Придется подождать, пока протрезвеет. Ричард так переживает ограбление банка, будто миллион вытащили из его собственного кармана. Пьет без просыпу.
– Ладно, пускай лезет под душ, – сказал Грегор Абуш. – А вы пока накиньте что-нибудь… Хотя бы халат.
– Согласна! – в смехе Теи Кильсеймур прозвучало что-то вроде облегчения. – Если вы желаете, могу хоть шубу. Может быть, на всякий случай заодно надеть и венецианский пояс?
– Если у вас такое устройство имеется, отчего бы и нет.
– Пока нет. Но в следующем фильме я надеюсь сыграть роль жены рыцаря, благонравие которой уходящий в крестовый поход муж обеспечивает с помощью такой сексброни. Не кажется ли вам, что александрийцы несколько похожи на этого рыцаря?… – И танцующим шагом она направилась вверх по лестнице.
– Скажите Ричарду Бейдевану, что мы будем ожидать его в музыкальном кабинете! – крикнул начальник полиции ей вслед.
– Значит ли это, что вы полагаете, будто мне потребуется больше времени на одевание, чем ему опохмелиться? – С этой иронической репликой она исчезла за портьерой, отделявшей площадку второго этажа от комнат.
Музыкальным кабинетом Ральф Герштейн называл салон, где он во время своего кратковременного пребывания в Александрии обычно сочинял музыку и принимал дам. Меблировка и беспорядок в помещении свидетельствовали как о вкусе хозяина дома, так и о привычках его гостей.
Комната была о трех окнах. Среднее – шире других – завешено черным толстым плюшем. У подоконника сиял белым лаком концертный «Стейнвей», весь усеянный нотами. На рояле стояло несколько пустых бутылок «Александрийского нектара» и пепельниц, полных окурков.
Окурки сигарет и сигар валялись даже на темно-синем ковре во весь пол. На диванах с яркими подушками среди скомканных газет можно было при желании найти пудреницу, помаду и даже кое-какие предметы дамского туалета.
Едва я успел оглядеться, как открылись двери. В четырехугольном их проеме, как на сцене, стояла Tea Кильсеймур.
Она действительно была обворожительна. Синтетический шелк тесно прилегающего платья переливался и сверкал, на обнаженных руках – звенящие металлические браслеты. Тугой узел волос, стянутый металлическим обручем, делал ее лицо более узким и нежным.
С удовлетворением я заметил, что на ней нет косметики. Она смыла и сиреневую губную помаду, и фиолетовые тени с век, как бы желая доказать, что способна играть роль не только вульгарной сексбомбы, подобной Долли Кримсон.
– Я готова, как видите. Можете приступать к допросу! – сообщила она с глубоким реверансом.
Актриса собиралась усесться, однако начальник полиции нетерпеливым жестом остановил ее.
– Теперь, когда я вижу, что допрашиваемое лицо более не вызывает нездорового любопытства, можно было бы действительно приступить. Больше всего меня радует, что вы, кажется, наконец поняли, что я не господин, заботящийся о своей репутации и готовый заплатить за то, чтобы его грешок остался в тайне.
Мне показалось, что Tea Кильсеймур слегка побледнела. Однако она тотчас громко рассмеялась:
– Опять эти нелепые шутки. Что вы надеетесь выведать с помощью намеренной грубости? О банке я ничего не знаю.
Tea уселась было, но начальник полиции довольно грубо схватил ее за плечи и заставил подняться.
– Марш в свою комнату! Ждите, пока не позову! – крикнул он на нее и добавил:
– Скажите Ричарду Бейдевану, чтобы поскорее приходил в себя! Хотя не надо. Он получит превосходный ледяной душ, когда услышит от меня кое-что… Несколько ярких эпизодов из биографии одной актрисы!
Tea Кильсеймур бросила на него взгляд исподлобья и удалилась.
Поведение начальника полиции, хотя до конца и непонятное, все же позволяло догадываться, что он намеренно придерживается такой тактики.
– А если сбежит? – спросил я. – По-моему, вы здорово ее напугали…
– Пусть только попробует! – усмехнулся начальник полиции. – Мои люди окружили всю рыночную площадь.
Наконец до меня дошло, отчего Грегор Абуш появился в этом доме один (если не считать меня). Работников у него маловато и в конкретной ситуации они больше могли пригодиться для внешней охраны дома. К тому же напрашивался вывод, судя по Грегору Абушу: чудачества александрийцев не мешают им сохранять способность действовать весьма осмотрительно. Кажущаяся флегма начальника полиции, если вглядеться повнимательнее, превращалась в рассудительность, осторожность, привычку – прежде всего собрать все возможные факты и лишь потом принимать решение.
