Обменявшись приветствиями и новостями, они читали, вели неторопливые, перемежавшиеся паузами разговоры или отправлялись на прогулки, с каждым днём становившиеся все более дальними и продолжительными. Стараясь не быть навязчивым, вторую половину дня Иван проводил без Лены. На прогулочном глайдере он побывал во всех окрестных декорумах, летал в ближайшие мегаполисы, а когда надоедало одиночество, отправлялся планетарным тоннелем на космодром — на мыс Канаверал. Там он отдыхал в обществе товарищей по профессии, отдавая должное и спортивному комплексу, и кафе космонавтов, оттуда же он связывался по видеофонной линии с центральной лунной базой и отводил душу в разговорах с Климом и Алексеем. Не раз Иван приглашал с собой в такие поездки и Лену Зим. Сначала она просто отказывалась, но потом, привыкнув к Ивану, стала отвечать более уклончиво: «Не сегодня». Все больше протягивалось между ними незримых связующих нитей, все больше их тянуло друг к другу. В один из вечеров, получив в ответ очередное «Не сегодня», Иван не оставил Лену, а предложил пройтись по новому, дальнему маршруту, где они ещё не бывали, — по едва нахоженной тропе к ручью, за которым начинался заповедный лес.
Шли они медленно, нога в ногу. Окрепшая Лена не устала, и когда они добрались до ручья, ей загорелось перебраться на ту сторону и хоть одним глазком заглянуть в заповедник, ближний угол которого был открытым для посещения резерватом. Этот ручей можно было перейти по камням, они были специально полуобтесаны, чтобы облегчить переход. Однако Лена у этого препятствия замешкалась, она ещё не привыкла прыгать с камня на камень, да и течение воды, в которой сновали радужные тени форелей, сбивало ориентировку. Заметив колебания девушки, Лобов обхватил её за талию ладонями сильных рук и без видимых усилий переправил на другой берег. Лена не успела ни опомниться, ни слова вымолвить — будто качнулась на качелях, перебросивших её с одного берега на другой, а Иван как стоял возле неё, так и остался стоять рядом.
— Я не думала, что вы такой сильный, — сказала девушка, когда они снова двинулись вперёд.
Иван пожал плечами.
— Не сказал бы, что я очень сильный… Да и не главное для современного человека — сила.
— А что главное? Может быть, ум?
— Может быть. Для учёных, например.
— А для вас?
— Для меня — нет.
— А что для вас главное?
— Все главное. Для человека все главное. Если это, конечно, настоящий человек.
— А вы настоящий?
— Кто знает?
Тропа теперь сузилась, она вилась в зарослях ивняка. Поэтому они шли гуськом — Лена впереди, Иван сзади. Когда тропинка выбежала на поляну опушки леса, Лена остановилась, подождала Лобова и продолжила разговор, точно он и не прекращался.
— И все-таки вы очень сильный! Особенно руки, они у вас, как у роденовского мыслителя.
— Мне говорили об этом.
— Кто?
— Скульптор.
— Мужчина или женщина?
— Женщина.
— Вы любили её?
— Нет.
— А она вас?
— Не знаю.
Лена довольно долго разглядывала Ивана, избегая встречаться с ним взглядами. И все-таки глаза их, конечно же случайно, встретились, и они невольно улыбнулись друг другу.
— Сколько вам лет, Иван?
— Неполные двадцать семь.
Взгляд её отразил недоверие.
— Никогда бы не подумала, что вы так молоды! На вид вам все тридцать пять.
Иван согласно кивнул:
— Я знаю, что выгляжу старше своих лет.
— А почему?
Лобов виновато улыбнулся:
— Работа такая. И характер такой. Всего понемногу.
Лена отвела, наконец, взгляд от его лица и оглядела только что пройденные заросли ивняка и начавшую увядать земляничную поляну, окружённую плотной стеной смешанного леса.
— Хорошо здесь, правда?
— Правда.
— Можно, мы посидим здесь?
— Почему же нет? — Иван придержал Лену за локоть. — Подождите, земля здесь холодновата. — Сбросив с плеч куртку, он бросил её на все ещё зеленую, но уже перезрелую и отцветающую августовскую траву. Лена не возражала, опустилась на куртку и как-то очень естественно устроилась на ней, обхватив руками согнутые в коленях ноги и положив на них подбородок. Иван полулёжа примостился рядом на траве.
