А настоящий змий… Он ведь – в ней самой. В изгибах её тела. В немигающей пьяни её глаз…
– Да-а… – неопределённо протянул Лакайф. Чтобы хоть что-нибудь сказать. Поднял свой стакан с порцией слабоалкогольного «рабочего» коктейля. Выпил, подавая пример старику, и, помолчав, выдавил:
– Не знаю, как там насчет змия… а вот яда в них хватает, в бабах этих… Это точно.
Погрузившись в столь беспроигрышную тему, Лакайф заметно оживился. Под разговор «о бабах» ему удалось, практически без нажима, влить в старика ещё пару порций виски, и ещё раз позволить себе угоститься за его счёт. Правда, несмотря на оживлённую беседу, старик умудрялся не забывать о двух своих бутылочках, и подливал из них что-то себе в виски. Но это не мешало общению; у каждого свои странности…
Попутно они обсудили местные скверные условия, и вот тогда и удивился старик неподдельно, узнав, что Лакайф абориген этих мест. Клиент долго расспрашивал о всяческих мелочах, словно всерьёз интересовался особенностями здешнего обитания, и при этом несколько раз употребил слово «Родина», неизменно произнося его с восторженным придыханием… Он, кажется, в самом деле позавидовал Лакайфу, что у того имеется какая ни есть, но самая что ни на есть родная Родина! Однако потом, когда девушка-проекция в разгар танца скинула даже бандану и гольфы, и осталась в минималистском костюмчике Прародительницы, беседа опять вернулась на круги своя – к женщинам. Когда общаются мужчины, от темы этой, вечно животрепещущей, никуда им не деться.
Старик, казалось, весь ушёл в воспоминания. Он говорил, мечтательно прикрыв глаза:
– У меня ведь тоже была своя Ева… Ах, какой запретный плод был у неё! Она была девушка из моего забытого сна. Я её забыл, когда проснулся. Её звали Первая Любовь… Не удивляйся, старики часто вспоминают всякие странности. И в любви они также понимают толк. Бывало… Какие у неё губы! Спелые-спелые… Мне даже иногда было боязно их касаться. Казалось, того и гляди – полопаются. А как она двигалась! Куда там твоей проекции… – старик одним глотком допил остаток виски.
– Это не моя голограмма… – начал было Лакайф.
– Я и говорю, куда там! – не слышал его собеседник. – Я так любил смотреть в её глаза… Большие и влажные, словно две оливы. Мне иногда так хотелось их погладить… Но я замирал, и просто подолгу глядел, глядел, как в них отражаются облака. Знаешь, на той планете ведь небо тёмно-синее, облака хорошо отражались в глазах… В мире Лилит.
Старик умолк и помрачнел. Взял в руку пустой стакан и принялся уголком его донца тихонько выстукивать по столешнице какой-то ритм. Закашлялся.
– Постой… Как ты сказал – Лилит? – неожиданно переспросил Лакайф. – Тот, что в системе звезды Рэдкронг?
Старик вопросительно посмотрел на да-уннца и промолчал, выжидая.
– Э-э… – Лакайф взмахнул рукой. – Забудь про неё, как забыл про первую любовь. – Лакайф машинально допил свой коктейль. Поморщился, смахнув выступившую слезу. Старик ждал.
– Хотя, может, и врут… Но третьего дня, вот как с тобой, болтал я тут за жизнь с далжианином одним. Уж и не вспомню, как тот назвался. Помнится только, как чертыхался! Я таких словечек сроду не слыхал, вот уж мастер грязного слова… Да и сам весь такой тёмный, как бы грязный…
– Эй, ты ближе к делу, – проявил нетерпение старик. – А то я его сейчас перечертыхаю и прямо в твои уши…
– А если к делу – он как раз собирался на эту самую Лилит. Иначе откуда бы мне знать про это ваше солнце Рэдкронг, я ведь дальше этого бара не летал, и все путешествия у меня алкогольно-виртуальные… Ох и ругался же он, когда узнал, что никто на свете не возьмётся его туда доставить! У него какой-то частный промысел на этой планете был, а тут оказалось – Лилит исчезла…
– Так прямо и исчезла?..
– Ну, так – не так, конечно, никто на её месте космической пустоты не видел. Всё проще: она из памяти сетевой исчезла, из всех локальных терминалов – из станционных, из корабельных, из планетарных… Нигде в Сети нету её координат больше! Представляешь, была – и нету! Я, признаться, до этого случая не очень-то верил в пропажи миров, мало ли сказочек по космосу гуляет. А тут… Ну, понятно, у того грязно-чёрного видок был, как у покойника… – Лакайф поднял взгляд на старика и вздрогнул. – Э-э… Дедуля, ты чего?! Плохо тебе, что ли? Ты сейчас на него похож… на далжианина… только не ругаешься!
