А серийные, машинного производства, он не любил – в их элементах не было ни логики, ни связи с общей идеей. Они могли быть трудными для решения, но это были чисто механические трудности. Как раз сейчас он начал работу над картиной Рембрандта «Батавы приносят клятву верности Клаудиусу Цивилису». Три тысячи элементов. Головоломку создал один истинный художник этого дела из Руана. Несколько лет назад, путешествуя на автомобиле, он посетил этого мастера. Они тогда говорили, что самые лучшие головоломки – это те, где есть тонкая игра света и тени. С этой точки зрения Рембрандт предъявлял самые большие требования к терпению и фантазии.
Он держал в руке кусочек, принадлежавший, скорее всего, фону картины. Прошло чуть не десять минут, пока он нашел для него место. Он снова поглядел на часы. Половина пятого, чуть больше. До рассвета оставалось еще несколько часов. Еще несколько часов до того, как тени исчезнут и он сможет заснуть.
Жизнь стала заметно проще с тех пор, как ему исполнилось шестьдесят пять и он ушел на пенсию. Уже не нужно бояться уснуть во время работы.
Но теням следовало бы оставить его в покое. Он уже понес свое наказание. Жизнь его и так уже искалечена. Неужели им этого мало?

Он поднялся из-за стола и подошел к полке с музыкальным центром, купленным несколько месяцев назад во время одной из нечастых поездок в Эстерсунд. Компакт-диск уже был в гнезде, поэтому он просто нажал кнопку. Этот диск он, к своему удивлению, купил в том же магазине. Аргентинские танго. Настоящие танго. Он увеличил громкость. У шпица во дворе был хороший слух – собака приветливо тявкнула, но тут же замолчала. Продолжая слушать, он обошел стол, приглядываясь к разбросанной головоломке. Работы еще много. Пройдет минимум три ночи, пока картина будет собрана и он сможет ее сжечь. А у него еще предостаточно таких же, ожидающих своей очереди в картонных коробках. К тому же через несколько дней он должен поехать на почту в Свег и получить посылку от старого мастера из Руана.
Он сел на диван, продолжая слушать музыку. Это было главной мечтой всей его жизни – поехать в Аргентину. Провести несколько месяцев в Буэнос-Айресе и танцевать по ночам. Но из этого так ничего и не получилось, каждый раз что-то его останавливало. Когда одиннадцать лет назад он покинул Вестеръётланд и переехал на север, в леса Херьедалена, он уже решил было, что теперь-то уж точно совершит задуманное путешествие. Жил он скромно, и небольшой его пенсии вполне хватило бы на поездку. Но вместо этого он несколько раз съездил на машине в Европу, разыскивая новые головоломки.
Наконец он осознал, что никогда не поедет в Аргентину. Никогда не будет танцевать танго в Буэнос-Айресе.
А что мешает мне танцевать здесь? – подумал он. У меня есть музыка и есть партнер.
Он поднялся с дивана. Пять часов. До рассвета все еще далеко.
Самое время для танцев. Он прошел в спальню и достал из шкафа темный костюм. Внимательно оглядел его, прежде чем надеть. Маленькое пятнышко на лацкане раздражало его. Он намочил носовой платок и аккуратно потер лацкан. Пятнышко исчезло. Потом он переоделся. К белой сорочке он выбрал на этот раз красно-коричневый, цвета ржавчины, галстук.
Важнее всего обувь. У него был выбор – за эти годы он купил несколько пар отличных итальянских туфель для танцев, все очень дорогие. У человека, серьезно относящегося к танцу, обувь должна быть безукоризненной.
Одевшись, он подошел к зеркалу на дверце шкафа. Посмотрел на себя. Седые, коротко остриженные волосы. Слишком худ, надо бы есть побольше. Но все равно он остался доволен – выглядит он значительно моложе своих семидесяти шести лет.
Потом он вернулся назад и остановился у закрытой двери в комнату для гостей. Он постучал и вообразил, что из-за двери его приглашают войти. Открыл дверь и зажег свет. На кровати лежала его партнерша. Его всегда поражало, насколько естественно она выглядит – совершенно как живая. Но это была всего лишь кукла. Он стянул с нее одеяло и поднял. Белая блузка, черная юбка. Он назвал ее Эсмеральдой. На столике стояло несколько флаконов духов. Он поставил куклу на пол, выбрал скромный «Диор» и осторожно брызнул ей на шею. Зажмурившись, он подумал, что разница между живым человеком и куклой не так уж велика.
Он взял ее под мышку и отнес в гостиную. Много раз он намеревался убрать отсюда всю мебель, повесить под потолком лампы с приглушенным светом и положить в пепельницу зажженную сигару – тогда у него был бы собственный аргентинский танцевальный салон. Но из этого так ничего и не вышло. Был только небольшой свободный участок между столом и книжной полкой, на которой стояла стереосистема. Он просунул носки ботинок в специальные стремена на ее ногах.
И начал танец. После первых же па он почувствовал, что тени отступают. Он танцевал очень легко. Из всех танцев, что он выучил за свою жизнь, танго подходило ему лучше всего. И у него никогда не было лучше пары, чем Эсмеральда. Когда-то, еще в Буросе, была женщина, Розмари, хозяйка шляпного магазина. Он танцевал с ней танго, и у них получалось великолепно. Но однажды, когда он только-только принарядился для встречи с ней в танцевальном клубе, ему сообщили, что она погибла в автокатастрофе. Потом он танцевал со многими, но только когда он сделал Эсмеральду, у него возникло чувство, похожее на то, что он испытывал, танцуя с Розмари.
Мысль сделать куклу появилась у него в одну из бесконечных бессонных ночей много лет назад. Он случайно увидел по телевизору старый мюзикл, где герой, возможно это был Джин Келли, танцевал с куклой. Он пришел в восторг и тут же решил сделать себе такую же.
Сложнее всего оказалась набивка. Он перепробовал все, но только пенополиуретан создавал иллюзию, что держишь в руках живого человека. Он сделал ей высокую грудь и пышный зад. Обе его жены были тощими.
Теперь он сделал себе женщину, которую приятно было держать в руках. Когда он танцевал с ней, вдыхая запах ее духов, он чувствовал возбуждение. Но теперь уже не так часто, как пять-шесть лет назад. Его половые потребности стали понемногу угасать, и не сказать, чтобы он об этом жалел.
Он танцевал больше часа. Отнес Эсмеральду в ее комнату, положил на постель и почувствовал, что вспотел. Он снял костюм, повесил его на вешалку и принял душ. Скоро рассветет, и он сможет наконец лечь спать. Еще одна бесконечная ночь позади.
Он вышел из ванной в халате и налил кофе. Термометр по-прежнему показывал минус два. Он подвигал штору. Шака ответил коротким лаем. Он представил себе окружавший его лес. Это было как раз то, о чем он мечтал. Одинокая усадьба, абсолютно современная, но без соседей. И никакой проезжей дороги – единственная дорога, ведущая в усадьбу, здесь же и кончалась. Наконец-то он нашел то, что искал. Просторный, добротно построенный дом с большой гостиной – ему же было нужно место для танцев. Он купил дом у старого егеря – тот уехал в Испанию.

