А если на Киев повернут печенеги? Им один путь: брод под Витичевым. У брода же – мощная крепость с дубовыми стенами, с башнями, одна из которых – сигнальная, выше всех. Дым при тревоге виден из Киева простом глазом.
Последний рубеж, полукольцом окаймлявший Киев, по реке Стугне: крепости Треполь, Тумаш и Васильев, а между ними и Киевом город-лагерь – Белгород.
«В несколько линий. Именно – в несколько. Не как у нас теперь – лишь по Оке. Засеки, какие есть впереди, – не очень серьезная преграда, – переводил уже на себя князь Михаил Воротынский. – Логинова за чертеж сегодняшних засек нужно сажать».
Но для порядка позвал и дьяка. Только и на сей раз дьяк не выказал никакой прыти в мыслях и никакого желания засучить рукава. Эка невидаль: князь-воевода! Не велика птица, чтоб услужать аки государю. Вчера лишь из Белоозера, а нынче гляди ж ты: подай ему то, подай это. Словно своих дел мало. Зато подьячий Логинов, хорошо понявший желание князя, заверил что все сработает ладно и сроку взял опять же всего неделю. Уходя, посоветовал Михаилу Воротынскому:
– Погляди, князь, кого Владимир Святой в порубежники скликал.
– Обязательно, – пообещал Михаил Иванович. – Сейчас же это сделаю.
Он и сам собирался прочитать отписку подьячего о том, как комплектовал великий князь Владимир порубежную рать и гарнизоны новых крепостей. Теперь с большей охотой взялся за чтение.
Ремесленников в служилые не неволил, им своего дела хватало по горло. Они ковали, гончарили, плотничали, плели кольчуги. Вооружал и учил ратному делу великий князь Киевский отобранных молодцов из людей, но особенно из смердов, которые были приписаны к погостам. Не гнушался изгоев. Им была открыта дорога не только в порубежники, но и в княжескую дружину. Не по роду-племени ставил князь Владимир также воевод больших и малых. Не одно боярство честил, а слал в крепости десятниками, сотниками и тысяцкими отличившихся в сечах да и в мирные дни при сборах полюдья разумом и храбростью отроков, гридней, мечников и даже пасынков и милостников. Всех, кого отбирал князь в порубежные крепости, наделял без скаредности землей, холостым повелевал венчаться, семейным – брать с собой жен, детей и домочадцев.
Это тоже весьма разумный ход: не только хлебопашцы, приросшие к земле, стали постоянными жителями тех, в общем-то, весьма неспокойных, но привольных для земледелия мест, а и все порубежники постепенно укоренялись на новых местах, обзаводились хозяйствами, и защищали они не только княжеские украины, но и свое, кровное, трудом и потом нажитое.
«Решит ли нынче государь по-разумному? Не станет ли чего опасаться либо скаредничать?»
Неделя прошла в беседах с прибывающими с украин порубежниками, и Михаил Воротынский убедился, что многие из них вровень с его верным стремянным Никифором Двужилом, а иные еще и живее умом. Особенно много советов давали, как усторожливей дозорить от сторож; иные советы были неожиданными для князя, ибо он всегда расчет делал на добросовестность служивых, на их бескорыстие и честность. Ан, нет. Выискивались и такие дозоры, которые не любили вольных мест, более по лесам тропы тропили. А что из лесу увидишь? На исколоти, конечно, наткнуться можно, если крымцы или ногайцы сакмой пойдут, но после драки кулаками махать – дело ли? Как за стремительными разбойниками гоняться, когда они минуют засеки, Михаил Воротынский знал не по рассказам. Молодой казак из мещерских украин без стеснения, при всех, резал правду-матку:
– Выберут сухое место в полверсте за опушкой, разведут костер, коней на траву пустят, вот тебе и – разлюли-малина. Весь день не тронутся с места, а то и ночь еще там же скоротают. У них одно на уме: станицы есть впереди, они, мол, оповестят воевод, если что. Только если малая ватага татарская идет, не враз станица ее почует, а татары что, они дым за пять верст унюхают, вот и обойдут дозоривших в лесу бездвижно. Потом мы всем миром коней в мыло загоняем, товарищей в сечах теряем.
