку от берега, сидела девчонка с удочкой. На ней были мальчишеские вельветовые штаны, белая косынка с голубым горохом и красная кофта. Она сидела как раз на дорожке, проложенной по воде солнцем.
Славка устроился на скамейке возле ворот. Старик Власенко вылез из сторожки, тоже принялся смотреть в море.

Они долго молчали и, наверно, думали об одном, потому что старик отвернулся, словно его подслушали, когда Славка сказал:
– Дед, а мы не будем большую ловить. Наловим маленькой. Удочками.
– Чи я курортник какой? – засопел старик. – Меня рыбаки с той тросточкой увидят, по всему морю смех побежит, аж до Турции… Удочкой… – ворчал старик. Он сердился и сам себя распалял. – Чи мне колхоз пайка не даёт? Чи я другого чего не могу? Я, может, в колхозе главным консультантом сейчас значусь. И общественную должность справляю. И затон сторожу… – Он вдруг закричал, широко раскрывая усатый рот: – Не слухай ты старую ведьму! Ольгу! Я для государства рыбы наловил поболе, чем она воздуху надышала! – Старик долго шевелил губами. Бросал на Славку сердитые взгляды.
– Расстроил ты меня. Я ж в прошлом годе пробовал. Ловил… Кабы та Ольга про это дело прослышала, она бы меня своим языком в горох раскатала.

«КРАСНАЯ РЫБА»

– В прошлом году приехал к нам художник один из столицы. Чистый такой гражданин. Не старый ещё – годов пятьдесят. Всё рыбаков рисовал для картины. И всё восхищался. И меня рисовал. Очень хотел он поймать белугу. Только всё неудача случалась. Осень. У нас по осени белуга худо берёт. Тогда он ко мне.
– Василий Тимофеевич, – говорит, – окажи помощь. – Он уже и на сейнерах ходил и на тральщике. – Теперь, – говорит, – мне очень нужна борьба. Чтобы рыбак показал себя в чистой своей красоте.
Я его посылал к молодым. Объяснял: не могу, мол, от ревматизма страдаю дюже. Руки не владеют.
Тогда он мне говорит, мол, на всех картинах сейчас молодёжь. Но я, говорит, мечтаю показать стариков, самый корень. Этим, говорит, я гордость утешу. И будет это правда.
– А вы, – говорит, – Василий Тимофеевич, поймаете вашу последнюю рыбу. Потому что, – говорит, – человек должен уходить из общей рабочей жизни через последний свой подвиг. И будет это красиво…
Я цельную ночь не спал, всё думал над его словами. Потом пошёл к председателю, попросил снасть – крючья на красную рыбу. Тысячу штук.
Поставили мы те крючья с тем художником в одном ловком месте, напротив шпиля, мысочка такого. Там взорванные германские баржи на дне. Белуга любит об эти баржи бока тереть.
Я думаю: не ошибиться бы. И тут же думаю: если бы старики не ошибались, молодым бы правды не знать.