– Знал бы Ральф, что происходит в его доме! – растянувшись на диване, начальник полиции покачал головой. – Я не подразумеваю под этим беспорядок, в этом смысле он и сам грешен, как большинство людей искусства. Вспоминаю одно свое посещение… Вот была панорама! Куда не сунешься – бутылки, женщины, дым коромыслом… А сам так надрался, что я стал сомневаться, способен ли он отличить полную бутылку от пустой или брюнетку, которая уснула на рояле, от блондинки, лежавшей во хмелю на ковре. И что вы думаете, хлопнул стаканчик, подсел к «Стейнвею» и стал что-то там бренчать… Именно тогда Ральф и сочинил свою «Долину мечты»… Внезапно ему показалось, будто рояль звучит не так, как следует. Стал пробовать по очереди все клавиши, пока я не посоветовал ему ставить с рояля брюнетку… «Ну вот, совсем другой тембр», – обрадовался он, когда мы перенесли девушку на диван. – Кстати, именно в отношении к инструменту ярко отразился характер Ральфа, – Грегор Абуш продолжал с удовольствием знакомить с его чудачествами. – Рассказывают, что, когда Ральфу Герштейну привезли это белое чудовище, он собственноручно передвигал его из угла в угол, пока не убедился, что именно у среднего окна самая лучшая акустика. Но и тогда остался не до конца доволен, утверждал, что стекло звенит и искажает звук, когда он играет. В конце концов он придумал завесить окно толстой портьерой. С тех пор Ральф не позволяет никому приближаться к окну. Как закрыл тогда, так пусть и остается на веки веков. В доме Герштейна это табу номер один. Я убежден, что даже Tea не осмелилась бы нарушить его… Странности Ральфа Герштейна нашли выражение и в освещении. Прямо на нотах стояли старинные серебряные подсвечники. Одни свечи почти догорели, другие еще не зажигались. Вокруг одного подсвечника розовела подсохшая липкая лужица вина.
– Свечи зажигали для гостей, – пояснил начальник полиции. – Подсвечники остались от матери. Самому Ральфу их свет кажется слишком ярким. Когда он садится за инструмент, то всегда включает вот эту лампочку.
Начальник полиции включил укрепленную на подлокотнике стоявшего у рояля вращающегося стульчика крохотную лампу с рубиново-красным светильником под металлическим колпачком, Вряд ли Ральф Герштейн при таком освещении мог что-либо увидеть кроме собственной гениальности.
– Лампу он включает для настроения, – продолжал комментировать начальник полиции. – Днем и ночью… В ноты Ральф никогда не заглядывает. Даже, если исполняет чужие сочинения. Но, насколько я помню, его излюбленный композитор – он сам. Самомнения Ральфа хватит на дюжину Бахов… Правда, если бы Бах снискал самое широкое признание в свое время, где бы взял он ту аудиторию, которую обеспечивают в наши дни любому барабанщику миллионные тиражи дисков, телевидение, радио, кино. Даже чокнутый Пророк, окажи ему Ральф протекцию, смог бы, вероятно, пользоваться большей известностью, чем некогда Бах.
– Это у него еще впереди, – пошутил я. – Надо только перейти от проповеди религиозного бреда к каким-нибудь сенсационным авантюрам. Если бы оказалось, например, что Пророк принял участие в нападении на банк или, скажем…
Начальник полиции рассмеялся от души.
– Вполне в александрийском духе, – похвалил он меня.
Поднялся и, наклонившись над роялем, откинул со среднего окна портьеру.
Тотчас раздалось сердитое «черр». Ворона, сидевшая на карнизе, высказала таким образом свое возмущение тем, что нарушили ее покой. Начальник полиции погрозил ей кулаком. Ворона не испугалась, наоборот, пригнув голову, с любопытством заглянула в комнату.
– Терпеть не могу этих птиц, – сказал Грегор Абуш, постучав по грязному стеклу.
Ворона каркнула еще раз, затем нырнула в дождь. Через мгновение я увидел, что она укрылась под большим, уже намокшим зонтиком старушки, на котором уютно устроилась вторая птица. Обе принялись каркать дуэтом. Разбуженная старуха открыла было глаза, но, убедившись, что покупателей по-прежнему нет, задремала снова.