И он сидел за столом в кухне и пил свой кофе. Уже угадывалось начало рассвета. Скоро он сможет лечь, укрыться одеялом и уснуть. Тени скоро исчезнут.
Во дворе залаял Шака. Он прислушался. Снова короткий лай, и опять тихо. Должно быть, какой-нибудь зверь, скорее всего заяц. Шака в своей просторной конуре надежно охранял его.
Он вымыл чашку и поставил ее рядом с плитой. Через семь часов она понадобится опять. Он не любил менять чашки, пользовался одной и той же неделями. Потом он пошел в спальню, снял халат и забрался в постель. Еще не рассвело, но в ожидании рассвета он обычно лежа слушал радио. Когда начинало по-настоящему светать, он выключал радио, гасил свет и устраивался поудобнее – наконец-то можно было уснуть.
Снова залаял Шака. Он нахмурился, прислушался и досчитал до тридцати. Все было тихо. Если это и зверь, то его уже и след простыл. Он включил радио и стал рассеянно слушать музыку.
И опять залаял Шака, но теперь по-другому. Он резко сел в кровати. Это был яростный, захлебывающийся лай. По-видимому, близко подошел лось. Или медведь. Каждый год в окрестностях убивали медведя, сам он, правда, никогда с медведями не встречался. Шака продолжал лаять, все так же яростно. Он встал и снова надел халат. Шака замолчал. Он подождал немного – тишина. Снова снял халат и залез под одеяло. Он всегда спал голым. Лампа около радиоприемника осталась включенной.