Казака поддержали многие. Особенно пожилой стрелец веневской сторожи:
– Батогами бить таких, а случись сакма пройдет иль рати не углядят – смертью карать! – И, переждав одобрительные реплики сослуживцев, продолжил так же категорично: – Воеводам тоже бы наказать, чтобы на сторожи чаще наведывались, дозоры бы без своего глазу не оставляли. Да чтоб незнаемо появлялись. А то соберется иной воевода в полгода раз, растрезвонит прежде еще о своих намерениях, свиту целую с собой везет, что тебе князь светлый. Выходит, в конце концов, так: то ли дозорить, то ли воеводскую свиту кормить-поить да обхаживать.
Хотя и вел запись всех советов подьячий (Логинов сам вызвался участвовать в важных беседах, убеждая, что чертеж он подготовит в срок, ибо ночи длинные, а свечей в достатке), мотали на ус и братья Воротынские, уже представляя себе целые разделы боярского Приговора. А что нужен приговор боярской думы, одобренный самовластием всея Руси Иваном Васильевичем, в этом Михаил Воротынский уже не сомневался. Одним Разрядным приказом тут не обойтись.
– Путивльских севрюков, что по найму дозорят, гнать поганой метлой с порубежной службы. У них главное – изловчиться, чтоб поболее получить, да поменее напрячься.
– А что взамен?
– Как что? Оделить землей и взять на жалование ватаги тайные казаков на Червленом Яру, по Хопру и Дону.
– Верно. Есть они еще и на Быстрой Сосне, на Тихой Сосне. По Воронежу их сколько!
– Крымец тогда взбесится.
– Эка невидаль! Волков бояться – в лес не ходить. Изготовиться нашей рати следует, обломать татарве бока, вот и смирятся басурмане. Куда им деваться? Кишка тонка.
– Но это уже не нашего порубежного ума дело, а государево.
– А что, украины царевы – не государево дело? Все едино: отечество.
Вот тебе и не чинные сторожи! Не хуже бояр мыслят. Державно. Как созвучна эта перепалка той, какая произошла у него с братом, когда они прикидывали, где предложить царю строить большие города-крепости. Он, Михаил Воротынский, настаивал углубляться как можно дальше в Дикое Поле, подступать под самый Перекоп, князь же Владимир сомневался: «Ты думаешь, тебе крымцы дадут? Турки к тому же голову поднимут. Польше с Литвой тоже, Думаю, не понравится». «Верно. Никому из них города новые – не мед. Сарацины грабежа вольготного лишатся, ляхи и литвины не смогут при нужде науськивать их на нас, только я так скажу: кулаком нужно бить. Один раз чтобы и – наповал». «Кулак-то у нас пока растопырен. Он и Тавриде грозит, и Ливонии. Убедить бы самовластца против крымцев все силы собрать». «Оно бы отлично стало, только чем обернулась настойчивость здравомыслящих, тебе хорошо известно. Но и с теми полками, что на Оку каждогодно выходят, можно бить крымцев. У великого князя Дмитрия не так уж велика была рать против татарской, а сумел он ее побить. Еще как! Вот и расправила с тех пор крылья Россия, поняв, что пришел конец Божьей каре, и распростер руку свою над христианами российскими Господь. Или вспомни, сколько у Ивана Великого полков на Угру собралось? Татар против них тьма-тьмущая. Наш с тобой удел много тогда на своих плечах вынес, но все перемогли, побежали крымцы в юрты свои не солоно хлебавши».
«Не пусти тогда Иван Великий по Волге судовую рать, из порубежных молодцов собранную, чтоб улусы татарские рушить, еще не известно, чем бы битва на Угре реке кончилась…» «Прав ты. Только неужели у нас ума не достанет изловчиться против крымцев? Да, не легко будет. Всякое может случиться, но я уверен, что успех, в конце концов, неминуем. Пусть десяток лет пройдет в борьбе, пусть даже больше, но все равно заперты будут татары-разбойники за Перекопом. Иль Святому Владимиру, от кого род мы ведем, легко с печенегами пришлось? Они тоже, думаю, не смотрели, руки опустивши и рты раззявив, как города на Суле, по Трубежу и Десне вырастали. И все же поставил он все, какие хотел, крепости, заступил ими разбойничьи пути степнякам, дал Киеву и всей Киевской Руси спокойствие. Неужели же мы, с Божьей помощью, не исполним того, что ждет от нас разоренная, истерзанная земля Русская?! Неужели потомки назовут нас трусами и веками станут проклинать?!»
Убедили или нет князя Владимира эти страстные слова, трудно сказать, только больше тот не возражал, и они принялись обсуждать лишь то, как сделать, чтобы города те появлялись неожиданно для татар. Поставили же Свияжск в момент под носом у казанцев. «Только так и делать. Рубить города в глубоких лесах, а готовые сплавлять реками, везти на подводах и собирать в две-три недели». «Роспись сделать, каким наместникам и удельным князьям какие города возводить». «Монастырям челом ударить. Не останутся в стороне».