– Попробуйте-ка открыть окно, – предложил мне начальник полиции.
Я попытался повернуть ручку. Но забитая пылью рама не поддавалась.
– Ничего не вышло, – рассмеялся начальник полиции. – Ваше счастье! Тому, кто осмелится прикоснуться к окну, Ральф обещал оторвать голову. Из-за этого окна случалось немало трагикомедий. Однажды некая столичная певица, которую Ральф зазвал сюда, скажем, для постановки голоса, из чисто женского любопытства осмелилась отдернуть портьеру. Трудно поверить, но, честное слово, он ей влепил пощечину. Еще долго после этого жаловался, что рояль-де не звучит как полагается…
Грегор Абуш сочно рассмеялся. Я присоединился к нему. Лишь потом, когда начальник полиции снова завесил окно толстым черным плюшем, мне неизвестно почему пришла в голову мысль, что такой тканью часто обивают изнутри гробы.
Тогда я, понятно, не мог представить себе, что это окно должно сыграть свою роль не только в пикантной трагикомедии, но и в подлинной трагедии с настоящими гробами.
11
Ричард Бейдеван вошел беззвучно.
Он был босиком, в халате. Пробормотав бессвязное приветствие, он, оставляя мокрые следы на ковре, дотащился до бара. Воспаленные глаза перебегали с бутылки на бутылку. То ли не мог сразу отыскать нужную, то ли соображал, что необходимо с похмелья.
Наконец, он остановился на своеобразном коктейле. Налил в стакан «Александрийского нектара», разбавил его патентованной сельтерской, в состав которой входят капли от головной боли, и все это смешал с «Понтийским нектаром».
Напитки, выпускаемые Басани, отличались особенно яркими этикетками, по принципу: чем дряннее содержимое, тем привлекательнее должна быть упаковка. Джин украшал общий вид города с высоты птичьего полета, виски – идиллический пейзаж озера Понт.
Сделав глоток, режиссер взъерошил мокрую после душа голову, словно это могло помочь бороться с остатками хмеля. Пройдя несколько шагов, не зная куда сесть, он наконец избрал вращающийся стульчик у рояля и, повернувшись к нам, громко вздохнул.
– Ужас! Это был бы мой первый настоящий фильм. Все остальные – многосерийная стандартная продукция для развлечения зрителей. Лента могла принести мне подлинную славу… Героиня – своего рода историческая личность, Клеопатра гангстерского мира. Рядом с ней с пистолетом в руке – типичный Антоний… Альберту Герштейну, правда, не хватало опыта, но я не жалел на него сил… Я уже заранее представлял себе, какими впечатляющими будут некоторые эпизоды, особенно сцена в банке, где наш Антоний кладет добычу к ногам обожествляемой им Долли, то есть Теи…
– Может быть, глотнете еще? – предложил начальник полиции. – Если это поможет вам несколько точнее выражать свои мысли, то я не возражаю.
– Какого черта? – возмутился режиссер. – Если вам кажется, что я слишком трезв, отложим разговор до завтра. Вы сможете увидеть меня в полном алкоголическом блеске.
– Обойдемся и без блеска. Я просто боюсь, что мы не продвинемся ни на шаг, если вы будете нести околесицу. Прошу отвечать коротко и ясно, без всяких Антониев и Клеопатр.
– Как я понимаю, это больше не разговор, а допрос?
– Будем считать так. Давно ли знакомы вы с Уолтером Карпентером?
– Если коротко и ясно, вообще не знаком. Но если вы согласны на мою манеру изложения с Клеопатрами и так далее, то могу вам сказать, что впервые встретил его, когда меня нанял Дэрти. Близких контактов у нас не было. До сих пор мы вместе не снимали, не говоря уже о совместной выпивке.
– Кто вам рекомендовал Карпентера главным оператором?
– Дэрти.
– Почему для эпизода ограбления банка вы избрали именно Александрию?
– Не я. Объекты для съемки, обычно, подыскивает оператор или владелец студии. У нас, режиссеров, времени не хватает на такие мелочи, надо гонять актеров, вместе с автором перекраивать сценарий… Месяца полтора назад Дэрти сообщил мне, что ограбление произойдет в Александрии. Они с Карпентером были просто в восторге.
– Отчего?
