Женщины в планы Чичикова не входили. Он стал соображать, как далеко простираются женские амбиции Ядвиги, но она сама направила его мысли в нужное русло:
– А женщины любят внимание…
Половина вопросов, наиболее Чичикову неприятная, отпала моментально. И он предложил на выбор:
– Ресторан или казино?
– Ой, ну, конечно, казино. Я там ни разу не была! А вы смелый мужчина.
«Ну, уж сразу и смелый, – подумал Чичиков. – Как бы она меня под это сурдинку к себе в постель не положила».
Он изобразил смущение и спросил:
– Когда?
– Да зачем откладывать?
– Во сколько?
– В девять.
– Я вам перед этим позвоню. Так что прошу телефон.
– Сергей Павлович, почему до сих пор на «вы»? Записывай, – она продиктовала номер.
Чичиков записал во все тот же блокнот.
– Только одно – мое поручение надо начать выполнять сегодня.
– У меня есть одна «мышка». Старательная. Я ее сейчас вызову. Она нуждается, за три копейки все сделает.
Чичиков поднялся и, заглянув сверху вниз в декольте, с ноткой довольства в голосе сказал:
– Только не нужно, чтобы она меня видела. Я буду надеяться, что ваша, хе-хе, твоя «мышка» найдет мне золотое зернышко. Итак, до вечера, Ядвига Романовна, я звоню и за тобой заезжаю.
Чичиков развернулся, не дав темпераментной директрисе возможности протянуть ручку для поцелуя, и удалился.
Спустившись с библиотечного крыльца, Чичиков вдруг заволновался. Нестройно грянули выносные колокола на площадке перед все еще недостроенным губернским кафедральным собором. Чичиков забрался в машину и приказал:
– Подрули туда, и кивнул в сторону красной кирпичной коробки собора.
Рядом с долгостроем располагалась небольшая, выкрашенная голубой краской часовенка-церквушка. Чичиков неловко выскочил из машины, быстрым шагом устремился к распахнутым дверям. Навстречу ему вышли люди – невеста в фате и жених в окружении свиты. Венчались, судя по нескольким дорогим машинам, люди состоятельные. Процессия проплыла мимо фотографироваться на площади, у звонницы. Чичиков вошел в часовню. Внутри было пусто, только бабулька сидела у ящика со свечами да пахло ладаном.
Чичиков принюхался. Оглянулся на бабку и для приличия перекрестился. Потом приблизился к алтарным вратам и три раза постучал. Наклонил голову, словно к чему прислушиваясь. Будто что-то должно было откликнуться из-за врат. По-видимому, удовлетворившись результатом, он вздохнул, солидно одернул пиджак и, проходя мимо бабки, обронил:
– В яме стоите…
На что старая немедленно ответила:
– Напился, что ль?
– Тьфу, ведьма, – себе под нос пробормотал Чичиков.

Глава 2. Странная камера № 76

На следующий день Чичиков проснулся поздно.
– Степан! – позвал он.
Степан не откликнулся, потому что его в номере не было. Зная привычки хозяина, Бычок посчитал, что раньше двух тот никак не встанет. И потому спокойно сидел в баре, опохмелялся. Бар располагался напротив гостиницы. Бычок выбрал его из экономии, за умеренность цен.
Чичиков принялся искать свой сотовый телефон – под подушкой его не было, он валялся под кроватью. Чичиков вспомнил, как он уже было совсем заснул, но позвонила Ядвига Романовна и заплетающимся языком пожелала «своему пупсику» спокойной ночи. Тогда он и запулил телефон под кровать. «Ах, стервь… Вот ведь стервь…» – бормотал он, натягивая брюки. Сбросил Бычку приказ явиться в номер и в ожидании принялся размышлять, какие меры следует к нему применить. Ведь нажрался уже скотина, как пить дать, с его-то способностями, небось, всю ночь квасил. «Пускай поработает. Прокатиться что ли к морю? Сто километров – час туда, час обратно. Можно».
Затем он решил позвонить директрисе. Позвонил. Вчерашнее состояние сильного алкогольного опьянения чудесным образом оставило Ядвигу Романовну без последствий: голос был свеж и бодр, а тон – деловой.
– Ну, как там наша «мышка»? – не дослушав приветствие Ядвиги Романовны, спросил Чичиков.
– Какая «мышка», Сергей Павлович?
– Та самая. Я часа через три, – Чичиков подумал, – четыре заеду.
– Угу-угу, понятно. Я потороплю.
