Оно делало его уязвимым. Американцам же с легкостью удавалось быть самими собой. Он выбрал спортивную куртку и ярко-красный вязаный галстук, который почти спрятался под его домашним свитером с глухим воротом.
В доме номер десять по Ноллендорфштрассе, высоком узком здании, шел ремонт. Рабочим, которые отделывали вестибюль, пришлось отодвинуть стремянки, чтобы пропустить Леонарда на лестницу. Верхний этаж уже отремонтировали и застелили коврами. На его площадку выходили три двери. Одна из них была приотворена. Леонард услышал за ней жужжание. Перекрывая его, изнутри крикнули: «Это вы, Марнем? Заходите, не стойте там».
Он вошел в комнату, которая была чем-то средним между спальней и кабинетом. На одной стене, над неубранной постелью, висела большая карта города. Гласе сидел на заваленном вещами столе и подравнивал бороду электрической бритвой. Свободной рукой он размешивал растворимый кофе в двух кружках с кипятком. На полу стоял электрический чайник.
– Садитесь, – сказал Гласе. – Бросьте рубашку на кровать. Сахару сколько? Две?
Он насыпал сахару из бумажного пакета, сухого молока из банки и разболтал все это так энергично, что кофе выплеснулся на лежащие рядом бумаги. Когда напиток был готов, он выключил бритву и протянул Леонарду одну кружку. Пока Гласе застегивал рубашку, Леонард мельком увидел его кряжистое тело и жесткие черные волосы, которые росли даже на плечах. Американец застегнул воротник, тесно облегающий его толстую шею. Потом взял со стола галстук на резинке, который не надо было завязывать, и нацепил его одним махом. Он не совершал лишних движений. Он снял со стула пиджак и надел его, подходя к карте. Пиджак был темно-синий, помятый и кое-где вытертый до блеска. Леонард наблюдал. Есть способы носить одежду, которые совершенно ее обесценивают. Ты можешь носить что угодно.
Гласе стукнул по карте тыльной стороной ладони.
– Видели город?
На всякий случай, чтобы избежать очередного «если честно, вообще-то нет», Леонард покачал головой.
– Я только что смотрел отчет. Между прочим, там написано – хотя и так можно было догадаться, но тем не менее, – что от пяти до десяти тысяч здешних жителей работают в разведке. Это не считая резерва. Только активно действующие. Шпионы. – Он откинул назад голову и нацелил бороду на Леонарда; потом опустил ее, удовлетворившись его реакцией. – Большинство из них добровольцы, люди, подрабатывающие этим от случая к случаю, дети – мальчишки, которые околачиваются в барах в надежде сшибить сотню марок. За пару кружек пива они продадут вам информацию. И купят тоже. Вы были в кафе «Прага»?
– Нет еще.
Гласе уже шагал обратно к столу. Карта ему, собственно говоря, и не понадобилась.
– Там прямо чикагская фондовая биржа. Стоит взглянуть.
Он был дюймов на семь ниже Леонарда – примерно пять футов шесть дюймов. Он казался закупоренным в свой костюм. Он улыбался, но выглядел так, словно готов был разнести комнату. Усевшись, он громко хлопнул себя по колену и сказал: «Ну! С приездом!» На голове у него тоже росли жесткие темные волосы. Они начинались довольно высоко и были зачесаны назад, что придавало ему вид лобастого карикатурного ученого на сильном ветру. Однако борода его, напротив, выглядела инертной, свет терялся в ее массе. Она клином торчала вперед, как борода деревянного Ноя.
Из другой квартиры, через открытую дверь, потянуло сортирным запахом подгорелого хлеба. Гласе вскочил, захлопнул дверь ногой и вернулся на место. Потом как следует глотнул кофе, который показался Леонарду таким горячим, что он его едва пригубил. Напиток отдавал вареной капустой. Чтобы его пить, надо было сосредоточиться на сладости.
Не вставая со стула, Гласе подался вперед.
– Итак, что вам известно?
Леонард сообщил о своей встрече с Лофтингом. Его голос казался ему самому тонким и неестественным. Из уважения к Глассу он смягчал «т» и старался произносить «а» чуть иначе, на американский манер.
– Но вы не знаете, что это за оборудование и какие испытания вы должны проводить?
– Нет.
Гласе откинулся на спинку стула и сцепил руки на затылке.
