В сочинениях господина Новикова мало полезного, а более колобродное. Они исполнены нарочитой темноты, служащей и разным, опасным для монархии мудрствованиям, а потому и заблуждениям вплоть до разгорячения ума, весьма вредного для порядка, освященного монархией и законами. Хуже того сочинения господина Радищева, который заражен французским вольнодумством и выискивает все возможное к умалению почтительности крепостных мужиков к господам помещикам, – благодетелям их.
– Нет ли каких новостей, относящихся к внешней политике нашего двора?
– Австрийцы подписали мир с Портой Оттоманской, оставив нас наедине с турецкой армией. Западные державы, исключая Францию, которая находится в большом внутреннем расстройстве, ни о чем ином не помышляют, как только о нашем поражении в этой войне.
Осип Михайлович дал знать Микешке ставить на стол ужин.
В предвкушении обильной трапезы граф Никита расстегнул белый кавалергардский мундир, далеко не первой свежести, но с офицерскими значками.
– Эти канальские слухи, – сказал он, – происходят от господ англичан и пруссаков. Прусский министр при нашем дворе предлагает государыне миролюбивые с турками статьи, как полагают, единственно чтобы дать туркам поисправиться после многочисленных поражений. Высочайшим манифестом объявлено о новом рекрутском наборе. Английский министр, узнавши сие, пришел в такую робость, что голоса
лишился. По случаю недостатка ружей в армии, сказано делать их в Могилеве и в селе Павловском, что в Нижегородской губернии. Государевой грамотой казакам велено быть в поголовном походе. Господа англичане и пруссаки надеются, что война кончится миром, полезным для них и Порты Оттоманской. Но в рассуждении этом они крайне заблуждаются и в интригах не преуспеют.
– Каковы намерения государыни относительно Придунайских княжеств? – спросил де-Рибас.
– Ныне о том в совете мозголомствуют. Россия намерена получить Очаков с землями между Бугом и Днестром и для нужд торговли – два-три острова в Архипелаге. Из Молдавии, Валахии и Бесарабии должно образовать независимое княжество Дакию. К тому располагает жестокая вражда молдаванов и валахов к Порте Оттоманской. В князья государыня прочит Светлейшего. Английские и прусские дворы всеми силами стараются не допустить сокращение владений турецкого султана и под разным предлогом злодействуют против России, побуждают министров своих при российском дворе горланить за оставление турок в Европе.
– Удивляюсь недоброходству прусского и английского дворов к христианским народам, испытывающим жестокое угнетение басурман, – вздохнул де-Рибас. – Но отечество наше тем и сильно, что недоброхотам не пойдет на попятную.
– Ныне, ваше превосходительство, мы в тяжелом состоянии. Расходы на армию возросли до чрезвычайности. В прошлом месяце туда отправлено три миллиона серебром и столько же ассигнациями. Но войска и после сего в значительной части остаются босыми и нагими. Во внутренних губерниях неслыханная, небывалая дороговизна. Четверть муки обходится не дешевле семи рублей, а в армию на четверть отпускается четыре рубля пятьдесят копеек. Рекрутскую повинность распространили ныне и на те губернии, которые никогда рекрутов не выставляли.
После обеда граф Никита ушел в отведенную ему каюту. Осип Михайлович по давнишней привычке перечитал письмо жены и горько улыбнулся. Он доподлинно знал, что Суворов на Измаил не идет, что войска у этой крепости, разделенные между двумя соперничающими генералами – Потемкиным и Гудовичем, стоят в полном бездействии с немалым уроном от болезней и нуждой от неустроения лагерной жизни. Он знал, что оба тяжелые на подъем, бездельные генералы крепко думают о снятии блокады Измаила и о переводе войск на зимние квартиры. Это, по мысли де-Рибаса, было равносильно отступлению в Украину и утрате плодов кровопролитной компании девяностого года.
Штурм и взятие Измаила
17 ноября де-Рибас приказал флотилии сниматься и взять курс на Измаил. Считанные дни оставались до наступления зимних холодов. Гребные суда с артиллерийским вооружением, удвоенными комплектами боеприпасов и десантом против течения шли тяжело. Люди на веслах изнемогали от напряжения и усталости. Смена гребцов производилась каждый час. Где было можно, ставили паруса. Под сильными порывами ветра суда кренило на правый борт так, что была даже опасность опрокидывания.