– Поторопи…
«…дорогуша, нет сил в вашем сраном городе сидеть», – мысленно продолжил фразу Чичиков.
На первый взгляд, обижаться Чичикову было не на что. Вчерашние триста долларов он отыграл в казино, да сверх того положил в карман еще пятьсот. Мог и еще выиграть, если бы рядом не было директрисы. После первого же выигрыша ее понесло, видимо, стойкая к действию спиртного, она оказалась беззащитной перед искушением азартом. Чичиков даже пытался заинтересовать ее мужским стриптизом, но обнаженные торсы атлетов не шли ни в какое сравнение с завораживающим бегом шарика по лимбу рулетки. Чичиков пытался научить ее азам правильной игры, мол, сперва ставь на цвет и четность и смотри удачу – если здесь не везет, переходи на игральные автоматы. Да записывай выигрышные номера, «корова». Впрочем, «корова» эта ничего не слушала и метала фишки на номера, пока все не спустила. Чичиков новых ей давать не стал. Он объявил, что и без того они много выиграли и хорошо бы эти шальные деньги прогулять, иначе удача больше не придет. Ей захотелось танцевать и пить водку. Мужской стриптиз возбудил в ней, наконец, некий интерес, она даже плотно прижала Чичикова к себе во время танца, так что у него сперло дыхание. Потом они долго пили водку, Чичиков все ждал, когда же она отключится, но, утомившись ожиданием, заскучал и вдруг заявил, что пора ехать домой. Сразу домой не получилось, но, может, оно было к лучшему: к ним присоединилась компания из двух мужиков и девицы, с которыми Ядвига успела перезнакомиться во время танцев. Они стали пить на посошок, потом на брудершафт, потом целовались; Чичиков вызвал такси и уехал.
Чичиков принял душ и привел себя в порядок. Явился Бычок. Чичиков повел носом:
– Пиво пил, скотина.
– От вас не утаишь, – покорно согласился Бычок.
– А ночью – водку паршивую. Печень надо жалеть, Степан.
– Я что ж…
– Собирайся, едем на море. Захвати в ресторане чего-нибудь. Там, на бережку поклюю… Морской ветерок, чайки, чайки… Бегом, я сказал!
Через три с небольшим часа Чичиков, освеженный, с румянцем на щечках входил в кабинет директрисы. Та, казалось, забыла о вчерашнем флирте и держалась с подчеркнутым достоинством. Чичикова, впрочем, эти оттенки совсем не интересовали. Он даже не поздоровался, а начал беседу вопросом:
– Готово?
– Добрый день, Сергей Павлович. Вот ваше ревю. Заметьте, я его даже не смотрела.
Чичиков принял папку.
– Прекрасно. Что ж, Ядвига Романовна, обе стороны, так сказать, выполнили свою часть договора, засим откланиваюсь.
– Ну ты и прохиндей, – бросила ему вслед директриса, на что Чичиков даже ухом не повел.
Впрочем, выйдя из кабинета, он довольно ухмыльнулся, вынул из папки несколько газетных вырезок и исписанных аккуратным почерком листов, наскоро просмотрел.
– «Мы-ышка». – С тем же довольством протянул он и, возвратив бумаги обратно, поспешил из библиотеки.
Удобно расположившись за журнальным столиком в гостиной и отослав Бычка – «можешь пить, но чтоб к ночи был как стеклышко», – он раскрыл папку и выложил на столик пухлую пачку бумаги. Латинской единицей были помечены все выписки и вырезки, которые относились к истории с городской тюрьмой. Чичиков углубился в изучение.
История эта началась давно, когда точно – сказать возможности не представляется. А известность тюрьма обрела после скандальной статьи в «Столичных Ведомостях». Статья называлась «Мертвые души в тюрьме города Н.» Оказалось, в городской тюрьме и смертность подозрительно высокая, и обращение с покойниками, вернее, с их личными делами, весьма странное. Мертвых заключенных как бы понарошку, на бумаге оставляли в живых, продолжали содержать на довольствии и даже освобождали, о чем составлялись исчерпывающие записи. Удивительно также, что родственники некоторых из них иногда получали письма с просьбами передать посылочку с чаем, табаком, едой и прочими нехитрыми тюремными радостями. Адресаты же давно покоились на кладбище, в казенном, пронумерованном захоронении.
Естественно, возникли нехорошие слухи, что заключенных и подследственных умерщвляли инъекциями, имитировали самоубийства, больным отказывали в помощи, впрочем, ничего такого доказать не удалось.
