Но на спине далеко не продвинешься… Стиснув зубы, я снова пополз вперёд. Последний отрезок моего пути внутри «Конни» знаменовал победу воли над материей.
Просунув руки в слив, я сразу нащупал чужеродный предмет, заклинивший возвратный клапан.
Все ясно: именно здесь вода проникала внутрь во время буксировки. Через сливную трубу гальюна.
Рукой в толстой перчатке мне удалось взяться за злополучный предмет и, подергав его в разные стороны, извлечь из трубы. Я осветил его фонариком.
В узком луче я увидел… мой нож!
На перчатке лежал, поблескивая, японский морской нож с широким острым лезвием и рукояткой из слоновой кости.
Мой нож! Каким образом, черт дери, очутился он в гальюне «Конни»…
Я не пользовался им на борту и не заметил пропажи. Видимо, кто-то прибрал его к рукам. Давно задуманная диверсия? Вспомнился Учтивый господин в кондитерской Берга. Что он сказал после того, как разорвал счета? Кажется, что день расплаты еще впереди.
Но ведь он не мог уже тогда знать, что мой нож используют для диверсии против «Конни»? Это слишком маловероятно. Хотя какого-то рода диверсию он мог предвидеть. Такую, чтобы подозрение пало на меня. Вот и будет мне возмездие…
Остолбенев, я глядел на свою находку.
Что было бы, не найди я первым этот нож? Если бы «Конни» подняли, откачали воду и при осмотре обнаружили мой нож в сливной трубе. Поверили бы моим клятвам, что я ни при чем? Хотя я находился на борту во время аварии.
Осталось бы за мной место парусного мастера?
Дрожа от возбуждения и ярости, я выбрался обратно на палубу «Конни», перевалил через фальшборт и соскользнул на твердый грунт. В голове роились мысли. Как лучше поступить? Какой образ действий предпочесть?
Выходить наверх с ножом в руке нельзя, придется объяснять, как я его нашел. Петер, который помогал мне облачиться в скафандр, знал, что в моем снаряжении не было этого ножа.
Стало быть, надо от него избавиться.
Освещая путь фонариком, я отошел метров на десять от «Конни», воткнул нож в грунт и наступил на рукоятку тяжелой калошей. Прощай навсегда! Я вообразил, что нож вонзается в спину того, кто подложил мне свинью.
После чего вернулся к «Конни». Долго стоял неподвижно.
Наконец взял себя в руки и вспомнил, для чего нахожусь в этом месте. Продолжая осмотр «Конни», убедился, что не могу завинтить оставшиеся два обуха, так как левый борт яхты плотно прижат ко дну. Все, что можно сделать, сделано.
Я посигналил, чтобы меня поднимали.
Подъем проходил медленно, по этапам. Я опасался неприятных ощущений при всплытии, но обошлось. Тем не менее я с великим облегчением вдохнул свежий морской воздух, когда Петер освободил меня от шлема.
– Ну, как? – подошел Билл. Обнаружив, что два обуха по-прежнему заткнуты за пояс, он добавил: – Я так и думал. Не смог добраться?
– Не смог. Она лежит на левом боку. Но правый борт свободен.
– Хорошо. Тросы можно продеть?
– Думаю, что можно. Между камнями под яхтой есть просветы, как-нибудь просунем.
– Отлично. В остальном все гладко прошло?
– Как по маслу. – Отвечая, я глядел на море.
– Никаких происшествий?
– Никаких.
– У тебя вид какой-то запаренный, Морган, – заметил Билл, всматриваясь в мое лицо.
– Воздух в шланге не больно-то чистый…
Билл довольствовался этим ответом и оставил меня.
Во второй половине дня развернулась кипучая деятельность. Прибыли пять аквалангистов из Гётеборга, пришел заказанный Биллом огромный плавучий кран для спасательных работ. Все были в курсе и знали свое дело. Тросы и стропы быстро обхватили корпус яхты, и стрела мощного крана зависла над местом крушения.
Последовала команда «вира!», и «Конни» оторвалась от своего временного ложа в пучине. Метр за метром мачта вырастала из воды, поблескивая на солнце влажным алюминием.
Когда вынырнула палуба «Конни», последовала команда «стоп!». Экипаж плавучего крана запустил большой компрессор и подсоединил помпы. Два аквалангиста поместили в чрево яхты стальные цилиндры, помпы заработали, и мы на «Торде» увидели, как «Конни» медленно поднимается над волнами.
Час спустя после того, как палуба красавицы две-надцатиметровки вновь увидела дневной свет, яхта была на плаву. Я смотрел на нее с великой радостью.