После суточного перехода 18 ноября к полудню генерал-майор Арсеньев, несмотря на ненастную погоду, начал высадку войск на Сулинском острове. Первыми десантировались батальоны Херсонского гренадерского полка, за ними лифляндские и бугские егеря, последним – батальон Алексопольского полка.
Высадка на ту часть Сулинского острова, которая противостояла береговой стороне крепости, означала выход на исходный рубеж к штурму Измаила.
С борта флагмана через сетку мелкого секущего дождика Осип Михайлович осматривал в подзорную трубу внешние обводы могучей турецкой твердыни. Со стороны суши это была высокая земляная ограда бастионного и капонирского расположения. Вдоль вала тянулся наполненный водой ров, глубина которого, по сведениям лазутчиков была от 3 до 5 сажень и более. Береговая сторона составляла южную линию обороны крепости. Здесь позиции неприятельской пехоты прикрывал мощный артиллерийский козырек из десяти девятипушечных батарей крупного калибра. Тут располагалась мортирная батарея, орудия которой были способны бросать пятнадцатипудовые ядра. Над укрытыми в окопах огневыми порядками пехоты господствовал редут Табия с тремя ярусами пушечных амбразур. Орудия Табии были приспособлены для обстрела продольного течения Дуная вверх до крепости. Редут крепко перекрывал реку.
Не овладев редутом Табия, нечего было и думать о прорыве в Измаил со стороны реки. Поэтому Осип Михайлович приказал Арсеньеву пока ставить против Измаила на Сулинском острове пушечный противовес.
18 ноября дул пронизывающий северо-западный ветер. Дождь сменялся крупой, ледяная крупа дождем. Сырость забиралась за ворот и холодными струйками бежала за поясницу.
Казаки и солдаты стаскивали орудия с транспортов и катили в земляные укрытия – род брустверов с прорезями для орудийных стволов, достаточными для необходимых углов обстрела.
Почва на Сулинском острове – болото, поросшее колючим кустарником, не укрывавшее войска от неприятеля, но весьма затруднявшее передвижку орудий и доставку боезапаса. Примыкающая к реке часть острова была в камышовых плавнях. Местами здесь возвышались рощи белой и болотной ивы, стоявшие в желто-буром листопаде. В отдалении были видны могучие кроны одиноких дубов и вязов. На мелководье плескались лещи, сазаны и окуни – жирные летними нагулами.
– Ну и погодка, мать ее за ногу, – ругался Гриневский. – Холодина звег'рская, ветг'рюга да еще и дождь. Федоскин!…
– Слушаюсь, ваш благородь!
– Что ты, бг'ратец, худо сапоги мне чинил. Пог'ртянки насквозь пг'ромокли. Чег'рт знает что, бг'ратец.
– Виноват, ваш благородь! Оплошал малость.
– Скотина ты, однако. Экое свинство сделал.
– Так точно, ваш благородь, скотина!
– Казуг'рский!
– Я, вашскородь!
– Что у тебя с патронной сумкой?
– Никак расстегнулась.
– Непг'риятельская кавалег'рия! В г'ружье! Задние заг'ряжай, в пег'реднюю шег'ренгу подавай. Залпом пли! Заг'ряжай! Пли! Молодцы, г'ребята! Богатыг'ри! Заг'ряжай!
– Обходят вашскородь!
– Молодец, Федоскин! Тг'ретий плутонг фг'ронтом напг'раво! Залпом! Пли! Пег'рестг'роение в каг'ре! Кавалег'рию в штыки! Чег'рт… Ког'рабельная аг'ртиллерия…
Турки атаковали Гриневского со стороны речки Репиде силами всей, оказавшейся здесь конницы. От редута Табия на Сулинский остров двинулось пять неприятельских лансонов.
Против турецкой кавалерии на выручку Гриневскому де-Рибас выдвинул 200 гренадеров и 300 черноморских казаков. Схватка была короткой, но жестокой. Под есаулом Черненко споткнулась лошадь. Он перелетел через ее голову и зашибся так, что из глаз его посыпались искры и в голове помутилось. Подхватившись, Черненко вскочил на верного конягу и в лаве продолжал преследовать неприятеля до озера Кучурлуй.