— А для вас земля не холодновата?
Лобов осторожно положил на траву свою большую руку, будто погладил её.
— Нет. Да и не простужался я по-настоящему за всю свою жизнь.
Лена улыбнулась:
— Ещё простудитесь. Вам всего двадцать шесть! Значит, командиром корабля вы стали в двадцать три года?
— В двадцать два. Но первый патрульный рейд мы делали с наставником на борту.
— Мы — это ещё Клим Ждан и Алексей Кронин?
Лобов кивнул:
— И сразу все сладилось?
— С Климом мы вместе учились. А Алексей Кронин, когда мы были стажёрами, руководил у нас инженерной практикой.
— Так он старше вас?
— Немного. На четыре года.
— Так это же много!
Иван негромко рассмеялся, искоса поглядывая на девушку.
— Это вам кажется. В девятнадцать лет четыре года и правда много.
Улыбка сошла с лица Лены.
— Мне не было девятнадцати лет, — сказала она отрешённо и очень уверенно. — И никогда уже не будет! Мне было восемнадцать, а потом… Мне кажется, что я совсем старая. Что мне уже лет тридцать, а может быть, и больше.
— Это пройдёт.
— Не пройдёт, я знаю.
— Все равно не страшно. Я вот выгляжу на тридцать пять, а чувствую иногда себя на все пятьдесят. И ничего!
— Нет, правда? — Лена даже голову вскинула. — На все пятьдесят?
— Иногда.
Лена вздохнула:
— Иногда! Иногда мне кажется… — Она не договорила и круто переменила разговор. — А как это получилось, Алексей Кронин старше, опытнее вас, был вашим учителем… И вдруг попал на патрульный корабль рядовым инженером!
— Он не попал, а попросился.
— Почему?
— Надоела ему нелётная работа на базах. Захотелось ему проверить себя в более ответственных делах. Захотелось повидать настоящий, дикий, ещё не исследованный космос. Вот он и попросился на «Торнадо».
— А почему на «Торнадо»? Именно на «Торнадо»?
Лобов задумался, улыбка воспоминаний тронула его губы. Молчание затягивалось, Иван словно позабыл о девушке. Но Лена сидела тихонько, искоса, с высоты своего сидячего положения следила за Иваном и никак не напоминала о своём существовании. Из задумчивости Лобова вывели белки, скатившиеся с сосны на поляну, промчавшиеся с верещанием по траве и взлетевшие на другое дерево.
— Белки, — пояснила Лена, отвечая взгляду Лобова.
— Я видел. О чем вы спросили меня?
— Неважно. Ваши друзья здоровы?
— Да они и были здоровы! Карантин у них кончается, и через несколько дней они будут на Земле.
В глазах девушки промелькнула тень тревоги, на которую Иван не обратил внимания.
— Они прилетят сюда?
— Обязательно. Вы же их крестница!
— Надолго?
Голос Лены дрогнул. Иван поднял голову, и взгляды их встретились. Серые глаза Ивана Лобова и карие глаза Лены Зим встречались, конечно, и прежде, но только теперь, здесь, на увядающей земляничной поляне, освещённой косыми лучами вечернего солнца, встреча взглядов обернулась разговором, куда более красноречивым, чем самые проникновенные слова. Оба смутились, не смогли скрыть это смущение друг от друга, а поэтому смутились ещё больше. В глазах Лены, как и тогда, при первой их встрече, когда Иван упомянул Орнитерру, плеснулось чувство и похожее, и, вместе с тем, не похожее на испуг. Поспешно поднявшись на ноги, она прихватила с травы расстеленную куртку и протянула её Лобову.
— Простудитесь.
Иван молча принял куртку. Они стояли рядом и не знали, что можно и что нужно делать дальше. Первой нашлась Лена.
— Совсем забыла! У меня же встреча с Кирсипуу.
— Я провожу вас.
Лена кивнула и, не оборачиваясь, быстро зашагала по тропинке к пансионату профилактория. Ручей она перешла самостоятельно, лишь на мгновение замешкавшись перед первым после её второго рождения, ещё непривычным прыжком на камень посреди вечно текущей и вечно бормочущей свою песню воды.
