— Не грузинская, Оливер. Мингрельская. — Его бас разлетается по всему залу. — Мингрелы — чистая нация. В других грузинах намешано слишком много чужой крови, они не знают, насиловали ли их бабушек турки, дагестанцы или персы. Мингрелы были умнее. Они защищали свои долины. Прятали своих женщин. Брюхатили их первыми. У них каштановые волосы, не черные.
Постепенно в клубе восстанавливается чинная тишина. Тайгер предлагает первый тост:
— За наши долины, Евгений. Ваши и наши. Пусть они процветают. Отдельно, но вместе. Пусть они радуют тебя и твою семью. За наше партнерство. За веру друг в друга.
Четыре часа дня. После ленча отец и сын под руку неспешно шагают по залитому солнцем тротуару. Массингхэм повез гостей в «Савой», чтобы они отдохнули перед вечерней программой.
— Евгений — семейный человек, — мурлычет Тайгер. — Как и я. Как и ты, — пожимает локоть Оливера. — Грузин в Москве хоть пруд пруди. Евгений с ними в полном контакте. Нет двери, которую он не может открыть. Его все обожают. У него нет ни единого врага. — Это тот редкий случай, когда отец и сын так долго не отрываются друг от друга. Учитывая разницу в росте, трудно найти повод, заставляющий их держаться вместе. — Не очень доверяет людям. Тут я с ним полностью солидарен. Не доверяет вещам. Компьютерам… телефону… факсу… электронной почте. Говорит, что доверяет только тому, что у него в голове. И тебе.
— Мне?
— Орловы верят в семью. Это их пунктик. Они любят отцов, братьев, сыновей. Сына может прислать только тот, кто им полностью доверяет. Поэтому сегодня я отправил Уинзера подальше от Лондона. Тебе пора выходить на авансцену. Твое место там.
— А как насчет Массингхэма? Он ведь их заарканил, не так ли?
— Сын лучше. К Рэнди никаких претензий нет, куда как хорошо, что он играет за нас, а не против. — Оливер пытается высвободить руку, но Тайгер крепко держит его. — Нельзя винить их за подозрительность, учитывая мир, в котором они выросли. Полицейское государство, все на всех доносят, расстрельные команды… поневоле станешь скрытным. Рэнди говорил мне, что братья сами отсидели в тюрьме. Вышли оттуда, зная половину людей, которые сейчас во власти. Получается, тюрьма у них получше нашего Итона. Разумеется, надо будет подготовить контракты. Дополнительные соглашения. Пиши проще, это главное. Не выходи за базовый курс английской юриспруденции для иностранцев. Евгений предпочитает понимать то, что подписывает. Справишься?
— Думаю, что да.
— Во многих вопросах он зеленый новичок, по-другому просто и быть не может. Тебе придется кормить его с ложечки, учить тому, что на Западе считается общепринятым. Он ненавидит адвокатов и совсем не разбирается в банковском деле. Да и откуда, если у них нет банков?
— Конечно, не может разбираться, — поддакивает Оливер.
— Беднягам еще придется узнать ценность денег. У них до сих пор твердой валютой служили привилегии. Если они правильно разыгрывали свою партию, то получали все, что хотели: дома, еду, школы, отпуска, больницы, автомобили, исключительно в виде привилегий. Теперь им придется покупать все это за деньги. Совсем другая игра. Для нее нужны другие игроки. — Оливер улыбается, в его сердце звучит музыка. — Так мы договорились? — спрашивает Тайгер. — Ты становишься его тренером, а я обеспечиваю материальную базу. Едва ли нам потребуется больше года.
— А что произойдет через год?
Тайгер смеется. И под этот настоящий, редкий, аморальный, счастливый уэст-эндовский смех отпускает руку Оливера и восторженно хлопает сына по плечу.
— При двадцати процентах валовой прибыли от продаж? Через год мы дадим старому дьяволу пинка под зад.
Глава 8
Оливер вибрирует от распирающей его энергии.