Турецкие лансоны пытались подвести русскую гребную флотилию под бастионы редута Табия. Дуэль пушек продолжалась без малого четыре часа. Де-Рибас маневр неприятеля, однако, разгадал. Взорвав один турецкий лансон, остальные он вынудил выйти из боя под защиту крепостных орудий. Наступила тишина, нарушаемая только шорохом дождевых потоков. Похоже было, что хляби небесные разверзлись надолго. Изредка пробегали и укрывались в зарослях дикие кабаны, шныряли выдры, хорьки, попадались норки и горностаи, потревоженные ботфортами солдат.
Ни в днепровских низовьях, ни в иных местах никто даже из самых бывалых казаков, не исключая бригадира Чепиги и полкового есаула Черненко, не могли припомнить такого изобилия разной дичи и рыбы, хоть места здесь по несходственности погоды в эту пору были гиблые.
К генералам Потемкину и Гудовичу послал Осип Михайлович гонцов с пакетами. Есаул Федор Черненко с надежными казаками Орликом и Порохней направился с поручением в штаб Потемкина. Войска снимались с позиций на зимние квартиры. На развезенной дороге солдаты подталкивали фуры, утопавшие в густой грязи. Усталые лошади дымились испарениями пота, накипью покрывавшего их тяжело вздымающиеся бока. Армия располагалась биваками под открытым небом. На обочинах дороги стояли пушки, зарядные ящики, обозы. У штабных домов была необычная суета. Фуры грузились сундуками, тюками, ящиками и корзинами, доверху наполненными разной рухлядью.
Штаб готовился к переходу. Это привело есаула в некоторое смущение. В пакете, который он передал дежурному офицеру после обычного обращения к генерал-поручику Потемкину Осип Михайлович указывал: 12 октября, когда была начата кампания по очищению Дуная от неприятеля и блокаде Измаила, гребная флотилия захватила 77 неприятельских судов и 40 паромов, 210 судов потопила или сожгла, взяла 124 и потопила 310 турецких орудий разных калибров. Все медные полевые пушки английской работы отправлены в Екатеринославль на переделку для включения в русскую артиллерию.
«За победы, одержанные флотилией от Сулинского и Килийского гирла Дуная до сих мест, заплачено не дорого, писал де-Рибас. – Но при отводе войск на зимние квартиры с оставлением Измаила неприятелю будем платить вновь и по значительно большей цене. Турецкая сторона не только восстановит, но и усилит свои позиции на Дунае. Турки в Измаиле закрыты крепко. В крепости сосредоточено много людей и животных при ограниченности провианта. Для скорого и выгодного завершения войны следует, не дожидаясь неприятельского истощения, крепость штурмовать, поелику наши войска совершенно незащищены от непогоды. 20 ноября – атакую редут Табия. Прошу, ваше превосходительство, меня поддержать вверенными вам войсками».
Прежде чем принять пакет, штабной офицер в щеголеватом мундире ехидно улыбнулся:
– Ну что, казачок, турок довольно намылил вам шею? На рожон лезете, дурачье.
– Мы так всю войну на рожон – под пули, чтоб таким, как ты здесь в тепле и сытости сиделось. Мне пуля, а тебе – крестик за штабное геройство.
– Но, но… гляди у меня, хамло.
– Куда глядеть? Чин у тебя копытанский, а я – полковой есаул, выходит тоже копытан и ты мне не указ. Принимай и напиши, чтоб видно было: пакет доставлен куда следует и ко времени. Тебя как звать?
– Граф Ростопчин.
– Не держи обиду, твое сиятельство. Народ мы грубый, неотесанный. Видел бы ты, как мы прорывались через Сулинское гирло. Турецкие батареи на правом и на левом мысу, а мы вот так, как на ладони, – вокруг есаула Черненко собрались штабные разных чинов. – Подошли мы на расстояние пушечного огня, а он, собака, как шарахнет с двух сторон пятипудовыми ядрами. Вокруг закипела вода. Он как вжарит… и, я извиняюсь, господа ахвицеры, мать его… и мимо. Первыми высаживались днепровские гренадеры: кто в подштанниках, и кто с голым задом, кому вода по горло, а кого накрыла с головой, течение сносит на глубину в море, буруны затягивают на дно, мать его… Как днепровские гренадеры стали высаживаться, он перешел на гранаты, мать его… сколько он их положил… Весь берег в покойниках. Днепровцы стаскивают его пушки – он двинул пехоту. Днепровцы побежали, а полковника, он нашему генералу приходится родным братом, и еще с десяток солдат с ним турок окружил. Они бьются, а он, собака, со всех сторон напирает и хочет поднять их на штыки. Видя такое дело, гренадеры, что было утекали, повернули назад и врукопашную: кто штыком, кто прикладом. Тут-то генерал наш кинул на него казаков. Было дело. Побили мы его, господа ахвицеры, крепко. Но более побрали в неволю и на двух кораблях отправили в Николаев. Там, говорят, большие работы для пленных.