Лакайф сделал быстрый жест, подзывая бармена. Тот моментально принёс две порции выпивки, и с тревогой взглянул на старика. Но дедуля уже начал приходить в себя. Открыл глаза, обвёл взглядом Лакайфа и молодого узколицего бармена.
– Ничего-ничего, всё нормально… Бывает. Это как удар под дых, когда твоё прошлое отламывается кусками, разлетается на осколки. И уже ничегошеньки не вернуть… Как-то упустил я из виду, что пятая планета светила Рэдкронг множеству наших приют дала… А я ведь, грешным делом, без напарницы остался по роковому стечению обстоятельств, и как раз намеревался побывать на Лилит, подышать воспоминаниями. Не успел, значит…
В нём, казалось, просыпался другой человек. Не просто опечаленный, а смертельно уставший. Он поднял глаза на собеседника:
– Видно, не судьба… Можно одну просьбу?.. Извини, имя запамятовал…
– Да мы вроде бы и не знакомились… Лакайф моё имя.
– А меня Иван… Можно просто Корнеич. Не сочти за труд, Лакайф, брось монетку в саундбокс… хороший тут у вас ящик, старенький совсем, раритет… И выбери из блюзов самый-самый… «Блюз медленно падающей звезды». Она так любила блюзы.
Лакайф, сочувственно покачав головой, направился к автомату. Вместо монетки опустил в прорезь служебный жетон, выбрал соответствующую мелодию и щёлкнул по сенсору «Пуск». Допотопный музыкальный автомат издал мелодичный, чуть слышимый перезвяк, предваряя выбранную композицию. Лакайф обернулся к Ивану Корнеичу, чтобы приободрить разволновавшегося старикана каким-нибудь подобающим жестом. Однако тот не смотрел в сторону да-уннца – прямо перед ним, у самого столика, возвышался незнакомый посетитель, и что-то быстро говорил старику. Лакайф направился к ним и даже успел, пока не начал звучать блюз, уловить пару фраз:
– …ините, я вижу, вы заливаете какое-то горе… Судя по музыке, вы, вероятно, расстались с женщиной…
– С чего ты взял? По блюзу судишь, что ли?.. – неприветливо ответил Иван Корнеич.
Лакайф подошел к столу и молча уселся на свой стул. Незнакомец продолжал стоять и, слушая густые, протяжные звуки музыки, процитировал:
– «Блюз – это страдания хорошего человека, расставшегося с женщиной». Так говорил Би-Би-Кинг, древнеземной король блюза… Это в душе мужчины звучит пустота, оставленная на память женщиной, ушедшей из неё навсегда… А партию трубы исполняет одиночество. Ведь, по сути, люди – наиболее одинокие существа во Вселенной…
Старик Иван, ощупывая его взглядом, процитировал медленно, без эмоций:
Эта мысль – украденный цветок,
Просто рифма ей не повредит:
Человек совсем не одинок!
Кто-нибудь всегда за ним следит, —
так говорил Игорь Губерман… И что ему возразишь? Вот ты за кем следишь, мил человек? За мной?
– Я бы почитал за честь следить за таким человеком… – незнакомец покачал головой. – Увы. Как говорится, рылом не выше.
– За похвалу, конечно, спасибо… Но вообще-то, насколько я помню, надо говорить «рылом не вышел», – резонно заметил старик.
– А с чего вы решили, что я вообще за кем-то слежу?
– Тут и решать нечего… Чужой интерес – он по глазам бритвой режет. А ты к тому же такой проницательный… Зришь в корень – ну чисто «нолеглаз».
Незнакомец искривил губы в ухмылке и парировал:
– Ну, если уж меня записывать в черношлемники, то зачем скромничать? Ежели я вашей милостью произведён в «нолеглазы», то, надеюсь, не в рядовые? Не меньше, чем в командиры ихнего легиона. И буду я этот, как его… новомарсианин, Великий Трибун собственной персоной. – Он заразительно засмеялся, буквально вынудив Ивана и Лакайфа сначала заулыбаться, а потом расхохотаться вместе с ним.
