Кэлли неподвижно сидела в кровати, подобрав колени к самой груди, и размышляла, что ей следует предпринять. Потом снова взялась за шторы, медленно развела их в стороны, посмотрела в окно – и оказалась лицом к лицу с луной. Подлунные дома на другой стороне улицы сияли отраженным светом сквозь узорные прозрачные тени, и какой-то крохотный предмет – монета или кольцо – поблескивал посреди белой как мел мостовой. Свет обтекал лицо Кэлли, и она повернулась, чтобы увидеть, куда он плывет. Отчетливо обозначились завитушки и гирлянды на мощном мраморном камине бывшей гостиной, затаенные мысли глядящих прямо в объектив родителей на повернутых к свету фотографиях и покорные озадаченные морды двух ее оставленных дома собак. Серебряно-парчовым с едва алеющими розами стал ее халат, перекинутый через спинку стула. Но луна совершила и нечто большее: оправдала и возвысила позднее возвращение влюбленных. Что же удивительного, говорила себе Кэлли, что же удивительного, если они бродят сейчас по такому прекрасному миру, если у них такая спутница сегодня? Умиротворенная этой всеобъясняющей белизной, Кэлли опять легла. Ее часть кровати была в тени, но одну выбеленную луной руку она оставила на половине Пепиты. Она все смотрела на эту руку, пока не утратила власти над ней.
Проснулась Кэлли оттого, что услышала, как поворачивается в замке ключ Пепиты. Но почему нет голосов? Что случилось? И тут она услышала шаги Артура. Услышала, как с усталым тупым звуком шлепнулся на пол тяжелый солдатский мешок, звякнула о стул каска.
– Ш-ш! – тихо воскликнула Пепита. – Может быть, она все-таки спит.
И наконец раздался голос Артура:
– Но ты ведь сказала…
– Я не сплю! – радостно крикнула Кэлли, – я сейчас приду! – прыгнув из тени в лунный блеск, торопливо задергивая молнию на своем околдованном халате, влезая в туфли и дрожащими пальцами закрепляя косы вокруг головы. Ни звука не раздалось из-за стены, пока она все это проделывала. Может, ей только приснилось, что они здесь. С бьющимся сердцем Кэлли шагнула в комнату, захлопнув за собой дверь.
Пепита и Артур неподвижно стояли по ту сторону стола, словно в строю. Лица их, находившиеся на разных уровнях – темная кудлатая голова Пепиты лишь на дюйм выше облаченного в хаки плеча Артура, – были схожи одинаковым отсутствием всякого выражения, как будто бы внутренне они все еще отказывались быть здесь. Лица казались какими-то невнятными, выветренными – может, это были проделки луны? Пепита быстро проговорила:
– Мы, наверно, очень поздно пришли?
– И неудивительно, – ответила Кэлли, – такая чудесная ночь. – Артур все не поднимал глаз – он упорно рассматривал три чашки на столе.
– Артур, очнись, познакомься с Кэлли. Кэлли, это, естественно, Артур.
– Ну, естественно, это Артур, – откликнулась Кэлли, чистосердечный взгляд которой с первой же минуты не покидал лица Артура. Чувствуя его растерянность, она обошла стол и протянула руку. Он поднял взгляд, она впервые опустила, скорее осознав, чем ощутив, коричнево-красное пожатие своей ладони в лунной перчатке. – Добро пожаловать, Артур! Я так рада, что наконец-то с вами познакомилась. Надеюсь, вам здесь будет удобно.
– Вы очень добры, – ответил он после паузы.
– Не говорите так, пожалуйста, – отозвалась Кэлли, – Пепита здесь такая же хозяйка, и мы обе надеемся, – правда, Пепита? – что и вы будете чувствовать себя как дома. Не стесняйтесь, пожалуйста. Жаль, конечно, что квартирка та«мала.
– Нет, почему же, – медленно, как под гипнозом, произнес Артур, – по-моему, здесь очень мило.
Пепита поглядела на них мрачно и отвернулась.