– Что ж, пошли, Морган, – сказал Билл.
Мы спустились на борт «Конни» и бегло осмотрели ее. Яхта почти не пострадала. Мы не нашли никаких пробоин.
– Ты что-нибудь понимаешь? – Билл покачал головой.
– Нет.
– Ни одной пробоины, черт дери! Почему же вода так сильно прибывала? – удивлялся Билл Маккэй.
Я ограничился тем, что изобразил на лице такое же удивление.
Чтобы не пришлось завершать буксировку в темноте, мы с Биллом на этом прервали осмотр. Он вернулся на «Торд», я остался на «Конни». На этот раз общество мне составил Мартин Графф. Чиннмарк все еще отлеживался на борту «Торда».
Попрощавшись со спасателями, мы тронулись в путь. «Торд» исправно выполнял роль тягловой лошади, и «Конни» плавно скользила по воде. Море – многоликая стихия – вело себя смирнехонько, совсем не так, как сутками раньше.
Во время буксировки я попытался спокойно и методично рассудить, что же все-таки произошло. Одно было ясно. Стоя на дне, я сгоряча неверно определил главную цель диверсии. Не я, а «Конни» была первейшей мишенью злоумышленника. Все было подстроено в расчете на то, что яхта пойдет ко дну далеко от берега, где поднять ее будет невозможно. Это стало бы серьезнейшим ударом по операции «Отче Наш». Заключительные тренировки пришлось бы проводить без «механического зайца». Без «Конни».
Но почему использовали именно мой нож? А не любой другой металлический предмет? Я усмехнулся. Нетрудно догадаться… Не оправдайся расчеты наших врагов, которым нужно было, чтобы «Конни» затонула на большой глубине, тогда сыграло бы свою роль обнаружение моего ножа. Промашка в главном позволяла достичь хотя бы второстепенной цели. Рано или поздно в сливе найдут приметный нож, и вина падет на меня. Я окажусь козлом отпущения.
Подошел Мартин, сел рядом со мной.
– Отличный денек, Морган… – произнес он, вдыхая осенний воздух.
– Что верно, то верно.
– Больно вид у тебя задумчивый. Случилось что-нибудь? – Он внимательно посмотрел на меня.
– Да нет, ничего.
– Ты на кого-то злишься. – Он весело улыбнулся.
– Устал малость. Погружение отняло больше сил, чем я ожидал.
Мартин кивнул и оставил меня в покое. Я продолжал размышлять о диверсии.
Следующий вопрос: кто? Кто ее подстроил? Кто засунул мой нож в сливную трубу гальюна?
Кто-то из моих товарищей по экипажу. Вроде бы больше некому…
Я постарался вспомнить, что происходило на «Конни», когда мы стояли у пристани в Марстранде. Память беспорядочно воспроизводила отдельные смутные картинки, словно размытые завесой тогдашнего ливня. Последние полчаса перед отплытием на «Конни» непрерывно толокся народ. Несколько человек укрылись в каюте от дождя. Другие спускались на борт просто для того, чтобы попрощаться со мной и Чиннмарком. Выходило, что на яхте побывали чуть ли не все члены обоих экипажей.
Мысль о том, что виновник аварии – один из моих товарищей, терзала меня. Словно я предавал их, допуская такую возможность. Но кто же еще? Сливное отверстие не могло быть открыто ночью, тогда «Конни» пошла бы ко дну еще в гавани. Насколько я мог судить, диверсию подготовили за полчаса, от силы за час до начала буксировки. И я мог поклясться, что в это время поблизости от яхты не было никаких посторонних лиц.
Может, какой-нибудь аквалангист подплыл под водой к «Конни» и снизу затолкал нож в трубу? Нет, это исключено. К тому же это непременно было бы замечено кем-нибудь из нас.
– Ты не заболел, Морган?
Я не заметил, как Мартин подошел ко мне сзади.
– Здоров как бык. – Я выжал из себя смех.
– А выглядишь хуже черта.
– Спасибо за комплимент!
Мартин покачал головой и спустился в кокпит. Что это он так пристально меня рассматривает? Может быть, неспроста?
Нет, Морган, остановись. Ты уже начинаешь подозревать своих лучших друзей.
Внезапно меня осенило. Ну, конечно! Решение выглядело так просто, что я облегченно рассмеялся. Все подозрения на счет моих товарищей разом отпадали. Мой нож вполне могли засунуть в гальюн днем раньше. Или ночью. Кто угодно мог это сделать!