Тот их, бояр думных, разговор один к одному повторяли сейчас рядовые порубежники с той же заинтересованностью, с той же заботой о безопасности отечества.
День за днем вел Михаил Воротынский беседы с приглашенными в Москву порубежниками, и каждая беседа все более и более вдохновляла его, хотя он привык в своей вотчине к тому, что если не подминать под себя по-медвежьи людей, они судят обо всем смело и с великой пользой для дела. Теперь он тоже старался не нарушить ненароком той открытости, какая сложилась между ним и нижними чинами. Оттого копились дельные советы, ложась в основу устава.
Никто не оспаривал начала и конец высылки в Поле станиц (с 1 апреля по 1 декабря), но предлагали многие то же самое, что уже делалось в Одоеве: лазутить до смены, которую проводить через две недели. Сторожи высылать тоже с 1 апреля, но на шесть недель. Тут Двужил, предлагавший более частые смены, остался в меньшинстве, и Михаил Воротынский, хотя в Одоеве частые смены стали хорошим стимулом, принял сторону большинства.
Не забыли порубежники и то, чтобы в Приговор были внесены меры наказания опаздывающим на смену: по полуполтине с каждого в пользу тех, кто лишнего нес службу. Не в воеводский карман штраф, на так называемые общественные нужды, а непосредственно сторожам и станичникам, кто лишку находился на стороже или лазутил в Диком Поле.
– По скольку человек в дозоры и станицы, как думаете? – спрашивал многих князь Воротынский, и почти всякий раз получал примерно один и тот же ответ:
– То дело воеводское. Сколь ему сподручно, пусть столько и шлет. Он в первую голову в ответе за усторожливую службу.
И еще в одном проявилось твердое единство – в возмещении из царской казны убытков, которые случатся при несении службы, а тем более в сечах: коня ли потеряет порубежник, оружие ли какое, доспехи ли попортит.
– Раненым в сече воспоможествование было бы, а пленных выкупал бы государь.
– А если неурочная какая посылка, давали бы воеводы, у кого худой конь, доброго, у полчан своих же взяв. Но не безденежно. Алтына бы по четыре-пять в день.
Но самых знатных, как виделось князю Воротынскому, было два совета. Первый, подтверждающий давнюю просьбу Никифора Двужила и его сына о земле из рук государевых, а не от князей и воевод, которую он так и не сумел выполнить.
– Государь пусть жалует, кому сколько четей. Да чтоб без обиды, чтоб ровно и стрельцам, и детям боярским, и казакам.
– Верно, казаки обижены. Их бы с детьми боярскими вровень поставить.
– А кто не пожелает землю брать?
– Пусть на жалование.
Вот так. До каждой мелочи додумываются. Только в том, чтобы государь землею жаловал и казаков не обижал, нет ничего неожиданного: мысли-то о рубашке своей, которая ближе всего к телу, давно выстраданы, а вот что касается второго совета важного, удивил он Воротынского и обрадовал. Не только значимостью своей, но, главное, что не от воевод первое слово сказано, а казаком.
– Свои глаза и уши – хорошо, только куда ладней иметь бы их еще и под сердцем крымским. Возьми бродников. Нашей же крови люди. Иль пособить откажутся? Кто-то, может, и не пожелает, забоится, но многие согласятся. К казакам на Азов, на Дон и даже на Днепр тайных людей послать, чтоб там доброхотов выискать. Казне царевой, конечно, в нагрузку, только не в ущерб. Сторицей окупятся подарки.
«А государь на меня гневался и теперь не доверяет за лазутчиков моих. Настаивать нужно. Глядишь, возьмет в толк полезность тайных сношений».
Целыми, почитай, днями Михаил и Владимир Воротынские проводили в беседах с порубежниками, к вечеру невмоготу уже становилось, да тут еще у Логинова работа над чертежами застопорилась. И не по его вине, а по предусмотрительности. Он все уже нанес на схему: и имеющиеся засечные линии со сторожами и воротами (даже новую засеку и сторожи по Упе не упустил), и все шляхи – Бакаев, Пахмуцкий, Сенной, Муравский, Изюмский, Калмиусский, который одной стороной рогатки идет к Сосне реке, где под Ливнами соединяется с Муравским, другой идет через Дон на Ряжск и круто вильнув, пересекает Воронеж-реку в верховье, соединяясь затем с Ногайским шляхом; а вот где наметить новые засечные линии, как далеко в Поле крепости выдвигать, сам определить опасался, хотя и имел на сей счет свое мнение.