Этот случай поломал те простые, в духе давних космических традиций, товарищеские отношения между Иваном и Леной, которые выстраивались на протяжении двух недель. Лена разрушала их невольно, вовсе того сама не желая. Она не знала, как ей теперь вести себя с Иваном. Иван ей нравился! Давно нравился, с того самого момента, когда появился возле её шезлонга в лучах желтеющего вечернего солнца: большой, спокойный, сильный. Представился, попросил разрешения посидеть рядом, а потом сосредоточенно читал микросборник, словно позабыв о девушке, исподтишка разглядывавшей его поверх книги. Иван понравился ей сразу. Но чтобы по-настоящему понять это, Лене потребовалось ощутить, что и она нравится Ивану! Эта догадка, похожая на озарение, испугала её. В испуге этом жила и тайная радость, от которой кружилась голова. Но испуг все-таки возобладал. Вдруг её обманул молчаливый разговор взглядов? Иван не был похож на влюблённого. Ни капельки! Совсем не похож на Виктора, который любил её, говорил о любви, ждал любви… И боялся её, как боялась и сама Лена. Спокойная доброжелательность Ивана, его готовность ответить на любой её вопрос, ответить тяжеловато, но искренне, без намёка на рисовку и остроумие, — это любовь?! Да и может ли вообще любить этот будто из железа сделанный человек с простым рубленым лицом и такими сильными руками, которыми он, казалось, камни мог мять, словно глину?
Испуг победил, но тайная радость жила и нет-нет да и кружила голову, заставляя Лену стыдиться перед памятью Виктора, смущаться перед самой собою, надеяться и пугаться того, что она может так и остаться надеждой и больше ничем. Её отношения с Иваном за два-три дня разладились совершенно. Молчаливое общение, такое естественное и принятое совсем недавно, стало неловким и ощутимо тяготило обоих. Но и разговоры не клеились! Лена, боясь сказать что-нибудь лишнее, следила за каждым своим словом, фальшивила и ненавидела себя за это. Пытаясь преодолеть её скованность, Иван и сам начал фальшивить: его сдержанность оборачивалась угрюмостью, а лаконизм — скудомыслием. Иван понимал это, злился, но ничего не мог с собой поделать. Прямо наваждение какое-то, злые чары!
Не особенно задумываясь, более интуитивно, чем сознательно, Иван понимал, что дарованная ему судьбой встреча с Леной обещает ему ту самую настоящую любовь, о которой мечтает каждый мужчина и которую он ждал так терпеливо и доверчиво. Терять Лену он не имел права не только ради себя, но и ради неё самой. Он понимал, как трудно будет ей без его поддержки заново найти себя в доброжелательном, но довольно бесцеремонном в своих шумных радостях мире двадцать третьего века. Но понимал он также и то, что рождающаяся у Лены привязанность, а может быть, даже и любовь по отношению к нему, пока ещё очень хрупка и уязвима. Это не полнозрелый плод, а только ещё начавший распускаться цветок. И сильное движение его мужской души навстречу только рождающемуся чувству может убить его, как суховей. Поэтому Иван и плыл по течению стихийно складывающихся с девушкой отношений. Но в дни нарастающей скованности ему, уже зрелому, двадцатишестилетнему мужу, стало ясно, что без меры затянувшаяся неопределённость может обернуться досадой, обидами и разрывом — бедой для них обоих. Иван понял, что не имеет права медлить более, надо было рисковать! Действовать решительно!
Лобову и в голову не приходило, что, принимая такое решение, он действует не столько как мужчина, для этого у него было мало сердечного опыта, сколько как космонавт и командир корабля, для которого умение пойти на риск — одно из важнейших профессиональных качеств, определяющих его класс. Иван решил покинуть профилакторий. В худшем случае, на время расстаться с Леной, разлука многое сама собой расставляет по своим местам, или… забрать её с собой. В каком качестве несущественно, забрать — вот и все! Увести из этого рафинированного профилакторного мира, в котором было нечто монастырское, в мир живой полнокровной жизни.
На следующее утро он имел длинный, не очень удобный и приятный для себя, но в общем-то нетрудный разговор с Яном Кирсипуу. Потом связался по видеофону с центральной лунной базой и договорился о встрече с Климом и Алексеем на традиционном торнадовском биваке — на Елшанке. Пришлось ему решить и ряд других мелких дел, которые неизбежно сопровождают переезды с места на место и перемены образа жизни. Поэтому на утреннее свидание с Леной он явился с опозданием на целых полтора часа против обычного времени.