– «Представьте себе городок, – сказал Дэрти, – где по улицам расхаживают настоящие провинциалы, и все они к тому же или чудаки, или придурки. Местный банк просто диво – четыре дорические колонны, – превосходная натуральная декорация!..» Тогда и решили, что грабить будем именно этот банк. Знай я, как дорого обойдутся мне эти дорические колонны, то скорее бы повесился, чем приехал сюда. Это не город, а какая-то пародия на него. Не случайно мой друг Ральф Герштейн старается бывать здесь как можно реже»
– А ках с Теей Кильсеймур?
– В каком смысле?
– Удовлетворил ли ее выбор Александрии?
– Даже весьма. Она из столицы, и уже давно мечтала о таком захудалом местечке. От этого вашего лягушачьего пруда она пришла просто в восторг.
Могло показаться, что режиссер намеренно издевается над Александрией, чтобы вывести из равновесия начальника полиции.
– Лягушачий пруд? – Грегор Абуш с удовольствием посмеялся. – Очень метко… Но теперь остановимся немного на вашем визите.
– На каком визите?
– Вы сегодня утром посетили Ионатана Крюдешанка?
– Да. И что же?
– Визит ваш совпал по времени с ограблением банка.
– Совершенно верно. Работай вы начальником полиции не в Александрии, а в каком-нибудь более или менее цивилизованном месте, то и сами сообразили бы, что именно поэтому допрашивать меня означает пустую трату времени.
– Почему же?
– Да потому что господин Крюдешанк может засвидетельствовать, что я просто физически не мог находиться одновременно в двух местах.
– Согласен, – улыбнулся Грегор Абуш. – Однако в криминалистике известны случаи, когда преступник, казалось бы, находясь в одной точке, фактически был совсем в другой.
– Чувствую себя польщенным. Однажды вы уже меня назвали преступником, надо думать, что наш разговор будет на редкость увлекательным.
– Вы меня неверно поняли. – Грегор Абуш пожал плечами. – В моих глазах вы свидетель, и как таковому я рекомендую вам взвешивать каждое свое слово… Вы были у Крюдешанка один?
– Да.
– Хотя и поехали вдвоем.
– Тоже верно. Меня сопровождала Tea Кильсеймур.
– По вашему предложению?
– А какое это имеет значение? Мне кажется, вы погрязнете в совершенно ненужных мелочах, хотя сами напомнили, чтобы я не отвлекался, – рассердился Ричард Бейдеван.
– Это не мелочи. Отвечайте, пожалуйста!
– Она сама пожелала. Заключила со мной пари.
– Какое?
– Хотя Крюдешанка и считают женоненавистником, она докажет, что нет правил без исключений. Поспорила, что Крюдешанк клюнет на нее. Но когда этот чудак открыл дверь и увидел женщину, его чуть удар не хватил…
– Значит, вы гостили у Крюдешанка один?
– Вы хотите, чтобы я талдычил одно и то же? Я не какой-нибудь попугай!
– А где в это время находилась Tea?
– Сказала, что вернулась домой.
– Расскажите подробней о том, как вы гостили у Крюдешанка.
– Вы только что велели мне отвечать только на вопросы.
– Кто-нибудь заходил к нему, пока вы там были?
Режиссер, вскочив, быстро направился к бару.
– Сейчас мне действительно стоило бы еще выпить для укрепления памяти… Как профессионал я великолепно понимаю, что означает подчеркнуто безмятежное выражение вашего лица.
– Как профессионал? – переспросил начальник полиции с деланно наивным удивлением.
– Как профессионал, которому не раз доводилось снимать комиссаров полиции в третьеразрядных телевизионных боевиках. Во время допроса они ловко вытягивали у преступников признание, что их алиби сконструировано искусственно.
– К вашему это, естественно, не относится?
– Разве только в том случае, если вы посчитаете, что Ионатан Крюдешанк способен намеренно извратить истину. Он подтвердит, что я ни на миг не оставлял гостиную.
– А сам он? Вы ведь были вдвоем, не правда ли?
– Не понимаю…
– Он оставался все время с вами?
– Не совсем так. Когда позвонил Дэрти, Крюдешанк вышел в кабинет, где находился телефон.
– Значит, все же… – пробормотал Абуш, – принимая во внимание, что слуги не было в доме, а он сам…
– Вы неплохой рыболов, господин Абуш, – улыбнулся Ричард Бейдеван. – Всегда ловко забрасываете удочку… Но рыбка все же уплывает. Кабинет находится рядом с гостиной, а не в другом конце дома. Двери, правда, были прикрыты, но я слышал каждое слово. По-моему, это достаточное доказательство.