Исполнив поручение, Черненко вернулся в полк на Сулинский остров, где завершилось строительство батарей.
С рассветом 20 ноября под прикрытием ураганного огня с пушек и мортир по сгрудившимся турецким судам и бастионам в сторону крепости сквозь холодную изморозь двинулись дубы, глубоко осевшие в мутную воду Дуная, с казачьим десантом. Лихим выбросом предстояло захватить на той стороне клочок неприятельской земли и тем облегчить высадку людей, назначенных овладеть грозным редутом. Дубы ударились о песчаную отмель, казаки с гиком и свистом опрометью кинулись в воду, подняв над головами ружья и лядунки с порохом.
Внимание измаильского гарнизона было сосредоточено на драматических событиях, которые разворачивались на турецких судах. 14 неприятельских лансонов и 17 транспортов от прямых попаданий окутались густым дымом. Мощные взрывы вставали над пожарищами, полыхавшими среди судовых надстроек. Горели паруса, с грохотом падали мачты.
Де-Рибас был в большой тревоге. Пора кончать высадку и атаковать редут. Он напряженно вслушивался в сторону степи. Там была тишина. Бой шел только здесь. Похоже, что Гудович и Потемкин по-прежнему упорствуют в бездействии, желая проучить прыткого де-Рибаса. Иван Васильевич отлично знал, что Измаил – не Хаджибей. Измаил де-Рибасу без ввода в дело главных сил не по зубам.
Осип Михайлович зримо представил породистого Павла Потемкина в отороченном мягким мехом халате с трубкой в зубах, его спокойный голос, взвешенность в словах и степенность в движениях:
– К штурму Измаила не было-де ординации Светлейшего.
– Образ действия господина Рибаса, – скажет Гудович, – более приличен казачьему сотнику, нежели генералу.
Гудович был из тех командиров, о которых дурного не скажешь, но и хорошего тоже. Его осторожность была довольно известной в войсках, как и его умение поддерживать со всеми одинаково ровные отношения. Сказывали, будто Иван Васильевич одно время учился в университете. Никто не мог наверное утверждать как долго. Достаточно, однако, чтобы на всю жизнь сохранить предубежденность к наукам и профессуре, которую он почитал сословием для общества бесполезным.
Иван Васильевич весьма остерегался дурного глаза и козней домового, потому, видно, и дожил до глубокой старости, чина фельдмаршала и полицейской должности главнокомандующего в Москве.
Некоторое время состоявший в подчинении Гудовичу, в измаильскую кампанию де-Рибас и по чину, и по должности был независим от Ивана Васильевича.
– Твое превосходительство, гляди-ка туда, – Микешка подтолкнул де-Рибаса.
Из крепости в сторону позиции, занятой казаками Головатого, валили толпы турецкой пехоты.
– Скверно. Очень скверно, черт возьми. На батареи и суда: огонь с флотилии и бастионов крепости перенести на неприятельскую инфантерию. Охотникам: передать его высокоблагородию полковнику Головатому оставить позиции и отвести казаков на остров.
– Позволь мне, твое превосходительство…
– Вали.
Полосу ледяной воды, отделявшей остров от клочка земли у подножия Измаила, где зацепились казаки Головатого, Микешка одолел вплавь. Передав приказ об отходе на остров, он прыгнул в лодку и, окоченев от холода, забрался под бурку.
Болотистое пространство, отделявшее редут от крепости, было завалено трупами янычар, павших под ружейным огнем казаков. И сами казаки несли ощутимые потери, но их отход начался не ранее приказа де-Рибаса.
Осип Михайлович был вне себя от гнева. Стоявшие подковой вокруг Измаила войска Гудовича и Потемкина продолжали бездействовать, в то время как его корпус ввязался в жестокие бои с неприятелем, намного превосходящим в числе и вооружениях. В деле 20 ноября он потерял 81 убитым и более 230 ранеными. Урон необычный и тяжелый.
Когда наступила тишина, де-Рибас отправился в каюту, упал на кровать и, не раздеваясь, не снимая сапог, провалился в сон долгий и глубокий.