История вызвала немалый шум, приезжали телевизионщики, местная пресса тоже не осталась в стороне. Начальника тюрьмы сняли с должности, отдали под суд за злоупотребления и вскоре взяли на его место Григория Харлампиевича Кирияджи, до того занимавшего должность военкома в одном из районных военкоматов города К., той же Н-ской губернии. Не то чтобы Григорий Харлампиевич не брал взяток и не воровал – делал он это, конечно, но знал меру. Просто в городе К. сменилось руководство, и новый городской военком решил везде расставить своих людей. Григорий Харлампиевич, будучи далеко не глупцом, сообразил, что к чему, упираться не стал, лег в больницу, оформил на всякий случай инвалидность и, не дожидаясь, когда ему прямым текстом скажут, мол, уходи сам, пока не подставили, написал необходимый рапорт.
Помыкавшись без руководящего кресла, он решил принять должность начальника Н-ской тюрьмы. Хоть и понимал, что в свете «мертвяцкого» скандала берут его лишь потому, что никто из н-ских руководителей не зарится на такой черствый пирог. «Ничего, – положил он, – два-три года посижу, перекантуюсь, наведу связи, а там увидим, кто кого. Кирияджи еще не все сказал в этой жизни». Не знал честолюбивый грек, в какую халепу вляпался.
Приняв дела, Григорий Харлампиевич обнаружил прелюбопытный факт. Естественная смертность в тюрьме сохранялась такой же, что и при скандальном предшественнике, разве что стала на самый чуток поменьше. Кирияджи сделалось не по себе, он даже не мог уснуть две ночи кряду, притом, что употребил немало своего любимого красного вина.
К слову сказать, красное вино было его второй большой слабостью. Первой же были книги. Библиотека Кирияджи слыла одной из лучших в губернии, а сам Харлампиевич полагал себя человеком просвещенным, то есть широких взглядов, эдаким изнывающим от повседневного окружения «человеком инакомыслящим». Читал он преимущественно по утрам – привычка, выработанная за долгие годы, – вставал в пять утра, два часа читал и лишь потом собирался на службу. Кстати, прежнее, смещенное руководство города К., ценя его образованность, часто поручало ему готовить речи по разным поводам.
Итак, измученный бессонницей и нервами, постоянно имея перед глазами призрак посаженного-таки к тому времени предшественника, Кирияджи устроил внутреннее расследование. А расследовать, как оказалось, было, собственно, нечего. Первый же прижатый им к стенке, старший контролер Ковбасенко, сообщил, что причина небывалого мора всем известна и проста как пятак.
– Так в камере номер семьдесят шесть больше недели не живут, – спокойно выслушав причитающуюся ему долю крика и матюгов, сказал Ковбасенко.
– В каком смысле, мать твою, больше недели? – Кирияджи надеялся услышать, что, мол, через неделю переводят в другую камеру.
– Копытятся, – так же спокойно ответил старший контролер. – Открывается туберкулез, раз-два и на кладбище. Бывает, что и рак, но тоже очень быстро. Ну а уж если инфаркт, то труп к утру уже холодный.
– Почему не принимали меры?
Ковбасенко почесал затылок:
– Так ведь эта…
– Отвечай, мать твою!
Кирияджи добавил еще много нелестного, пока, наконец, не почувствовал, что интерес начинает перевешивать гнев. Он умолк, отер платком вспотевшее лицо и шею и буркнул:
– Докладывай все. Почему я должен клещами из тебя тянуть?
– Так все ж знают, товарищ подполковник. Все ж люди. К примеру, урка поперек горла корешам стал. Туда его. Или залупился кто на коридорного. Или куму стучать не хочет. Так туда его. А бывало, при прежнем, ненужный свидетель… Ну, вы понимаете. Тут мы этого не касались. Это сам прежний распоряжался.
– Да что ж это за камера такая, мать твою?
– Так отож… Камера как камера, в прошлом годе плановый ремонт делали. Подшпаклевали, подкрасили, матрацы новые. Все равно мрут.
– А другие помещения, что?
– Так ить… ничего. Сами удивляемся.
– Ну-ка, пойдем туда. Сам погляжу, чтой-то за причиндалы.
Странная камера размещалась на втором этаже тюремного корпуса. Контролер глянул в глазок, доложил:
– Можно.
И залязгал засовом замка.
Кирияджи в большой задумчивости вступил под своды семьдесят шестой.
– Встать! – негромко распорядился у него из-за спины контролер. И добавил для Кирияджи: – Да они тут тихие.
