Так ведь нет ничего и не было.
Тишина.
Зато вот какое совпадение любопытное — пропал Сергей Гурский, значитца, как сгинул, и тут же — вот он, откуда ни возьмись, Соломон Гуру в наших краях объявился. И тоже — заметьте — с большим вампирским интересом.
Ну так что, догадливые мои?
Можа, есть кака-никака сермяжная правда в моем тутошнем лопотании?
Али нет?
Ну, нет — так простите неразумного. Однако все же побалакайте туточки малек об моих подозрениях. Вдруг еще чего умного упомните. Желаю, как говорится, всем.
PS. Господину Гурскому, лично.
По причине отсутствия возможности связаться с вами приватно вынужден — уж простите, голубчик, — обратиться публично.
Вразумите непутевого читателя — и поклонника! — вашего, что за нужда была в этом литературном, а вернее, виртуальном маскараде, что за интерес? Или, может, хитрый ход какой затеяли?
Пути творцов, как известно, неисповедимы.
Но если будет позволено мне, серой мыши — любительнице газетного чтива, слово молвить, скажу.
Читать Сергея Гурского было всегда интересно. Разумеется, не все ваши страшилки принимал я на веру, но все же доверие к вам, как к журналисту, испытывал. Тем более с проблемами вышеозначенными приходилось, увы, сталкиваться.
Человек в дешевом — хотя и с претензией! — маскарадном костюме доверия не вызывает по определению.
Что жаль.
Последний абзац Гурский писал, охваченный тем редким, счастливым состоянием творчества, когда собственные фантазии, отражаясь в собственном же сознании, обретают реальные черты.
Он почти видел перед собой человека, писавшего постскриптум, — немолодого, просвещенного, желчного, не слишком успешного, если не откровенного неудачника.
Такому могло быть и тридцать, и сорок — не суть.
Ибо такие уже не живут — доживают отпущенное время и не ждут перемен.
Некоторое время назад этот пришел к твердому убеждению, что жизнь не сложилась — работа скучна и бесперспективна, личная жизнь не подарит новых радостей, напротив — с годами станет источником все больших проблем, то же — касательно собственного здоровья.
Однако унылая жизнь продолжалась, ее свободное пространство надо было чем-то занимать; в минувшие годы — учебы, наивных исканий и надежд — сознание, память, душа привыкли постоянно трудиться.
Однажды Гурский заметил: хмурые неудачники часто увлекаются какой-то темой, как правило, далекой от реальности — вроде НЛО или библиотеки Ивана Грозного. Правда, в отличие от полубезумных, фанатичных энтузиастов тех же проблем эти ведут себя тихо, не мечутся по экспедициям, не пишут статей, не будоражат общественное мнение. В тихих и пыльных своих норках они всего лишь внимательно наблюдают за развитием ситуации, скрупулезно отслеживают и по крохам копят информацию. Они редко делятся с кем-то своими мыслями, и потому трудно сказать — радуются ли чужим победам на «их» поприще, переживают ли по поводу поражений? Или, напротив, желчно упиваются очередным свидетельством тщетности?
Последнее представляется более вероятным.
Этот был явно из их породы.
Дурашливая маска, обязательная вроде бы в виртуальной среде общения, его тяготила, и, дотянув до постскриптума, он не выдержал, сбросил ее, обращаясь к Гурскому уже без ужимок и гримас.
Но с обидой.
И Гурский его понимал, и даже готов был признать свою вину — в унылую заводь безрадостной жизни этого человека по его, Гурского, милости тяжелым камнем плюхнулось еще одно разочарование.
«Ответить, что ли? Как-нибудь эдак, иронично, без соплей, но с симпатией…» — разомлев душой, неожиданно подумал Гурский.
И очнулся.
«Чур, меня, чур! Тень, знай свое место! Что там еще говорится в таких случаях? Забыл. Наваждение, блин!»
И умилился.
«Это ведь отчего происходит? От таланта! Талантлив, сукин сын! Сам себя разжалобил до слез. Кто — скажите на милость?! — еще способен на такое? Чтобы по-настоящему, а не для истории под запись?»
Гурский несколько раз перечитал написанное, получая при этом огромное, почти физическое наслаждение.
К тому же по мере нарастания удовлетворения отступала, рассеивалась тревога.
И скоро ее не стало вовсе.
А поначалу — была.