Когда смех иссяк, местный житель сказал:
– Да видывал я этих уродов, новомарсиан… Правда, не в натуре, а в какой-то программе о реликтовых расах. Новомарсиан вообще-то считанные миллионы остались, не размножаются с имперских времён, они долгоживущие, но не вечные же… Ну зрелище, я вам доложу! Так сказать, больные фантазии детишек пьющих родителей… Росточку не выше среднего нашего, зелёные, как тошнотики, глаза большущие, выпученные… А на голове – то ли рожки, то ли локационные антенны. Короче, готовые персонажи для приступа белой горячки… Во! Вспомнил – именно так наши пращуры когда-то изображали типичных инопланетян. Зелёные человечки с антеннами на головах. Видел как-то иллюстрацию в одной из древних книжек. А ты-то… – он замялся.
– Груммиль Сторас, – подсказал приблудившийся незнакомец.
– А ты, Груммиль, с ними вживую встречался?
– Да нет, не доводилось как-то…
Этот нежданный собеседник Груммиль Сторас выглядел, в общем-то, непримечательно, если бы не пара деталей: глубоко посаженные тёмные глаза на округлом лице и хищный с горбинкой нос, тонкая спинка которого к тому же ещё и была искривлена, скорее всего тупым тяжёлым предметом, коим вполне мог быть чей-то кулак. Всё остальное было усреднённое и неброское. Даже одежда. Одет он был в эластичный моноцветный «комби» серого окраса, застёгнутый под самое горло.
Новый собутыльник, как ни странно, беседу не испортил; мужчина принялся вспоминать путешествия, которые совершал, будучи молодым лоботрясом, купавшимся в деньгах и внимании богатых родителей. Правда, Лакайфу, который за всю жизнь так и не выбрался дальше этого космопорта, пришлось стреножить свой язык и просто поддакивать, усердно подливая. А вот Корнеич неожиданно расчувствовался…
– Эх, податься бы в Луатну… – мечтательно прикрыл он веки. – Это в скоплении Единорога, четвёртая планета системы Белого Медведя… Там знаешь в чём своеобразие? Не знаешь, так я скажу. Там воздух имел запах! Именно запах, а не всякую там химическую вонищу. Я до сих пор отчётливо представляю тамошний утренний ветер, я помню свой восторг, когда пришло понимание, КАК пахнет настоящее Утро… А мир Багридда? Кто из вас бывал там? Кто вспомнит эти с ума сводящие, завораживающие поля, что расстилаются под ногами цветными волнами, накатывающимися одна за другой… Я обожал бродить по этим светящимся коврам, состоящим из колоний полуразумных растений, напоминающих пушистый мох. А они обожают, когда по ним ходят. Если долго находиться наедине с ними, и ничем не пугать, то они пытаются настроиться на контакт и трансформировать человеческие мыслеобразы, и даже транслировать, как на гигантском экране, всё то, о чём думают ходящие по ним. Представляешь, огромный видеоковёр под твоими ногами, а ты идёшь по целому миру, по всему тому, что рождается в твоей голове, видишь знакомые образы, пугаешься тому, что прятало подсознание… А когда они начинают тебе доверять и пробуют показывать своё сокровенное – этого не описать! Голова начинает идти кругом, ты куда-то проваливаешься… Чем не виртуальный наркотик, тотальные глюки со всех сторон! А когда почувствуешь, что уже не выдержать – просто закрой глаза и замри на месте… Разительный контраст – только ты, темнота и тёплый ветер. Странно, там ведь всегда был только тёплый ветер, приветливый такой… – Иван закашлялся, не глядя нащупал стакан с недопитым коктейлем и опрокинул его одним махом себе в глотку. Крякнул, сжав кулаки, и продолжил: – А теперь где он, этот непередаваемый, прекрасный мир? Где?! А нигде… Стёрт! Так же, как Луатна. Так же, как и Чэнджи… Тоже ещё та планетка была. Я там бывал в юности. Там всё не так, как на Багридде. Суровый мир… для настоящих мужчин. И ветер там злой, но не враждебный, а… Понимаешь… – Иван подыскивал слова, потрясая раскрытой пятерней. – Ветер там словно испытывал тебя. Налетит тугой волною, окатит, побуйствует, а потом глядишь – призн?ет, и всё, ты свой… Дальше – только освежает. Но всё равно, в руки не даётся, у ног обессилено не скручивается…
Груммиль что-то возразил по поводу ветра, обозвав явление просто атмосферным потоком, на что старик досадливо отмахнулся, посоветовав не болтать о том, в чём ни черта не смыслишь. И добавил:
– Я помню каждый оттенок, каждый нюанс ветров стёртых миров. Больше того, мне кажется, я чувствую неощутимый, невидимый звёздный ветер. Он влечёт меня от звезды к звезде, сдувает с места. Не позволяет застыть без движения… Помогает верить, что ещё не всё потеряно. Что если ищешь, то обязательно найдёшь.