– Тупица Шелдрейк. Вожжа под хвост попала, как только повышение получил. Он не оставил ответственного за ваше хозяйство. – Гласе сочувственно глянул на Леонарда. – Англичане есть англичане. Эти ребята на своем стадионе ничего не принимают всерьез. Слишком заняты тем, чтобы изображать из себя джентльменов. Тут уж не до работы.
Леонард не ответил. Он решил проявить патриотизм.
Гласе отсалютовал ему кружкой с кофе и улыбнулся.
– Но вы-то, технари, по-другому устроены, а?
– Возможно.
В этот миг зазвонил телефон. Гласе схватил трубку, послушал с полминуты, затем сказал: «Нет. Я сейчас еду». Он положил трубку и поднялся. Взяв Леонарда за руку, он повлек его к двери.
– Так вы ничего не знаете о складе? Никто не говорил вам об Альтглинике?
– Боюсь, что нет.
– Мы едем туда.
Они вышли на площадку. Гласе запер дверь тремя ключами. Он качал головой, улыбаясь себе под нос, и бормотал: «Ох уж эти англичане, этот Шелдрейк, безмозглый кретин».

2

Машина разочаровала Леонарда. По дороге от метро к Ноллендорфштрассе он видел пастельный американский автомобиль с хвостовыми стабилизаторами и множеством хромированных деталей. У Гласса оказался «жук» мышиного цвета, выглядевший так, словно его облили кислотой, хотя ему вряд ли исполнился год. Краска была шершавой на ощупь. Из салона удалили всю отделку: пепельницы, коврики, пластмассовые накладки с дверных ручек, даже набалдашник рычага переключения передач. Глушитель то ли отсутствовал, то ли был намеренно испорчен, чтобы сделать автомобиль полноценным образчиком серьезной военной техники.
Сквозь идеально круглую дырку в полу проглядывал кусок дорожного покрытия. Сидя в этой холодной, гулкой жестяной банке, они с ревом ползли под мостами вокзала Анхальтер. Гласе включил четвертую скорость и вел машину как автомат – видимо, такова была его обычная манера. На девятнадцати милях в час кузов трясся невыносимо. Их продвижение вперед было не робким, но властным: Гласе сжимал верх руля обеими руками и свирепо озирал прохожих и других водителей. Его борода стояла торчком. Он был американец в американском секторе.
Когда они выбрались на более широкую Гнайзенауштрассе, Гласе разогнался до двадцати пяти миль в час и, сняв правую руку с руля, положил ее на рычаг переключения передач.
– Сейчас, – крикнул он, усаживаясь в кресле поглубже, как пилот реактивного самолета, – мы едем на юг, в Альтглинике. Мы построили радиолокационную станцию в двух шагах от русского сектора. Слыхали об АН/АПР-9? Нет? Это усовершенствованный локатор. Совсем рядом, в Шенефельде, советская авиабаза. Будем ловить их сигналы.
Леонард встревожился. Он ничего не понимал в радарах. Его специальностью были телефоны.
– Ваши приборы хранятся там. Будете проверять оборудование. Если что понадобится, говорите мне, ладно? И никому больше. Все ясно?
Леонард кивнул. Он упорно смотрел вперед, думая, что произошла страшная ошибка. Однако он знал по опыту, что без крайней необходимости не стоит делиться своими сомнениями относительно рабочей процедуры. Немногословный работник делает – или кажется, что делает – меньше ошибок.
Перед ними загорелся красный свет. Гласе сбросил скорость до пятнадцати, выжал сцепление и не отпускал педали, пока автомобиль не остановился. Потом он выключил передачу и повернулся направо, лицом к своему молчаливому пассажиру.
– Ну же, Марнем. Леонард. Ради Христа, расслабьтесь. Поговорите со мной. Скажите что-нибудь. – Леонард хотел было сказать, что ничего не понимает в радарах, но Гласе разразился серией негодующих вопросов: – Женаты вы или нет? Где вы учились? Что любите? О чем думаете? – Его прервало появление зеленого света и необходимость найти первую скорость.
Привыкший к аккуратности Леонард принялся отвечать на вопросы по порядку.
– Нет, я не женат. И пока не собираюсь. Я все еще живу с родителями. Закончил Бирмингемский университет, где изучал электронику. Вчера вечером я обнаружил, что люблю немецкое пиво. А думаю я о том, что, если вам нужен специалист по наладке радиолокаторов…
Гласе поднял руку.