Вдруг он резко поднялся. Что-то было не так. Что-то не так с собакой. Он задержал дыхание и прислушался. Тишина. Ему стало не по себе. Тени, похоже, пришли в движение. Он встал. Что-то такое с лаем. Этот последний взрыв закончился как-то не так. Слишком внезапно. Он вышел в гостиную и отдернул штору на окне во двор. Шака молчал, и он почувствовал, как колотится сердце. Он вернулся в спальню, натянул брюки и свитер. Вынул дробовик с обоймой на шесть патронов – он всегда держал его под кроватью. Затем вышел в прихожую и сунул ноги в сапоги, все время прислушиваясь, – Шака молчал. Он подумал, что все это ему чудится, что все как обычно. Скоро рассветет. Это все тени, подумал он, из-за них у меня нет покоя. Он открыл все три замка и осторожно толкнул ногой дверь. Шака по-прежнему не реагировал. Теперь он точно знал – что-то не так. Он взял с полки фонарик и посветил в темноту. Шаки не было видно. Он позвал его несколько раз, попытавшись осветить темную опушку подходившего к самой усадьбе леса. Ответа не было. Он быстро захлопнул дверь. Обливаясь потом, снял ружье с предохранителя и снова открыл дверь. Осторожно спустился по ступенькам. Все было тихо. Он пошел к конуре и вдруг замер. Шака лежал на земле с открытыми глазами, серо-белая шерсть была в крови. Он резко повернулся и побежал к дому. Взлетел на крыльцо и резко захлопнул дверь. Что-то должно было произойти, только он не знал что. Кто-то же убил Шаку! Он зажег все лампы в доме и сел на кровать. Его трясло.
Тени обманули его. Он не почувствовал опасность вовремя. Он-то всегда думал, что это тени нападут на него, что именно от них исходит угроза. Но он ошибался, опасность пришла извне! Тени ввели его в заблуждение. Пятьдесят четыре года он позволял себя обманывать. Он думал, что худшее миновало. Теперь он понял, что ошибался. Картинки того страшного 1945 года поплыли перед ним. Нет, ему не удалось скрыться.
Он встряхнул головой и подумал, что добровольно не сдастся. Кто там прячется в темноте, кто убил собаку, он не знал. Но Шака все равно успел его предупредить. Он не сдастся. Он швырнул в сторону сапоги, надел носки и, продолжая вслушиваться, извлек из-под кровати кроссовки. Когда же придет рассвет? Только бы рассвело, тогда им до него не добраться. Он вытер потные ладони об одеяло. Ружье придавало ему уверенность. Стрелять-то он умел. Его не так просто взять голыми руками.
В ту же секунду дом словно бы рухнул. Во всяком случае, ему так показалось. Грохот был такой, что он против воли бросился на пол. Поскольку палец он держал на спусковом крючке, ружье выстрелило. Заряд угодил в зеркало на двери гардероба. Он осторожно подполз к двери и заглянул в гостиную. Теперь он понял, что произошло. Кто-то выстрелил, а может быть, даже швырнул гранату в выходящее на юг большое окно. Весь пол был усеян осколками стекла.
Он не успел обдумать положение, как выстрелили в северное окно. Он прижался к полу. Они окружили его и теперь крушат окна, чтобы проникнуть в дом. Он лихорадочно искал выход.
Рассвет, успел он подумать. Только рассвет может меня спасти. Только бы кончилась эта проклятая ночь.
Потом с таким же грохотом разлетелось окно в кухне. Он лежал вжавшись в пол, прикрыв голову руками. Следующий взрыв, как он понял, раздался в ванной. Он почувствовал, как ледяной сквозняк тянет через разбитые окна.
Раздалось шипение. Что-то упало на пол рядом с ним. Он поднял голову и увидел, что это патрон со слезоточивым газом. Быстро отвернулся, но было уже поздно. Ядовитый дым достиг глаз и легких. Уже не видя, он понял, что продолжают стрелять такими же патронами. Резь в глазах была невыносимой, он уже не выдерживал. Но все еще сжимал в руках ружье. Надо немедленно покинуть дом, другого выхода нет. Его спасет не рассвет, а темнота. Он побежал к входной двери. Глаза нестерпимо болели. Кашель разрывал легкие. Он выскочил из дома и одновременно выстрелил. До опушки было метров тридцать. Он бежал изо всех сил, почти ничего не видя и в любую секунду ожидая выстрела в спину. На бегу он успел подумать, что если его убьют, он даже не будет знать кто. Он знал, за что, но не знал кто. Мысль причиняла ему не меньшее страдание, чем резь в глазах. Он наткнулся на дерево и чуть не упал. Ничего не видя, он продолжал бежать между стволами. Сучья немилосердно царапали лицо, но он знал, что останавливаться нельзя. Его легко найдут, если только он не уйдет как можно дальше в лес.
Он споткнулся о кочку и упал. Попытался подняться, но ощутил что-то на шее. Он сразу понял, что это. Кто-то наступил ему на затылок. Он понял, что проиграл. Тени победили. Наконец-то они перестали прятаться и молчать, они показали свое лицо.
И все равно он хотел увидеть того, кто собирался его убить. Он попытался повернуть голову, но не смог – нога прижимала голову к земле. Потом кто-то потянул его за ноги. Глаза ему завязали, хотя в этом не было никакой необходимости – он по-прежнему ничего не видел. В какой-то момент он почувствовал на лице дыхание и хотел что-то сказать, но вместо слов зашелся в очередном приступе кашля. Затем на его шее сомкнулись руки. Он попытался сопротивляться, но сил уже не было. Жизнь уходила.