Лакайф погрузился в свои мысли, которые большей частью состояли из запоздалой жалости к самому себе, домоседу, который нигде не бывал и не повидал даже тысячной доли того, о чём рассказал старик. Потом да-уннец принялся рассматривать немногочисленных посетителей бара, прикидывая: а не сменить ли ему собутыльников, если уж эти двое так превосходно справляются без его участия? В конечном итоге Лакайф сосредоточился на барной стойке. Как раз в эту секунду к бармену подошла знакомая проститутка и, перекинувшись с узколицым парой слов, жеманно указала на их укромный столик. Бармен отрицательно покачал головой, мол, нет, подруга, там тебе не обломится… Когда профессиональный собутыльник очнулся от раздумий, то угодил в середину разговора на новую тему.
– …нажды, в одночасье и бесповоротно, я утратил идеалы… – устало, обречённо повествовал о чём-то Корнеич. – Поверьте, это полный абзац, ребята, потерять в одночасье всё, чем жил… Был я убеждённым добровольцем, так как искренне верил, что Иные и наши способны делать общее дело… вместе, сообща. Увы, оказалось, всё не так. И даже больше – им на нас наплевать, более того, насрать им на нас…
– А может, ОНИ просто не хотят? Не желают делиться могуществом и властью с… нами? – медленно произнёс Груммиль.
– Тяшки не просто не хотят. Они не верят нам… Все Иные нас попросту до сих пор боятся, и будут бояться всегда. Они придумали себе жупел, образ самого чудовищного существа во Вселенной, и всячески его культивируют. Умн?, вообще-то. Объединившись в ненависти против кого-то одного, можно более-менее поддерживать стабильность сообщества. Но эта ненависть – религия слабых и трусливых, собравшихся в стаю, чтобы раз за разом распинать зазевавшегося и подставившегося бога…
– Ну ты хватил, Иван, насчёт бога-то… Какие из нас боги? Боги ни за что бы не уступили небеса, никому и никогда не… И не топтали бы камень на рудниках, не месили бы грязь на фермах, – похоже, Груммиля эта тема также взволновала всерьёз. – Мы просто жестокие и несносные существа… Истинные изгои, парии космоса. Поделом нам. Упустили небо из рук, нечего теперь плакаться.
– Да, мы, земляне – жестокие и несносные, но мы – настоящие! И в любви и в ненависти и в… – вставил было своё Лакайф. И тут же осёкся, наткнувшись на откровенно досадующий и колючий взгляд Груммиля Стораса.
– Да нет же! Мы не такие! Нас можно потрогать, но нельзя поломать!!! – Иван, несмотря на худобу сухонькой руки своей, так хватил кулаком по углу столешницы, что та треснула. – Мы – из звёздной пыли, из остатков уставших от бытия миров. Наши атомы когда-нибудь сложатся таким образом, что из нас вспыхнут новые звёзды! Мы недаром держали небо в руках! Небо доверяло нам! Мы вернём его доверие!
– Конечно, вспыхнут… – Груммиль опасливо посмотрел на кулак старика и успокаивающе накрыл его своей ладонью. – Жаль только, что «когда-нибудь», сам сказал. МЫ этого точно не успеем увидеть…
Сказаны эти слова были таким тоном, что моментально становилось понятно: неизвестно, как там остальные, а вот Иван с Груммилем этого не увидят ни за что. И уж кому-кому, а Груммилю это ТОЧНО известно.
Вместо ответа Иван отхлебнул из стакана и не таясь затянул:
Мы – память планеты,
И нашу судьбу
Несём на себе,
Сквозь миры и запреты…
Лакайф никогда не слышал, чтобы ТАК пели ЭТУ песню. Впрочем, что возьмёшь с человека, родившегося в мире Да Унн, что он мог слышать-то?.. Слова не просто выпевались изнутри. Не просто выплёскивались и попадали в чьи-то уши. Они – выстанывались, студя кровь в жилах. Они выхаркивались, отслаиваясь с кровью. На Ивана было страшно смотреть, хотя и пел он всего лишь вполголоса. Жилы на шее вздулись, посинели, а глаза зажглись яростным огнём. И, поддавшись волшебных чарам этой неистребимой песни, Лакайф принялся дирижировать пустым стаканом.
Я знаю, ты в небе,
Ты всё ещё шар голубой,
А мне во Вселенной
Нет места…
Когда песня стихла, долго никто не решался нарушить повисшую тишину. Молчали, пока Иван, придя в себя, не произнёс:
– Песни землян… Они – только наши, эрсеровские.