Откровенно говоря, загадочное агентство ничем, кроме необременительных заказов и ощутимых гонораров, себя не проявило, и посему воспоминания о нем должны бы вызывать в душе репортера исключительно положительные эмоции.
Эдакий разлив меда и патоки.
На деле, однако, все происходило иначе.
Жилось Гурскому очень неуютно.
Неспокойно жилось.
Тревога, правда, обуревала его не всегда с одинаковой силой.
Иногда — накатывала на Гурского приступами неведомых ранее фобий и болезненных фантазий, мучительными размышлениями по поводу незримых заказчиков, их подлинных интересов и собственного будущего, когда невидимки сочтут, что достигли цели.
И кстати, что это была за цель?
В такие минуты Гурский был близок к безумию.
Чаще, впрочем, тревога слабо царапала душу когтистой лапкой, ради того только, чтобы о себе напомнить.
В тот миг, когда собравший волю в кулак Гурский решился на небывалую дерзость — явно нарушить один из пунктов соглашения с агентством, — она взметнулась, подобно растревоженной кобре, зашипела страшно и даже плюнула парализующим волю ядом.
Но было поздно — пальцы Гурского уже метались по клавиатуре компьютера, остановить поток его неожиданного творчества не под силу было никакой тревоге.
Даже — страху.
Теперь же, перечитывая свое творение и снова — в который уже раз! — отдавая должное собственному таланту и изобретательности, Гурский решил окончательно.
Никому.
Никогда.
Аналитикам из хитрого агентства. (Если таковые, кстати, имеются.)
Черту самому.
И чертовой матери не по зубам разгадать ту шараду, что с гениальной простотой и изяществом закатил он только что в виртуальное пространство.
Как шар в лузу.
И тревога отступила.
Встреча на старой плотине

Владелец маленького отеля, ресторана и крохотного бара на берегу старой заброшенной плотины в десяти милях от Лондона был, вне всякого сомнения, человеком творческим.
С хорошей фантазией.
К тому же он наверняка умел видеть то, чего, как правило, не замечает большинство людей.
Но именно оно создает неповторимый, а подчас даже неуловимый колорит, на который первой откликается душа и только потом — возможно — разум.
Словом, каждый из вас исподволь, но совершенно неожиданно и вдруг погружался в некое определенное состояние, которому вроде бы неоткуда было взяться.
Несколько позже, к тому же исключительно те, кто склонен размышлять над природой собственных чувств, открывали причину — мимолетный аромат, разбудивший старое воспоминание.
Или промелькнувшее в толпе чужое лицо, напомнившее вдруг — весьма отдаленно, но остро — целую жизнь, прожитую некогда.
Или неприметный пейзаж вдруг навевал беспричинную тоску, вызвав в памяти воспоминание о местах совсем других, далеких, да и не похожих вовсе на то, в котором оказались вы нынче.
Словом, человек, вздумавший однажды расположить небольшой отель в скромной старинной усадьбе и давший сему заведению имя «Complete angle» — или те, что надоумили его поступить именно так, — не прогадал.
Тихим, уютным и совершенно английским оказалось это местечко.
Речь шла, разумеется, о старой доброй Англии, которую умудрились потерять даже рачительные британцы, озабоченные незыблемостью традиций.
Точно так же, как потеряли — увы! — навсегда старую добрую Францию их вечные легкомысленные соперники — французы.
И русским уже никогда не обрести старой доброй матушки России, сколь ни пить теперь водки с икрой, ни жечь чучел на масленицу и ни золотить маковки церквей.
Неумолимо время.
Однако ж и оно позволяет иногда людям разыграть небольшие спектакли из прошлого.
Случается — они бывают удачны.
Воды плотины были темны, отдавали густой зеленью и казались глубокими.
Шум воды — словно и он следовал традиции британской сдержанности — был негромким.
Медленно, будто бы нехотя стремился поток и, приблизившись к порогу, тяжело скатывался вниз, слабо пенясь и орошая пространство прохладной водяной пылью.
Посетители ресторана, выбравшие террасу над плотиной, зябко кутались в теплые свитера, но не уходили, зачарованные умиротворяющим движением воды.
Напротив, на другом берегу, высился небольшой древний собор с островерхим куполом и узкими окнами, украшенными неяркой мозаикой.
Небольшое деревенское кладбище, раскинувшееся у его стен, довершало картину.
И это было вполне уместно, ничуть не нарушало тихой идиллии.
Грусть была ей к лицу.
Не грусть даже — а простое, незатейливое напоминание о вечности.