Хотя Артуру было в свое время об этом рассказано, он все же дивился сейчас, какими судьбами свело под общий кров этих двух столь несхожих девушек. Пепита, такая маленькая (только голова у нее была великовата), – смесь ребяческой резкости и совсем недетской страстности, и Кэлли – такая степенная, белая и высокая, словно незажженная восковая свеча. Да, она была словно свеча, что продают у церковного входа, даже в самой манере держаться у нее могло быть нечто от исполнения обета. Она и не сознавала, что своей естественной воспитанностью дочери старомодного сельского доктора выгодно отличалась от них двоих. Артур обнаружил, что его тронула наивная уверенность, с которой Кэлли носит этот свой халат, больше подходящий для шлюхи; над ним поднималось ее лицо, еще глянцево-розовое ото сна; а когда она, опустившись на колени, зажгла газовую плитку под чайником, открылась деликатная выгнутая линия босой ступни, уходящей в нарядную зеленую туфлю. Пепита стала слишком близка ему, чтобы он смог когда-нибудь увидеть ее словно впервые – так, как он видел сейчас Кэлли; в каком-то смысле он вообще никогда не видел Пепиты впервые – она была, да и теперь временами оставалась не в его духе. Да, именно так: он и думать не думал о Пепите, не помнил ее, пока не начал думать о ней со страстью. Он, можно сказать, не успел увидеть ее прихода, любовь их была как внезапное столкновение во тьме. Чтобы покончить с неловкостью этих первых минут, Кэлли, не вставая с колен, осведомилась: не хочет ли Артур вымыть руки? И, когда они услышали, что он с грохотом сбегает с лестницы, сказала:
– Как же я рада, что вам досталась такая луна.
– Почему? – спросила Пепита и добавила: – Ее было слишком много.
– Ты устала. У Артура тоже усталый вид.
– С чего ты взяла? Он привык много ходить. Все дело в том, что когда некуда деться…
– Но, Пепита, ведь ты…
В этот момент вернулся Артур, еще от двери увидел приемник и устремился прямо к нему.
– Наверно, сейчас ничего не услышишь? – сказал он с сомнением.
– Нет, после полуночи передачи у нас кончаются. Да все равно в этом доме не положено поздно слушать радио. Кстати, – прибавила Кэлли с дружелюбной улыбкой, – боюсь, Артур, мне придется попросить вас снять ботинки, если, конечно, вы не собираетесь все время сидеть. Жильцы под нами…
Пепита, вся передернувшись, пробормотала что-то себе под нос, но Артур сказал: «Конечно!» – тут же сел и принялся стаскивать ботинки. Помолчав, окинув взглядом свежее хлопчатобумажное покрывало на диване, он спросил:
– Ничего, если я буду на этом сидеть?
– Это моя постель, – сказала Пепита, – ты будешь в ней спать.
Затем Кэлли сделала какао, и они стали укладываться. Условились, кто за кем пойдет в ванную, и Кэлли отправилась спать первая: она плотно прикрыла за собой дверь, чтобы Пепита и Артур могли поцеловаться перед сном. Пепита вошла в спальню без стука, встала посреди комнаты и начала сбрасывать с себя одежду. С ненавистью глянув на кровать, осведомилась:
– На какую сторону?
– Я решила, что тебе захочется лечь ближе к краю.
– Тогда чего ты стоишь?
– Право, не знаю, раз я у стенки, лучше мне залезть первой.
– Так залезай!
Они напряженно вытянулись бок о бок, и Кэлли спросила:
– Ты думаешь, у Артура есть все, что ему нужно?
Пепита тряхнула головой.
– Мы ни за что не уснем с этой луной.
– А ты и вправду веришь, что от луны с людьми что-то происходит?
– Ну, некоторым из нас особо много дури она не прибавит, при всем старании.
Кэлли задернула шторы.
– Что ты хочешь этим сказать? Ты разве не слышала? Я спросила, все ли есть у Артура.
– Вот это я и хочу сказать, что, у тебя и вправду винтика в голове не хватает?
– Пепита, если ты будешь так себя вести, я здесь не останусь!
– В таком случае ложись с Артуром.
– А как насчет меня? – громко произнес Артур из-за стенки. – Я, девушки, слышу каждое ваше слово!