С постели он не встал, а скорее вскочил, вопреки неприятию горячительного выпил стопку водки и в приливе сил и ясности в голове велел Микешке седлать коней для поездки в штаб генерал-поручика Потемкина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Нет ли каких новостей, относящихся к внешней политике нашего двора?
– Австрийцы подписали мир с Портой Оттоманской, оставив нас наедине с турецкой армией. Западные державы, исключая Францию, которая находится в большом внутреннем расстройстве, ни о чем ином не помышляют, как только о нашем поражении в этой войне.
Осип Михайлович дал знать Микешке ставить на стол ужин.
В предвкушении обильной трапезы граф Никита расстегнул белый кавалергардский мундир, далеко не первой свежести, но с офицерскими значками.
– Эти канальские слухи, – сказал он, – происходят от господ англичан и пруссаков. Прусский министр при нашем дворе предлагает государыне миролюбивые с турками статьи, как полагают, единственно чтобы дать туркам поисправиться после многочисленных поражений. Высочайшим манифестом объявлено о новом рекрутском наборе. Английский министр, узнавши сие, пришел в такую робость, что голоса
лишился. По случаю недостатка ружей в армии, сказано делать их в Могилеве и в селе Павловском, что в Нижегородской губернии. Государевой грамотой казакам велено быть в поголовном походе. Господа англичане и пруссаки надеются, что война кончится миром, полезным для них и Порты Оттоманской. Но в рассуждении этом они крайне заблуждаются и в интригах не преуспеют.
– Каковы намерения государыни относительно Придунайских княжеств? – спросил де-Рибас.
– Ныне о том в совете мозголомствуют. Россия намерена получить Очаков с землями между Бугом и Днестром и для нужд торговли – два-три острова в Архипелаге. Из Молдавии, Валахии и Бесарабии должно образовать независимое княжество Дакию. К тому располагает жестокая вражда молдаванов и валахов к Порте Оттоманской. В князья государыня прочит Светлейшего. Английские и прусские дворы всеми силами стараются не допустить сокращение владений турецкого султана и под разным предлогом злодействуют против России, побуждают министров своих при российском дворе горланить за оставление турок в Европе.
– Удивляюсь недоброходству прусского и английского дворов к христианским народам, испытывающим жестокое угнетение басурман, – вздохнул де-Рибас. – Но отечество наше тем и сильно, что недоброхотам не пойдет на попятную.
– Ныне, ваше превосходительство, мы в тяжелом состоянии. Расходы на армию возросли до чрезвычайности. В прошлом месяце туда отправлено три миллиона серебром и столько же ассигнациями. Но войска и после сего в значительной части остаются босыми и нагими. Во внутренних губерниях неслыханная, небывалая дороговизна. Четверть муки обходится не дешевле семи рублей, а в армию на четверть отпускается четыре рубля пятьдесят копеек. Рекрутскую повинность распространили ныне и на те губернии, которые никогда рекрутов не выставляли.
После обеда граф Никита ушел в отведенную ему каюту. Осип Михайлович по давнишней привычке перечитал письмо жены и горько улыбнулся. Он доподлинно знал, что Суворов на Измаил не идет, что войска у этой крепости, разделенные между двумя соперничающими генералами – Потемкиным и Гудовичем, стоят в полном бездействии с немалым уроном от болезней и нуждой от неустроения лагерной жизни. Он знал, что оба тяжелые на подъем, бездельные генералы крепко думают о снятии блокады Измаила и о переводе войск на зимние квартиры. Это, по мысли де-Рибаса, было равносильно отступлению в Украину и утрате плодов кровопролитной компании девяностого года.
Штурм и взятие Измаила
17 ноября де-Рибас приказал флотилии сниматься и взять курс на Измаил. Считанные дни оставались до наступления зимних холодов. Гребные суда с артиллерийским вооружением, удвоенными комплектами боеприпасов и десантом против течения шли тяжело. Люди на веслах изнемогали от напряжения и усталости. Смена гребцов производилась каждый час. Где было можно, ставили паруса. Под сильными порывами ветра суда кренило на правый борт так, что была даже опасность опрокидывания.
После суточного перехода 18 ноября к полудню генерал-майор Арсеньев, несмотря на ненастную погоду, начал высадку войск на Сулинском острове. Первыми десантировались батальоны Херсонского гренадерского полка, за ними лифляндские и бугские егеря, последним – батальон Алексопольского полка.
