А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Утомившиеся гости ставили из крестиков покосившийся забор, невеста плакала, а сват на радостях вздумал налакаться: денек на исходе, а его, вопреки обычаю, так и забыли повесить.
Наутро у всех трещали головы, но люди думали, что это сердце щемит при виде распростертого в овине Клеменса, которого с трудом доволокли сюда на двух лошадях. В другом углу поставили накрытый скатертью стол, принесли три кресла для судей и иссеченный топором чурбан для обвиняемого.
Вчерашняя бумага мало нового сказала людям, поэтому по-настоящему суд начался лишь тогда, когда заговорил, размахивая руками, староста.
– Из года в год наши отцы бедовали, порой кленовый листок слезой петушиной запивали, по грошику откладывали – и вот мы купили благодетеля нашего Клеменса, царство ему небесное… Я желаю царства ему небесного потому, что он сделал больше, чем я, ваш староста, или любой из присутствующих здесь. Сколько весу было в наших коровах четыре года назад?! Наши телята сегодня весят больше! А сколько молока они давали за день? Разве что коту полакать. Нынче же и свиньи вволю хлебают, и нищим остается! Нам бы шапки перед быком снимать, и вместо этого он, мозгляк, который и рога Клеменсова не стоит, да и вообще неизвестно откуда взялся, подкараулил и загубил безвинную скотинку! А ведь на наших хлебах вырос, а сам все время сбоку припека жил, счастью нашему позавидовал, дьявол окаянный!
– Самого его теперь прикончить!
– Плетьми засечь!
– На хлеб да воду посадить! – гавкали, орали изо всех углов люди.
Когда высокая шапка призвал их к тишине, постучав массивным перстнем по столу, Алялюмас откашлялся и попросил слова.
– Даунорасу неплохо удалась основа, мне же остается пропустить по ней челнок, – вроде бы поддержал старосту смолокур. – Не только телята, поросята и коты – души наши четыре года назад легче были. Подобно перышку, тому жаворонку, все ввысь устремлялись… А нынче гляди, как разъелись! Словно гуси рождественские. И тот гусак, – чуть не оговорился: «староста», – все го-го-го, а гусыни тут как тут – все га-га-га… Вот Даунорас говорит, сбоку припека был Должник… Полно выдумывать! Разве не Должнику, музыканту нашему, мы обязаны тем, что нам достался этот бык-кормилец? Правда, поначалу хотели его на обмен, не за деньги… Подумать только – за этакого быка человека пожалели! Темнота, олухи царя небесного, тугодумы были. Бывало, барину знатному скрепя сердце поклон отвешивали, а нынче готовы быку, свинье, что пожирнее, поклониться. А сколько мы страху натерпелись из-за того счастья, о котором тут староста говорил! «Мужики, бросьте петь да играть – быку не по душе. Бабы, пестрых юбок не надевайте – быка не дразните. Девки, пионов не сажайте – быку не нравится». А кому про это известно? Старосте известно, Даунорас не велит. Уж не знаю, как остальные, а только Должник принял на веру, что именно бугай по прозвищу Клеменс и таскает на своих рогах этот страх, подобно пугалу. Неплохо потрудилась скотинка, кормили ее за это, поили, любовью окружили. Но чтобы бык на алтарь залез – ну уж нет!.. И пусть трясутся поджилки, а все равно каждый из нас должен был когда-нибудь сказать: «Прочь, скотина!» Лопнуло у Должника терпение, вот он и прикончил животное. Одного лишь не уяснил себе – что бык тут ни при чем, это староста страху на всех нагоняет! Должник, сынок ты мой, пойми, лишь он один имел право тут играть, чтобы все мы под его, Даунорасову, дудку плясали. Ясно теперь?
– Ясно, – срывающимся голосом произнес Должник.
– Ты что же, хочешь сказать, что этому душегубу надо было не быка, а меня?! – заорал староста, покраснев, как пирог в печи. – Слыхали? – обратился он к судье.
Высокая шапка, разумеется, слышал, только не разобрал, что к чему. Слишком уж трещала голова, да и Алялюмас больно туманно умничал-алялюмничал. Какой, к черту, алтарь? Ведь в Девятибедовке ни костела, ни церкви!
Хотя после речи Алялюмаса люди так остервенело не требовали, чтобы за бычью голову была отдана жизнь Должника, однако ж продолжали держаться за старосту:
– Если кому и не понравился Даунорас, тот мог потерпеть годик-другой и голосить потом за другого. Но поднять руку на быка, достояние всей деревни?! Куда там достояние – он ее теперешнее и завтрашнее благосостояние!..
Теперь уже многие предлагали осудить Должника на вечную каторгу, услать… куда-нибудь подальше из деревни. Вышвырнуть вон, как муху из борща!
Но тут заговорил старый Жямгулис – не зря его, человека почти грамотного, да и вообще во многих делах подкованного, избирали когда-то старостой.
– Хотя, слава богу, – начал он, – мы разжились немного, перестали вечно поститься, как тут Даунорас говорил, однако давайте-ка все хорошо взвесим да прикинем – не слишком ли накладно для деревни сначала потерять Клеменса, а потом отказаться от другой нашей гордости? От этого самого Должника, который и навлек, окаянный, на нас эту беду… Пусть себе живет, пусть играет, веселит нас, как когда-то! Но заранее предупреждаем: знай, коли приплывут сюда те купцы, так и скажем – можете забирать…
– На барана! На борова породистого обменяем!.. – понемногу оттаивали люди.
– Нынче купцы и не такое диво привозят! – перебил их Жямгулис. – Есть такая машина – молотилка называется! Запряг пятерку-шестерку лошадей или быков – и вся молотьба за день кончена! Нам бы хоть одну такую – не надо будет аж до Нового года цепами с утра до ночи молотить. А сколько зерна переводят за это время крысы да мыши! Сколько гумен сгорает, пока зерно высушишь!
По сердцу пришлись людям слова Жямгулиса, но тут уж не мог смолчать высокая шапка. Нахмурив брови, он захрустел бумагой и заговорил о том, что, мол, имеется жалоба с подписями, налицо наглядный факт совершения преступления в виде мертвого быка, а значит, кто-то должен понести ответственность. Этого требуют закон, правосудие и его мундир с пуговицами.
– Закон и вас мы, ясное дело, уважаем, – уверял Жямгулис, – и по возможности любили, любим и будем любить… Об одном лишь покорнейше просим: а нельзя ли этот закон как-нибудь так повернуть, чтобы и справедливость не пострадала, и мы в поисках ее не слишком себя обидели?
– Зачем же поворачивать? – почтительно произнес староста. – С законом шутки плохи! А еще хуже в суде, под носом у властей, рассуждать на манер Алялюмаса! Я полагаю, судье теперь ясно, кто сбил с панталыку этого оболтуса Должника?
Высокая шапка утвердительно закивал – ясно, дескать, ясно…
– Только, видать, – продолжал Даунорас, – старик жалеет, что его подопечный укокошил быка, а не старосту, благодаря которому перестали люди к Алялюмасу за дегтем обращаться – маслом колеса смазывают… Поразмыслил я тут хорошенько и вот что скажу: мы поступим не по справедливости, если осудим одного Должника, а этот завистник останется здесь и будет обвевать нас черным дегтем. Так вот, я согласен с добрым советом своего тестя Жямгулиса. Предлагаю оставить музыканта в деревне в качестве должника, покуда он нам не возместит причиненный ущерб, а смутьяна Алялюмаса выслать на пять лет, а может, и того больше, на каторгу.
– Вот спасибо, Даунорелис! – воскликнул Алялюмас. – Да с таким языком только хвалу богу воздавать или в чумном год могилы копать!
Напрасно Должник, звеня цепями, уверял людей, что Алялюмас ни при чем. Старик как раз советовал ему поступать наоборот – учиться терпению у дерева, у птаха, у родника лесного… Никто музыканта не слушал. Как ни брыкался, как ни ругался парень, люди все равно развязали веревки, сняли оковы и вместо Должника увели в цепях Алялюмаса, осужденного на девять лет каторги.