Окрик Артура не столько смутил их, как застал врасплох. Там, за стеной, в своем одиночестве он словно сбросил путы благовоспитанности, в голосе его зазвучала привычная мужская властность. Артур был раздражен, хотел спать и не принадлежал никому.
– Извините, – в унисон сказали девушки.
А Пепита разразилась беззвучным хохотом, от которого затряслось их ложе; она смеялась и смеялась и, наконец, чтобы остановиться, укусила себя за руку, при этом ее локоть задел Кэлли по щеке. Пришлось шепотом извиниться. Ответа не было. Пепита потрогала свой локоть и убедилась – да, действительно мокрый.
– Слушай, Кэлли, ну что ты ревешь? Что я тебе сделала?
Кэлли круто повернулась на бок, прижимаясь лбом к стене,
к подоконнику, к нижнему краю шторы. И продолжала неслышно плакать; время от времени, не дотягиваясь до платка, она промокала глаза уголком занавески. Так и не уразумев, в чем дело, Пепита вскоре уснула, бывает все же толк от собачьей усталости.
Часы били четыре, когда Кэлли проснулась снова, однако нечто иное заставило ее поднять опухшие веки. Она услышала через стену, как Артур, шлепая босыми ногами, усиленно старается не шуметь. В результате он, конечно, налетел на угол стола, Кэлли села, рядом, чуть отвернувшись, неподвижная, как мумия, лежала Пепита, вся во власти крепчайшего цепкого сна. Вдруг Артур застонал. Задержав дыхание, Кэлли быстро перелезла через Пепиту, нащупала на каминной полке свой фонарик, снова прислушалась. Артур застонал опять. Двигаясь бесшумно и уверенно, Кэлли открыла дверь и скользнула в комнату.
– Что с вами, – спросила она шепотом, – вы больны?
– Нет, я только взял сигарету. Я разбудил вас?
– Но вы стонали.
– Разве? Извините. Я понятия не имел.
– Но это с вами часто бывает?
– Говорю вам, понятия не имею, – повторил Артур.
Воздух в комнате был насыщен его присутствием, табачным духом. Артур, видимо, сидел на краю дивана, накинув шинель. Кэлли чувствовала запах этой шинели, и с каждой затяжкой тусклый красноватый огонек бегло освещал его лицо.
– Где вы там, – спросил он, – посветите!
Непроизвольным движением Кэлли нервно тронула кнопку фонарика, и он на миг зажегся.
– Я здесь, у двери, Пепита спит, пожалуй, я тоже пойду.
– Послушайте… Вы, наверно, раздражаете друг друга?
– До сих пор этого не было, – сказала Кэлли, следя за неуверенным движением его сигареты к пепельнице, что стояла на краю стола. Терпеливо переминаясь босыми ногами, она прибавила: – Вы знаете, обычно у нас все совсем по-другому.
– Пепита чудно проявляет свои чувства – конечно, ей неловко, что мы тут мозолим вам глаза, мне, во всяком случае, неловко. Но что было делать, правда?
– Это я вам мозолю глаза.
– Что же, ведь у вас тоже нет другого выхода. Будь у нас побольше времени, можно было бы уехать за город, хотя не знаю, где бы мы там пристроились. Неженатым это еще трудней, если нет денег. Закурите?
– Нет, спасибо. Ну что ж, раз у вас все в порядке, пойду спать.
– Хорошо, что она уснула. Она так чудно спит, правда? Глядишь на нее и не можешь понять, куда она ушла… А у вас сейчас нет друга?
– Нет. Никогда не было.
– Может быть, в каком-то смысле это и лучше для вас. Я ведь понимаю, в наше время это для девушки не большая радость. Я сам себе кажусь жестоким – выбиваю ее из колеи; правда, не знаю, сколько тут моей вины, а Сколько чего-то другого, что от меня не зависит. Разве нам дано знать, как бы все сложилось? Люди забывают, что война – это не только война, а годы, выхваченные из человеческой жизни, годы жизни, которых не было и никогда уже не будет. Вам не кажется, что она теперь немножко не в себе?
– Кто, Пепита?