Высадка на ту часть Сулинского острова, которая противостояла береговой стороне крепости, означала выход на исходный рубеж к штурму Измаила.
С борта флагмана через сетку мелкого секущего дождика Осип Михайлович осматривал в подзорную трубу внешние обводы могучей турецкой твердыни. Со стороны суши это была высокая земляная ограда бастионного и капонирского расположения. Вдоль вала тянулся наполненный водой ров, глубина которого, по сведениям лазутчиков была от 3 до 5 сажень и более. Береговая сторона составляла южную линию обороны крепости. Здесь позиции неприятельской пехоты прикрывал мощный артиллерийский козырек из десяти девятипушечных батарей крупного калибра. Тут располагалась мортирная батарея, орудия которой были способны бросать пятнадцатипудовые ядра. Над укрытыми в окопах огневыми порядками пехоты господствовал редут Табия с тремя ярусами пушечных амбразур. Орудия Табии были приспособлены для обстрела продольного течения Дуная вверх до крепости. Редут крепко перекрывал реку.
Не овладев редутом Табия, нечего было и думать о прорыве в Измаил со стороны реки. Поэтому Осип Михайлович приказал Арсеньеву пока ставить против Измаила на Сулинском острове пушечный противовес.
18 ноября дул пронизывающий северо-западный ветер. Дождь сменялся крупой, ледяная крупа дождем. Сырость забиралась за ворот и холодными струйками бежала за поясницу.
Казаки и солдаты стаскивали орудия с транспортов и катили в земляные укрытия – род брустверов с прорезями для орудийных стволов, достаточными для необходимых углов обстрела.
Почва на Сулинском острове – болото, поросшее колючим кустарником, не укрывавшее войска от неприятеля, но весьма затруднявшее передвижку орудий и доставку боезапаса. Примыкающая к реке часть острова была в камышовых плавнях. Местами здесь возвышались рощи белой и болотной ивы, стоявшие в желто-буром листопаде. В отдалении были видны могучие кроны одиноких дубов и вязов. На мелководье плескались лещи, сазаны и окуни – жирные летними нагулами.
– Ну и погодка, мать ее за ногу, – ругался Гриневский. – Холодина звег'рская, ветг'рюга да еще и дождь. Федоскин!…
– Слушаюсь, ваш благородь!
– Что ты, бг'ратец, худо сапоги мне чинил. Пог'ртянки насквозь пг'ромокли. Чег'рт знает что, бг'ратец.
– Виноват, ваш благородь! Оплошал малость.
– Скотина ты, однако. Экое свинство сделал.
– Так точно, ваш благородь, скотина!
– Казуг'рский!
– Я, вашскородь!
– Что у тебя с патронной сумкой?
– Никак расстегнулась.
– Непг'риятельская кавалег'рия! В г'ружье! Задние заг'ряжай, в пег'реднюю шег'ренгу подавай. Залпом пли! Заг'ряжай! Пли! Молодцы, г'ребята! Богатыг'ри! Заг'ряжай!
– Обходят вашскородь!
– Молодец, Федоскин! Тг'ретий плутонг фг'ронтом напг'раво! Залпом! Пли! Пег'рестг'роение в каг'ре! Кавалег'рию в штыки! Чег'рт… Ког'рабельная аг'ртиллерия…
Турки атаковали Гриневского со стороны речки Репиде силами всей, оказавшейся здесь конницы. От редута Табия на Сулинский остров двинулось пять неприятельских лансонов.
Против турецкой кавалерии на выручку Гриневскому де-Рибас выдвинул 200 гренадеров и 300 черноморских казаков. Схватка была короткой, но жестокой. Под есаулом Черненко споткнулась лошадь. Он перелетел через ее голову и зашибся так, что из глаз его посыпались искры и в голове помутилось. Подхватившись, Черненко вскочил на верного конягу и в лаве продолжал преследовать неприятеля до озера Кучурлуй.
Турецкие лансоны пытались подвести русскую гребную флотилию под бастионы редута Табия. Дуэль пушек продолжалась без малого четыре часа. Де-Рибас маневр неприятеля, однако, разгадал. Взорвав один турецкий лансон, остальные он вынудил выйти из боя под защиту крепостных орудий. Наступила тишина, нарушаемая только шорохом дождевых потоков. Похоже было, что хляби небесные разверзлись надолго. Изредка пробегали и укрывались в зарослях дикие кабаны, шныряли выдры, хорьки, попадались норки и горностаи, потревоженные ботфортами солдат.