Скажем, так: злоумышленник прокрался на борт в темноте. Это было несложно, никто не караулил «Конни». Сначала он заклинил клапан моим ножом. Но этим дело не ограничилось: он закупорил слив снаружи. Чтобы вода не проникала внутрь рагьше времени. И подобрал для пробки не твердый, крепкий материал. Напротив, он взял такой предмет, который выполнял бы свою роль, лишь пока «Конни» тихо покачивалась у пристани. Зато неизбежно выскочило бы в море, на крутой волне. Освободив тем самым отверстие.
Господи, до чего же просто. Я сам мог бы сделать это в два счета. Следовало только взять какой-нибудь не слишком твердеющий материал. И чтобы он не оставил следов. Даже обычное тесто сгодилось бы. Или круглый кусок толстого картона. При сильной качке он быстро размок бы. Открыв морю свободный проход в чрево «Конни».
Я громко рассмеялся. От всей души. Словно услышал хороший анекдот.
Мартин выглянул из кокпита.
– То-то, совсем другое дело, – улыбнулся он.
– Ты прав, Мартин… – сказал я. – День в самом деле прекрасный!
К этому времени мы уже приблизились к Гётеборгу и различали очертания берега. На море словно опустилась темная бархатная завеса. Красиво так, что у меня в груди защемило.
Парни дядюшки Яльмара на верфи были предупреждены, и «Конни» с ходу легла на слип. Плавно заработала лебедка, и салазки с яхтой, скрипя, поползли по рельсам. Тридцать четыре тонны дерева и металла медленно и величаво выбрались на твердь.
«Конни» вернулась домой в полной сохранности.
Получив «добро» от Билла Маккэя, я позволил себе неделю отдохнуть. Вечера были заполнены Моникой – телефон выключен, никаких яхт, никаких парусов. Семь дней и семь ночей вдали от Билла, «Конни», «Папенькиных мальчиков» и «Маменькиных сынков». Зато рядом с Моникой. Только Моника и я. И упоительная близость.
– Морган, ты не задумывался над тем, что счастье чаще всего состоит из кратких мгновений, минут, секунд? – философически осведомилась Моника, когда на седьмой день я пожаловался на то, как быстро пролетела неделя.
Возможно. В таком случае мы с ней превратили эту неделю в секунду, ладно, пусть минуту.
Каждый раз, когда мне вспоминались Учтивый господин, разорванные счета, диверсия на яхте, я гнал эти мысли как незваных гостей.
Это была одна из самых чудесных недель в моей жизни.
Середина декабря. За грязными окнами парусной мастерской кружили снежинки. Уже в ноябре антициклон с севера принес похолодание. Морозы вгрызлись в неутепленные летние постройки Марстранда так, что трещала древесина.
В мастерской все электрокамины, какие удалось добыть, излучали красные киловатты раскаленными спиралями. Но и они не могли изгнать из углов курзала сгустки промозглого воздуха.
Кронпринц и его товарищи кутались в шарфы и вязаные кофты.
– Черт дери, масло в швейных машинах загустело до невозможности! – вырвалось у Кронпринца.
Игла с трудом пронизывала парусину, и полчища бранных слов парили над досками пола, истертого каблуками танцоров. Можно было подумать, что брань помогает: зигзаги швов соединяли полотнища, превращая их в паруса. Несмотря на холод и густое машинное масло.
Судя по снежным вихрям, антициклон выдохся, и на смену ему приближался циклон.
На верфи «Ринген» умельцы дядюшки Яльмара и Билл Маккэй с первого ноября секцию за секцией соединяли вместе большие формованные листы алюминия по мере их прибытия в Марстранд на больших грузовиках.
– С алюминием яхта будет на тонну легче, чем если бы мы использовали дерево или пластик… – объяснил Мона Лиза, зайдя к нам с Георгом в контору покурить и выпить чашку кофе.
Глаза его горели не хуже сигареты. Под красным кончиком носа растаяла ледяная капля.
Билл редко заходил в мастерскую, большую часть суток проводил на верфи. Тщательно проверял каждый паз, каждую заклепку. Не зная покоя, то забирался внутрь алюминиевого каркаса, то сновал вокруг него. Неугомонный. Педантично въедливый.
Один за другим срастались листы алюминия. И все отчетливее вырисовывался облик творения Моны Лизы – претендента на Кубок «Америки».
Подходы к эллингу строго охранялись. Только узкий круг посвященных допускался внутрь. Мы с Георгом были включены в этот круг, и за пять дней до сочельника Билл явился к нам с белозубой улыбкой на лице, припорошенном металлической пылью.