– И не мудрено было бы свихнуться. Сегодня особенно. Мы никуда не могли попасть, чтобы посидеть, – и в кино не смогли, никуда решительно, даже близко не подошли. В бар надо было пробиваться локтями, к тому же она терпеть не может, когда на нас глазеют, а везде такая толчея, что ее прямо отрывали от меня. И тогда мы поехали подземкой в парк, а там светло как днем, не говоря уже о холоде. У нас просто духу не хватило… впрочем, вам все это знать ни к чему.
– Нет, говорите, я не против.
– Вернее, вам не понять. Ну вот мы и стали играть… будто мы в Кёре.
– Где?
– В таинственном Кёре, городе-призраке.
– Где же это?
– Спросите что-нибудь полегче. Но могу поклясться, что она его видит, и я тоже увидел – ее глазами. Однако игра игрой, но что же тогда называется галлюцинацией? Начинается вроде бы шуткой, а потом так забирает, что уже не до шуток. Говорю вам, я проснулся сейчас и не знаю, где только что был, и мне пришлось встать и обойти вокруг стола, пока не понял, где я. Только тогда я вспомнил о сигарете; теперь мне ясно, почему она так спит, – если исчезает именно туда, в Кёр.
– Но так же часто она спит беспокойно – мне слышно.
– Значит, ей это не всегда удается. Может быть, я каким-то образом… Ну что же, я в этом вреда не вижу. Раз у людей нет своего дома, почему бы им для начала не пожелать Кёра? Желать-то можно без всяких ограничений, во всяком случае.
– Но, Артур, разве нельзя желать чего-то человеческого?
Он зевнул.
– Человеческое заводит в тупик. – Зевнул опять, пригасил сигарету, фарфоровая пепельница скользнула по краю стола. – дайте-ка сюда свет на минуту, то есть будьте добры! Кажется, я просыпал пепел на ее простыни.
Кэлли шагнула вперед со своим фонариком, но держала его на расстоянии вытянутой руки, и луч все время вздрагивал под ее пальцами. Она смотрела на выхваченную из темноты ладонь Артура, стряхивавшую пепел с простыни, а один раз он поднял глаза на маячившую поодаль за лучом света высокую фигуру в белом.
– Что это там качается?
– Моя коса. Я открою окно пошире?
– Выпустить дым? Валяйте. А как поживает ваша луна?
– Моя? – Удивившись этому вопросу, первому знаку, что для Артура она существует, Кэлли раздвинула занавеси, подтянула раму и, выглянув на улицу, заметила: – Стала послабее.
И в самом деле, безраздельная власть луны над Лондоном и воображением явно шла на убыль. Поток света понемногу снимал осаду с города, лучи закончили свой обыск, улица, видимо, вышла живой из лунного штурма, – и это было все. Крохотный предмет, сверкавший на мостовой – кольцо или монета, – больше не был заметен, а может, его подобрали. Кэлли подумалось, что такой луны уже не может быть никогда и, в общем-то, это к лучшему. Она почуяла, как воздух, будто усталой рукой, обвил ее тело, снова сдвинула занавеси и вернулась в спальню.
Остановилась у постели, прислушалась. Дыхание Пепиты по-прежнему было глубоким и мерным – она спала. За стеной скрипнул диван: это Артур снова улегся на свое ложе. Осторожно протянув руку и убедившись, что ее половина свободна, Кэлли перелезла через Пепиту и легла. С фланга, со стороны Пепиты шло живое тепло, и этому теплу Кэлли подставила свое захолодевшее, как меч, вытянутое тело; она старалась унять невольную дрожь, которую вызвали в ней слова Артура, – слова, произнесенные в темноте и к темноте обращенные. Собственные ее утраты – чувства ожидания, чувства любви к самой любви – были так ничтожны рядом с безмерностью непрожитых жизней, которые поглощала война. Внезапно Пепита выбросила вперед руку и легонько стукнула Кэлли по лицу тыльной стороной ладони.