Если он и сомневался в мудрости принятого им решения — работать у отца, — то в золотое лето 1991 года эти сомнения растаяли, как утренняя дымка. Только теперь он понимает, что есть настоящая жизнь. Чувство локтя. Ощущение сопричастности к решению задач такого масштаба, о котором он не мог и мечтать. Как любят писать ведущие финансовых колонок, когда Тайгер прыгает, безоружным людям лучше отходить подальше. Нынешний прыжок Тайгера не чета прежним. Разделив своих сотрудников на оперативные группы, он назначает Массингхэма командовать проектами «Нефть» и «Сталь». Последнего это не очень радует, он бы предпочел возглавить менее заметный проект — «Кровь». Как и Тайгер, он понимает, где будет получена наибольшая прибыль, почему, собственно, Тайгер и оставляет «Кровь» за собой. Два-три раза в месяц он летает в Вашингтон, Филадельфию, Нью-Йорк, часто в компании Оливера. С восторгом, к которому примешано дурное предчувствие, Оливер наблюдает, как его отец зачаровывает сенаторов, лоббистов, чиновников, ведающих вопросами здравоохранения. Никто не может сравниться с ним в умении убеждать. Послушав Тайгера, трудно понять, что кровь поступит из России. Это европейская кровь, разве Европа не простирается от Иберийского полуострова до Урала, это кавказская кровь, кровь белых кавказцев, это избыток крови, превышающий потребности европейцев. При этом он успевает решать и более прозаические вопросы, такие, как право на приземление переоборудованных самолетов, контроль качества крови, ее хранение, освобождение от уплаты таможенной пошлины, транспортировка по территории страны, создание мобильной команды, которая возьмет на себя обеспечение операции. Но если русской крови гарантировано безопасное прибытие, как обстоят дела с ее отправкой?
— Пора нанести Евгению визит, — постановляет Тайгер, и Оливер летит на встречу со своим новым героем.
Аэропорт Шереметьево, Подмосковье, 1991 год. Во второй половине теплого летнего дня Оливер впервые ступает на землю матушки-России. При виде змеящихся по залу прибытия мрачных очередей и хмурых лиц милиционеров и таможенников его охватывает паника, но тут же он замечает Евгения, который в сопровождении смирных чиновников спешит к нему, оглашая зал радостными криками. Огромные ручищи обнимают Оливера, грубая щека прикасается к его щеке. Запах чеснока, потом его вкус, потому что старик «влепляет» третий традиционный русский поцелуй ему в губы.
В мгновение ока в паспорт ставят необходимый штамп, багаж выносят через боковую дверь, и вскоре Оливер и Евгений уже на заднем сиденье черного «ЗИЛа», за рулем которого не кто иной, как брат Евгения Михаил, одетый не в черный мятый костюм, а в сапоги до колен, военные бриджи и кожаную летную куртку, из-под которой, как замечает Оливер, торчит рукоятка автоматического пистолета большого калибра. Впереди едет милиционер на мотоцикле, позади — «Волга» с двумя молодыми черноволосыми мужчинами.
— Мои дети, — подмигнув, объясняет Евгений.
Но Оливер знает, что речь может идти только о племянниках, потому что у Евгения, к огромному сожалению последнего, только дочери и ни одного сына. Гостиница Оливера — белый свадебный торт в центре города. Он регистрируется, оставляет вещи в номере, и они едут по широким, в выбоинах, улицам мимо огромных жилых массивов на зеленую окраину, где средь леса разбросаны виллы, охраняемые камерами наружного наблюдения и милиционерами в форме. Перед ними открываются железные ворота, эскорт остается у въезда, усыпанная гравием дорожка приводит их на стоянку перед увитым плющом особняком, который населен вопящими детьми и бабушками, пропитан сигаретным дымом, вибрирует от непрерывных телефонных звонков. Кто-то смотрит телевизор с огромным экраном, кто-то играет в пинг-понг. Чего в особняке нет, так это покоя. Шалва, адвокат, встречает их в холле. Тут же зардевшаяся кузина, ее имя — Ольга, «личный помощник мистера Евгения», племянник Игорь, толстый и веселый, кроткая и статная жена-грузинка Тинатин и три, нет, четыре дочери, все пышнотелые, замужние и немного уставшие, самая красивая и самая сумрачная — Зоя, которая разом и полностью завоевывает сердце Оливера. Женский невроз — его Немезида. Добавьте к этому тонкую талию, широкие материнские бедра, безутешный взгляд огромных карих глаз, и для него все кончено. Она кормит маленького сынишку, которого зовут Павел, такого же серьезного, как его мать. Их четыре глаза неотрывно наблюдают за ним.
— Ты очень красивый, — заявляет Зоя так грустно, словно сообщает о чьей-то смерти. — У тебя необычная красота. Ты поэт?
— Боюсь, всего лишь адвокат.
— Закон — тоже мечта. Ты приехал, чтобы купить нашу кровь?
— Я приехал, чтобы дать вам богатство.
— Добро пожаловать, — голос героини великой трагедии.