1 2 3 4 5 6 7 8
– Да-а… – неопределённо протянул Лакайф. Чтобы хоть что-нибудь сказать. Поднял свой стакан с порцией слабоалкогольного «рабочего» коктейля. Выпил, подавая пример старику, и, помолчав, выдавил:
– Не знаю, как там насчет змия… а вот яда в них хватает, в бабах этих… Это точно.
Погрузившись в столь беспроигрышную тему, Лакайф заметно оживился. Под разговор «о бабах» ему удалось, практически без нажима, влить в старика ещё пару порций виски, и ещё раз позволить себе угоститься за его счёт. Правда, несмотря на оживлённую беседу, старик умудрялся не забывать о двух своих бутылочках, и подливал из них что-то себе в виски. Но это не мешало общению; у каждого свои странности…
Попутно они обсудили местные скверные условия, и вот тогда и удивился старик неподдельно, узнав, что Лакайф абориген этих мест. Клиент долго расспрашивал о всяческих мелочах, словно всерьёз интересовался особенностями здешнего обитания, и при этом несколько раз употребил слово «Родина», неизменно произнося его с восторженным придыханием… Он, кажется, в самом деле позавидовал Лакайфу, что у того имеется какая ни есть, но самая что ни на есть родная Родина! Однако потом, когда девушка-проекция в разгар танца скинула даже бандану и гольфы, и осталась в минималистском костюмчике Прародительницы, беседа опять вернулась на круги своя – к женщинам. Когда общаются мужчины, от темы этой, вечно животрепещущей, никуда им не деться.
Старик, казалось, весь ушёл в воспоминания. Он говорил, мечтательно прикрыв глаза:
– У меня ведь тоже была своя Ева… Ах, какой запретный плод был у неё! Она была девушка из моего забытого сна. Я её забыл, когда проснулся. Её звали Первая Любовь… Не удивляйся, старики часто вспоминают всякие странности. И в любви они также понимают толк. Бывало… Какие у неё губы! Спелые-спелые… Мне даже иногда было боязно их касаться. Казалось, того и гляди – полопаются. А как она двигалась! Куда там твоей проекции… – старик одним глотком допил остаток виски.
– Это не моя голограмма… – начал было Лакайф.
– Я и говорю, куда там! – не слышал его собеседник. – Я так любил смотреть в её глаза… Большие и влажные, словно две оливы. Мне иногда так хотелось их погладить… Но я замирал, и просто подолгу глядел, глядел, как в них отражаются облака. Знаешь, на той планете ведь небо тёмно-синее, облака хорошо отражались в глазах… В мире Лилит.
Старик умолк и помрачнел. Взял в руку пустой стакан и принялся уголком его донца тихонько выстукивать по столешнице какой-то ритм. Закашлялся.
– Постой… Как ты сказал – Лилит? – неожиданно переспросил Лакайф. – Тот, что в системе звезды Рэдкронг?
Старик вопросительно посмотрел на да-уннца и промолчал, выжидая.
– Э-э… – Лакайф взмахнул рукой. – Забудь про неё, как забыл про первую любовь. – Лакайф машинально допил свой коктейль. Поморщился, смахнув выступившую слезу. Старик ждал.
– Хотя, может, и врут… Но третьего дня, вот как с тобой, болтал я тут за жизнь с далжианином одним. Уж и не вспомню, как тот назвался. Помнится только, как чертыхался! Я таких словечек сроду не слыхал, вот уж мастер грязного слова… Да и сам весь такой тёмный, как бы грязный…
– Эй, ты ближе к делу, – проявил нетерпение старик. – А то я его сейчас перечертыхаю и прямо в твои уши…
– А если к делу – он как раз собирался на эту самую Лилит. Иначе откуда бы мне знать про это ваше солнце Рэдкронг, я ведь дальше этого бара не летал, и все путешествия у меня алкогольно-виртуальные… Ох и ругался же он, когда узнал, что никто на свете не возьмётся его туда доставить! У него какой-то частный промысел на этой планете был, а тут оказалось – Лилит исчезла…
– Так прямо и исчезла?..
– Ну, так – не так, конечно, никто на её месте космической пустоты не видел. Всё проще: она из памяти сетевой исчезла, из всех локальных терминалов – из станционных, из корабельных, из планетарных… Нигде в Сети нету её координат больше! Представляешь, была – и нету! Я, признаться, до этого случая не очень-то верил в пропажи миров, мало ли сказочек по космосу гуляет. А тут… Ну, понятно, у того грязно-чёрного видок был, как у покойника… – Лакайф поднял взгляд на старика и вздрогнул. – Э-э… Дедуля, ты чего?! Плохо тебе, что ли? Ты сейчас на него похож… на далжианина… только не ругаешься!