– Мне можете не говорить. Все из-за этого кретина Шелдрейка. Мы едем не на радиолокационную станцию, Леонард. Вы это знаете. Я это знаю. Но у вас еще нет допуска третьей степени. Так что мы едем на локационную станцию. Самая дрянь, чистое унижение, начнется у ворот. Нас не будут пускать. Но это мои трудности. Вы любите девушек, Леонард?
– Если честно, то, пожалуй, да.
– Отлично. Сегодня вечером что-нибудь придумаем.
Через двадцать минут они выехали из пригорода на унылую, пустынную равнину. Потянулись широкие бурые поля с межевыми канавами, заросшими мокрой путаной травой; однообразие нарушали лишь редкие деревья и телеграфные столбы. Фермерские дома жались к своим участкам, повернувшись спиной к дороге. Грязные проселки вели к недостроенным домам, зародышам будущих пригородов. Посреди одного поля торчал даже огрызок многоквартирного жилого блока. Немного дальше, прямо у обочины, стояли лачуги из старых досок и бревен, крытые рифленым железом, – здесь, объяснил Гласе, жили беженцы с Востока.
Они свернули на дорогу поуже, которая перешла в проселок. Налево вела дорога со свежим покрытием. Гласе откинул голову назад и показал бородой. В двухстах ярдах от них, вначале едва заметная на фоне облетевшего сада, появилась их станция. Она состояла из двух главных строений. Одно было двухэтажным, со слегка покатой крышей, другое – низкое и серое, приткнувшееся к первому под углом – напоминало барак. Его окна, расположенные в один ряд, видимо, были заделаны кирпичом. На крыше этого второго здания скучились четыре шара, два больших и два маленьких, похожие на толстого человечка, раскинувшего в стороны толстые ручки. Около них торчали радиомачты, вычертившие красивый геометрический узор в унылом бледном небе. Были видны временные постройки, кольцевая служебная дорога, а за двойной оградой по всему периметру начиналась голая земля. У второго здания стояли три армейских грузовика, а вокруг, должно быть разгружая их, суетились люди в комбинезонах.
Гласе свернул на обочину и остановился. Путь им преграждал шлагбаум, перед которым, наблюдая за ними, стоял часовой.
– Я объясню вам, что такое первая степень. Армейскому инженеру, который строил это, было сказано, что он возводит склад, обычный военный склад. По инструкциям ему положено иметь подвальный этаж высотой в двенадцать футов. То есть глубиной. Это значит вынуть черт знает сколько земли, вывезти ее на самосвалах, найти подходящее место и прочее. Так в армии склады не строят. Поэтому командир отказывается работать без прямого распоряжения из Вашингтона. Тогда его отводят в сторонку, и тут он узнает, что существуют степени допуска и ему только что присвоили вторую. Здесь будет вовсе не склад, говорят ему, а радиолокационная станция, и глубокий подвал необходим для спецоборудования. Он, довольный, принимается за работу. Считает себя единственным строителем, которому известно что к чему. Но он ошибается. Будь у него третья степень допуска, он знал бы, что это вовсе не радиолокационная станция. Если бы Шелдрейк вас проинформировал, вы бы тоже знали. И я знаю, но не имею права дать вам соответствующий допуск. В чем вся суть: каждый думает, что у него допуск высшей степени, какая вообще имеется, каждый считает, что знает всю подоплеку. Вы узнаете о более высокой степени, только когда ее получаете. Может, есть и четвертая. Не вижу, зачем она нужна, но я узнаю о ней, только когда мне ее дадут. А у вас…
Гласе остановился. Второй часовой вышел из будки и махнул им, приглашая подъехать. Гласе заговорил быстро.
– У вас вторая степень, но вы знаете, что есть третья. Это выброс, внештатная ситуация. Так что я вполне могу вам все рассказать. Но сначала мне надо обезопаситься.
Гласе подал машину вперед и опустил стекло. Он вынул из бумажника пропуск и протянул его часовому. Двое сидящих в машине уткнулись взглядом в пуговицы около пояса солдатской шинели.
Потом в окне появилось широкое дружелюбное лицо; глядя поверх коленей Гласса, часовой обратился к Леонарду:
– Ваши документы, сэр?
Леонард вынул из кармана рекомендательные письма, которыми его снабдили в исследовательской лаборатории на Доллис-хилл. Но Гласе пробормотал: «Только не это» – и отпихнул письма обратно, не дав часовому взять их. Потом он сказал:
– Отойди, Гови. Я вылезаю.