Ночь переждали. Художник меня карандашом в блокнот зарисовал. Как я курю, как я портянку переобуваю, снаряжаюсь. Ещё не развиднелось, пошли проверять крючья. Он на бабайках сидит – на веслах, по-вашему. Я снасть выбираю. Уже боле пятисот крючков проверил, две камбалы снял, осетришку– с локоть – выпустил. Море как постный суп – ни пятна на поверхности. Говорю художнику:
– Поймали мы с тобой на сей раз бугая.
Бугая поймать – это значит пустым воротиться. Вдруг чую – ведёт.
– Ага, – говорю, – сидит, родимая. Мабуть, килограммов на двести.
Я с ней вожусь, подтягиваю потихоньку. Деликатно. Бо с нею грубости не должно. Её крючьями порвать можно, а это значит, – брак и второй сорт.
Белугу, её как берут? Темляком. Багорчик такой на веревке. Потом её чикушить надо. Чикушка такая есть, как бучка – дубинка, что ль. Оглушишь чикушкой, верёвку ей в рот и под жабры.
Она от меня уходит. Я её отпускаю – иди… Ведь сколько часов с иной рыбой проводишься, пока притомится. А художник так взволновался, елозит по скамейке туда-сюда. Побледнел от азарту.
Говорит:
– Давай, дед, я в воду прыгну, подведу рыбу к лодке.
Я ему:
– Чи вы дитё малое? Она ж вас потрёт. У неё шипы на боках. Вы ж, говорю, человек учёный.
Тут рыба сама подошла. Близенько так.
Художник схватил скамейку. Ударил, да локтём о борт. Скамейка в воздух.
Я рыбу захватил темляком. Кричу:
– Греби!
А он где? Локоть чешет.
Рыба как даст коловерт хвостом, хвост у неё что твой винт пароходный, и вглыбь. Я не успел выпустить темляк, руки-то теперь не враз сгибаются, и за борт. Вода будто лёд. И тут мне боль в спину. Я чуть в воде деву Марию не закричал. Рыба стряхнула с себя темляк, а он, железяка, прямо мне в спину впился. Рыба здоровая… Верёвка от темляка обмоталась вокруг ейного хвоста. Она меня треплет и топит.
Думаю: «Отрыбалил ты, старый хрен. Показал свою гордость». Это я и взаправду подумал. Но извернулся, вырвал темляк. Всплыл на поверхность.
Лодка перевёрнутая. Художник сидит верхом на киле, ноги под себя забрал, опасается, как бы рыбина их не потерла. На поверхности его карандаши и альбомы с портретами плавают и скамейка.
Я ему гукнул:
– Тут я… полезай ко мне!
Не лезет!
– Полезай! – кричу. – Нето я тебя вдарю этой скамейкой.
Вдвоём подтянули лодку к отмели. Перевернули на киль. Воду вычерпали. И домой.
Художник сел в кормочку. Замерзает. Я ему клеёнку дал. А он просит:
– Ради бога, Василий, голубчик, греби побыстрее.
Кабы я быстрее мог. У меня кусок мяса выворочен и кровь по спине плывет. На каждом гребке деву Марию кричу…
Ещё до берега не дошли, а тот художник как схватился по мелкой воде бежать…