Но прошло еще почти два часа, прежде чем он умер. Страшный водоворот на грани между нестерпимой болью и безнадежным желанием выжить унес его туда, где он когда-то сам выбрал свою судьбу, и она теперь настигла его. Его швырнули на землю. Кто-то стянул с него брюки и свитер. Он успел ощутить всей кожей холодную землю, прежде чем на него обрушился удар кнута. Боль была адской. Он не знал, сколько было ударов. Он то и дело терял сознание, но вновь приходил в себя – на него лили ледяную воду. И удары продолжали сыпаться. Он слышал свой крик, но прийти на помощь было некому. Шака лежал на дворе мертвый.
Последнее, что он успел почувствовать, – его вновь приволокли в дом и били по пяткам. Все погасло. Он умер.

Не мог он знать и того, что его, голого, оттащили на опушку и бросили лицом вниз на землю.
И только тогда наступил рассвет.
Было 19 октября 1999 года. Через несколько часов пошел дождь, медленно, почти незаметно перешедший в мокрый снег.

2

Стефан Линдман был полицейским. Не реже чем раз в год он попадал в положения, когда ему бывало очень страшно. Один раз его свалил психопат весом больше ста килограммов. Он лежал придавленный к полу и с растущим отчаянием ждал, что тот вот-вот свернет ему шею своими огромными корявыми руками. И если бы один из его сослуживцев не треснул психопата что есть силы по голове, тому, скорее всего, удалось бы осуществить свое намерение. В другой раз в него выстрелили, когда он постучал в дверь, чтобы прекратить семейную ссору. Стреляли из маузера, и пуля слегка задела ногу. Но еще никогда ему не было так страшно, как сегодня, 25 октября 1999 года, когда он просто лежал в своей постели, уставившись в потолок.

Стефан не спал почти всю ночь. Иногда он забывался, но тут же вновь приходил в себя – как только он закрывал глаза, его преследовал один и тот же кошмар. Наконец, совершенно обессиленный, он встал и уселся перед телевизором, настроив его на канал с порнофильмами. Через несколько минут он почувствовал отвращение, выключил телевизор и снова лег.
В семь часов он встал окончательно. За ночь он разработал план, вернее, некий магический ритуал. Он не пойдет прямо в больницу. Надо рассчитать время так, чтобы не просто пройти самой длинной дорогой, но и успеть дважды обойти вокруг больничного здания. И все время он будет искать знак, примету: заключение будет положительным. Чтобы окончательно собраться с силами, он выпьет чашку кофе в больничном кафе и заставит себя внимательно прочитать местную газету.
Он надел лучший костюм, чего, вообще говоря, делать не собирался. Обычно, когда он не надевал полицейскую форму или иную служебную одежду, то натягивал джинсы и свитер. Но сейчас почему-то почувствовал, что обязан надеть костюм. Завязывая галстук, он всматривался в свою физиономию в зеркале в ванной. Было заметно, что он уже несколько дней толком не спал и не ел. Щеки запали. К тому же ему следовало постричься. Он не любил, когда волосы торчали из-за ушей.
Ему вообще не нравилась физиономия в зеркале. Это было странно. Он был тщеславен и часто смотрелся в зеркало. Обычно он оставался доволен результатом осмотра. Собственное отражение приводило его в хорошее расположение духа. Но в это утро все было по-иному.
Одевшись, он выпил чашку кофе. Достал из холодильника хлеб и ветчину, но кусок в горло не лез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44