Вдвоем они зашагали к будке. Другой часовой, занявший пост перед шлагбаумом, держал винтовку перед собой, словно готовый отдать салют. Он кивнул проходящему мимо Глассу. Гласе и первый часовой вошли в будку. В открытую дверь было видно, как Гласе разговаривает по телефону. Через пять минут он вернулся и сунул голову в окно.
– Придется пойти туда объяснить. – Он уже отправился было к станции, но передумал и снова сел в машину. – И еще одно. Эти ребята у ворот ничего не знают. Даже про склад. Им просто велено охранять секретный объект. Они могут знать, кто вы, но не должны знать, что вы делаете. Так что лучше не показывайте свои письма кому попало. И вообще, давайте-ка их сюда. Я их суну в бумагорезку.
Гласе с силой захлопнул дверцу и зашагал прочь, на ходу запихивая в карман рекомендации Леонарда. Он нырнул под шлагбаум и направился к двухэтажному зданию.
После его ухода Альтглинике объяла тоскливая воскресная тишина. Часовой по-прежнему стоял посередине дороги. Его напарник сидел в будке. За проволочной оградой все замерло. Грузовиков Леонард не видел – их закрывал угол низкого здания. Единственным звуком было неравномерное потрескивание металла. Это остывал жестяной кузов автомобиля. Леонард поплотнее запахнулся в свое габардиновое пальто. Ему хотелось выйти и размяться, но его смущал часовой. Поэтому он ждал, хлопая для согрева руками и стараясь держать ноги подальше от металлического пола.
Через некоторое время боковая дверь низкого здания отворилась, и оттуда вышли двое. Один из них повернулся, чтобы запереть дверь. В обоих мужчинах было футов по шесть с лишним. Стриженные ежиком, в свободных штанах защитного цвета и серых теннисках навыпуск, они точно не замечали холода. Расходясь в стороны, они стали перекидываться оранжевым мячом для регби. Они шли до тех пор, пока мяч не начал описывать гигантскую дугу, красиво вращаясь вокруг своей продольной оси. Это совсем не походило на обычное вбрасывание мяча двумя руками; это были подачи одной рукой, мощные, резкие движения из-за плеча. Леонард никогда раньше не видел, как играют в американский футбол, и не представлял себе этого даже с чужих слов. Эта привычная разминка с эффектным приемом мяча высоко, на уровне ключицы, выглядела чересчур нарочитой, в ней сквозило слишком много самолюбования для какой бы то ни было серьезной игры. Это была явная демонстрация физической удали. Взрослые люди рисовались, как мальчишки. Их единственный зритель, англичанин в стылой немецкой машине, следил за ними с отвращением, но не в силах оторваться. Не было ровно никакой необходимости картинно откидывать левую руку в сторону перед каждой подачей или испускать идиотские кличи при ответном броске партнера. Но оранжевый шар парил в воздухе на волне этой свободной, ликующей мощи; и чистота его полета на фоне белого неба, безупречная симметрия его параболической траектории, уверенность, что мяч будет принят без осечки, были почти прекрасны, они как бы невольно опровергали все окружающее – бетон, двойную ограду с похожими на рогатки столбами, холод.
Леонарда завораживало и раздражало именно то, что эти двое взрослых так откровенно забавляются. Английские военные, любители крикета, дождались бы общей тренировки, включенной в расписание, или в крайнем случае устроили игру экспромтом, но по правилам. Это же было чистое щегольство, ребячество. Они продолжали играть. Через пятнадцать минут один из них посмотрел на часы. Они направились к боковой двери, отперли ее и скрылись внутри. Минуту-другую после этого их отсутствие висело в воздухе над чахлой прошлогодней травой между оградой и низким зданием. Потом оно растворилось.
Часовой прошел вдоль полосатого шлагбаума, заглянул в будку к напарнику, потом вернулся на место и потопал ногами по бетону. Еще через десять минут из двухэтажного здания выскочил Боб Гласе. Рядом с ним шагал офицер американской армии. Они нырнули под шлагбаум, обогнув часового с обеих сторон. Леонард собрался вылезти из машины, но Гласе жестом велел ему открыть окно. Он представил военного как майора Эйнджелла. Потом он отступил назад, майор нагнулся к окну и сказал: «Добро пожаловать, молодой человек!» У него было длинное осунувшееся лицо, выбритое так тщательно, что щеки приобрели зеленоватый оттенок.
1 2 3 4 5