Теперь Пепита лежала на спине лицом вверх. Рука, ударившая Кэлли, видимо, покрывала другую, которая сжала ворот пижамы. В темноте нельзя было различить, открыты ли ее глаза, сохраняет ли лицо хмурое выражение, но вскоре стало ясно, что этот акт возмездия Пепита совершила бессознательно. Она лежала все так же не шевелясь, жадно поглощая свой сон – может, Артур был его смыслом. Вместе с ним всхолила по длинным лестничным маршам, с которых спускался один лишь лунный свет, вместе с ним ступала в горностаевой пыли бесконечных залов, стояла на террасах, поднималась на высоченную башню и оттуда глядела на площади, уставленные статуями, на широкие, пустынные, нагие улицы. Артур был паролем, но не откликом: конечной целью пути стал Кёр.
1 2
Проснулась Кэлли оттого, что услышала, как поворачивается в замке ключ Пепиты. Но почему нет голосов? Что случилось? И тут она услышала шаги Артура. Услышала, как с усталым тупым звуком шлепнулся на пол тяжелый солдатский мешок, звякнула о стул каска.
– Ш-ш! – тихо воскликнула Пепита. – Может быть, она все-таки спит.
И наконец раздался голос Артура:
– Но ты ведь сказала…
– Я не сплю! – радостно крикнула Кэлли, – я сейчас приду! – прыгнув из тени в лунный блеск, торопливо задергивая молнию на своем околдованном халате, влезая в туфли и дрожащими пальцами закрепляя косы вокруг головы. Ни звука не раздалось из-за стены, пока она все это проделывала. Может, ей только приснилось, что они здесь. С бьющимся сердцем Кэлли шагнула в комнату, захлопнув за собой дверь.
Пепита и Артур неподвижно стояли по ту сторону стола, словно в строю. Лица их, находившиеся на разных уровнях – темная кудлатая голова Пепиты лишь на дюйм выше облаченного в хаки плеча Артура, – были схожи одинаковым отсутствием всякого выражения, как будто бы внутренне они все еще отказывались быть здесь. Лица казались какими-то невнятными, выветренными – может, это были проделки луны? Пепита быстро проговорила:
– Мы, наверно, очень поздно пришли?
– И неудивительно, – ответила Кэлли, – такая чудесная ночь. – Артур все не поднимал глаз – он упорно рассматривал три чашки на столе.
– Артур, очнись, познакомься с Кэлли. Кэлли, это, естественно, Артур.
– Ну, естественно, это Артур, – откликнулась Кэлли, чистосердечный взгляд которой с первой же минуты не покидал лица Артура. Чувствуя его растерянность, она обошла стол и протянула руку. Он поднял взгляд, она впервые опустила, скорее осознав, чем ощутив, коричнево-красное пожатие своей ладони в лунной перчатке. – Добро пожаловать, Артур! Я так рада, что наконец-то с вами познакомилась. Надеюсь, вам здесь будет удобно.
– Вы очень добры, – ответил он после паузы.
– Не говорите так, пожалуйста, – отозвалась Кэлли, – Пепита здесь такая же хозяйка, и мы обе надеемся, – правда, Пепита? – что и вы будете чувствовать себя как дома. Не стесняйтесь, пожалуйста. Жаль, конечно, что квартирка та«мала.
– Нет, почему же, – медленно, как под гипнозом, произнес Артур, – по-моему, здесь очень мило.
Пепита поглядела на них мрачно и отвернулась.