– Айда на верфь, парни, глотнете вместе с нами горячего глинтвейна, – сказал он. – Настало время рождественских подарков.
– Наконец-то разумное предложение, – отозвался я.
Мы оторвались от чертежной доски. Работа с утра не ладилась. Георг сделал четыре наброска малого генуэзского стакселя, и все четыре после замеров штормового стакселя Теда Худа для «Интрепида» и продолжительной дискуссии были нами забракованы и отправились в мусорную корзину.
– Согреем душу стаканчиком, сразу выдаст нужные идеи, – сказал я, хлопая моего товарища по спине.
Судя по его лицу, он не очень полагался на такой рецепт.
Спускаясь вниз к катеру, мы основательно продрогли. Снег скрипел под ногами, ветер при минус восьми и при семидесяти процентах влажности обжигал скулы. Билл плотно затворил дверь каюты на катере, и маленький электрокамин в правом углу скупо отмерил нашим телам несколько градусов тепла. Билл потер руки над камином.
– Черт возьми, парни, продвигаемся к цели, – произнес он, посмеиваясь.
У него было отличное настроение.
– Похоже на то, – отозвался Георг.
Нам не понадобилось предъявлять пропуска дежурному, который отворил двери эллинга. В промозглом воздухе плавал уютный запах пряностей, в углу шумел примус, на котором грелся полный котелок глинтвейна. Как только мы вошли, Мона Лиза снял котелок с примуса и разлил напиток по бокалам. Я видел это краем глаза, главное внимание было сосредоточено на претенденте.
Обшивка готова. Отливая серебристым блеском, гармоничный корпус покоился на деревянной клетке. Образцовое творение.
– Ну? – произнес Билл, стоявший за моей спиной.
– Восхитительно!
Мы подошли ближе, наслаждаясь зрелищем. Мона Лиза принес бокалы с вином, взволнованно глядя на наши лица.
– Ну, что скажете? – беспокойно справился он.
– Чертовски хороша, – ответил Георг.
Мне нечего было добавить, и я ограничился кивком. Мона Лиза просиял, словно ребенок.
– Спасибо на добром слове.
– Рождественский подарок! – гордо сказал Билл. Что ж, мало кто мог рассчитывать на лучший подарок к Рождеству.
– Выпьем за претендента! – Билл поднял свой бокал.
Мы чокнулись. Глинтвейн приятно обжег горло.
– Теперь остается выяснить, разовьет ли она скорость, какая нам нужна… – продолжал Билл, глядя на Мону Лизу.
– Разовьет, – уверенно ответил тот. – Был бы рулевой достойный.
– Тогда нет вопросов, – невозмутимо отчеканил Билл.
Я рассчитывал провести рождественские дни вместе с Моникой, однако из этого ничего не вышло, на праздники она уехала к родным в Хальмстад. Пришлось мне отмечать Рождество в обществе бутылки виски и голой елки. Домовые тоже мной пренебрегли, хотя на тумбочке возле дивана стояли две рюмки, которые я прилежно наполнял.
Мало-помалу все градусы из большой бутылки «Док-торс Спешл» перекочевали в меня. Рождественский вечер был из тех, которые предпочитаешь забыть возможно скорее.
Новогодняя ночь пролила бальзам на раны одинокого волка. Моника утром выехала из Хальмстада и всю вторую половину дня провела на моей кухне. Мне было запрещено совать туда свой нос. Итогом явился великолепный новогодний ужин а-ля Моника. Филе в соусе с красным вином, жареный мелкий картофель, кочанный салат с слабым французским уксусом. Мы запивали кулинарный шедевр кроваво-красным «Божоле Патриарх».
Все рождественские дни мы сильно скучали друг по другу. И это явилось отменной приправой к любви.
Без пяти двенадцать я откупорил покоившуюся в ведерке со льдом бутылку французского шампанского. Глядя в глаза друг другу, мы торжественно произнесли новогоднюю здравицу.
Моника вручила мне плоский сверток, перевязанный серебристым шнуром.
– Новогодний подарок, – улыбнулась она.
– Ну, что ты, зачем, – вяло запротестовал я.
В свертке лежало мягкое темно-зеленое мохнатое полотенце. Точно такими я всегда кутал шею во время плаваний. На зеленом фоне причудливыми белыми буквами вышито «МОНИКА».
– Наверно, в новом году мы не часто будем встречаться, но я все равно буду висеть у тебя на шее… Куда бы ты ни подался.
Моника улыбнулась, однако без особой радости.
Я молча поцеловал ее. Согласно учебнику психологии, сейчас было бы совсем некстати затевать разговор о гонках и Кубке «Америки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27