Как и при первой их встрече, три недели назад, Лена полулежала под старой сосной в шезлонге. Но в это, уже позднее утро она и не пыталась читать или делать вид, что читает нераскрытая книга валялась на траве. Лена ждала Ивана и не пыталась скрыть нервозности своего ожидания.
— Я думала, вы не придёте, — встретила она его нетерпеливым возгласом.
— Извините, Лена. Неожиданно на меня свалилась целая куча дел.
— Почему извините? Вы не обязаны приходить! А раз не обязаны… Я думала, вам надоело со мной нянчиться. Ведь надоело?
— Нет, не надоело.
— Все равно! Я думала… Кончаются каникулы. Прилетают ваши друзья. Когда-нибудь вы все равно не придёте. А когда сегодня, завтра или через три дня, — какая разница?
Лена говорила механически, словно надиктовывая текст, словно Иван и не стоял рядом. Пальцы её левой руки теребили ворот её спортивной куртки, и от этого нервозного, позабытого Леной движения у Лобова защемило сердце. И вдруг она подняла голову и прямо взглянула на него своими тревожными карими глазами.
— Поломалось все у нас, правда?
Поколебавшись, Иван признался:
— Правда. — И, помолчав, добавил: — Поэтому я и решил уехать.
— Уехать? Когда?
— Сегодня вечером.
Лобов опоздал сегодня на их обычную встречу. Лене чудилось, что с ним стряслась какая-то беда, и она ничего не могла с собой поделать. Даже стайка воробьёв, взмывшая с травы в трепете и шорохе маленьких крыльев, почудилась ей стайкой колибридов. Она с трудом удержалась от испуганного крика, убедив себя, что она на Земле, а не Орнитерре. Лобов пришёл, живой и здоровый. И все-таки сердце не обмануло её. Беда пришла, но не к Лобову, к ней! Почему? За что? И показалась эта беда такой несправедливой, что Лена не удержалась и импульсивно спросила:
— А как же я?
— А вы — со мной, — просто сказал Иван.
Глава 7
На елшанский бивак Лобов прилетел на глайдере и эффектно посадил его — оверхедом. Пройдя над лагерем, он положил глайдер на спину, сделал полупетлю и в нижней её точке притёр машину к траве. Вздыбившись от энергичного торможения реверсом двигателя, точно горячий конь, глайдер как бы упёрся в воздушную стену, с натугой прополз два десятка метров и замер возле дуба, сторожившего вход в лукоречье. Все было готово к встрече командира. На дубе висела златая цепь, она и в самом деле была золотая и весила семь фунтов — больше трех килограммов, и объявление, написанное старославянскими буквами: «Леший здесь. Русалка отсутствует». Возле дуба стояли три закрытые палатки индивидуального пользования и одна большая, односкатная, перед ней горел небольшой, но жаркий, умело разложенный костёр. Над костром сверкающий, будто медный чайник лениво шевелил крышкой и из по-лебединому изогнутого носика попыхивал парком. А возле костра, перед односкатной палаткой на белой скатерти была разложена всякая натуральная снедь, приправы, столовые приборы и кружки. Все это было аккуратно прикрыто тонкой, почти невидимой прозрачной плёнкой, пришпиленной к земле.
Подбегая к глайдеру, Клим намеревался, как это было заведено, отдать шутливый рапорт командиру. Но сценарий встречи был неожиданно нарушен. Спрыгнувший на траву Иван протянул руку и помог спуститься высокой стройной девушке с русыми волосами, одетой, как и все торнадовцы, в светло-серый спортивный костюм. Штурман и инженер переглянулись и, не сговариваясь, перешли с бега на обычный нескорый шаг. Недоумение их было вызвано тем, что бивак на Елшанке был у торнадовцев особым, храмовым, как говорил Алексей Кронин, местом. Они отдыхали тут втроём, заново притираясь друг к другу, налаживая несколько расшатанные каникулярным отдыхом привычные связи, в рамках той почти неуловимой для чужого глаза субординации, которая и отличает слетанный экипаж от простого коллектива. Посторонние, вне зависимости от их общественного и профессионального ранга, на бивак не допускались. Исключения делались только для близких друзей или для тех, кто в очередной патрульный рейд шёл в составе экипажа «Торнадо». Но и в этих случаях гостей приглашали на Елшанку лишь на денёк-другой, по общему согласию и предварительной договорённости. Появление рядом с Иваном незнакомой девушки, о прилёте которой Клим и Алексей и понятия не имели, не лезло ни в какие ворота. Хорошо ещё, что интуитивная смена бега на неспешный шаг позволила им сориентироваться и прийти в себя.