Пришлось князьям вместе с подьячьими сидеть не единожды до полуночи со свечами. И так прикидывали, и эдак, пришли, наконец, к одному решению: в несколько линий, как делал это великий князь Владимир, ладить засеки ставить сторожи, рубить города-крепости.
Первая непрерывная линия – Алатырь, Темников, Ряжск, Орел, Кромы, затем круто в Поле до Путивля, а от него к Новгород-Северскому. Но чтобы бок не был открыт, сделать линию от Калуги на Серпейск, Брянск, Стародуб, Почеп. Следующая непрерывная – Тетюков – Оскол-Змиево, вниз на Изюмскую, а там раскинуть ее вправо и влево, чтобы пересечь Муравский, Изюмский и Калмиусский шляхи, еще и углом опустить к Азову. Вот в этой, нижней части засечной линии, как раз и будут взяты под цареву руку тайные казачьи ватаги.
Согласились князья Михаил и Владимир еще с одним предложением Логинова: поставить засеку перед Тулой, начав ее от Венева, довести до Волхова, а затем потянуть ее точно на юг через реку Орлик, где возвести город-крепость, на Оскол. Будут рассечены, таким образом, Муравский, Пахмуцкий и Сенной шляхи.
Почти к самому Перекопу подступала по этому плану Россия, и орды крымские лишались полностью вольного маневра, а фактор неожиданности исключался совершенно.
– Дай бы Бог нашему теляти да волка съесть, – резюмировал рожденный план князь Владимир.
– Ты не прав, брат. Мы давно уже не теляти, а крымцы не волки. Они скорее – шакалы. Одолеем их с Божьей помощью.
– От ногаев и сибирских татар как отгородимся? – не вмешиваясь в разговор братьев, спросил Логинов. – Иль самой Волги хватит?
– Там казачий полк стоит. Пока пусть службу служит, а год-другой минует, от крымцев когда засечемся, подоспеет пора и для востока.
– Иль не указывать теперь линии?
– Отчего же? Укажи. От Нижнего на Алатырь, от него – на Самару. От Самары до Саратова, а там уж и до Астрахани. От нее – на Лукоморье. К Тмуторокани.
– Теперь всем сомнениям конец. Теперь к сроку управлюсь.
– И сразу же – за устав. Еще раз поглядим на все сказанное порубежниками, отсечем лишнее и – за дело.
– С превеликим удовольствием. Управлюсь быстро.
Подьячий намеревался всего лишь неделю потратить на устав, только понадобилось времени вдвое больше. Первый вариант, правда, был подготовлен быстро, но когда они стали обсуждать его втроем, Логинов с братьями Воротынскими, появилось много поправок. Тогда князь Михаил Воротынский повелел:
– В чем мы засомневались, поправь, затем головам стоялым и станичным почитай, а уж после того детям боярским, стрельцам и казакам. Да не всем скопом, а раздельно. Пусть еще неделя, пусть две пройдет, только все сладь, чтобы порубежникам устав наш не оприч души пришелся. Не нам, а им службу служить. Я же государю челом ударю о земле, о жаловании и ином прочем, что с казной связано.
Вопреки предположению, что придется убеждать царя Ивана Васильевича (и Воротынский основательно к этому готовился), встреча с государем прошла более чем удачно.
– Скоро ли к думе готов будешь? – первым делом спросил Иван Васильевич. – Дело-то на макушку зимы, настает пора не одному тебе шевелиться. Мне еще желательно, чтоб в день Святого Ильи Муромца приговор бы боярский я утвердил.
– К первому января, дню Святого Ильи, управлюсь. Слово даю. Только дозволь, государь, еще малый срок. Чертеж изготовлен, а вот устав нужно обсудить еще с самими порубежниками. Пусть свое слово скажут.
– Лишнее дело велел. Бояре обсудят. Пусть станет это их приговором. Не Устав, царем даденый, а боярский Приговор.
– Воля твоя, государь. Только без твоего слова не смею я предлагать боярам тебе одному подвластное.
– Говори.
– Взять казачьи ватаги на Азове, по Дону и иные другие, что нам тайно доброхотствуют у горла татар крымских… Чтоб Приговор боярский и им Уставом стал. А перво-наперво зелья огненного им послать, пищали да рушницы, землей не скаредничая пожаловать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56