Оливер привез документы на подпись Евгению плюс личное письмо Тайгера, но… «Нет, нет, потом. Сначала ты должен посмотреть на мою новую „лошадь“!» Конечно же, он посмотрит! Новая лошадь Евгения — мощный мотоцикл «БМВ», который, сверкая никелем, с включенным двигателем стоит на восточном розовом ковре посреди гостиной. Домочадцы толпятся в дверях, Оливер видит только Зою, а Евгений сбрасывает туфли, седлает железного коня, ставит ноги в носках на педали, дает полный газ, убирает, глаза из-под густых ресниц сверкают от радости.
— Теперь ты, Оливер! Ты! Ты!
Под взглядами аплодирующей аудитории наследник «Хауз оф Сингл» передает Шалве сшитый на заказ пиджак и запрыгивает на место Евгения. А потом, демонстрируя, что он — свой в доску, поворачивает ручку газа, заставляя вибрировать стены. Только Зое не нравится его представление. Недовольная столь злостным загрязнением окружающей среды, она прижимает Павла к груди и прикрывает его ухо. Волосы у Зои в беспорядке, одета она небрежно, у нее мягкие плечи матери-куртизанки. Она одинока и затеряна на этом большом празднике жизни, и Оливер уже назначил себя ее полисменом, защитником и верным другом.
— В России мы должны ехать быстро, чтобы оставаться на месте, — сообщает она ему, когда он вновь завязывает галстук. — Это нормально.
— А в Англии? — со смехом спрашивает он.
— Ты не англичанин. Ты родился в Сибири. Не продавай нашу кровь.
Кабинет Евгения — оазис тишины. Деревянные панели стен, высокие потолки, возможно, раньше эту пристройку занимала конюшня. Ни звука не доносится с виллы. Массивная золотисто-коричневая антикварная мебель из березы словно светится изнутри. «Из музея Санкт-Петербурга», — объясняет Евгений, поглаживая ладонью большой письменный стол. После революции музей разграбили и гарнитур растащили по всему Советскому Союзу. Евгений говорит, что потратил не один год, чтобы вновь его собрать. А потом нашел в Сибири восьмидесятилетнего краснодеревщика, бывшего заключенного, который отрестав-рировал мебель. «Мы называем этот гарнитур Карелка, — с гордостью сообщает он. — Его очень любила Екатерина Великая». На стене висят фотографии людей, почему-то Оливер знает, что они уже умерли, картины, плывущие по морю корабли, в рамах. Оливер и Евгений сидят в креслах Екатерины Второй под железной люстрой времен короля Артура. С высеченным из камня лицом, в очках с золотой оправой и кубинской сигарой, Евгений — вылитый мудрый советник и влиятельный друг, о котором только и может мечтать человек. Шалва, как и положено адвокату, маслено улыбается, попыхивает сигаретой. Контракты подготовлены Уинзером и отредактированы Оливером, с тем чтобы максимально упростить текст. Массингхэм обеспечил их перевод на русский язык. С дальнего конца стола Михаил наблюдает за действом с зоркостью глухого, его темно-зеленые глаза впитывают слова, которые он не может слышать. Шалва обращается к Евгению на грузинском. Он еще говорит, когда закрывается дверь, что удивляет Оливера, который не слышал, как она открывалась. Обернувшись, он видит Аликса Хобэна, стоящего на пороге, словно пришедший по зову хозяина слуга, которому запрещено приближаться к столу без разрешения. Евгений приказывает Шалве замолчать, снимает очки, смотрит на Оливера.
— Ты мне доверяешь? — спрашивает он.
— Да.
— Твой отец. Он мне доверяет?
— Разумеется.
— Тогда и мы доверяем, — заявляет Евгений и, отмахнувшись от возражений Шалвы, подписывает документы и передает их на подпись Михаилу. Шалва покидает свое место, встает рядом с Михаилом, показывает, где надо расписываться. Медленно, словно каждая буква — шедевр, Михаил выводит свою фамилию. Хобэн таки подходит к столу, предлагая себя в свидетели. Они расписываются чернилами, но Оливеру видится, что это кровь.
В отделанном камнем-плитняком подвале пылает камин. На вертелах на открытом огне жарятся поросенок и барашек. На деревянных блюдах горками лежит грузинский хлеб с сыром.
— Он называется хачапури, — говорит Оливеру Тинатин, жена Евгения.