– Ну, видите, не такой уж я хороший рыболов… О чем же Крюдешанк говорил с Дэрти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Ладно, пускай лезет под душ, – сказал Грегор Абуш. – А вы пока накиньте что-нибудь… Хотя бы халат.
– Согласна! – в смехе Теи Кильсеймур прозвучало что-то вроде облегчения. – Если вы желаете, могу хоть шубу. Может быть, на всякий случай заодно надеть и венецианский пояс?
– Если у вас такое устройство имеется, отчего бы и нет.
– Пока нет. Но в следующем фильме я надеюсь сыграть роль жены рыцаря, благонравие которой уходящий в крестовый поход муж обеспечивает с помощью такой сексброни. Не кажется ли вам, что александрийцы несколько похожи на этого рыцаря?… – И танцующим шагом она направилась вверх по лестнице.
– Скажите Ричарду Бейдевану, что мы будем ожидать его в музыкальном кабинете! – крикнул начальник полиции ей вслед.
– Значит ли это, что вы полагаете, будто мне потребуется больше времени на одевание, чем ему опохмелиться? – С этой иронической репликой она исчезла за портьерой, отделявшей площадку второго этажа от комнат.
Музыкальным кабинетом Ральф Герштейн называл салон, где он во время своего кратковременного пребывания в Александрии обычно сочинял музыку и принимал дам. Меблировка и беспорядок в помещении свидетельствовали как о вкусе хозяина дома, так и о привычках его гостей.
Комната была о трех окнах. Среднее – шире других – завешено черным толстым плюшем. У подоконника сиял белым лаком концертный «Стейнвей», весь усеянный нотами. На рояле стояло несколько пустых бутылок «Александрийского нектара» и пепельниц, полных окурков.
Окурки сигарет и сигар валялись даже на темно-синем ковре во весь пол. На диванах с яркими подушками среди скомканных газет можно было при желании найти пудреницу, помаду и даже кое-какие предметы дамского туалета.
Едва я успел оглядеться, как открылись двери. В четырехугольном их проеме, как на сцене, стояла Tea Кильсеймур.
Она действительно была обворожительна. Синтетический шелк тесно прилегающего платья переливался и сверкал, на обнаженных руках – звенящие металлические браслеты. Тугой узел волос, стянутый металлическим обручем, делал ее лицо более узким и нежным.
С удовлетворением я заметил, что на ней нет косметики. Она смыла и сиреневую губную помаду, и фиолетовые тени с век, как бы желая доказать, что способна играть роль не только вульгарной сексбомбы, подобной Долли Кримсон.
– Я готова, как видите. Можете приступать к допросу! – сообщила она с глубоким реверансом.
Актриса собиралась усесться, однако начальник полиции нетерпеливым жестом остановил ее.
– Теперь, когда я вижу, что допрашиваемое лицо более не вызывает нездорового любопытства, можно было бы действительно приступить. Больше всего меня радует, что вы, кажется, наконец поняли, что я не господин, заботящийся о своей репутации и готовый заплатить за то, чтобы его грешок остался в тайне.
Мне показалось, что Tea Кильсеймур слегка побледнела. Однако она тотчас громко рассмеялась:
– Опять эти нелепые шутки. Что вы надеетесь выведать с помощью намеренной грубости? О банке я ничего не знаю.
Tea уселась было, но начальник полиции довольно грубо схватил ее за плечи и заставил подняться.
– Марш в свою комнату! Ждите, пока не позову! – крикнул он на нее и добавил:
– Скажите Ричарду Бейдевану, чтобы поскорее приходил в себя! Хотя не надо. Он получит превосходный ледяной душ, когда услышит от меня кое-что… Несколько ярких эпизодов из биографии одной актрисы!
Tea Кильсеймур бросила на него взгляд исподлобья и удалилась.
Поведение начальника полиции, хотя до конца и непонятное, все же позволяло догадываться, что он намеренно придерживается такой тактики.
– А если сбежит? – спросил я. – По-моему, вы здорово ее напугали…
– Пусть только попробует! – усмехнулся начальник полиции. – Мои люди окружили всю рыночную площадь.
Наконец до меня дошло, отчего Грегор Абуш появился в этом доме один (если не считать меня). Работников у него маловато и в конкретной ситуации они больше могли пригодиться для внешней охраны дома. К тому же напрашивался вывод, судя по Грегору Абушу: чудачества александрийцев не мешают им сохранять способность действовать весьма осмотрительно. Кажущаяся флегма начальника полиции, если вглядеться повнимательнее, превращалась в рассудительность, осторожность, привычку – прежде всего собрать все возможные факты и лишь потом принимать решение.