— Явление Христа народу, — пробормотал на ходу Клим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Шли они медленно, нога в ногу. Окрепшая Лена не устала, и когда они добрались до ручья, ей загорелось перебраться на ту сторону и хоть одним глазком заглянуть в заповедник, ближний угол которого был открытым для посещения резерватом. Этот ручей можно было перейти по камням, они были специально полуобтесаны, чтобы облегчить переход. Однако Лена у этого препятствия замешкалась, она ещё не привыкла прыгать с камня на камень, да и течение воды, в которой сновали радужные тени форелей, сбивало ориентировку. Заметив колебания девушки, Лобов обхватил её за талию ладонями сильных рук и без видимых усилий переправил на другой берег. Лена не успела ни опомниться, ни слова вымолвить — будто качнулась на качелях, перебросивших её с одного берега на другой, а Иван как стоял возле неё, так и остался стоять рядом.
— Я не думала, что вы такой сильный, — сказала девушка, когда они снова двинулись вперёд.
Иван пожал плечами.
— Не сказал бы, что я очень сильный… Да и не главное для современного человека — сила.
— А что главное? Может быть, ум?
— Может быть. Для учёных, например.
— А для вас?
— Для меня — нет.
— А что для вас главное?
— Все главное. Для человека все главное. Если это, конечно, настоящий человек.
— А вы настоящий?
— Кто знает?
Тропа теперь сузилась, она вилась в зарослях ивняка. Поэтому они шли гуськом — Лена впереди, Иван сзади. Когда тропинка выбежала на поляну опушки леса, Лена остановилась, подождала Лобова и продолжила разговор, точно он и не прекращался.
— И все-таки вы очень сильный! Особенно руки, они у вас, как у роденовского мыслителя.
— Мне говорили об этом.
— Кто?
— Скульптор.
— Мужчина или женщина?
— Женщина.
— Вы любили её?
— Нет.
— А она вас?
— Не знаю.
Лена довольно долго разглядывала Ивана, избегая встречаться с ним взглядами. И все-таки глаза их, конечно же случайно, встретились, и они невольно улыбнулись друг другу.
— Сколько вам лет, Иван?
— Неполные двадцать семь.
Взгляд её отразил недоверие.
— Никогда бы не подумала, что вы так молоды! На вид вам все тридцать пять.
Иван согласно кивнул:
— Я знаю, что выгляжу старше своих лет.
— А почему?
Лобов виновато улыбнулся:
— Работа такая. И характер такой. Всего понемногу.
Лена отвела, наконец, взгляд от его лица и оглядела только что пройденные заросли ивняка и начавшую увядать земляничную поляну, окружённую плотной стеной смешанного леса.
— Хорошо здесь, правда?
— Правда.
— Можно, мы посидим здесь?
— Почему же нет? — Иван придержал Лену за локоть. — Подождите, земля здесь холодновата. — Сбросив с плеч куртку, он бросил её на все ещё зеленую, но уже перезрелую и отцветающую августовскую траву. Лена не возражала, опустилась на куртку и как-то очень естественно устроилась на ней, обхватив руками согнутые в коленях ноги и положив на них подбородок. Иван полулёжа примостился рядом на траве.
— А для вас земля не холодновата?
Лобов осторожно положил на траву свою большую руку, будто погладил её.
— Нет. Да и не простужался я по-настоящему за всю свою жизнь.
Лена улыбнулась:
— Ещё простудитесь. Вам всего двадцать шесть! Значит, командиром корабля вы стали в двадцать три года?
— В двадцать два. Но первый патрульный рейд мы делали с наставником на борту.
— Мы — это ещё Клим Ждан и Алексей Кронин?
Лобов кивнул:
— И сразу все сладилось?