— Боже, Энтони, какое волшебное место…
— К тому же весьма соответствующее…
— Оставьте, Стив. Разве здесь не прекрасно?
— Мне нравится. Но должен заметить — это отнюдь не открытие лорда Джулиана. Заведение, насколько я знаю, весьма популярно в Лондоне, на уикэнд здесь совсем не так тихо, как сегодня.
— На уик-энд сюда еще нужно попасть. Последнее время на старой плотине стало модно справлять свадьбы — счастливая родня оккупирует отель, не вылезает из ресторана и чувствует себя как дома. Однако в будни здесь довольно спокойно и, главное, малолюдно… Я же надеюсь поговорить всерьез и по душам еще до вылета. Воздушный коридор нам дают только в десять, времени предостаточно — я подумал, что здесь будет удобно.
— К тому же — красиво.
— И вкусно. Местная кухня на высоте, можете мне поверить.
— Тогда рекомендуй.
— С превеликим удовольствием.
Метрдотель, застывший у окна, внимательно наблюдал за гостями, расположившимися на террасе.
Взгляда лорда Джулиана было достаточно — служитель стремительно возник возле столика.
И буквально обратился во внимание.
— Знаете, что я хотел бы прояснить прежде всего?
Лорд Джулиан аккуратно опустил на стол большой шарообразный бокал тонкого стекла на высокой ножке — слабо плеснулась темная рубиновая жидкость.
Они пили выдержанное Hermitage 1978-го.
Крепкое, глубокое, богатое оттенками вино как нельзя более отвечало не только зайцу, запеченному с каштанами, но и настроению всей компании.
Есть такое свойство у хороших, проверенных временем напитков — соответствовать настроению.
Воздействовать — порой куда проще.
Удел пития простого и, как правило, дешевого.
— Да, Энтони? Пускаясь в такое путешествие, это было бы совсем нелишне узнать.
— Иногда мы мыслим очень похоже, Стиви. Это радует. Так вот, пускаясь в лабиринты этого дела, я бы тоже хотел договориться о неком принципе, коего все мы придерживаемся… Или не придерживаемся. Иное — от лукавого.
— Друг мой, за время нашей разлуки ты стал настолько гениален, что я, смертный, перестал тебя понимать.
— Вы тоже не понимаете о чем я, Полли?
— По-моему, лорд хочет знать: рассматриваем ли мы проблему исключительно в материальном ключе? Или допускаем присутствие неких сил или персон… Нет, в этой терминологии я не сильна. Однако, смысл вопроса, полагаю, ясен?
— Ты об этом хотел спросить, Энтони?
— Да, Стиви. И думаю, ты понял меня ничуть не хуже Поли.
— Клянусь — нет. И ты ждешь ответа?
— Разумеется.
— Минувшей ночью ты, стало быть, был не в себе. Или уподобился тетереву на току, то есть никого и ничего не слышал.
— Я помню твой скепсис.
— Скепсис?!
— Хорошо, я помню, что ты хотел немедленно в Москву.
— Слава Богу! И сегодня ты задаешь мне этот вопрос? Иными словами, полагаешь, что за ночь я вдруг поверил в вурдалаков, вампиров и прочую нечисть, выползающую по ночам, чтобы глодать души грешников?
— Однако этой же ночью Полина изучила изрядное количество документов, свидетельств и тому подобного, и утром, насколько я знаю, вы имели беседу… В результате которой…
— Я лечу с вами и вообще принимаю на себя личные — перед тобой и Полли — обязательства сделать все возможное, чтобы разобраться в этой истории до конца. Да, Энтони, все это так. Но почему ты решил, что это из-за вурдалаков?
— Я не решил, Стиви. Я спросил.
— Ах, вот оно что! Прости, старина, я просто не понял. Итак. Медленно. С расстановкой. Популярно. Чтобы — упаси Боже! — не обсуждать все эту галиматью больше никогда. Сэр Энтони, утренняя беседа с Полиной действительно повлияла на мое решение. Я доверяю результатам ее железного анализа и умопомрачительной интуиции. Так вот, Полли полагает, что смерть твоего друга, равно как и гибель изрядного количества людей, стала следствием прекрасно организованного и виртуозно исполненного преступления. Его мотивы и цели, откровенно говоря, совершенно не ясны. Но это только добавляет пикантности. В любом случае те или тот, кто исполняет подобное, — личность незаурядная. Дьявольски незаурядная. Как видишь, я поминаю дьявольщину, но лишь в том аспекте, в котором я ее упоминаю. Все. Я ответил на твой вопрос, Энтони?