– Знал бы Ральф, что происходит в его доме! – растянувшись на диване, начальник полиции покачал головой. – Я не подразумеваю под этим беспорядок, в этом смысле он и сам грешен, как большинство людей искусства. Вспоминаю одно свое посещение… Вот была панорама! Куда не сунешься – бутылки, женщины, дым коромыслом… А сам так надрался, что я стал сомневаться, способен ли он отличить полную бутылку от пустой или брюнетку, которая уснула на рояле, от блондинки, лежавшей во хмелю на ковре. И что вы думаете, хлопнул стаканчик, подсел к «Стейнвею» и стал что-то там бренчать… Именно тогда Ральф и сочинил свою «Долину мечты»… Внезапно ему показалось, будто рояль звучит не так, как следует. Стал пробовать по очереди все клавиши, пока я не посоветовал ему ставить с рояля брюнетку… «Ну вот, совсем другой тембр», – обрадовался он, когда мы перенесли девушку на диван. – Кстати, именно в отношении к инструменту ярко отразился характер Ральфа, – Грегор Абуш продолжал с удовольствием знакомить с его чудачествами. – Рассказывают, что, когда Ральфу Герштейну привезли это белое чудовище, он собственноручно передвигал его из угла в угол, пока не убедился, что именно у среднего окна самая лучшая акустика. Но и тогда остался не до конца доволен, утверждал, что стекло звенит и искажает звук, когда он играет. В конце концов он придумал завесить окно толстой портьерой. С тех пор Ральф не позволяет никому приближаться к окну. Как закрыл тогда, так пусть и остается на веки веков. В доме Герштейна это табу номер один. Я убежден, что даже Tea не осмелилась бы нарушить его… Странности Ральфа Герштейна нашли выражение и в освещении. Прямо на нотах стояли старинные серебряные подсвечники. Одни свечи почти догорели, другие еще не зажигались. Вокруг одного подсвечника розовела подсохшая липкая лужица вина.
– Свечи зажигали для гостей, – пояснил начальник полиции. – Подсвечники остались от матери. Самому Ральфу их свет кажется слишком ярким. Когда он садится за инструмент, то всегда включает вот эту лампочку.
Начальник полиции включил укрепленную на подлокотнике стоявшего у рояля вращающегося стульчика крохотную лампу с рубиново-красным светильником под металлическим колпачком, Вряд ли Ральф Герштейн при таком освещении мог что-либо увидеть кроме собственной гениальности.
– Лампу он включает для настроения, – продолжал комментировать начальник полиции. – Днем и ночью… В ноты Ральф никогда не заглядывает. Даже, если исполняет чужие сочинения. Но, насколько я помню, его излюбленный композитор – он сам. Самомнения Ральфа хватит на дюжину Бахов… Правда, если бы Бах снискал самое широкое признание в свое время, где бы взял он ту аудиторию, которую обеспечивают в наши дни любому барабанщику миллионные тиражи дисков, телевидение, радио, кино. Даже чокнутый Пророк, окажи ему Ральф протекцию, смог бы, вероятно, пользоваться большей известностью, чем некогда Бах.
– Это у него еще впереди, – пошутил я. – Надо только перейти от проповеди религиозного бреда к каким-нибудь сенсационным авантюрам. Если бы оказалось, например, что Пророк принял участие в нападении на банк или, скажем…
Начальник полиции рассмеялся от души.
– Вполне в александрийском духе, – похвалил он меня.
Поднялся и, наклонившись над роялем, откинул со среднего окна портьеру.
Тотчас раздалось сердитое «черр». Ворона, сидевшая на карнизе, высказала таким образом свое возмущение тем, что нарушили ее покой. Начальник полиции погрозил ей кулаком. Ворона не испугалась, наоборот, пригнув голову, с любопытством заглянула в комнату.
– Терпеть не могу этих птиц, – сказал Грегор Абуш, постучав по грязному стеклу.
Ворона каркнула еще раз, затем нырнула в дождь. Через мгновение я увидел, что она укрылась под большим, уже намокшим зонтиком старушки, на котором уютно устроилась вторая птица. Обе принялись каркать дуэтом. Разбуженная старуха открыла было глаза, но, убедившись, что покупателей по-прежнему нет, задремала снова.
– Попробуйте-ка открыть окно, – предложил мне начальник полиции.