— С Климом мы вместе учились. А Алексей Кронин, когда мы были стажёрами, руководил у нас инженерной практикой.
— Так он старше вас?
— Немного. На четыре года.
— Так это же много!
Иван негромко рассмеялся, искоса поглядывая на девушку.
— Это вам кажется. В девятнадцать лет четыре года и правда много.
Улыбка сошла с лица Лены.
— Мне не было девятнадцати лет, — сказала она отрешённо и очень уверенно. — И никогда уже не будет! Мне было восемнадцать, а потом… Мне кажется, что я совсем старая. Что мне уже лет тридцать, а может быть, и больше.
— Это пройдёт.
— Не пройдёт, я знаю.
— Все равно не страшно. Я вот выгляжу на тридцать пять, а чувствую иногда себя на все пятьдесят. И ничего!
— Нет, правда? — Лена даже голову вскинула. — На все пятьдесят?
— Иногда.
Лена вздохнула:
— Иногда! Иногда мне кажется… — Она не договорила и круто переменила разговор. — А как это получилось, Алексей Кронин старше, опытнее вас, был вашим учителем… И вдруг попал на патрульный корабль рядовым инженером!
— Он не попал, а попросился.
— Почему?
— Надоела ему нелётная работа на базах. Захотелось ему проверить себя в более ответственных делах. Захотелось повидать настоящий, дикий, ещё не исследованный космос. Вот он и попросился на «Торнадо».
— А почему на «Торнадо»? Именно на «Торнадо»?
Лобов задумался, улыбка воспоминаний тронула его губы. Молчание затягивалось, Иван словно позабыл о девушке. Но Лена сидела тихонько, искоса, с высоты своего сидячего положения следила за Иваном и никак не напоминала о своём существовании. Из задумчивости Лобова вывели белки, скатившиеся с сосны на поляну, промчавшиеся с верещанием по траве и взлетевшие на другое дерево.
— Белки, — пояснила Лена, отвечая взгляду Лобова.
— Я видел. О чем вы спросили меня?
— Неважно. Ваши друзья здоровы?
— Да они и были здоровы! Карантин у них кончается, и через несколько дней они будут на Земле.
В глазах девушки промелькнула тень тревоги, на которую Иван не обратил внимания.
— Они прилетят сюда?
— Обязательно. Вы же их крестница!
— Надолго?
Голос Лены дрогнул. Иван поднял голову, и взгляды их встретились. Серые глаза Ивана Лобова и карие глаза Лены Зим встречались, конечно, и прежде, но только теперь, здесь, на увядающей земляничной поляне, освещённой косыми лучами вечернего солнца, встреча взглядов обернулась разговором, куда более красноречивым, чем самые проникновенные слова. Оба смутились, не смогли скрыть это смущение друг от друга, а поэтому смутились ещё больше. В глазах Лены, как и тогда, при первой их встрече, когда Иван упомянул Орнитерру, плеснулось чувство и похожее, и, вместе с тем, не похожее на испуг. Поспешно поднявшись на ноги, она прихватила с травы расстеленную куртку и протянула её Лобову.
— Простудитесь.
Иван молча принял куртку. Они стояли рядом и не знали, что можно и что нужно делать дальше. Первой нашлась Лена.
— Совсем забыла! У меня же встреча с Кирсипуу.
— Я провожу вас.
Лена кивнула и, не оборачиваясь, быстро зашагала по тропинке к пансионату профилактория. Ручей она перешла самостоятельно, лишь на мгновение замешкавшись перед первым после её второго рождения, ещё непривычным прыжком на камень посреди вечно текущей и вечно бормочущей свою песню воды.