СНОВА МАЛЬЧИШКА В СПОРТИВНОЙ КУРТКЕ

Старик и Славка долгое время сидели молча. Старик иногда поднимался к воротам, чтобы открыть их, впустить в затон грузовик. Славка смотрел в море.
Море слепило глаза. Чёрные сваи словно висели в воздухе на сверкающих нитях. На сваях ещё совсем недавно сидела девчонка, а сейчас никого…
Старик подтолкнул Славку локтем. Сказал:
– Слухай…
Славка прислушался. Разные звуки полезли ему в уши: и шорох волны по песку, и гудок далёкого парохода, и заглушённый стук машин. Какие-то крики долетали до него со стороны города.
Старик Власенко поднялся.
– Вот скаженна трава… Я ж говорю, нет у них совести и не вырастет… – и побежал в затон.
– Геть! – зашумел он там. – Нешто вам слов мало? Я же вас каждый день выгоняю!
Славка вскочил, хотел бежать к воротам на помощь деду. Но тут из-под забора показалась девчонка, голова в белой косынке с голубым горохом.
– Эй, – сказала девочка. – Прими-ка… Ну, бери, чего рот раскрыл.
Девчонка протянула Славке короткую удочку. Славка растерялся. Взял удочку и стоит.
– Споймаю! – шумел за забором дед Власенко. – Или вам моря мало? Или вы не понимаете запрещенную территорию?!
Девчонка с трудом проползла под забором. Разорвала на спине красную кофту.
– И чего шумит? – проворчала она, отряхиваясь. – Строгость наводит… Кофту из-за него порвала…
– Ничего, – утешил её Славка. – Это зашить можно.
Из ворот выскочил запыхавшийся дед.
– Держи! – крикнул он и почти упал на скамейку. – Сердце зашлось… Задышка… Совсем бегать отвык… Держи её!
Славка растерянно улыбнулся.
Девчонка вырвала у него удочку, отошла на шаг и сказала деду:
– Чтоб он меня задержал? Вы, дед, чи слепые теперь совсем, чи вам голову напекло. Я ж вашего хлопца на наживку раздёргаю, как ту зеленуху.
Дед нахмурился, оглядел девчонку и спросил недовольно:
– Ты кто есть?
– Хе, – засмеялась девчонка. – Вы ж меня знаете. Варька я, механика Петра дочка, который с «Двадцатки». Мы ж у вас жили, когда батька хату спалил.
Славка переминался с ноги на ногу. Девчонка ему очень нравилась. Была она года на три старше его и в плечах пошире. И одета была по-особенному.
– Слухай сюда, – сказал дед. – Значит, это я про тебя думал. Гадаю, что за человек на сваях прирос. Каждый день тягает бычков, будто на работу приходит. Куда тебе такое количество рыбы?
Девчонка насупилась.
– Дед, а зачем вам чужие заботы?
– Без забот жизнь скучная, – сказал дед. – Ответь, зачем в брюках ходишь?
– Так платья же тонкие, враз рвутся.
Дед прислушался, навострив ухо. Вскочил, чтобы ловить нового нарушителя. Но ловить не пришлось.
Из затона вышел вчерашний мальчишка. Славка едва узнал его. Узнав, крикнул:
– Ой! – и обрадовался.
Мальчишка был в одних трусах. Весь загорелый. «Когда успел загореть? – подумал Славка. – Наверно, в апреле лазал на крышу, лежал на железе за трубами».
Старик открыл широкий, усатый, как у ерша, рот. С минуту в нём клокотала и хрипела досада.
– Я ж тебя, чертячий хвост, через милицию упеку. Откуда ты заявился?
– Оттуда, – сказал мальчишка.
– Вот ведь народ какой: в дверь выгонишь, они в окна влезут. Вы и на самолет с воздуха заскочите, как те микробы. Должность у вас такая. Десантники вы, блошиное племя.
Мальчишка подмигнул Славке, как закадычному другу. Потом повернулся к девчонке.
– Здравствуй, Сонета. – Он протянул ей руку.
Девчонка руки не взяла.
– Чисто дикарь, – проворчала она. – Срам смотреть.
Старик Власенко замахал руками:
– Ответь, стрючок черномазый, что в затоне делал?
– Вас разыскивал, – улыбнулся мальчишка.
– А чего меня искать? Вот я.
Мальчишка подошел ближе.
– Дед Власенко, неужели не узнаете? Я ж Васька.
Стариковы глаза ухватили мальчишку, сощурились.
– Вроде не врёшь. – Старик приоткрыл рот и весь засветился в улыбке. – Васька! Ну, стрючок, до чего вырос. А я сгадываю, чего ты не едешь, может, куда в другое место надумал… – Старик взял мальчишку за плечи. Провёл пальцами по волосам, – А ты вот приехал…
Мальчишка застенчиво улыбался, трогал дедову руку своей рукой.
У Славки защемило в носу. Ему вдруг очень захотелось, чтобы старик посмотрел на него. Но дед Власенко повернулся к нему спиной. Девчонка кривила губы в усмешке.
– Глупые, как телята, – сказала она.
Старик сел на скамейку. Вскочил тут же, подтолкнул мальчишку к воротам, пустил на запретную территорию, откуда с таким старанием изгонял ребят.
Славка смотрел на пустую скамейку.
– Может, он ему внук? – спросил Славка.
Девчонка сказала:
– Нет у него внуков. Этот Васька капитана Ильи племянник. Каждое лето сюда приезжает из Ленинграда. Нахал.