Лакайф сделал быстрый жест, подзывая бармена. Тот моментально принёс две порции выпивки, и с тревогой взглянул на старика. Но дедуля уже начал приходить в себя. Открыл глаза, обвёл взглядом Лакайфа и молодого узколицего бармена.
– Ничего-ничего, всё нормально… Бывает. Это как удар под дых, когда твоё прошлое отламывается кусками, разлетается на осколки. И уже ничегошеньки не вернуть… Как-то упустил я из виду, что пятая планета светила Рэдкронг множеству наших приют дала… А я ведь, грешным делом, без напарницы остался по роковому стечению обстоятельств, и как раз намеревался побывать на Лилит, подышать воспоминаниями. Не успел, значит…
В нём, казалось, просыпался другой человек. Не просто опечаленный, а смертельно уставший. Он поднял глаза на собеседника:
– Видно, не судьба… Можно одну просьбу?.. Извини, имя запамятовал…
– Да мы вроде бы и не знакомились… Лакайф моё имя.
– А меня Иван… Можно просто Корнеич. Не сочти за труд, Лакайф, брось монетку в саундбокс… хороший тут у вас ящик, старенький совсем, раритет… И выбери из блюзов самый-самый… «Блюз медленно падающей звезды». Она так любила блюзы.
Лакайф, сочувственно покачав головой, направился к автомату. Вместо монетки опустил в прорезь служебный жетон, выбрал соответствующую мелодию и щёлкнул по сенсору «Пуск». Допотопный музыкальный автомат издал мелодичный, чуть слышимый перезвяк, предваряя выбранную композицию. Лакайф обернулся к Ивану Корнеичу, чтобы приободрить разволновавшегося старикана каким-нибудь подобающим жестом. Однако тот не смотрел в сторону да-уннца – прямо перед ним, у самого столика, возвышался незнакомый посетитель, и что-то быстро говорил старику. Лакайф направился к ним и даже успел, пока не начал звучать блюз, уловить пару фраз:
– …ините, я вижу, вы заливаете какое-то горе… Судя по музыке, вы, вероятно, расстались с женщиной…
– С чего ты взял? По блюзу судишь, что ли?.. – неприветливо ответил Иван Корнеич.
Лакайф подошел к столу и молча уселся на свой стул. Незнакомец продолжал стоять и, слушая густые, протяжные звуки музыки, процитировал:
– «Блюз – это страдания хорошего человека, расставшегося с женщиной». Так говорил Би-Би-Кинг, древнеземной король блюза… Это в душе мужчины звучит пустота, оставленная на память женщиной, ушедшей из неё навсегда… А партию трубы исполняет одиночество. Ведь, по сути, люди – наиболее одинокие существа во Вселенной…
Старик Иван, ощупывая его взглядом, процитировал медленно, без эмоций:
Эта мысль – украденный цветок,
Просто рифма ей не повредит:
Человек совсем не одинок!
Кто-нибудь всегда за ним следит, —
так говорил Игорь Губерман… И что ему возразишь? Вот ты за кем следишь, мил человек? За мной?
– Я бы почитал за честь следить за таким человеком… – незнакомец покачал головой. – Увы. Как говорится, рылом не выше.
– За похвалу, конечно, спасибо… Но вообще-то, насколько я помню, надо говорить «рылом не вышел», – резонно заметил старик.
– А с чего вы решили, что я вообще за кем-то слежу?
– Тут и решать нечего… Чужой интерес – он по глазам бритвой режет. А ты к тому же такой проницательный… Зришь в корень – ну чисто «нолеглаз».
Незнакомец искривил губы в ухмылке и парировал:
– Ну, если уж меня записывать в черношлемники, то зачем скромничать? Ежели я вашей милостью произведён в «нолеглазы», то, надеюсь, не в рядовые? Не меньше, чем в командиры ихнего легиона. И буду я этот, как его… новомарсианин, Великий Трибун собственной персоной. – Он заразительно засмеялся, буквально вынудив Ивана и Лакайфа сначала заулыбаться, а потом расхохотаться вместе с ним.