— Вполне, Стиви.
— Вы хотите услышать меня, Тони?
— Был бы не прочь. Однако страстная речь Стива, как я понимаю, отражает именно вашу точку зрения — своей-то составить он попросту не мог.
— Да-с. Докатился. Живу чужим умом.
— Оставьте, Стив! Мы же договорились. Все по-честному. К тому же ваш вклад в общую копилку неоценим — вы снова уговорили Томсона.
— Признаю, старина, это дорогого стоит. И все же, Полли, если вас не затруднит…
— Нисколько. В той папке, что вы мне передали, действительно оказалось довольно много документов. Совершенно разных, от сухих медицинских заключений, строго научных исторических статей, газетной хроники до старинных рукописей, содержащих древние легенды и сказания. И наконец, личные записи вашего покойного друга, которые он вел последнее время. Иными словами, перед смертью. Страшный по силе эмоционального воздействия документ запутавшегося, мятущегося человека, к тому же неизлечимо больного и не понимающего природы своей болезни. Все это многообразие страшно затрудняло работу, однако довольно скоро в этой какофонии зазвучали две мелодии. Именно — две. И чем дальше, тем отчетливее. В хаосе обозначилась некая структура. Дело пошло. Но — по порядку. Мелодия первая. Стив, можете заткнуть уши или проглотить пока что-нибудь в баре, ибо речь пойдет о нематериальной составляющей.
— Как раз наоборот, дорогуша. В этом случае я обязательно останусь, ибо после утреннего разговора с вами был абсолютно уверен в полном ее отсутствии.
— И были правы. Говоря о нематериальной составляющей, я имею в виду отнюдь не упырей, выползающих ночами… Никак не пойму, кстати, почему вы так болезненно на них реагируете?
— Призовите на помощь старика Фрейда, надо полагать — это что-то, связанное с пробуждением либидо в младенческом возрасте.
— Он — некрофил! Наконец я понял, в чем его проблема. Представляете, Полли, долгие годы я держал его за голубого…
— Оставьте, джентльмены! Вынуждена напомнить, что я некоторым образом женщина.
— Вы не женщина, дорогуша, вы аналитик генерала Томсона. И не вздумайте обижаться! Только что я отвесил вам комплимент из комплиментов. Аналитики SAS только внешне похожи на простых смертных. Подлинный же их ранг давно определяется отнюдь не земными категориями. Много выше. Думаю, где-то в районе апостольского чина.
— К тому же — богохульник.
— С вашего позволения, я все же продолжу. То, что я обозначила как нематериальную составляющую, на самом деле есть идея, фантом, существующие в сознании людей очень много лет.
— Иными словами, миф. Их известно немало.
— Верно. Но этот обладает довольно странной и в определенном смысле опасной спецификой. Периодически, на протяжении многих лет под этот миф легко — я не оговариваюсь, именно легко — списывают десятки, если не сотни человеческих жизней. Судите сами. Вершатся страшные надругательства и убийства, акты вандализма, насилие самое отвратительное и безобразное. При любых других обстоятельствах власти должны бы встревожиться, народ — возмутиться. Цри любых других — да! Но только не в том случае, если речь идет о присутствии этой мифической силы. Ужас немедленно сковывает умы и сердца даже самых пытливых и непокорных, кровавая летопись мифа обретает новую главу. И… все.
— Звучит впечатляюще. Но речь, насколько я понял, идет все же о временах весьма отдаленных. Глубокое средневековье. На вампиров списано много крови, не спорю. Но были еще русалки — и связанные с ними утопленники. Злобные тролли — и крестьяне, не вернувшиеся из леса. Великаны, которые пожирали охотников.
— Остановитесь, Стив. В детстве, надо полагать, вы очень любили сказки. Все это так. Но вампиры, упыри и прочие… кровососущие монстры оказались не только самыми ужасными в мифическом пантеоне, но и самыми живучими. Иными словами, моя нематериальная составляющая — увы! — является реалией сегодняшнего дня. И тех событий, в которых нам придется разобраться. Последние полтора года в Трансильвании и прилегающих к ней окрестностях омрачены четырнадцатью кровавыми убийствами, которые с легкостью отнесены на счет вампиров, и в частности самого знаменитого из них — валашского господаря Влада Цепеша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42