В камере на восемь человек находились четверо. На приказ контролера они и ухом не повели: двое спали на нижних койках, а двое играли в карты на верхних, поближе к забранному «намордником» окну. Впрочем, один из этих двоих сказал, лениво тасуя колоду, другому:
– Гляди, начальство пожаловало…
В ответ тот широко и громко зевнул, аж зубы клацнули, и сказал:
– Хорош трындеть, сдавай уже.
Кирияджи хмыкнул, пробормотал сквозь зубы: «Дисциплинка…», и обратился к заключенным вполне официально:
– Жалобы имеются?
Спавшие не проснулись, а игравшие в карты – те переглянулись и продолжили игру.
Кирияджи возвысил голос:
– Жалобы, говорю, на здоровье есть?
Один из игроков, тот, который торопил сдавать, почесал небритый кадык и лениво ответил:
– Да задолбал ты, гражданин начальник. – Послюнявил пальцы и смачно ударил картой карту партнера. – Тридцать одно! Опять ты в жопе, Вася.
– За жопу ответишь, – незлобно, впрочем, возразил тот. – Мурцуй.
Кирияджи хотел было сплюнуть, но решил, что это будет выглядеть непедагогично, да и зачем метать икру перед будущими покойниками, поэтому, соорудив на лице невозмутимую мину, покинул таинственную камеру. В коридоре спросил у Ковбасенко:
– На вид здоровые… и через сколько они того?
– Так ведь эта… Эти – коренные, они здесь все время сидят, – сообщил Ковбасенко подумав, добавил: – Их отсюда вывести невозможно.
– Как это невозможно, мать твою? – задохнулся Кирияджи от возмущения.
– Не хотят. Даже на прогулку выходить отказываются.
Кирияджи ощутил неодолимое желание врезать старшему контролеру в дыню.
– Я тебя, козел, последний раз спрашиваю, – зловеще зашипел он, – что значит – отказываются? Здесь у вас шо, мать твою – детский сад или шо?
Старший контролер поправил кобуру и, кротко глядя в глаза Кирияджи, сообщил такое, отчего кучерявые, жесткие волосы начальника тюрьмы начали распрямляться. Григорий Харлампиевич схватился за голову – нет, с волосами все было в порядке. Не в порядке было с нервами.
Ковбасенко сказал:
– Если их перевести, они все равно снова в семьдесят шестой обнаружатся. Ребята говорят, сигают сквозь стены. А пока они здесь, – Ковбасенко показал на дверь семьдесят шестой, – они тихие. Только по ночам исчезают, а так…
– Хватит! – завопил Кирияджи. И от невозможности что-либо предпринять рысью бросился вон из тюремного корпуса.
На этот раз Григорий Харлампиевич пил целую неделю, и не только красное вино. А потом как-то успокоился. Камера, так камера. И не такое в мире происходит. Только распорядился строго-настрого, чтобы никого в семьдесят шестую без его ведома не сажали. Смертность резко пошла на убыль, и Кирияджи успокоился вовсе. Впрочем, в таком спокойствии получилось пребывать недолго.
Как-то раз вызвало Кирияджи одно очень высокопоставленное лицо и, поинтересовавшись здоровьем Григория Харлампиевича, его жены и обеих дочерей – «Старшая твоя, кажется, в медицинский решила поступать? Хочет стать медиком? Лечить людей? Дело хорошее…» – ласково предложило поработать по одному человечку, подследственному. «Когда человек много знает, такой человек нам нужен. Но когда человек много говорит и не то делает, такой человек – дурак. Ты не смотри так, Гриша, не смотри. Ты-то не дурак? Не бойся, твой предшественник не за это пострадал. А потому что дурак. Решил на покойниках заработать, скотина. А ты, говорю, не дурак же? В общем, у тебя – неделя, чтобы решить эту проблему. Понял?»
– Понял, – ответил Кирияджи, а что он еще мог ответить?
Пришлось перевести указанного высоким лицом подследственного в семьдесят шестую, где тот через два дня умер от инсульта. Точнее, умер он не в камере, а в тюремной больнице. Потому что Кирияджи распорядился не спускать с камеры глаз, и как только обнаружилось, что поднадзорный как-то неправильно лежит, тут же вызвали врача; врач констатировал правосторонний паралич и потерю речи. Кирияджи, по правде сказать, очень надеялся, что тем все и ограничится, по крайней мере, говорить тот больше не сможет, да и писать тоже, и это устроит высокое лицо.
1 2 3 4 5 6