Когда смех иссяк, местный житель сказал:
– Да видывал я этих уродов, новомарсиан… Правда, не в натуре, а в какой-то программе о реликтовых расах. Новомарсиан вообще-то считанные миллионы остались, не размножаются с имперских времён, они долгоживущие, но не вечные же… Ну зрелище, я вам доложу! Так сказать, больные фантазии детишек пьющих родителей… Росточку не выше среднего нашего, зелёные, как тошнотики, глаза большущие, выпученные… А на голове – то ли рожки, то ли локационные антенны. Короче, готовые персонажи для приступа белой горячки… Во! Вспомнил – именно так наши пращуры когда-то изображали типичных инопланетян. Зелёные человечки с антеннами на головах. Видел как-то иллюстрацию в одной из древних книжек. А ты-то… – он замялся.
– Груммиль Сторас, – подсказал приблудившийся незнакомец.
– А ты, Груммиль, с ними вживую встречался?
– Да нет, не доводилось как-то…
Этот нежданный собеседник Груммиль Сторас выглядел, в общем-то, непримечательно, если бы не пара деталей: глубоко посаженные тёмные глаза на округлом лице и хищный с горбинкой нос, тонкая спинка которого к тому же ещё и была искривлена, скорее всего тупым тяжёлым предметом, коим вполне мог быть чей-то кулак. Всё остальное было усреднённое и неброское. Даже одежда. Одет он был в эластичный моноцветный «комби» серого окраса, застёгнутый под самое горло.
Новый собутыльник, как ни странно, беседу не испортил; мужчина принялся вспоминать путешествия, которые совершал, будучи молодым лоботрясом, купавшимся в деньгах и внимании богатых родителей. Правда, Лакайфу, который за всю жизнь так и не выбрался дальше этого космопорта, пришлось стреножить свой язык и просто поддакивать, усердно подливая. А вот Корнеич неожиданно расчувствовался…
– Эх, податься бы в Луатну… – мечтательно прикрыл он веки. – Это в скоплении Единорога, четвёртая планета системы Белого Медведя… Там знаешь в чём своеобразие? Не знаешь, так я скажу. Там воздух имел запах! Именно запах, а не всякую там химическую вонищу. Я до сих пор отчётливо представляю тамошний утренний ветер, я помню свой восторг, когда пришло понимание, КАК пахнет настоящее Утро… А мир Багридда? Кто из вас бывал там? Кто вспомнит эти с ума сводящие, завораживающие поля, что расстилаются под ногами цветными волнами, накатывающимися одна за другой… Я обожал бродить по этим светящимся коврам, состоящим из колоний полуразумных растений, напоминающих пушистый мох. А они обожают, когда по ним ходят. Если долго находиться наедине с ними, и ничем не пугать, то они пытаются настроиться на контакт и трансформировать человеческие мыслеобразы, и даже транслировать, как на гигантском экране, всё то, о чём думают ходящие по ним. Представляешь, огромный видеоковёр под твоими ногами, а ты идёшь по целому миру, по всему тому, что рождается в твоей голове, видишь знакомые образы, пугаешься тому, что прятало подсознание… А когда они начинают тебе доверять и пробуют показывать своё сокровенное – этого не описать! Голова начинает идти кругом, ты куда-то проваливаешься… Чем не виртуальный наркотик, тотальные глюки со всех сторон! А когда почувствуешь, что уже не выдержать – просто закрой глаза и замри на месте… Разительный контраст – только ты, темнота и тёплый ветер. Странно, там ведь всегда был только тёплый ветер, приветливый такой… – Иван закашлялся, не глядя нащупал стакан с недопитым коктейлем и опрокинул его одним махом себе в глотку. Крякнул, сжав кулаки, и продолжил: – А теперь где он, этот непередаваемый, прекрасный мир? Где?! А нигде… Стёрт! Так же, как Луатна. Так же, как и Чэнджи… Тоже ещё та планетка была. Я там бывал в юности. Там всё не так, как на Багридде. Суровый мир… для настоящих мужчин. И ветер там злой, но не враждебный, а… Понимаешь… – Иван подыскивал слова, потрясая раскрытой пятерней. – Ветер там словно испытывал тебя. Налетит тугой волною, окатит, побуйствует, а потом глядишь – призн?ет, и всё, ты свой… Дальше – только освежает. Но всё равно, в руки не даётся, у ног обессилено не скручивается…
Груммиль что-то возразил по поводу ветра, обозвав явление просто атмосферным потоком, на что старик досадливо отмахнулся, посоветовав не болтать о том, в чём ни черта не смыслишь. И добавил:
– Я помню каждый оттенок, каждый нюанс ветров стёртых миров. Больше того, мне кажется, я чувствую неощутимый, невидимый звёздный ветер. Он влечёт меня от звезды к звезде, сдувает с места. Не позволяет застыть без движения… Помогает верить, что ещё не всё потеряно. Что если ищешь, то обязательно найдёшь.