Хотя Артуру было в свое время об этом рассказано, он все же дивился сейчас, какими судьбами свело под общий кров этих двух столь несхожих девушек. Пепита, такая маленькая (только голова у нее была великовата), – смесь ребяческой резкости и совсем недетской страстности, и Кэлли – такая степенная, белая и высокая, словно незажженная восковая свеча. Да, она была словно свеча, что продают у церковного входа, даже в самой манере держаться у нее могло быть нечто от исполнения обета. Она и не сознавала, что своей естественной воспитанностью дочери старомодного сельского доктора выгодно отличалась от них двоих. Артур обнаружил, что его тронула наивная уверенность, с которой Кэлли носит этот свой халат, больше подходящий для шлюхи; над ним поднималось ее лицо, еще глянцево-розовое ото сна; а когда она, опустившись на колени, зажгла газовую плитку под чайником, открылась деликатная выгнутая линия босой ступни, уходящей в нарядную зеленую туфлю. Пепита стала слишком близка ему, чтобы он смог когда-нибудь увидеть ее словно впервые – так, как он видел сейчас Кэлли; в каком-то смысле он вообще никогда не видел Пепиты впервые – она была, да и теперь временами оставалась не в его духе. Да, именно так: он и думать не думал о Пепите, не помнил ее, пока не начал думать о ней со страстью. Он, можно сказать, не успел увидеть ее прихода, любовь их была как внезапное столкновение во тьме. Чтобы покончить с неловкостью этих первых минут, Кэлли, не вставая с колен, осведомилась: не хочет ли Артур вымыть руки? И, когда они услышали, что он с грохотом сбегает с лестницы, сказала:
– Как же я рада, что вам досталась такая луна.
– Почему? – спросила Пепита и добавила: – Ее было слишком много.
– Ты устала. У Артура тоже усталый вид.
– С чего ты взяла? Он привык много ходить. Все дело в том, что когда некуда деться…
– Но, Пепита, ведь ты…
В этот момент вернулся Артур, еще от двери увидел приемник и устремился прямо к нему.
– Наверно, сейчас ничего не услышишь? – сказал он с сомнением.
– Нет, после полуночи передачи у нас кончаются. Да все равно в этом доме не положено поздно слушать радио. Кстати, – прибавила Кэлли с дружелюбной улыбкой, – боюсь, Артур, мне придется попросить вас снять ботинки, если, конечно, вы не собираетесь все время сидеть. Жильцы под нами…
Пепита, вся передернувшись, пробормотала что-то себе под нос, но Артур сказал: «Конечно!» – тут же сел и принялся стаскивать ботинки. Помолчав, окинув взглядом свежее хлопчатобумажное покрывало на диване, он спросил:
– Ничего, если я буду на этом сидеть?
– Это моя постель, – сказала Пепита, – ты будешь в ней спать.
Затем Кэлли сделала какао, и они стали укладываться. Условились, кто за кем пойдет в ванную, и Кэлли отправилась спать первая: она плотно прикрыла за собой дверь, чтобы Пепита и Артур могли поцеловаться перед сном. Пепита вошла в спальню без стука, встала посреди комнаты и начала сбрасывать с себя одежду. С ненавистью глянув на кровать, осведомилась:
– На какую сторону?
– Я решила, что тебе захочется лечь ближе к краю.
– Тогда чего ты стоишь?
– Право, не знаю, раз я у стенки, лучше мне залезть первой.
– Так залезай!
Они напряженно вытянулись бок о бок, и Кэлли спросила:
– Ты думаешь, у Артура есть все, что ему нужно?
Пепита тряхнула головой.
– Мы ни за что не уснем с этой луной.
– А ты и вправду веришь, что от луны с людьми что-то происходит?
– Ну, некоторым из нас особо много дури она не прибавит, при всем старании.
Кэлли задернула шторы.
– Что ты хочешь этим сказать? Ты разве не слышала? Я спросила, все ли есть у Артура.
– Вот это я и хочу сказать, что, у тебя и вправду винтика в голове не хватает?
– Пепита, если ты будешь так себя вести, я здесь не останусь!
– В таком случае ложись с Артуром.
– А как насчет меня? – громко произнес Артур из-за стенки. – Я, девушки, слышу каждое ваше слово!
Окрик Артура не столько смутил их, как застал врасплох. Там, за стеной, в своем одиночестве он словно сбросил путы благовоспитанности, в голосе его зазвучала привычная мужская властность. Артур был раздражен, хотел спать и не принадлежал никому.
– Извините, – в унисон сказали девушки.
А Пепита разразилась беззвучным хохотом, от которого затряслось их ложе; она смеялась и смеялась и, наконец, чтобы остановиться, укусила себя за руку, при этом ее локоть задел Кэлли по щеке. Пришлось шепотом извиниться. Ответа не было. Пепита потрогала свой локоть и убедилась – да, действительно мокрый.