Я попытался повернуть ручку. Но забитая пылью рама не поддавалась.
– Ничего не вышло, – рассмеялся начальник полиции. – Ваше счастье! Тому, кто осмелится прикоснуться к окну, Ральф обещал оторвать голову. Из-за этого окна случалось немало трагикомедий. Однажды некая столичная певица, которую Ральф зазвал сюда, скажем, для постановки голоса, из чисто женского любопытства осмелилась отдернуть портьеру. Трудно поверить, но, честное слово, он ей влепил пощечину. Еще долго после этого жаловался, что рояль-де не звучит как полагается…
Грегор Абуш сочно рассмеялся. Я присоединился к нему. Лишь потом, когда начальник полиции снова завесил окно толстым черным плюшем, мне неизвестно почему пришла в голову мысль, что такой тканью часто обивают изнутри гробы.
Тогда я, понятно, не мог представить себе, что это окно должно сыграть свою роль не только в пикантной трагикомедии, но и в подлинной трагедии с настоящими гробами.
11
Ричард Бейдеван вошел беззвучно.
Он был босиком, в халате. Пробормотав бессвязное приветствие, он, оставляя мокрые следы на ковре, дотащился до бара. Воспаленные глаза перебегали с бутылки на бутылку. То ли не мог сразу отыскать нужную, то ли соображал, что необходимо с похмелья.
Наконец, он остановился на своеобразном коктейле. Налил в стакан «Александрийского нектара», разбавил его патентованной сельтерской, в состав которой входят капли от головной боли, и все это смешал с «Понтийским нектаром».
Напитки, выпускаемые Басани, отличались особенно яркими этикетками, по принципу: чем дряннее содержимое, тем привлекательнее должна быть упаковка. Джин украшал общий вид города с высоты птичьего полета, виски – идиллический пейзаж озера Понт.
Сделав глоток, режиссер взъерошил мокрую после душа голову, словно это могло помочь бороться с остатками хмеля. Пройдя несколько шагов, не зная куда сесть, он наконец избрал вращающийся стульчик у рояля и, повернувшись к нам, громко вздохнул.
– Ужас! Это был бы мой первый настоящий фильм. Все остальные – многосерийная стандартная продукция для развлечения зрителей. Лента могла принести мне подлинную славу… Героиня – своего рода историческая личность, Клеопатра гангстерского мира. Рядом с ней с пистолетом в руке – типичный Антоний… Альберту Герштейну, правда, не хватало опыта, но я не жалел на него сил… Я уже заранее представлял себе, какими впечатляющими будут некоторые эпизоды, особенно сцена в банке, где наш Антоний кладет добычу к ногам обожествляемой им Долли, то есть Теи…
– Может быть, глотнете еще? – предложил начальник полиции. – Если это поможет вам несколько точнее выражать свои мысли, то я не возражаю.
– Какого черта? – возмутился режиссер. – Если вам кажется, что я слишком трезв, отложим разговор до завтра. Вы сможете увидеть меня в полном алкоголическом блеске.
– Обойдемся и без блеска. Я просто боюсь, что мы не продвинемся ни на шаг, если вы будете нести околесицу. Прошу отвечать коротко и ясно, без всяких Антониев и Клеопатр.
– Как я понимаю, это больше не разговор, а допрос?
– Будем считать так. Давно ли знакомы вы с Уолтером Карпентером?
– Если коротко и ясно, вообще не знаком. Но если вы согласны на мою манеру изложения с Клеопатрами и так далее, то могу вам сказать, что впервые встретил его, когда меня нанял Дэрти. Близких контактов у нас не было. До сих пор мы вместе не снимали, не говоря уже о совместной выпивке.
– Кто вам рекомендовал Карпентера главным оператором?
– Дэрти.
– Почему для эпизода ограбления банка вы избрали именно Александрию?
– Не я. Объекты для съемки, обычно, подыскивает оператор или владелец студии. У нас, режиссеров, времени не хватает на такие мелочи, надо гонять актеров, вместе с автором перекраивать сценарий… Месяца полтора назад Дэрти сообщил мне, что ограбление произойдет в Александрии. Они с Карпентером были просто в восторге.
– Отчего?
– «Представьте себе городок, – сказал Дэрти, – где по улицам расхаживают настоящие провинциалы, и все они к тому же или чудаки, или придурки. Местный банк просто диво – четыре дорические колонны, – превосходная натуральная декорация!..» Тогда и решили, что грабить будем именно этот банк. Знай я, как дорого обойдутся мне эти дорические колонны, то скорее бы повесился, чем приехал сюда. Это не город, а какая-то пародия на него. Не случайно мой друг Ральф Герштейн старается бывать здесь как можно реже»
– А ках с Теей Кильсеймур?