Лакайф погрузился в свои мысли, которые большей частью состояли из запоздалой жалости к самому себе, домоседу, который нигде не бывал и не повидал даже тысячной доли того, о чём рассказал старик. Потом да-уннец принялся рассматривать немногочисленных посетителей бара, прикидывая: а не сменить ли ему собутыльников, если уж эти двое так превосходно справляются без его участия? В конечном итоге Лакайф сосредоточился на барной стойке. Как раз в эту секунду к бармену подошла знакомая проститутка и, перекинувшись с узколицым парой слов, жеманно указала на их укромный столик. Бармен отрицательно покачал головой, мол, нет, подруга, там тебе не обломится… Когда профессиональный собутыльник очнулся от раздумий, то угодил в середину разговора на новую тему.
– …нажды, в одночасье и бесповоротно, я утратил идеалы… – устало, обречённо повествовал о чём-то Корнеич. – Поверьте, это полный абзац, ребята, потерять в одночасье всё, чем жил… Был я убеждённым добровольцем, так как искренне верил, что Иные и наши способны делать общее дело… вместе, сообща. Увы, оказалось, всё не так. И даже больше – им на нас наплевать, более того, насрать им на нас…
– А может, ОНИ просто не хотят? Не желают делиться могуществом и властью с… нами? – медленно произнёс Груммиль.
– Тяшки не просто не хотят. Они не верят нам… Все Иные нас попросту до сих пор боятся, и будут бояться всегда. Они придумали себе жупел, образ самого чудовищного существа во Вселенной, и всячески его культивируют. Умн?, вообще-то. Объединившись в ненависти против кого-то одного, можно более-менее поддерживать стабильность сообщества. Но эта ненависть – религия слабых и трусливых, собравшихся в стаю, чтобы раз за разом распинать зазевавшегося и подставившегося бога…
– Ну ты хватил, Иван, насчёт бога-то… Какие из нас боги? Боги ни за что бы не уступили небеса, никому и никогда не… И не топтали бы камень на рудниках, не месили бы грязь на фермах, – похоже, Груммиля эта тема также взволновала всерьёз. – Мы просто жестокие и несносные существа… Истинные изгои, парии космоса. Поделом нам. Упустили небо из рук, нечего теперь плакаться.
– Да, мы, земляне – жестокие и несносные, но мы – настоящие! И в любви и в ненависти и в… – вставил было своё Лакайф. И тут же осёкся, наткнувшись на откровенно досадующий и колючий взгляд Груммиля Стораса.
– Да нет же! Мы не такие! Нас можно потрогать, но нельзя поломать!!! – Иван, несмотря на худобу сухонькой руки своей, так хватил кулаком по углу столешницы, что та треснула. – Мы – из звёздной пыли, из остатков уставших от бытия миров. Наши атомы когда-нибудь сложатся таким образом, что из нас вспыхнут новые звёзды! Мы недаром держали небо в руках! Небо доверяло нам! Мы вернём его доверие!
– Конечно, вспыхнут… – Груммиль опасливо посмотрел на кулак старика и успокаивающе накрыл его своей ладонью. – Жаль только, что «когда-нибудь», сам сказал. МЫ этого точно не успеем увидеть…
Сказаны эти слова были таким тоном, что моментально становилось понятно: неизвестно, как там остальные, а вот Иван с Груммилем этого не увидят ни за что. И уж кому-кому, а Груммилю это ТОЧНО известно.
Вместо ответа Иван отхлебнул из стакана и не таясь затянул:
Мы – память планеты,
И нашу судьбу
Несём на себе,
Сквозь миры и запреты…
Лакайф никогда не слышал, чтобы ТАК пели ЭТУ песню. Впрочем, что возьмёшь с человека, родившегося в мире Да Унн, что он мог слышать-то?.. Слова не просто выпевались изнутри. Не просто выплёскивались и попадали в чьи-то уши. Они – выстанывались, студя кровь в жилах. Они выхаркивались, отслаиваясь с кровью. На Ивана было страшно смотреть, хотя и пел он всего лишь вполголоса. Жилы на шее вздулись, посинели, а глаза зажглись яростным огнём. И, поддавшись волшебных чарам этой неистребимой песни, Лакайф принялся дирижировать пустым стаканом.
Я знаю, ты в небе,
Ты всё ещё шар голубой,
А мне во Вселенной
Нет места…
Когда песня стихла, долго никто не решался нарушить повисшую тишину. Молчали, пока Иван, придя в себя, не произнёс:
– Песни землян… Они – только наши, эрсеровские.
1 2 3 4 5 6 7 8