Этот случай поломал те простые, в духе давних космических традиций, товарищеские отношения между Иваном и Леной, которые выстраивались на протяжении двух недель. Лена разрушала их невольно, вовсе того сама не желая. Она не знала, как ей теперь вести себя с Иваном. Иван ей нравился! Давно нравился, с того самого момента, когда появился возле её шезлонга в лучах желтеющего вечернего солнца: большой, спокойный, сильный. Представился, попросил разрешения посидеть рядом, а потом сосредоточенно читал микросборник, словно позабыв о девушке, исподтишка разглядывавшей его поверх книги. Иван понравился ей сразу. Но чтобы по-настоящему понять это, Лене потребовалось ощутить, что и она нравится Ивану! Эта догадка, похожая на озарение, испугала её. В испуге этом жила и тайная радость, от которой кружилась голова. Но испуг все-таки возобладал. Вдруг её обманул молчаливый разговор взглядов? Иван не был похож на влюблённого. Ни капельки! Совсем не похож на Виктора, который любил её, говорил о любви, ждал любви… И боялся её, как боялась и сама Лена. Спокойная доброжелательность Ивана, его готовность ответить на любой её вопрос, ответить тяжеловато, но искренне, без намёка на рисовку и остроумие, — это любовь?! Да и может ли вообще любить этот будто из железа сделанный человек с простым рубленым лицом и такими сильными руками, которыми он, казалось, камни мог мять, словно глину?
Испуг победил, но тайная радость жила и нет-нет да и кружила голову, заставляя Лену стыдиться перед памятью Виктора, смущаться перед самой собою, надеяться и пугаться того, что она может так и остаться надеждой и больше ничем. Её отношения с Иваном за два-три дня разладились совершенно. Молчаливое общение, такое естественное и принятое совсем недавно, стало неловким и ощутимо тяготило обоих. Но и разговоры не клеились! Лена, боясь сказать что-нибудь лишнее, следила за каждым своим словом, фальшивила и ненавидела себя за это. Пытаясь преодолеть её скованность, Иван и сам начал фальшивить: его сдержанность оборачивалась угрюмостью, а лаконизм — скудомыслием. Иван понимал это, злился, но ничего не мог с собой поделать. Прямо наваждение какое-то, злые чары!
Не особенно задумываясь, более интуитивно, чем сознательно, Иван понимал, что дарованная ему судьбой встреча с Леной обещает ему ту самую настоящую любовь, о которой мечтает каждый мужчина и которую он ждал так терпеливо и доверчиво. Терять Лену он не имел права не только ради себя, но и ради неё самой. Он понимал, как трудно будет ей без его поддержки заново найти себя в доброжелательном, но довольно бесцеремонном в своих шумных радостях мире двадцать третьего века. Но понимал он также и то, что рождающаяся у Лены привязанность, а может быть, даже и любовь по отношению к нему, пока ещё очень хрупка и уязвима. Это не полнозрелый плод, а только ещё начавший распускаться цветок. И сильное движение его мужской души навстречу только рождающемуся чувству может убить его, как суховей. Поэтому Иван и плыл по течению стихийно складывающихся с девушкой отношений. Но в дни нарастающей скованности ему, уже зрелому, двадцатишестилетнему мужу, стало ясно, что без меры затянувшаяся неопределённость может обернуться досадой, обидами и разрывом — бедой для них обоих. Иван понял, что не имеет права медлить более, надо было рисковать! Действовать решительно!
Лобову и в голову не приходило, что, принимая такое решение, он действует не столько как мужчина, для этого у него было мало сердечного опыта, сколько как космонавт и командир корабля, для которого умение пойти на риск — одно из важнейших профессиональных качеств, определяющих его класс. Иван решил покинуть профилакторий. В худшем случае, на время расстаться с Леной, разлука многое сама собой расставляет по своим местам, или… забрать её с собой. В каком качестве несущественно, забрать — вот и все! Увести из этого рафинированного профилакторного мира, в котором было нечто монастырское, в мир живой полнокровной жизни.
На следующее утро он имел длинный, не очень удобный и приятный для себя, но в общем-то нетрудный разговор с Яном Кирсипуу. Потом связался по видеофону с центральной лунной базой и договорился о встрече с Климом и Алексеем на традиционном торнадовском биваке — на Елшанке. Пришлось ему решить и ряд других мелких дел, которые неизбежно сопровождают переезды с места на место и перемены образа жизни. Поэтому на утреннее свидание с Леной он явился с опозданием на целых полтора часа против обычного времени.
Как и при первой их встрече, три недели назад, Лена полулежала под старой сосной в шезлонге. Но в это, уже позднее утро она и не пыталась читать или делать вид, что читает нераскрытая книга валялась на траве. Лена ждала Ивана и не пыталась скрыть нервозности своего ожидания.
— Я думала, вы не придёте, — встретила она его нетерпеливым возгласом.
— Извините, Лена. Неожиданно на меня свалилась целая куча дел.