Ни в днепровских низовьях, ни в иных местах никто даже из самых бывалых казаков, не исключая бригадира Чепиги и полкового есаула Черненко, не могли припомнить такого изобилия разной дичи и рыбы, хоть места здесь по несходственности погоды в эту пору были гиблые.
К генералам Потемкину и Гудовичу послал Осип Михайлович гонцов с пакетами. Есаул Федор Черненко с надежными казаками Орликом и Порохней направился с поручением в штаб Потемкина. Войска снимались с позиций на зимние квартиры. На развезенной дороге солдаты подталкивали фуры, утопавшие в густой грязи. Усталые лошади дымились испарениями пота, накипью покрывавшего их тяжело вздымающиеся бока. Армия располагалась биваками под открытым небом. На обочинах дороги стояли пушки, зарядные ящики, обозы. У штабных домов была необычная суета. Фуры грузились сундуками, тюками, ящиками и корзинами, доверху наполненными разной рухлядью.
Штаб готовился к переходу. Это привело есаула в некоторое смущение. В пакете, который он передал дежурному офицеру после обычного обращения к генерал-поручику Потемкину Осип Михайлович указывал: 12 октября, когда была начата кампания по очищению Дуная от неприятеля и блокаде Измаила, гребная флотилия захватила 77 неприятельских судов и 40 паромов, 210 судов потопила или сожгла, взяла 124 и потопила 310 турецких орудий разных калибров. Все медные полевые пушки английской работы отправлены в Екатеринославль на переделку для включения в русскую артиллерию.
«За победы, одержанные флотилией от Сулинского и Килийского гирла Дуная до сих мест, заплачено не дорого, писал де-Рибас. – Но при отводе войск на зимние квартиры с оставлением Измаила неприятелю будем платить вновь и по значительно большей цене. Турецкая сторона не только восстановит, но и усилит свои позиции на Дунае. Турки в Измаиле закрыты крепко. В крепости сосредоточено много людей и животных при ограниченности провианта. Для скорого и выгодного завершения войны следует, не дожидаясь неприятельского истощения, крепость штурмовать, поелику наши войска совершенно незащищены от непогоды. 20 ноября – атакую редут Табия. Прошу, ваше превосходительство, меня поддержать вверенными вам войсками».
Прежде чем принять пакет, штабной офицер в щеголеватом мундире ехидно улыбнулся:
– Ну что, казачок, турок довольно намылил вам шею? На рожон лезете, дурачье.
– Мы так всю войну на рожон – под пули, чтоб таким, как ты здесь в тепле и сытости сиделось. Мне пуля, а тебе – крестик за штабное геройство.
– Но, но… гляди у меня, хамло.
– Куда глядеть? Чин у тебя копытанский, а я – полковой есаул, выходит тоже копытан и ты мне не указ. Принимай и напиши, чтоб видно было: пакет доставлен куда следует и ко времени. Тебя как звать?
– Граф Ростопчин.
– Не держи обиду, твое сиятельство. Народ мы грубый, неотесанный. Видел бы ты, как мы прорывались через Сулинское гирло. Турецкие батареи на правом и на левом мысу, а мы вот так, как на ладони, – вокруг есаула Черненко собрались штабные разных чинов. – Подошли мы на расстояние пушечного огня, а он, собака, как шарахнет с двух сторон пятипудовыми ядрами. Вокруг закипела вода. Он как вжарит… и, я извиняюсь, господа ахвицеры, мать его… и мимо. Первыми высаживались днепровские гренадеры: кто в подштанниках, и кто с голым задом, кому вода по горло, а кого накрыла с головой, течение сносит на глубину в море, буруны затягивают на дно, мать его… Как днепровские гренадеры стали высаживаться, он перешел на гранаты, мать его… сколько он их положил… Весь берег в покойниках. Днепровцы стаскивают его пушки – он двинул пехоту. Днепровцы побежали, а полковника, он нашему генералу приходится родным братом, и еще с десяток солдат с ним турок окружил. Они бьются, а он, собака, со всех сторон напирает и хочет поднять их на штыки. Видя такое дело, гренадеры, что было утекали, повернули назад и врукопашную: кто штыком, кто прикладом. Тут-то генерал наш кинул на него казаков. Было дело. Побили мы его, господа ахвицеры, крепко. Но более побрали в неволю и на двух кораблях отправили в Николаев. Там, говорят, большие работы для пленных.