– В каком смысле?
– Удовлетворил ли ее выбор Александрии?
– Даже весьма. Она из столицы, и уже давно мечтала о таком захудалом местечке. От этого вашего лягушачьего пруда она пришла просто в восторг.
Могло показаться, что режиссер намеренно издевается над Александрией, чтобы вывести из равновесия начальника полиции.
– Лягушачий пруд? – Грегор Абуш с удовольствием посмеялся. – Очень метко… Но теперь остановимся немного на вашем визите.
– На каком визите?
– Вы сегодня утром посетили Ионатана Крюдешанка?
– Да. И что же?
– Визит ваш совпал по времени с ограблением банка.
– Совершенно верно. Работай вы начальником полиции не в Александрии, а в каком-нибудь более или менее цивилизованном месте, то и сами сообразили бы, что именно поэтому допрашивать меня означает пустую трату времени.
– Почему же?
– Да потому что господин Крюдешанк может засвидетельствовать, что я просто физически не мог находиться одновременно в двух местах.
– Согласен, – улыбнулся Грегор Абуш. – Однако в криминалистике известны случаи, когда преступник, казалось бы, находясь в одной точке, фактически был совсем в другой.
– Чувствую себя польщенным. Однажды вы уже меня назвали преступником, надо думать, что наш разговор будет на редкость увлекательным.
– Вы меня неверно поняли. – Грегор Абуш пожал плечами. – В моих глазах вы свидетель, и как таковому я рекомендую вам взвешивать каждое свое слово… Вы были у Крюдешанка один?
– Да.
– Хотя и поехали вдвоем.
– Тоже верно. Меня сопровождала Tea Кильсеймур.
– По вашему предложению?
– А какое это имеет значение? Мне кажется, вы погрязнете в совершенно ненужных мелочах, хотя сами напомнили, чтобы я не отвлекался, – рассердился Ричард Бейдеван.
– Это не мелочи. Отвечайте, пожалуйста!
– Она сама пожелала. Заключила со мной пари.
– Какое?
– Хотя Крюдешанка и считают женоненавистником, она докажет, что нет правил без исключений. Поспорила, что Крюдешанк клюнет на нее. Но когда этот чудак открыл дверь и увидел женщину, его чуть удар не хватил…
– Значит, вы гостили у Крюдешанка один?
– Вы хотите, чтобы я талдычил одно и то же? Я не какой-нибудь попугай!
– А где в это время находилась Tea?
– Сказала, что вернулась домой.
– Расскажите подробней о том, как вы гостили у Крюдешанка.
– Вы только что велели мне отвечать только на вопросы.
– Кто-нибудь заходил к нему, пока вы там были?
Режиссер, вскочив, быстро направился к бару.
– Сейчас мне действительно стоило бы еще выпить для укрепления памяти… Как профессионал я великолепно понимаю, что означает подчеркнуто безмятежное выражение вашего лица.
– Как профессионал? – переспросил начальник полиции с деланно наивным удивлением.
– Как профессионал, которому не раз доводилось снимать комиссаров полиции в третьеразрядных телевизионных боевиках. Во время допроса они ловко вытягивали у преступников признание, что их алиби сконструировано искусственно.
– К вашему это, естественно, не относится?
– Разве только в том случае, если вы посчитаете, что Ионатан Крюдешанк способен намеренно извратить истину. Он подтвердит, что я ни на миг не оставлял гостиную.
– А сам он? Вы ведь были вдвоем, не правда ли?
– Не понимаю…
– Он оставался все время с вами?
– Не совсем так. Когда позвонил Дэрти, Крюдешанк вышел в кабинет, где находился телефон.
– Значит, все же… – пробормотал Абуш, – принимая во внимание, что слуги не было в доме, а он сам…
– Вы неплохой рыболов, господин Абуш, – улыбнулся Ричард Бейдеван. – Всегда ловко забрасываете удочку… Но рыбка все же уплывает. Кабинет находится рядом с гостиной, а не в другом конце дома. Двери, правда, были прикрыты, но я слышал каждое слово. По-моему, это достаточное доказательство.
– Ну, видите, не такой уж я хороший рыболов… О чем же Крюдешанк говорил с Дэрти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32