Пьют сладкое красное вино, которое Евгений называет домашним вином из Вифлеема. На обеденном столе из березы тарелки с икрой, хачапури, копченой колбасой, куриными ножками, красной рыбой, оливками, миндальными пирожными. Евгений сидит во главе стола, Оливер — напротив. Между ними — боль-шегрудые дочери с молчаливыми мужьями, все, кроме Зои, она в одиночестве, только с маленьким Павлом. Он устроился на ее коленях, и она кормит его с ложки, лишь изредка поднося ее к своим полным, ненакрашенным губам. Но Оливеру кажется, что ее темные глаза не отрываются от него, как и его — от нее, а маленький Павел — неотъемлемая ее часть. Рисуя ее сначала рембрандтовской моделью, потом чеховской героиней, он охвачен яростью, когда видит, как Зоя поднимает голову и хмуро смотрит на Аликса Хобэна. Подойдя к столу с неизменным сотовым телефоном и в сопровождении двух крепких молодых парней с каменными лицами, он наклоняется и небрежно целует ее в плечо, которое Оливер, разумеется, лишь мысленно, только что покрывал страстными поцелуями, щиплет Павла за щечку так, что ребенок вскрикивает от боли, и садится рядом, продолжая говорить по телефону.
— Ты знаком с моим мужем, Оливер? — спрашивает Зоя.
— Разумеется. Мы встречались несколько раз.
— Я тоже.
Через весь стол Евгений и Оливер обмениваются тостами. Они выпили за Тайгера, за каждую семью, за их здоровье и процветание и, хотя они по-прежнему живут при социализме, за ушедших из жизни, которые сейчас с господом.
— Ты будешь звать меня Евгением, я буду звать тебя Почтальоном! — басит Евгений. — Ты не против того, чтобы я звал тебя Почтальоном?
— Зови меня, как тебе хочется, Евгений.
— Я — твой друг. Я — Евгений. Ты знаешь, что Означает Евгений?
— Нет.
— Евгений означает — благородного происхождения. Это значит, что я особенный человек. Ты тоже особенный человек?
— Хотелось бы так думать.
Взрыв смеха. Приносят окантованные серебром рога, до краев наполняют их домашним вином из Вифлеема.
— За особенных людей! За Тайгера и его сына! Мы тебя любим! Ты любишь нас?
— Всей душой.
Оливер и братья скрепляют дружбу, выпивая содержимое рогов до капли, переворачивают их, чтобы показать, что они пусты.
— Теперь ты настоящий мингрел! — громогласно объявляет Евгений, и Оливер вновь чувствует на себе неотрывный упрекающий взгляд Зои. Только на этот раз его замечает Хобэн, как, возможно, и хотелось Зое, потому что он смеется и что-то сквозь зубы говорит ей по-русски, вызывая ее ответный смешок.
— Мой муж очень рад тому, что ты приехал в Москву, чтобы помогать нам, — объясняет она. — Ему нравится, когда кровь течет рекой. Это его metier. У вас говорят metier?
— В общем-то нет.
Потом пьяная игра на бильярде. Михаил — тренер и судья, показывающий Евгению, как и по какому шару надо бить. Шалва наблюдает из одного угла, Хобэн — из другого, одновременно что-то бормоча в сотовый телефон. С кем он так тихо говорит? С любовницей? С биржевым брокером? Оливер думает, что нет. Его воображение рисует людей в темной одежде, затаившихся в темноте, ждущих приказа от своего босса. На киях нет кожаных нашлепок. Пожелтевшие шары едва проскакивают в лузы. Стол чуть наклонен, сукно порвано и потерто, борта дребезжат, когда об них ударяется шар. Если игроку удается закатить шар в лузу, редкий случай, Михаил выкрикивает счет на грузинском, и Хобэн пренебрежительно переводит его слова на английский. Когда Евгению не удается удар, а вот это случается часто, Михаил на все лады проклинает шар, стол или борт, но только не брата, которого он обожает. Но презрение Хобэна растет по мере того, как его тесть все чаще демонстрирует свою неспособность управляться с шарами и кием. Кривятся тонкие губы, продолжающие что-то наговаривать в сотовый телефон, чуть дергается щека. Появляется Тинатин и с тактичностью, от которой у Оливера тает сердце, уводит Евгения спать. Шофер ждет, чтобы отвезти Оливера в гостиницу. Шалва провожает его к «ЗИЛу». Перед тем как забраться в него, Оливер с любовью оглядывается на дом и видит Зою, без ребенка и раздетую по пояс, смотрящую на него из окна верхнего этажа.
Утром под подернутым облаками небом Евгений везет Оливера на встречи с добрыми грузинами. С Михаилом за рулем они переезжают от одного серого здания, более всего напоминающего казарму, к другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39