Исполнив поручение, Черненко вернулся в полк на Сулинский остров, где завершилось строительство батарей.
С рассветом 20 ноября под прикрытием ураганного огня с пушек и мортир по сгрудившимся турецким судам и бастионам в сторону крепости сквозь холодную изморозь двинулись дубы, глубоко осевшие в мутную воду Дуная, с казачьим десантом. Лихим выбросом предстояло захватить на той стороне клочок неприятельской земли и тем облегчить высадку людей, назначенных овладеть грозным редутом. Дубы ударились о песчаную отмель, казаки с гиком и свистом опрометью кинулись в воду, подняв над головами ружья и лядунки с порохом.
Внимание измаильского гарнизона было сосредоточено на драматических событиях, которые разворачивались на турецких судах. 14 неприятельских лансонов и 17 транспортов от прямых попаданий окутались густым дымом. Мощные взрывы вставали над пожарищами, полыхавшими среди судовых надстроек. Горели паруса, с грохотом падали мачты.
Де-Рибас был в большой тревоге. Пора кончать высадку и атаковать редут. Он напряженно вслушивался в сторону степи. Там была тишина. Бой шел только здесь. Похоже, что Гудович и Потемкин по-прежнему упорствуют в бездействии, желая проучить прыткого де-Рибаса. Иван Васильевич отлично знал, что Измаил – не Хаджибей. Измаил де-Рибасу без ввода в дело главных сил не по зубам.
Осип Михайлович зримо представил породистого Павла Потемкина в отороченном мягким мехом халате с трубкой в зубах, его спокойный голос, взвешенность в словах и степенность в движениях:
– К штурму Измаила не было-де ординации Светлейшего.
– Образ действия господина Рибаса, – скажет Гудович, – более приличен казачьему сотнику, нежели генералу.
Гудович был из тех командиров, о которых дурного не скажешь, но и хорошего тоже. Его осторожность была довольно известной в войсках, как и его умение поддерживать со всеми одинаково ровные отношения. Сказывали, будто Иван Васильевич одно время учился в университете. Никто не мог наверное утверждать как долго. Достаточно, однако, чтобы на всю жизнь сохранить предубежденность к наукам и профессуре, которую он почитал сословием для общества бесполезным.
Иван Васильевич весьма остерегался дурного глаза и козней домового, потому, видно, и дожил до глубокой старости, чина фельдмаршала и полицейской должности главнокомандующего в Москве.
Некоторое время состоявший в подчинении Гудовичу, в измаильскую кампанию де-Рибас и по чину, и по должности был независим от Ивана Васильевича.
– Твое превосходительство, гляди-ка туда, – Микешка подтолкнул де-Рибаса.
Из крепости в сторону позиции, занятой казаками Головатого, валили толпы турецкой пехоты.
– Скверно. Очень скверно, черт возьми. На батареи и суда: огонь с флотилии и бастионов крепости перенести на неприятельскую инфантерию. Охотникам: передать его высокоблагородию полковнику Головатому оставить позиции и отвести казаков на остров.
– Позволь мне, твое превосходительство…
– Вали.
Полосу ледяной воды, отделявшей остров от клочка земли у подножия Измаила, где зацепились казаки Головатого, Микешка одолел вплавь. Передав приказ об отходе на остров, он прыгнул в лодку и, окоченев от холода, забрался под бурку.
Болотистое пространство, отделявшее редут от крепости, было завалено трупами янычар, павших под ружейным огнем казаков. И сами казаки несли ощутимые потери, но их отход начался не ранее приказа де-Рибаса.
Осип Михайлович был вне себя от гнева. Стоявшие подковой вокруг Измаила войска Гудовича и Потемкина продолжали бездействовать, в то время как его корпус ввязался в жестокие бои с неприятелем, намного превосходящим в числе и вооружениях. В деле 20 ноября он потерял 81 убитым и более 230 ранеными. Урон необычный и тяжелый.
Когда наступила тишина, де-Рибас отправился в каюту, упал на кровать и, не раздеваясь, не снимая сапог, провалился в сон долгий и глубокий.
С постели он не встал, а скорее вскочил, вопреки неприятию горячительного выпил стопку водки и в приливе сил и ясности в голове велел Микешке седлать коней для поездки в штаб генерал-поручика Потемкина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41