— Почему извините? Вы не обязаны приходить! А раз не обязаны… Я думала, вам надоело со мной нянчиться. Ведь надоело?
— Нет, не надоело.
— Все равно! Я думала… Кончаются каникулы. Прилетают ваши друзья. Когда-нибудь вы все равно не придёте. А когда сегодня, завтра или через три дня, — какая разница?
Лена говорила механически, словно надиктовывая текст, словно Иван и не стоял рядом. Пальцы её левой руки теребили ворот её спортивной куртки, и от этого нервозного, позабытого Леной движения у Лобова защемило сердце. И вдруг она подняла голову и прямо взглянула на него своими тревожными карими глазами.
— Поломалось все у нас, правда?
Поколебавшись, Иван признался:
— Правда. — И, помолчав, добавил: — Поэтому я и решил уехать.
— Уехать? Когда?
— Сегодня вечером.
Лобов опоздал сегодня на их обычную встречу. Лене чудилось, что с ним стряслась какая-то беда, и она ничего не могла с собой поделать. Даже стайка воробьёв, взмывшая с травы в трепете и шорохе маленьких крыльев, почудилась ей стайкой колибридов. Она с трудом удержалась от испуганного крика, убедив себя, что она на Земле, а не Орнитерре. Лобов пришёл, живой и здоровый. И все-таки сердце не обмануло её. Беда пришла, но не к Лобову, к ней! Почему? За что? И показалась эта беда такой несправедливой, что Лена не удержалась и импульсивно спросила:
— А как же я?
— А вы — со мной, — просто сказал Иван.
Глава 7
На елшанский бивак Лобов прилетел на глайдере и эффектно посадил его — оверхедом. Пройдя над лагерем, он положил глайдер на спину, сделал полупетлю и в нижней её точке притёр машину к траве. Вздыбившись от энергичного торможения реверсом двигателя, точно горячий конь, глайдер как бы упёрся в воздушную стену, с натугой прополз два десятка метров и замер возле дуба, сторожившего вход в лукоречье. Все было готово к встрече командира. На дубе висела златая цепь, она и в самом деле была золотая и весила семь фунтов — больше трех килограммов, и объявление, написанное старославянскими буквами: «Леший здесь. Русалка отсутствует». Возле дуба стояли три закрытые палатки индивидуального пользования и одна большая, односкатная, перед ней горел небольшой, но жаркий, умело разложенный костёр. Над костром сверкающий, будто медный чайник лениво шевелил крышкой и из по-лебединому изогнутого носика попыхивал парком. А возле костра, перед односкатной палаткой на белой скатерти была разложена всякая натуральная снедь, приправы, столовые приборы и кружки. Все это было аккуратно прикрыто тонкой, почти невидимой прозрачной плёнкой, пришпиленной к земле.
Подбегая к глайдеру, Клим намеревался, как это было заведено, отдать шутливый рапорт командиру. Но сценарий встречи был неожиданно нарушен. Спрыгнувший на траву Иван протянул руку и помог спуститься высокой стройной девушке с русыми волосами, одетой, как и все торнадовцы, в светло-серый спортивный костюм. Штурман и инженер переглянулись и, не сговариваясь, перешли с бега на обычный нескорый шаг. Недоумение их было вызвано тем, что бивак на Елшанке был у торнадовцев особым, храмовым, как говорил Алексей Кронин, местом. Они отдыхали тут втроём, заново притираясь друг к другу, налаживая несколько расшатанные каникулярным отдыхом привычные связи, в рамках той почти неуловимой для чужого глаза субординации, которая и отличает слетанный экипаж от простого коллектива. Посторонние, вне зависимости от их общественного и профессионального ранга, на бивак не допускались. Исключения делались только для близких друзей или для тех, кто в очередной патрульный рейд шёл в составе экипажа «Торнадо». Но и в этих случаях гостей приглашали на Елшанку лишь на денёк-другой, по общему согласию и предварительной договорённости. Появление рядом с Иваном незнакомой девушки, о прилёте которой Клим и Алексей и понятия не имели, не лезло ни в какие ворота. Хорошо ещё, что интуитивная смена бега на неспешный шаг позволила им сориентироваться и прийти в себя.
— Явление Христа народу, — пробормотал на ходу Клим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20