– Слушай, Кэлли, ну что ты ревешь? Что я тебе сделала?
Кэлли круто повернулась на бок, прижимаясь лбом к стене,
к подоконнику, к нижнему краю шторы. И продолжала неслышно плакать; время от времени, не дотягиваясь до платка, она промокала глаза уголком занавески. Так и не уразумев, в чем дело, Пепита вскоре уснула, бывает все же толк от собачьей усталости.
Часы били четыре, когда Кэлли проснулась снова, однако нечто иное заставило ее поднять опухшие веки. Она услышала через стену, как Артур, шлепая босыми ногами, усиленно старается не шуметь. В результате он, конечно, налетел на угол стола, Кэлли села, рядом, чуть отвернувшись, неподвижная, как мумия, лежала Пепита, вся во власти крепчайшего цепкого сна. Вдруг Артур застонал. Задержав дыхание, Кэлли быстро перелезла через Пепиту, нащупала на каминной полке свой фонарик, снова прислушалась. Артур застонал опять. Двигаясь бесшумно и уверенно, Кэлли открыла дверь и скользнула в комнату.
– Что с вами, – спросила она шепотом, – вы больны?
– Нет, я только взял сигарету. Я разбудил вас?
– Но вы стонали.
– Разве? Извините. Я понятия не имел.
– Но это с вами часто бывает?
– Говорю вам, понятия не имею, – повторил Артур.
Воздух в комнате был насыщен его присутствием, табачным духом. Артур, видимо, сидел на краю дивана, накинув шинель. Кэлли чувствовала запах этой шинели, и с каждой затяжкой тусклый красноватый огонек бегло освещал его лицо.
– Где вы там, – спросил он, – посветите!
Непроизвольным движением Кэлли нервно тронула кнопку фонарика, и он на миг зажегся.
– Я здесь, у двери, Пепита спит, пожалуй, я тоже пойду.
– Послушайте… Вы, наверно, раздражаете друг друга?
– До сих пор этого не было, – сказала Кэлли, следя за неуверенным движением его сигареты к пепельнице, что стояла на краю стола. Терпеливо переминаясь босыми ногами, она прибавила: – Вы знаете, обычно у нас все совсем по-другому.
– Пепита чудно проявляет свои чувства – конечно, ей неловко, что мы тут мозолим вам глаза, мне, во всяком случае, неловко. Но что было делать, правда?
– Это я вам мозолю глаза.
– Что же, ведь у вас тоже нет другого выхода. Будь у нас побольше времени, можно было бы уехать за город, хотя не знаю, где бы мы там пристроились. Неженатым это еще трудней, если нет денег. Закурите?
– Нет, спасибо. Ну что ж, раз у вас все в порядке, пойду спать.
– Хорошо, что она уснула. Она так чудно спит, правда? Глядишь на нее и не можешь понять, куда она ушла… А у вас сейчас нет друга?
– Нет. Никогда не было.
– Может быть, в каком-то смысле это и лучше для вас. Я ведь понимаю, в наше время это для девушки не большая радость. Я сам себе кажусь жестоким – выбиваю ее из колеи; правда, не знаю, сколько тут моей вины, а Сколько чего-то другого, что от меня не зависит. Разве нам дано знать, как бы все сложилось? Люди забывают, что война – это не только война, а годы, выхваченные из человеческой жизни, годы жизни, которых не было и никогда уже не будет. Вам не кажется, что она теперь немножко не в себе?
– Кто, Пепита?
– И не мудрено было бы свихнуться. Сегодня особенно. Мы никуда не могли попасть, чтобы посидеть, – и в кино не смогли, никуда решительно, даже близко не подошли. В бар надо было пробиваться локтями, к тому же она терпеть не может, когда на нас глазеют, а везде такая толчея, что ее прямо отрывали от меня. И тогда мы поехали подземкой в парк, а там светло как днем, не говоря уже о холоде. У нас просто духу не хватило… впрочем, вам все это знать ни к чему.
– Нет, говорите, я не против.
– Вернее, вам не понять. Ну вот мы и стали играть… будто мы в Кёре.
– Где?
– В таинственном Кёре, городе-призраке.