Три дня спустя приплыли из Алитуса два жандарма с саблями на боку, смахивающие на больших черных жуков. Даунорасу удалось еще нацедить им со дна мутного свадебного пива. Новобрачная нажарила говядины – накормила жуков, еще и на дорогу кусок сунула. Пусть сами жуют и про беднягу Алялюмаса не забывают.
А девятибедовцы после свадьбы все хлебали кислый кленовик и никак не могли очухаться. Только на этот раз уже не голова болела – щемило сердце. Да как же такое могло случиться: взяли и засудили безвинного человека!.. Верно, староста для своего пива воду из того проклятого колодца брал, и вовсе не пиво им в голову ударило, а бес попутал.
– Прости, Алялюмас, – крадучись подойдя к амбару, говорили они и стучали кулаками в стенку, – прости…
В подслеповатое оконце Даунорасова амбара видно было, как прикованный к жерновам Алялюмас улыбался, кивал людям, а сам продолжал молоть – даром старостиного хлеба не ел.
Но сегодня, узнав о приезде жандармов, никто не появлялся во дворе у Даунораса, все потянулись к реке. Один нес в кулаке кисет с табаком, другой держал круг колбасы, третий – рукавицы или шарф для колодника… Тихо переговариваясь и громко вздыхая, люди ждали.
Кто-то предложил Должнику поиграть – мол, с музыкой Алялюмаса проводим, – но тот лишь покачал головой и продолжал следить за горкой, за Старостиным двором.
Наконец двое жуков-жандармов и староста третий выкатились из застекленных сеней, направились к амбару и скрылись там. Вскоре они вышли оттуда, только теперь посредине шагал белый с лаптей до головы, запорошенный мукой узник. Поразились люди и даже испугались: Алялюмас, всю жизнь варивший черную-пречерную смолу – и вдруг такой белый!..
Староста спускаться к реке не стал, распрощался у ворот: черным пожал руки, а белого похлопал по плечу. Жандармы же, испугавшись такого скопления народа, принялись кричать лодочнику, чтобы он подогнал лодку ближе к ним, а не туда, где стояли в ожиданье люди.
Но провожающие пустились бежать вслед за лодкой по берегу. Обступив Алялюмаса, одни плакали, другие хватали его за руки и умоляли простить их. А жандармов упрашивали отдать дегтярю хлеб, колбасу и еще вот этот кисет с табаком…
Алялюмас опять же кивал головой, благодарил людей и говорил, что не держит зла ни на кого из них. Ведь мы братья, сказал, стыдно таить в душе злобу, прощаясь… Должнику старик велел не сокрушаться и поиграть людям, покуда не разошлись.
Музыкант хотел сказать Алялюмасу еще что-то, и не только он, все хотели, но не успели. Лодка уже отчалила от берега и все быстрее неслась по течению, унося белого Алялюмаса вдаль, мимо зеленых дубрав, в черную неволю.
Должник продолжал бежать следом по берегу.
– Алялюмас! – кричал он. – Как отец родной, скажи! Что мне делать? Я уже трижды должник, что мне делать? – кричал музыкант.
– Возвращайся! Возвращайся! – махал в ответ Алялюмас. – Люди ждут! Поиграй им! Может, и я еще услышу!
– Я в тройном долгу! – не унимался Должник. – Как мне жить, скажи!
Алялюмас попросил одного жандарма, у которого глотка не была забита мукой, крикнуть за него. И жандарм ответил словами Алялюмаса:
– Живи и радуйся! Хороший ты человек, раз люди добрые тебе в долг давали!
– А ты им даром раздавай! – добавил белый.
– А ты им даром раздавай! – громко прокричал черный.
Лодка уплыла, превратившись вдалеке в щепку с двумя черными жуками и белым перышком. А люди все махали ей вслед с обрыва, пока не вернулся Должник. Он запыхался от бега: спешил, чтобы успеть поиграть для Алялюмаса. Неман-то в том месте словно лось: бежит-бежит по лесу, потом увидит вдруг широкие луга, поля – и прыг назад, в лесу оно уютнее.
И вот уже пуща разносит песню Должника – от сосны к сосенке, от горки к пригорку, от валуна к камушку:

То не черный пес лежит
На дороге.
Это горюшко мое
И тревога…

Я кручинушку мою
Одолею.
Перед черным злыднем псом
Не сробею.

Вырвались у людей сердца из груди, словно птицы из клетки, и взлетели высоко над домами, стадами, ребятишками, над неполотыми огородами, над телегами без ободьев, забытым в печи хлебом, нестрижеными овечками… Над тревожными снами прошлой ночи и заботами сегодняшнего дня.
Люди поголосистее потянулись к Должнику и запели с ним вместе. Другие отошли в сторонку, чтобы спокойно послушать, поразмыслить, попытаться уяснить себе что-то не совсем понятное, прикоснуться к чему-то неосязаемому…

На руки тогда возьму
Я отраду.
Сквозь недолю пронесу,
Сквозь преграды.

Пусть нелегок, долог путь,
Пусть ненастье –
Мы придем когда-нибудь
В страну счастья.

Лес густой – зеленый храм
Та держава.
Алялюмас выйдет к нам
Из дубравы…

И все же то один, то другой вставали и потихоньку уходили – звали дела: пора было к малым детям, корову доить, ужин готовить. Но до заката слышна была доносившаяся с берега мелодия:

Алялюмас, Алялюмас,
Алялюмас…

Староста Даунорас и тот не вытерпел – вышел поглядеть, послушать людские пересуды. Не успел спуститься с холма, вдруг видит: плывет враскачку по Неману судно купеческое! По бокам зелено-красные полосы – ни дать ни взять яичко пасхальное.
Заслышав звуки музыки и увидев столько народу, купцы стали потихоньку причаливать к берегу. На тяжело нагруженном корабле под полосатым навесом трубно ржал белогривый рысак в яблоках…

1971



1 2 3 4