НЕМНОГО О ВАСЬКЕ

Вчера, пристроив Славку и его мамашу, Васька побежал к дядюшке. Дядюшка сообщил в письме, что получил новую квартиру у рыбзавода.
Он отыскал дядин дом. Трёхэтажный. Стандартный. Шиферная белёсая крыша. Ржавые потёки вдоль водосточных труб. На балконах вялится рыба.
Васька поднялся по лестнице, позвонил в шестую квартиру: здравствуйте, дядя, я ваш племянник…
Позвонил ещё раз – за дверью ни звука. На площадке крашеный пол. Чистый-чистый. Коричнево-красный. Васька хотел позвонить ещё, но распахнулась дверь соседней квартиры. Крутоплечая и широкая, появилась на пороге женщина.
– А-а, вы приехали, – пропела она, как любимому родственнику. Обернулась, крикнула:–Нинка, посади Николая на горшок. Неси ключ с комода! – И опять Ваське: – Может, покушаете у нас? Илья Константинович-то в Одессе.
Вышла Нинка. Ростом не достает до дверной ручки. Лицо – сплошная забота, словно она главная в доме труженица.
– У нас борщ с салом и пирог с судаком, – заявила Нинка.
Васька проглотил слюну и соврал по привычке:
– Спасибо, я недавно обедал.
Нинка дёрнула хитрым носом.
– Ой, врёт, – сказала она.
Женщина проводила Ваську в квартиру. От её босых ног на полу, подёрнутом пылью, оставались следы. Пол крашен блестящей краской, следы от этого кажутся влажными.
– Илья Константинович вам всё в письме написал, – говорила соседка. – А вот это вам деньги. А вон там кран в кухне и полотенце. Когда умоетесь, приходите борща покушать.
Она ушла, унеся с собой нестерпимо вкусные запахи.
«… Я пробуду в Одессе долго, – писал дядя. – Поживёшь один. Питайся в столовой – привыкай. Не хватит денег, – пойди на элеватор к начальнику стройки Александру Степановичу. Короче, побывай у него сразу. Дядя».
На кухне протекает кран. Пустая квартира наполнена этим звуком.
За окном беспредельное небо. Оно утончается к горизонту, словно льётся туда, за изгиб земли.
Васька плюнул. Это противоестественно – пустая квартира! Он распахнул окно. Шумно сел на диван.
– Здравствуйте, дядя, я приехал.
«Приехал?» – спросила квартира.
– Ага, – сказал Васька.
«Ага», – сказала квартира.

* * *

…Васька растянулся на диване, задрал ногу на ногу.
В дверях появилась соседская Нинка. Она держала сиреневатую сиамскую кошку с голубыми глазами. У кошки были чёрные уши и чёрные кончики лап.
Нинке не понравилась Васькина поза.
– Мужики все такие, – сказала она. – Мужики порядка не ценят. Им бы скорее ноги задрать… Идите борщ кушать. – Нинка подтащила Васькин рюкзак в угол. – Я тут за порядком смотрю. Дома ж нельзя – Николай сразу нарушит… Сейчас по всей квартире на горшке ездит.
Кошка полезла с Нинкиных рук на диван.
– У неё есть котята? – спросил Васька.
– Нету, она кусачая. У кусачих кошек котят не бывает… Её курортники летошним годом у нас оставили. Она ихнюю тётю царапала. Как увидит, так и царапает. Совсем была дурочка.
Ваське не хотелось вставать. Ему хотелось поговорить с Нинкой.
– Не знаешь, скоро дядя приедет?
– Ни-и… – помотала головой Нинка. – Чего ж скоро-то. Он там флотилию получает. Сколько добра погрузить нужно: и снасти, и бочки, и соль, и продукты для плавания, и всякого другого запаса. Пригонят сюда корабли, наберут команды и в Африку побегут за тунцом. И мой батька побежит. И капитан Кузнец. – Нинка уставилась в текучее небо, в темнеющую глубину. – Мужики, они ж не сидят дома. Они же ж морем заговорённые. – Она вздохнула вдруг, прижала кошку к себе. – У нас тут все морем заговорённые… Идёмте борща кушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14