– Где же это?
– Спросите что-нибудь полегче. Но могу поклясться, что она его видит, и я тоже увидел – ее глазами. Однако игра игрой, но что же тогда называется галлюцинацией? Начинается вроде бы шуткой, а потом так забирает, что уже не до шуток. Говорю вам, я проснулся сейчас и не знаю, где только что был, и мне пришлось встать и обойти вокруг стола, пока не понял, где я. Только тогда я вспомнил о сигарете; теперь мне ясно, почему она так спит, – если исчезает именно туда, в Кёр.
– Но так же часто она спит беспокойно – мне слышно.
– Значит, ей это не всегда удается. Может быть, я каким-то образом… Ну что же, я в этом вреда не вижу. Раз у людей нет своего дома, почему бы им для начала не пожелать Кёра? Желать-то можно без всяких ограничений, во всяком случае.
– Но, Артур, разве нельзя желать чего-то человеческого?
Он зевнул.
– Человеческое заводит в тупик. – Зевнул опять, пригасил сигарету, фарфоровая пепельница скользнула по краю стола. – дайте-ка сюда свет на минуту, то есть будьте добры! Кажется, я просыпал пепел на ее простыни.
Кэлли шагнула вперед со своим фонариком, но держала его на расстоянии вытянутой руки, и луч все время вздрагивал под ее пальцами. Она смотрела на выхваченную из темноты ладонь Артура, стряхивавшую пепел с простыни, а один раз он поднял глаза на маячившую поодаль за лучом света высокую фигуру в белом.
– Что это там качается?
– Моя коса. Я открою окно пошире?
– Выпустить дым? Валяйте. А как поживает ваша луна?
– Моя? – Удивившись этому вопросу, первому знаку, что для Артура она существует, Кэлли раздвинула занавеси, подтянула раму и, выглянув на улицу, заметила: – Стала послабее.
И в самом деле, безраздельная власть луны над Лондоном и воображением явно шла на убыль. Поток света понемногу снимал осаду с города, лучи закончили свой обыск, улица, видимо, вышла живой из лунного штурма, – и это было все. Крохотный предмет, сверкавший на мостовой – кольцо или монета, – больше не был заметен, а может, его подобрали. Кэлли подумалось, что такой луны уже не может быть никогда и, в общем-то, это к лучшему. Она почуяла, как воздух, будто усталой рукой, обвил ее тело, снова сдвинула занавеси и вернулась в спальню.
Остановилась у постели, прислушалась. Дыхание Пепиты по-прежнему было глубоким и мерным – она спала. За стеной скрипнул диван: это Артур снова улегся на свое ложе. Осторожно протянув руку и убедившись, что ее половина свободна, Кэлли перелезла через Пепиту и легла. С фланга, со стороны Пепиты шло живое тепло, и этому теплу Кэлли подставила свое захолодевшее, как меч, вытянутое тело; она старалась унять невольную дрожь, которую вызвали в ней слова Артура, – слова, произнесенные в темноте и к темноте обращенные. Собственные ее утраты – чувства ожидания, чувства любви к самой любви – были так ничтожны рядом с безмерностью непрожитых жизней, которые поглощала война. Внезапно Пепита выбросила вперед руку и легонько стукнула Кэлли по лицу тыльной стороной ладони.
Теперь Пепита лежала на спине лицом вверх. Рука, ударившая Кэлли, видимо, покрывала другую, которая сжала ворот пижамы. В темноте нельзя было различить, открыты ли ее глаза, сохраняет ли лицо хмурое выражение, но вскоре стало ясно, что этот акт возмездия Пепита совершила бессознательно. Она лежала все так же не шевелясь, жадно поглощая свой сон – может, Артур был его смыслом. Вместе с ним всхолила по длинным лестничным маршам, с которых спускался один лишь лунный свет, вместе с ним ступала в горностаевой пыли бесконечных залов, стояла на террасах, поднималась на высоченную башню и оттуда глядела на площади, уставленные статуями, на широкие, пустынные, нагие улицы. Артур был паролем, но не откликом: конечной целью пути стал Кёр.
1 2